Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пленный лев

ModernLib.Net / Исторические приключения / Юнг Шарлотта / Пленный лев - Чтение (стр. 5)
Автор: Юнг Шарлотта
Жанр: Исторические приключения

 

 


– Увы, Джон!.. – обратился Генрих к брату, но Екатерина прервала его, сказав:

– Вы еще не поздоровались с мадам де Гено и с принцем Орлеанским. Впрочем, вы в таком ужасном виде!.. – прибавила она, с ужасом осматривая грязное платье мужа.

– Я мигом переоденусь, моя прелесть, – ответил Генрих, – и приду с вами ужинать.

– Ужинать? Да мы уже давно отужинали.

– Но мы сильно проголодались, а я так торопился поскорей увидеть тебя, моя Кэт.

– Если это так, то с вашей стороны совершенно не любезно являться в таком виде, – растерзанным, измокшим, – совершенно не по-королевски! Вы заболеете, мессир!

Последние слова вызвали на лице Генриха улыбку благодарности.

– Не беспокойся, моя прелесть, я не заболею.

– В вашей комнате вам подадут ужин, – сказала королева, – а мы пока окончим партию.

Генрих покорно вышел, но Бедфорд остался, и подойдя к Екатерине, сказал:

– Невестка, он очень огорчен; ваше присутствие может успокоить его – он так жаждал быть с вами.

Екатерина бросила из него удивленный взгляд, как бы укоряя за нарушение этикета, вывезенного ею из Франции. Джон Бедфорд, конечно, никогда не казался ей ни красивым, ни любезным. На ее нетерпеливое движение он ничего не ответил, а только пожал плечами и вышел из комнаты.

Она же, преспокойно усевшись за игру, не обратила даже внимания на остальных, и им ничего более не оставалось, как удалиться.

– Гордое создание! Она не позволяет Генриху и слова вымолвить своей кузине! – пробормотал сэр Джемс, войдя к себе в комнату. – Но, ты ее видел-таки, ты ее видел? – прибавил он, положив руку на плечо Малькольма.

Юноша покраснел, как маков цвет, и заикаясь сказал:

– Леди Джон, сэр?

– А кто же? Если Шотландия увидит это красивое лице, то не правда ли, забудет свои глупые предрассудки? Впрочем, это единственные безумные речи, слышанные мной в Гленуски.

– Мне кажется, – сказал Малькольм, сконфужено опуская глаза, – ее примут с гораздо большим энтузиазмом, чем королеву Екатерину, – в ней больше величия.

– Не научился ли ты уже придворной лести? – заметил сэр Джемс, улыбаясь.

– Нет, – ответил Малькольм, заметно довольный, – но ее карие глаза, ее темные локоны…

– Карие глаза?.. Темные локоны?.. – прервал его король. – Да ты совсем помешался!

– Мне казалось, сэр, – возразил Малькольм, – что вы говорите о той величественной даме в белом покрывале, что сидела возле королевы.

– Ах, глупый мальчишка! – сказал сэр Джемс. – Он принял смуглую люксембургскую игуменью за сомерсетскую розу!..

Видя, что юноша совершенно растерялся, сэр Джемс принялся перечислять всех, только что ими виденных.

Жакелина, урожденная графиня де Гено, а после замужества – герцогиня Брабантская; Жоффрей, герцог Глочестерский, юный и блестящий брать короля; серьезный и задумчивый герцог Орлеанский, попавший в плен во время сражения при Азанкуре; красивый, но с плохими манерами граф Марчский; храбрый лорд Варвик; сэр Людовик Робзарт, старый рыцарь, которому была поручена королева после помолвки; и, наконец, юноша одних лет с Малькольмом, но выше и сильнее его, с веселым, беззаботным и несколько вызывающим видом, с первого раза очень понравившийся молодому Гленуски, был никто иной, как Ральф Перси, второй сын сэра Гарри Перси.

– Известного под именем Готспура, что попал в плен при Оттербурне и умер мятежником? – спросил Малькольм.

– Да, – ответил сэр Джемс, – но король Генрих в первый раз сражался с галлами под его командой; впрочем, он не сочувствует нашему северному обычаю мстить потомкам за прегрешения отца, и потому возвратил баронство его старшему сыну и поручил ему оберегать наши границы; что же касается младшего – юного Ральфа, то он воспитывает его при себе.

Слова эти сильно удивили Малькольма Стюарта, привыкшего считать слабым и бесчестным всякого, кто не мстит детям за обиды их отцов.

Так поступить мог, по его мнению, один лишь монах, и то в торжественную минуту смертной агонии. Здесь же король, к тому же воинственный, прощает обиды, словно так и должно было быть!

– Впрочем, – прибавил сэр Джеймс, – не советовал бы я тебе говорить при дворе о твоей склонности к монашеской жизни: тебя сей же час прозовут юным монахом.

Малькольм сильно покраснел и твердо решил не выдавать себя.

ГЛАВА V

Пир Виттингена

На следующее утро королевский кортеж двинулся из Понтефракто. В минуту отъезда сэр Джемс представил леди Иоанне де Бофор своего юного родственника. Тут только Малькольм увидел восхитительное создание с ясными голубыми глазками, со свеженьким розовым личиком, обрамленным белокурыми волосами. Девушка, краснея, ласково приветствовала его с истинно королевским величием. Леди Иоанна так поразила Малькольма, что он просто остолбенел, вспомнив о своей вчерашней ошибке.

Дорогой сэр Джемс, погруженный в мысли о даме своего сердца, предоставил Малькольма самому себе, потому что, несмотря на многочисленное общество, юноша не знал никого, исключая герцога Бедфордского, занятого серьезным разговором с королем и лордом Варвиком, Никеля Берда, лорда Мармиона и некоторых других, составляющих свиту и ехавших поодаль.

Малькольм совершенно пал духом и вообразил, что все пренебрегают им за его невзрачную наружность и затрапезный наряд, но более всего рассердили его эти насмешливые взгляды, которые, как ему показалось, бросал на него молодой Ральф Перси. Недовольство его росло все более и более, и он решился во чтобы то ни стало добиться у короля позволения исполнить свое прежнее намерение – постричься в монахи. Только там, по его мнению, он избавится от света и всецело предастся прелестям уединения. Путники остановились обедать у одного Йоркского рыцаря, но король Генрих, не желая вводить хозяина в лишние расходы, решил, что только дамы и принцы будут у него обедать, а остальные спутники, составляющие свиту, отправятся в соседнюю гостиницу.

Сэр Джемс совершенно забыл о своем кузене, и Малькольм в нерешительности остался у входной двери. Вдруг мимо него прошел Ральф, и, увидев его, крикнул:

– А, вы здесь! Пойдемте вместе. – Потом, указав на дом, прибавил: – Туда входят только личности королевской крови. У нас будет веселее.

Малькольму неловко было признаться, что он тоже королевской крови, и он с благодарностью принял предложение Ральфа. Но Бердсбери, схватив за поводья его лошадь, вскричал:

– Нет, сэр, ваше место не там!

– Ах, оставьте меня! – умолял Малькольм, совершенно растерявшись. Он взглянул на Перси, и увидел его озадаченный и насмешливый взгляд. – Они обойдутся без меня!

– Вы никогда не получите себе надлежащего места, если сами не завоюете его, – ответил старый джентльмен, проводил растерявшегося юношу до двери и прибавив: – Ради чести Шотландии, сэр! – громко провозгласил Малькольма по титулу и втолкнул его в зал.

Очутившись таким образом среди высшего общества и оглушенный громким разговором и суетой, Малькольм совершенно потерял голову и не знал куда деваться. На его несчастье один из сыновей хозяина как-то неловко толкнул его и чуть было не свалил с ног.

Вдруг чей-то голос, сперва по-французски, потом на ломаном английском языке ласково предложил ему место. Малькольм поспешил сесть. Личность, так предупредительно помогшая ему в критическом положении, была никто иной, как Эклермонда Люксембургская, – та самая девушка, которую он принял за Жанну Сомерсетскую. Малькольм был слишком сконфужен, чтобы сразу осмелиться поднять глаза на кого бы то ни было; и только съев пирог и выпив стакан вина, предложенные ему соседкой, он немного оправился и произнес несколько несвязных слов в ответ на вопрос молодой девушки насчет их путешествия.

Тут Малькольм вскинул на нее робкий, но вместе с тем такой благодарный взгляд, что она невольно проговорила:

– Я тоже, как и вы иностранка, милорд.

При звуке этого тихого, ласкающего голоса, Малькольм совсем ободрился, и только тогда смог разглядеть соседку. Темные, задумчивые глаза, с ласковым и одновременно строгим выражением рта, высокий лоб и оливковый оттенок ее овального личика, – девушка казалась самим совершенством. Ее головка могла бы служить для изображения св. Екатерины или же св. Варвары, – этих чистых девственниц средних веков. Красота Эклермонды так поразила Малькольма, что он, отбросив всякое замешательство, смело проговорил по-французски:

– Вы из Шотландии, миледи?

– Нет, я не из этой болотистой страны, а из пределов Арденнских лесов, – ответила она.

В скором времени они разговорились и настолько познакомились, что когда подан был сигнал к отъезду, то Эклермонда позволила Малькольму посадить ее на седло.

Юноша был очень доволен этой честью, и поехал рядом с девушкой: теперь ему было нечего опасаться насмешливых взглядов Ральфа Перси!

С другой стороны Эклермонды ехала маленькая, тщедушная девушка, на которую Малькольм вначале не обратил ни малейшего внимания, приняв ее за ребенка.

В скором времени к путникам подъехал старый сэр Луи Робсарт, и сказал, что леди Вестморленд послала его справиться о мадемуазель Алисе де Монтегю.

– О, сэр! – вскричала испуганно девушка. – Передайте, что мне очень хорошо возле леди Эклермонды.

– Лучшего общества вы не могли себе выбрать, дитя мое, – ответил сэр Луи, улыбаясь, и повернув лошадь, поехал далее.

После отъезда Робсарта Алиса тихо сказала Эклермонде:

– Позвольте мне остаться с вами; для меня здесь все так странно и ново…

– Вы мне говорите так, как будто я здесь дома, – возразила Эклермонда, – но не я ли чужеземка!..

– О, да! Но вы так хорошо знаете придворные обычаи; меня же только что взяли из Мидлхэмкастля и велели ехать на встречу королевы.

Кроткой и застенчивой девушке этой пошел только шестнадцатый год. Она была единственной наследницей графа Солсбери, последнего из Монтегю, в то время сражавшегося во Франции. Матери у нее давно уже не было, и отец пожелал, чтобы она находилась при английском дворе для заключения контракта, по которому должна была выйти замуж за сэра Ричарда Невиля, одного из двадцати двух сыновей графа Уэстморлендского. Алису поручили попечению графини, – женщины сурового и повелительного характера; ее резкие манеры наводили страх на неопытную девушку, и потому она, подобно Малькольму, пригрелась под крылышком Эклермонды, обращение которой не только вселяло любовь, но и сулило покровительство.

Вскоре путники подъехали к зданию серого цвета, окруженного виноградниками и зеленеющими полянами. Из-за изгороди виднелись черные фигуры, покрытые вуалями, сидящие с прялками в тени деревьев.

– Женская обитель! – сказала Эклермонда.

– О, как не походит она на ту, где живет теперь моя сестра! – вскричал Малькольм. – В обители св. Эббы нет ни единого деревца. Она выстроена на утесе, омываемым бурным морем. Там постоянно дует порывистый ветер, чайки и орлы оглашают воздух своим пронзительным криком под шум бушующих волн.

– Тем не менее, это убежище тишины и спокойствия, – проговорила Эклермонда.

– Да, – сказал Малькольм. – Мир царит в этой обители, все так безмятежно. Зато за стенами ее неистовствуют все стихии.

– Как видно, вам нравится монастырская жизнь, – заметила девушка.

– Я дал себе слово непременно поступить в монахи, – ответил он. – Но мой король требует, чтобы я сначала познакомился со светом… – Тут Малькольм спохватился и проговорил: – Забудьте, пожалуйста, что я вам говорил… Мне запрещено объявлять кому бы то ни было об этом…

– Рассказывать никому не стану, – ответила Эклермонда, – но это не помешает мне помнить ваши слова потому, что наши взгляды на этот счет совершенно схожи: меня также посвятили в монахини и я только и мечтаю скорее постричься.

Эклермонда проговорила это самым спокойным тоном, потому что поступление в монастырь считалось в те времена обыкновенным делом. Но Алису слова эти удивили, и она даже вскрикнула.

– Да, – продолжала Эклермонда. – Я с ранних лет отдана Богу; с семилетнего возраста меня посвятили Ему в Дижонском монастыре.

Потом, желая отвратить от себя разговор, она обратилась к Малькольму, и спросила его, был ли его обет такого же рода?

– Я только обещал самому себе, – ответил тот. – Ни мой опекун, ни настоятель Холдингхэмской обители не позволили мне произносить других обетов.

И юноша, увлекшись, стал подробно рассказывать некоторые случаи из своей жизни.

Эклермонда очень сочувственно отнеслась к его намерению уступить Патрику Драммонду свои земли и земли вассалов, но только не могла понять, почему король Джемс запретил ему рассказывать о своем намерении поступить в монастырь? Она была глубоко убеждена, что человек, объявивший себя посвященным к монашеской жизни, разом ограждал себя от всяких неприятностей.

– Если это так, – сказала Алиса, – зачем же вы постоянно в обществе этой дамы?

И лицо девушки приняло озадаченное выражение, смешанное с оттенком отвращения, что нисколько не удивило бы всякого, мало-мальски знакомого с крикливой и резкой фламандской графиней.

– Она очень добра, – ответила Эклермонда, – и во многом очень помогала мне.

– Расскажите, пожалуйста! – вскричала Алиса.

– Бедной графине, – начала Эклермонда, – пришлось перенести в своей жизни много горя.

– Где ее поместья? – спросил Малькольм.

– В Гено, в Шотландии и Зеландии, – ответила девушка. – Отец ее был граф де Гено, а мать ее – сестра герцога Бургундского, того самого, что был убит на мосту Монтре. Ее выдали ребенком за герцога де Турень, и ей еще не было шестнадцати лет, когда он умер, в одно время с ее отцом. Ходят слухи, что их обоих отравили. Дай Бог, чтоб это было неверно! Во всяком случае, когда бедная графиня осталась одна, Льежский епископ, безжалостный Жан, как его называли, стал требовать обратно ее наследство. Тут она выказала удивительную энергию.

– Вы были с ней тогда? – спросила Алиса Монтегю.

– Да, меня уже взяли из моего Дижонского монастыря после смерти моих милых и храбрых братьев, – да успокоит Господь их души! – убитых при Азанкуре. Мои дальние родственники, граф Сен-Поль и епископ Туренский, приехали тогда в Дижон. Мне не хватало месяца до семнадцати лет, иначе я была бы уже пострижена. К несчастью, земли, принадлежавшие моей бабушке в Голландии и Фландрии, достались мне, и Туренский епископ, не сочувствующий монастырям, как все, принадлежащие белому духовенству, и слушать не хотел о моем намерении. Он объявил посвящение мое недействительным и чуть было тотчас же не принудил меня выйти замуж, если бы по милости неба родственники мои не разошлись в выборе жениха. Тут моя дорогая графиня взяла меня под свое покровительство и дала слово не допускать решения моей судьбы без моего согласия.

– Ведь епископ уничтожил ваши обязательства?

– Да, но ничто не в силах изменить влечение моего сердца, – ответила Эклермонда, – в этом убедил меня святой отец из Цволле.

– Как? – вскричал Малькольм. – Не вправе ли епископ разрешать и связывать на земле?

– Действительно, – ответила девушка, – он был бы вправе, если бы я, как ребенок, произнесла свой обет бессознательно, или же, если бы я раскаивалась в нем. Но так как я всей душой только и стремлюсь принадлежать Небесному жениху своему, которому посвятила себя, то никакая сила на земле не в силах заставить меня изменить этому решению, даже если бы пришлось ради этого вынести всевозможные искушения. В своем самомнении я сказала святому отцу, что вовсе не страшусь искушений, но он сталь усовещивать меня, советуя меньше говорить, а больше молиться.

– Он должно быть очень святой человек, – сказала Алиса, – но и строгий вместе с тем. Кто он такой?

– Каноник из Сент-Андре по имени отец Томас; это совершенный праведник; жизнь свою он проводит в раскрашивании изображений св. Евангелия, и вместе с тем излагает такие святые мысли, что, право, читая их, думаешь, что они сообщены ему божественным откровением.

В первый раз по выходе из Дижона, я слышала его проповедь о наказании и сомнении, и слова его произвели на меня такое впечатление, что я не могла успокоиться до тех пор, пока не спросила у него совета. Если бы даже мне никогда не пришлось видеть его, все же я весь век свой буду благодарить Бога за те несколько месяцев, что я провела в Цволле. Нам вскоре пришлось оставить эти страны, потому что герцог Бургундский заставил графиню отказаться на двенадцать лет от Голландии в пользу его дяди. В скором времени они оба принудили ее выйти замуж за герцога Брабантского, хотя он был ее двоюродный брат, ее крестник и ничто более, как дерзкий мальчишка. Трудно описать все, что нам пришлось перенести в это время. Если бы молодой герцог был предоставлен самому себе, то ей, может быть, удалось бы руководить им; но он был окружен злонамеренными людьми, которые напаивали его до пьяна; и в этом виде он всячески старался доказать, что не боится графини, и доходил иногда до того, что бил ее. Наконец, к довершению всех ее несчастий, герцогиня, свекровь ее, вышла замуж за епископа Льежского, ее злейшего врага.

– Епископа!

– Да, но он получил на это разрешение. Замужество это отняло всякую поддержку у моей бедной графини; все были против нее. Мое положение тоже изменилось: герцог Бургундский всеми силами добивался, чтобы я вышла замуж за одного из его родственников, Бомонда Бургундского, грубого, жестокого и безнравственного человека. Герцог Брабантский совершенно соглашался с его мнением, равно как и герцогиня, мать его, а дяди мои, хотя и не сочувствовали этому выбору, но не смели открыто прекословить герцогу Бургундскому.

Я пробовала было обратиться к императору Сигизмунду, но вряд ли просьба моя дошла до него. В этом безвыходном положении вспомнила я отца Томаса: чем больше я буду надеяться на Бога, тем лучше. Он защитит меня от людей. Но увы! Положение мое с каждым днем становилось все тяжелее, и до меня дошел слух, что Бомонд поклялся отомстить мне за мое сопротивление. Однажды графиня вбежала ко мне в комнату, и показывая свои руки, израненные герцогом ударами кнута, объявила, что ее муж хочет отправить меня, а также всех окружающих ее дам, в Голландию для того, чтобы свободнее издеваться над ней. Она решилась бежать, и предложила мне следовать за ней. Мне казалось, что ко мне явился ангел-избавитель. Ее кормилица принесла нам крестьянское одеяние: высокие, прямые чепцы, черные лифы, пестрые юбки; одевшись во все это, мы чем свет прокрались в церковь и простояли на коленях до тех пор, пока д'Эскаллиот, тот господин, что до сих пор сопровождает графиню, переодетый в крестьянина, не привел нам тележку, в которой мы и доехали до Брюгге. Оттуда мы доехали до Валансьена, к матери графини; но заметив ее намерение выдать нас, мы отправились прямо в Кале. Лорд Нортумберлендский, губернатор Кале, принял нас очень любезно.

– О, как я рада, что вы приехали к нам, англичанам! – вскричала Алиса. – Только жаль, что не мой отец встретил вас! А теперь?

– Теперь я живу с графиней и жду, чтобы дяди мои, видя, что я уже более не в их власти, откажутся от намерения выдать меня замуж во что бы-то ни стало; и я, получив из своих поместий достаточную сумму, буду в состоянии поступить в какой-нибудь монастырь.

– В таком случае выбирайте английский монастырь, – воскликнула Алиса.

– Правда, в Англии я стала свободнее дышать, – ответила Эклермонда улыбаясь, – но где именно будет место моего покоя, один Бог знает!

– Какая странная здесь страна, – заметил Малькольм, – никто не страшится ни насилия, ни обиды!

– Неужели это так странно? – спросила Алиса удивленно. – Здесь вешают нарушителей тишины.

– Хорошо было бы, чтобы такой порядок был и у нас, – сказала со вздохом Эклермонда.

– Не беспокойтесь! – живо проговорила Алиса. – Когда король Генрих совеем покорит Францию, волнения кончатся, и тогда он сумеет заставить родственников ваших оставить вас в покое, и тогда… вы создадите великолепную обитель…

– Король Генрих еще не покорил Франции, – кратко ответила Эклермонды.

– Ну, – весело вскричала графиня Жакелина, лишь только девушки сошли с лошадей, – расскажи-ка мне, строгая черница, каким это способом ты приворожила к себе молодого рыцаря так, что он целый день не отходил от тебя?

– Это скромный и милый юноша, – ответила Эклермонда, улыбаясь.

– Он выглядел теленком, пущенным в чужое стадо! Как это он попал в свиту?

– Он шотландец королевской крови и кузен короля Джемса.

– И наша строгая черница вздумала приручать диких шотландцев и быть для них второй св. Маргаритой! Внук короля! Фи, фи, Клерета! В тебе проявляется честолюбие! Ты была так занята, что чуть было не оставила меня с глазу на глаз с милордом Глочестерским; хорошо еще, что мне удалось удержать у себя епископа Винчестерского. Но все же это лучше, чем оставаться вдвоем с юным отпрыском королевской крови!

Эклермонда весело рассмеялась над этими шутливыми словами графини, и вместе с тем над негодованием, разлившимся по лицу Алисы от ее слов.

Девушка эта, пугливая как лань, страшно боялась своей будущей свекрови, непреклонной и величественной женщины, с ее надменностью, свойственной роду Бофоров. Леди Вестморленд заметила ужас, вселяемый ею в Алису, и с радостью согласилась на предложение Эклермонды Люксембургской взять девушку под свое покровительство. Впрочем, Алиса де Монтегю, при всей своей простоте и наивности, обладала возвышенными чувствами, в чем сходилась с серьезной Эклермондой, к которой относилась с восторженным удивлением ребенка, хотя между ними не было большой разницы лет.

Придворные дамы относились с большим уважением к мадемуазель де Люксембург, и всегда старались избегать ее, если им хотелось поболтать или позлословить, – в таких случаях она давала им сильный отпор, но в беде ли какой или огорчении редкая из них не прибегала к Эклермонде, уверенная найти сочувствие в ее сострадательном сердце; даже сама графиня Жакелина, и та, несмотря на свое вольное обращение и мужские приемы, старалась при ней придерживать свой язык.

Что же касается джентльменов, то они были согласны с убеждением герцога Глочестерского, уверявшего, что леди Эклермонда походила на вдохновенную Дебору. Действительно, молодая девушка, всякому, приближающемуся к ней, давала почувствовать о своем призвании, как по осмотрительности своего поведения и строгим правилам, так и по солидности и темному цвету своего одеяния.

Впрочем, узнав о намерении Малькольма поступить в монастырь, и заметив его одинокое положение, она почувствовала к нему сочувствие и приблизила к себе более, чем кого другого из рыцарей; он же, со своей стороны, благоговел перед ней, и, подобно Алисе, искал ее покровительства и дружбы.

Совершенно увлеченный Анной де Бофор, король Джемс не обращал никакого внимания на Малькольма; к тому же женское общество, по его мнению, должно было принести большую пользу молодому человеку, который день ото дня становился развязней и веселее и приобретал ловкость и уверенность в обращении, в чем еще совсем недавно никто не мог подозревать его.

Впрочем, в Лейчестере, где должны были провести Пасху, юношу ожидало большое огорчение: посланный из Дюрама привез письмо из Холдингхэма, уведомляющее о смерти доброго сэра Дэвида Драммонда. Событие это, совершившееся через два года после отъезда Малькольма, было лишь для одного него неожиданным, – все окружающие знали безнадежное положение старца.

В своем глубоком горе Малькольм находил утешение только в обществе Эклермонды, которая с сочувствием выслушивала его воспоминания о счастливом времени, проведенном в Гленуски, и рассказы о доброте и набожности его опекуна. Видя, как девушка вместе с ним возносила свои молитвы к Богу во время панихид, совершаемых в память друга, заменявшего ему отца, Малькольм более не чувствовал себя одиноким и испытывал какое-то сладостное спокойствие, сознавая, что его покровительница разделяет постигшее его горе.

В те времена этикет не господствовал еще при дворах. Феодальные монархи считались лишь только первыми дворянами государства, в особенности во времена Алой Розы. А так как Екатерина де Валуа очень любила общество и совершенно хладнокровно относилась ко всему, что не касалось ее собственного достоинства, то и двор ее, не исключая принцев, взятых в плен, составлял как бы одну многочисленную семью, члены которой утром собирались в часовню к обедне, вместе обедали, ездили верхом, охотились и играли в шары, в мяч и тому подобные забавы, смотря по вкусу каждого. Вечера проходили в разговорах, пении и музыке.

Таким образом Малькольму часто представлялся случай быть в обществе Эклермонды и вошло в обычай, если девушка садилась прясть у окна, то Малькольм помещался на подушке у ее ног; если ехала верхом, он подавал ей стремя; благовестили к обедне, он вел ее в церковь и приводил обратно в зал. Наконец, когда садились за стол, он наливал ей воду в вино, и, преклонив колено, подавал ей чашу и салфетку, одним словом, он сделался ее всепокорнейшим слугой. Он так развился и нравственно и физически, что веселый сын Готспура искренно полюбил его и взял под свое покровительство.

– Берегись, – сказал однажды Ральф одному из своих товарищей, – я не позволю обидеть этого молодого шотландца, также как если бы это была девушка.

– Да он немногим отличается от нее, – пробормотал товарищ, – мой маленький брат Дик потягался бы с ним силами.

– Может быть, – ответил Перси, – но, натура у него добрая и энергичная; а когда он глядит на нас своим взглядом, и улыбается своей улыбкой, то не хватит духа у порядочного человека противоречить ему. Наконец, он так метко определяет значение всякой вещи, что в сто раз интересней слушать его, чем кого-либо из вас, потому что у вас вряд ли хватит разума отличить сокола от цапли.

Проведя спокойно Пасху в Лейчестере, двор двинулся к Вестминстеру, где Генрих рассчитывал быть в парламенте и испросить себе, в отмщение убийства Кларенса, субсидию для продолжения войны. Во время пребывания в Вестминстере не было ни удовольствий, ни развлечений, потому что Генрих был всецело предан делам, давая распоряжения по управлению государством в его отсутствие и организуя войска, собиравшиеся под его знамя. Королева очень жаловалась на однообразие такой жизни, на что Генрих ответил ей:

– Утешься, моя прелесть, в скором времени откроются для вас празднества, пиры, увеселения: я дал слово произвести в рыцари мэра Виттингтона, и ходят слухи, что он готовит замечательный пир в Гилдхолле.

– Мэр! – вскричала Екатерина с презрением. – Братья мои скорей отсекли бы голову такому простолюдину, как он, но конечно, никогда не произвели бы его в рыцари.

– Может быть, – ответил сухо Генрих. – Хотелось бы мне знать, с каким сортом людей водятся ваши братья в Париже? Что же касается звания Виттингтона, то вы можете успокоиться. Руждрагон сказал, что он происходит из лучшей Глочестерской фамилии.

– В таком случае тем стыднее для него марать себе руки торговлей, – возразила королева.

– Увидим, так ли ты будешь рассуждать, если он облечет твои белые ручки испанскими перчатками? Вам, женщинам, я бы советовал лучше вести дружбу с купцами, чем ссориться с ними.

– О! – вскричал Гэмфри. – Дамы эти не видели великолепные шелковые и бархатные материи, что он преподнес моей сестре Филиппе, когда она отправлялась в Швецию. Счастлива та невеста, если честный Дик наделит ее приданым!

– Но моему мнению, – вмешалась графиня Жакелина, – этому мужичью и без того большая честь, если мы носим их материю; зачем же еще унижаться и есть за одним столом с ними? Дерзость этих нидерландцев превысила бы всякую меру, если бы и мы вздумали таким образом поддерживать их.

– Кроме великолепного обеда, которым он угостит нас, – сказал король, – мы увидим ту замечательную кошку, о которой так много было разных рассказов.

– Что? Неужели эта удивительная кошка действительно существует, и она составила ему такое состояние?

– Моя тетка, графиня Орлеанская, часто забавляла моего отца этим рассказом, – промолвила Екатерина. – Неужели это не сказка? Что же сталось с этой кошкой?

– В Гилдхолле вы увидите эту кошку, нарисованную рядом с Виттингтоном; он сам может рассказать о ней все подробно, как бывало рассказывал мне, когда я еще был ребенком. Я обещал ему специально приехать из Франции, чтобы отпраздновать его третьи выборы. В четверг я поеду в Сити, и все, кто любит хорошее вино, хорошие форели, золото и хороших людей, поедет вместе со мной.

Конечно, никто и не подумал отказаться от такого предложения, даже королева; она хоть и старалась оправдать перед графиней Жакелиной странные вкусы своего мужа, тоже отправилась в путь.

Таким образом, блестящая кавалькада въехала в город, где народ встретил ее приветственными криками.

У собора все сошли с лошадей и каждый кавалер ввел свою даму в церковь. После обедни король в сопровождении почтенного старца в красной мантии, обшитой белым мехом, подошел к алтарю.

Странное и, вместе с тем, умилительное зрелище представлял Генрих, когда совершив над старцем обряд посвящения, он поднял его с колен и поздравил с рыцарским достоинством мессира Ричарда Виттингтона.

В первых рядах стояла немолодая, но еще свежая женщина, в глазах которой блестели слезы гордости и удовольствия – это была жена мэра, Алиса Виттингтон.

По окончании обряда король подошел к ней и предложил ей руку. Когда же сэр Ричард Виттингтон подошел в свою очередь к королеве Екатерине, то хотя такая фамильярность ей и не очень пришлась по вкусу, но не желая унизить своего достоинства каким-нибудь скандалом, она подала ему руку; и каково же было ее удивление, когда этот негоциант, к которому она относилась с таким пренебрежением, заговорил с ней на французском языке лучше, чем многие дворяне, составляющие ее свиту.

Что касается Малькольма, то он не менее французских принцесс быль врагом всякого сближения с мещанством, и среда, в которой он до сих пор жил, не могла дать ему понятия о значении этого класса. И потому, когда он увидел, что принцы Джон и Гэмфри подошли к горожанкам и стали ласково разговаривать с ними, он пришел в негодование от такого, как ему казалось, унижения своего достоинства перед богатством, и только мечтал, чтобы как-нибудь избавить свою будущую королеву от такого посрамления.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16