Деревня опять словно вымерла; женщина, рубившая дрова, исчезла со двора; проселочная дорога была пуста. Только над рекой, у ракитовых зарослей, спокойно паслось стадо; мальчик в солдатской пилотке сидел на берегу и швырял в воду камни.
      Вой машин все еще сверлил воздух. «Одиннадцать… двенадцать». Коралл машинально отмечал наплывы гула; на пятнадцатом в сознании пронеслось: «Не меньше пятнадцати…» Но он был по-прежнему невозмутим; звериное чутье, тяжесть руки, висящей на перевязи, уверенность в себе, пистолет, ручкой давивший на ребра, мышцы, несмотря на усталость, чуть напрягшиеся, как перед прыжком, – он был готов к борьбе. Ничто не могло захватить его врасплох.
      Рокот машин стал тише, шум моторов уплывал и растворялся вдали.

* * *

      Уже двенадцать дней отряд находился в окружении. Переходы делали ночью. Топтали росистые хлеба, брели по картофельным полям, перебирались через безлюдные шоссе, вязли в подмокших лугах, дышавших кислым паром, продирались сквозь ельник, на утлых лодчонках переправлялись через черные, молчаливые реки, поблескивавшие лунным серебром. Рассвет выхватывал из темноты бледные, осунувшиеся лица. Если успевали до восхода солнца углубиться в леса, отдыхали часа два, а потом по команде отряд поднимался вновь на марш. Когда день заставал их в открытом поле, занимали ближайшие выселки: рядовой состав забирался в овин, начальство располагалось в хате, ставили часовых в тени построек. Днем спали, объедались жирным мясом, перематывали портянки на сопревших ногах и чистили оружие. Часто прислушивались к рычанию круживших поблизости моторов и улавливали одиночные выстрелы, а иногда – отголоски каких-то яростных схваток, видимо, другие группы отстреливались. В сумерках выходили во дворы и опять становились в строй.
      Коралл понял, что жизнь партизанская – сплошная ходьба. Недаром крестьяне говорят: «Он ходит в партизанах». После первых дней упоения оружием и свободой, открывшей перед ним дороги, просеки и лесные поляны, он снова стал ощущать знакомое беспокойство; снова все, в чем он принимал участие, было, по его мнению, приключением, игрой в войну. Ночные походы, ненужные сборы по тревоге, беготня, пьянки на постое, боль в натруженных ногах – вот все, что он видел в этой полудетской забаве. Немцы маячили где-то на горизонте, иногда приближались; гул моторов нарастал, становясь отчетливым, многоголосым рычанием, но ни разу пути их не пересеклись, и Коралл думал, что они не пересекутся никогда. Словно существовало какое-то неписаное соглашение между немцами и командованием отряда: не будем хватать за горло друг друга… Война идет совсем в другом месте; во всяком случае, не там, где он, Коралл. У него было такое впечатление, что все эти тревоги, неожиданные марш-броски, маскировка в овинах – просто самоцель. Конечно, Коралл понимал, что он не прав, но ощущение какой-то искусственности было сильнее доводов рассудка; опять что-то выскальзывало у него из рук, он терял надежду на настоящее дело. Опять – все впустую.
      Во время дневки высылали дозоры, чтобы разведать передвижения врага. Разведчики возвращались через несколько часов; от них разило самогоном. Они коротко докладывали, а потом долго делились впечатлениями, сколько они выпили, и какие девчонки в деревне. Коралла однажды назначили в такой дозор. Немцев они не видели. Мчались на линейке по песчаным проселкам, уплетали яичницу, которой потчевали их гостеприимные хозяева, потягивали самогон; потом сидели в тени на крылечке. Воздух, раскаленный солнцем, дрожал над кустами смородины и малины, над пустынной дорогой, слепящим маревом плыл над лесом. Капрал Вихрь поддразнивал хорошенькую дочку лесника. Жал ей руку, шептал на ухо. Девушка сбежала по ступенькам. Срывая ягоды, они вертелись в малиннике. Коралл смотрел на них и чувствовал себя лишним.
      Вихрь был высокий, красивый, в лихо насаженной пилотке с орлом и в летнем мундире со всеми знаками отличия. Он уже второй год был в лесу, и о нем ходили рассказы, похожие на легенды. К новичкам он относился с презрением. Коралл тоже немного робел перед ним, часто думая, как хорошо подружиться с таким парнем. Но Вихрь держался на одинаковом расстоянии и от него, и от других. И теперь, в этой разведке, Кораллу не удавалось ближе сойтись с Вихрем. Напрасно Коралл старался дать понять, что он – опытный воин, а не какой-нибудь молокосос. Вихрь был любезен (эта любезность раздражала Коралла, он принимал ее за особый вид пренебрежения) и никогда не терял своей ледяной корректности.
      У куста смородины Вихрь тянул девушку к себе. Дочка лесника упиралась босыми ступнями в рыхлую коричневую землю, широко расставив сильные, загорелые ноги, открытые до колен. Коралл посмотрел на нее в бинокль и, переводя его все ниже, процедил: «Вижу ноги, а между ногами – кустик…»
      Вихрь выпустил руки девушки, оба повернулись к Кораллу. Коралл с удивлением заметил румянец на ее щеках и сообразил, что сказал двусмысленность. Она глядела вовсе не сердито, а немного растерянно, насмешливо и удивленно.
      Вихрь улыбнулся, и Коралл понял, что капрал доволен его неожиданной смелостью. «Вот я каков!» – подумал он и развалился на лавочке. Те двое смотрели на него с любопытством. От сухого зноя звенело в ушах, рука стискивала горячий металл автомата. Сценка длилась несколько секунд, но Коралл запомнил ее надолго.
      Потом заходили еще в две хаты, где были явки организации, крались межами, задевая желтеющие колосья, мчались в грохоте кованых колес по ухабистым дорогам, в помещичьем парке стреляли в павлина, стоявшего на крыше чулана. Вихрь промазал, а Коралл первой пулей сбил птицу. Это еще больше расположило к нему Вихря. В отряд они вернулись приятелями.
      На следующий день другой дозор пошел в разведку. Отряд остановился на покинутом хуторе, все расположились в овине, пахнувшем прелой соломой. Дождь то и дело принимался клевать гонтовую крышу; сквозь просветы в гонте бежали струйки воды, крупные капли брызгами разлетались по глинобитному полу. Сразу похолодало; спали зарывшись в солому, закутавшись в отсыревшее тряпье.
      Около полудня послышалась стрельба: где-то неподалеку надрывался пулемет. Взорвалось несколько гранат, пулемет опять застрекотал и смолк. Снова дождь монотонно шепелявил в листве и чуть слышно барабанил по тугим лопухам. Но заснуть уже никто не смог. Все вернулись к действительности.
      Как всегда, взводный Априлюс добыл где-то литровую бутылку мутного, желтоватого самогона. Вокруг него сгрудились самые отчаянные вояки. Априлюс сидел на слежавшейся соломе, возвышаясь над остальными. Черную шапку с креповым тисненым околышем он сдвинул на макушку, пиджак снял и положил рядом. Рукава вишневой рубашки были высоко закатаны, на открытой груди синей дугой изогнулась татуировка: «Жизнь моя печальна», ниже – крест, оплетенный, как вьюнком, колючей проволокой.
      – Ты уж больно любопытен, – хрипло говорил Априлюс, уставив маленькие глазки на Мацека. – У каждого человека что-нибудь да есть на совести. Не смейся. Это я тебе говорю. – Он встряхнул бутылку; ее содержимое еще сильнее помутнело и запенилось. – Послушай умного человека.
      Коралл почувствовал на себе оживленный, как обычно, взгляд Априлюса.
      – Скажите вы ему, пан подхорунжий…
      – Конечно, особенно во время войны, – буркнул Коралл.
      Но Априлюс словно не слышал ответа. «Ну, будем здоровы!» – он запрокинул бутылку, потом, чмокнув, оторвал губы от горлышка и, не глядя, передал бутылку.
      Коралл держался немного в стороне: ждал, дадут ли ему. Он не выносил этой гадости. Смотрел, как сплевывают, морщатся, отдуваются обожженными ртами.
      – Сечкобряк утром задал нам перцу за то, что честь не отдаем, – доверительно сообщил Мацек.
      Априлюс пожал плечами: «Мне выслуживаться ни к чему. Я умею немцев бить, а не честь отдавать».
      Кто-то подтолкнул Коралла, бутылка очутилась у него в руке. Все посмотрели на него.
      – Ну, пан подхорунжий, до дна…
      Он стиснул липкое, теплое стекло, запрокинул голову… С огнем в горле и нарастающей тошнотой в желудке глотал он вонючую жидкость.
      – Хорошо! Уже ловко получается!
      Коралл опустил голову. Его мутило, самогон подступал к горлу. Он выпрямился, замахнулся, чтобы запустить бутылкой в косяк ворот, но, представив себе неприятный звон разбитого стекла, поставил бутылку возле ноги.
      Известие о дозоре, как все вообще новости в лесу, пришло неведомо откуда. Вскоре Кораллу казалось, что он уже давно знал правду, но не хотел о ней думать, хотя она висела над ними в этом сыром, разбухшем от дождя воздухе. Сначала сказали, что погибли все трое.
      Дневной свет мутнел, серая изморось приглушила краски, только темная зелень в заросшем саду блестела от влаги, как лакированная. Пахло мокрой хвоей, из непролазной чащи крапивы, осота и лопухов поднимался густой травяной дух. До сумерек толкались в сарае и у пустых построек. А потом, когда уже совсем стемнело, Коралл, выйдя из сарая, увидел перед крыльцом дома вороную лошадь, запряженную в повозку. У повозки стояли партизаны. Один держал в вытянутой руке большой фонарь. Огненно-ржавый клочок пламени отражался на стекле, оплетенном проволокой. Мимо Коралла мелькнули две бегущих тени. «Это Вихрь», – донеслось до него. Коралл рванулся к повозке.
      – Еще живой был, живой… – твердил нудный голос в темноте.
      Коралл вгляделся в то странное, что лежало на повозке, потом отвернулся.
      – Еще живой был, – повторял деревянный голос.
      Коралл не мог сдержать дрожь.
      – Еще живой был, когда мы его клали…
      Перед глазами Коралла все стояло искаженное судорогой лицо убитого с оскаленными зубами. Фонарь на крюке качался, бледное пятно блуждало в вязкой тьме. Тусклый отблеск, замутненный роем висевших в воздухе капель, скользил по кустам. Его могли увидеть издалека, и Коралл хотел крикнуть: «Уберите свет!», но у него пропал голос. «Так вот как это выглядит… так это не игра…» Мысли путались, горло болезненно сжималось. Он опять повернулся к повозке.
      – В спине у него вот такая дыра, – крестьянский парень в черном клеенчатом дождевике поднес расставленные руки к носу Коралла, – гранатой трахнули…
      Потрясенный, стоял Коралл над трупом. Он всматривался в изменившегося до неузнаваемости Вихря. Прежними остались только высокие сапоги, заляпанные грязью. Одна нога была прямая, как палка, – торчал острый носок, – другая, намного короче, вывернутая, лежала пяткой вверх.
      – Уж больно он был отчаянный. – сказал кто-то рядом.
      – Брось, – буркнул угрюмо Мацек. – Трусы тоже гибнут. Не в этом дело…
      Коралл выбрался из толпы. «Началось… Теперь уже на самом деле… Трусы тоже гибнут. А ведь я сам пошел и уже одиннадцать дней здесь, сегодня – двенадцатый, с тех пор как я пришел в отряд. Никто не узнает, что за все это время я выстрелил один раз – в павлина. Но я-то знаю, и ничто не изменилось, я все тот же трус, обыкновенный трус. Я ни на что не способен; все идет само собой, кем бы я ни притворялся. Война и так без меня кончится. Я могу только дать себя убить или постараться выжить. Я трус. Никто не узнает об этом. Когда я вернусь, мне будут оказывать почести, как герою. Сам-то я буду знать, каким я был, но никто не посмеет сомневаться в моей отваге…»
      Он заметил, что дорогу ему загораживают два каких-то паренька. Они уже довольно долго стояли перед ним. Босые ноги одного из них белели в траве.
      – Мы хотели бы в польское войско. Возьмите нас…
      – Кто вы такие?
      – Мы из Ядвисина. Рядом здесь деревенька…
      – Вчера у нас швабы мужиков позабирали, – вставил тот, что пониже. Он был без шапки, мокрые волосы слиплись и широкими прядями свисали на лоб. – Мы в лесу отсиживаемся. Ночью подойдем к хате, перехватим чего-нибудь – и опять в лес…
      – Возьмите нас, – повторил высокий в темно-синем ватнике, – мы хотим тоже участвовать…
      – А там, на возу, видали?
      Коралл обернулся. За ним стоял Априлюс, кивая в сторону подводы с трупом Вихря.
      – Уже и за нас взялись. Видали его? – Он снова кивнул на подводу.
      Паренек в ватнике переступил с ноги на ногу, пе-резел блестящие темные глаза с Коралла на Априлюса. Коралл посмотрел на его сжатые кулаки, видневшиеся из драных рукавов.
      – Поверьте, ну, поверьте…
      Тот, что пониже, поднял руку, по-бабьи приложил ладонь к щеке: «Такой славный парень. Мы-то знаем, каково вам…»
      Коралла вдруг охватило теплое братское чувство к этим босоногим добровольцам. Стало словно светлее. При мысли о том, что он будет вместе с ними, кошмар на какую-то секунду отступил.
      – Теперь нам туго придется, – проворчал Априлюс. Он стоял рядом: весь в непереносимой черноте, только грудь перечеркивала поблескивавшая патронная лента. – Ну и достанется же. нам…
      Но на следующий день предсказание Априлюса не оправдалось. Наоборот, было удивительно тихо.
      Лесная сторожка, до которой они добрались под утро, стояла на краю леса. Кислая вонь сохнущей одежды (дождь лил всю ночь) поднималась над людьми, сгрудившимися на полу. Разводящий вызвал Коралла из теплой сторожки, и они пошли по дороге в сторону одинокого дуба.
      «Хромой» – шеф – волочил ногу, подскакивал на каждом шагу, словно на пружине, и мягко припадал. Оба молчали. Хромой был неприятен Кораллу. Когда они бывали вместе, Коралл никак не мог стряхнуть с себя скованности, вызванной его присутствием. Хромой часто, ничего не говоря, приглядывался к Кораллу. Под этим взглядом Кораллу было не по себе, он чувствовал все свое ничтожество.
      – Не часовой, а дерьмо, – сказал Хромой.
      Перед ними в огромном стволе дуба чернела пустота дупла. Из темноты блеснула сталь.
      – Черт побери, – рассердился Хромой.
      Дупло дохнуло теплым чадом древесной гнили. Хромой поднял прислоненную к стволу винтовку. Покачал головой.
      – За кустик пошел, – буркнул Коралл.
      Хромой оглянулся. Что-то неясное, какое-то подобие усмешки скользнуло по широкому лицу, мелькнуло в бусинках зрачков.
      Они ходили возле дерева. Хромой первым остановился, забросил за спину кавалерийский карабин часового, посмотрел на Коралла и холодно усмехнулся. Коралла передернуло:
      – Нет, шеф…
      – А вы что подумали? – Хромой покачал головой. – Я тут же сообразил, чем это пахнет…
      – Вот мерзавец!
      Хромой пожал плечами.
      – Не он первый, не он последний. Теперь немало таких, что замышляют это. Будут смываться.
      – Кто? Партизаны?
      Шеф пристально глядел на него.
      – Партизаны… Я трезво смотрю на вещи. Чего только здесь не бывает? А вообще, говоря откровенно, в такой ситуации… Вы интеллигентный человек. Но вы так ко всему относитесь.
      – Я… – Коралл запнулся.
      – Ну, принимайте пост, подхорунжий, привет… – Хромой приложил руку к полотняной пилотке, повернулся и заковылял. Взгляд Коралла неотступно следовал за ним.
      «Прохвост… Спекулянт», – мысленно твердил Коралл. – Ворюга, – произнес он тихо. – Во-рю-га, – повторил он по слогам в такт подскокам грузного тела.
      Хромой тяжело перебрался через придорожный ров, и теперь только выцветшая пилотка просвечивала между елями.
      Коралл сразу же припомнил все, что болтали о шефе. Он торговал свининой. Коралл сам видел на постое в Еленце, как две молодых спекулянтки возились с хлопцами в темной избе. Он узнал потом, что одна из них – жена Хромого. На следующий день, на рассвете, выбравшись из овина, Коралл очутился среди телег, нагруженных мешками с мясом. Воняло паленой щетиной, в углу двора, неподалеку от выгоревших костров, дымились разбросанные потроха. Хромой стоял около воза, рядом суетились двое крестьян, перемазанных кровью, и две женщины – брюнетка и блондинка – в пыльниках. Блондинка взгромоздилась на ступицу колеса, перебросила ногу через высокий край Боза, пыльник и юбка задрались; Кораллу бросилась в глаза белизна ее кожи. Он отвернулся. Брюнетка насмешливо смотрела на него. Их взгляды встретились. Она широко и игриво улыбнулась; Коралл смутился. Обогнув подводы, он скрылся в овине.
      «Мошенник… Деляга», – мысленно ругал Коралл Хромого. Выгоревшая пилотка еще раз мелькнула среди ветвей. «Теперь немало таких, что замышляют ото… Будут смываться», – всплыли в памяти его слова.
      Хромой скрылся за зеленью перелеска. Вокруг было томительно пусто. Слева – тракт, вокруг – сосны, разбросанные беспорядочными группами, дальше – поляна, освещенная солнцем, справа, за дорогой, – глухая еловая чаща. Немцы могли появиться отовсюду… Коралл забился в дупло. Ноги вязли в толстом слое бурой трухи; труха пылила, в дупле пахло гнилью. Коралл видел дорогу, выходившую на поля. Если они пойдут оттуда, ему придется стрелять, чтобы предупредить отряд. Но тогда ему конец. Кораллу стало страшно от этой мысли. Его окружат… Он будет один. Какое-то мгновение он чусствовал тупую, давящую тяжесть; тишина между соснами, на поляне, на широкой дороге – кругом. Тишина словно поднималась и наступала на него, захлестывая его холодной волной, но тут же откатывалась. Он стоял, привалившись к стенке дупла, ошеломленный.
      – Все обойдется, – сумел он наконец внушить себе. Минуты проходили, свет струился между соснами и золотил чешую деревьев, в кронах толкались грачи, минуты текли спокойно, и каждая была доказательством того, что по-прежнему будет и солнце, и смолистый чистый воздух, и по-прежнему будет наполнено жизнью все, что только может подметить его взгляд, уловить его слух, чего коснется его рука-Птица запищала в лесу; среди переплетений коры ползло несколько жучков в красной броне. Ведь какая-то сила защищает его; он неуязвим – Коралл старался убедить себя в этом. Но теперь беспокойство не рассеивалось; у него перед глазами стояла телега с телом Вихря. Коралл не отгонял этого видения. Он снова переживал ту ночь, дохнувшую в лицо смертью… Перед глазами Коралла все время всплывала синеющая муть фонаря, подвешенного над трупом. То, что раньше казалось игрой, теперь было четкой и ясной реальностью.
      Он глубоко вздохнул, чтобы отогнать запах крови, тошнотворное зловоние, дуновение гнили, которое поднялось в нем как бы изнутри, подползло к горлу. В этом сочном воздухе он уловил сладковатый смрад распада. Он был едва ощутим и все же доходил до Коралла оттуда, из глубины леса. «Это чертово дупло», – подумал он, рассматривая сгнивший ствол. Коралл огляделся: «Куда же этот сукин сын смылся? Лучше всего лесом, чтобы держаться все время на запад. „Теперь немало таких, что замышляют это. Будут смываться“, – нагло звучал голос Хромого. Как нагло… Коралл снял с плеча карабин и, обхватив ладонью спусковую скобу, прижав приклад к боку, стал наблюдать за дорогой.
      Когда он через три часа вернулся с поста и осмотрел лесную сторожку, его охватило неприятное чувство: место постоя выглядело покинутым. В сарае стая воробьев выскочила из-под ног, ветерок смел с тока горсть грязной пакли. Коралл толкнул ворота, они распахнулись с громким стуком. Во дворе никого не было. В открытом окне сторожки между белыми стенами зияла пустота. «Как после эвакуации», – заволновался Коралл. Он с облегчением вздохнул, увидев Мундзю, выбирающегося из кустов.
      – Где ребята? – спросил Коралл.
      Мундзя оглянулся, пожал плечами.
      – Спрятались, – пробурчал он.
      Действительно, Коралл начал постепенно открывать: в перелеске – группа Априлюса, как всегда, с несколькими бутылками; на поляне отряд Сечкобряка занимался чем-то вроде маршировки. Все находилось в странном разброде.
      – Говорят, пан майор удрал… – сказал с ехидной гримасой Мацек.
      Коралл возмутился, Мацек рассмеялся ему в лицо. Паника продолжалась недолго. Все успокоились, когда сержант сообщил, что майор ночью отправился на встречу с командиром советского отряда. Но Кораллу показалось, что снова все охвачено разложением. Между этими одержимыми людьми он чувствовал себя одиноким. Единого отряда уже не было; людей объединяло только одно – беспокойство. Лесное приключение подходило к концу. Коралл мог назвать это приключением, именно приключением. Он отчетливо видел плачевный конец. Надежды не оправдались. Ожидания были напрасны… Реально то, к чему надо возвращаться… Кровать с чистой постелью, мягкий зеленый плед в ослепительно-белом, шелестящем пододеяльнике; мать склоняется над Кораллом, у нее покрасневшие от слез глаза; ароматный пар над чаем; дядя с неотлучным запахом винокурни… Спиртовая лампа тепло шипит, свет из-под зеленого абажура освещает середину комнаты, вещи отплывают в полумраке. На письменном столе отсвечивает стеклянный шар с разноцветной мозаикой. Слышен скрип половиц, вздох и стук ставен; все внутри кажется ему таинственным и притягательным.
 
      Из перелеска показался отряд Сечкобряка. Шли нестройной колонной в две шеренги. Перед домиком лесника Сечкобряк вскочил на крыльцо и крикнул: «Отряд!…» Пыль лениво расползлась вдоль шеренги.
      – Стой! Здравствуйте, хлопцы!
      – Здравствуйте, здравствуйте, – проворчал Мацек. Он разгорячился, пот блестящими струйками стекал по его лицу.
      Мацек сидел рядом с Кораллом, поставив карабин к стенке и, обмахиваясь расстегнутой рубашкой, приговаривал:
      – Вояка… «Бегом марш, ложись…» Подожди, зараза, я увижу, как скоро сам будешь ползать.
      – Что это на него нашло? – спросил Коралл.
      Мацек скорчил гримасу и вытер рукавом вспотевший лоб.
      – Настроение хочет поднять, – проговорил кто-то, – услышал о побеге Цыгана и собрал всех.
      – Кто видел нового поручика?
      – Сидит все время, закрывшись с Хромым.
      Известие о прибытии связного было для Коралла полной неожиданностью.
      – Утром Ольга его привела, – восторженно, как всегда, говорил Ястреб. Он высоко задирал голову, словно высматривал что-то между соснами. – Он из десанта. У него…
      – Кто сказал?
      – Ольга.
      Мацек надвинул пилотку на лоб.
      – Ну да, у него кое-что есть…
      – Не понимаю, о чем ты?
      Мацек скорчил гримасу.
      – Где тебе понять? Ты еще маленький…
      – …нельзя же все высмеивать, – закончил Ястреб. Мацек удивленно посмотрел на него.
      – Я его видел, – отозвался Береза, поднимая голову. – Это настоящий мужчина.
      Действительно, это был настоящий мужчина.
      Речной проверял состав, нервно, как всегда, бегая перед строем, а тот стоял неподвижно, чуть откинувшись назад, облокотившись о штакетник.
      – Пан поручик должен провести одну операцию, ему нужны добровольцы. Он рассчитывает на вас… Пожалуйста, пан поручик, – закончил Речной.
      – Мне нужно три человека. Задание трудное. Провожу его в расположении главной группировки неприятеля. Трусы мне не нужны. Шансов выбраться не обещаю: один к двадцати, самое большее… ну…
      – Добровольцы, вперед! – крикнул Речной, высоко задирая рыжий заросший подбородок.
      Команда сломала шеренгу. Рядом кто-то шагнул. На ватных ногах Коралл отмерил три шага в одном ритме с Ястребом. Коралл чувствовал тяжесть в груди. Он стоял во вновь образованной шеренге.
      – Слишком много, – проговорил связной, его глаза скользили по напряженным фигурам, остановились на Коралле; тот ответил взглядом, полным готовности. Связной прошел дальше. Коралл вздохнул свободнее. Опасность висела над ним, но на этот раз он не струсил.
      – Капрал Черный! – вызвал Речной.
      Черный энергично шагнул вперед. Карабин звякнул о камень.
      – Рядовой Иволга!
      Перед Кораллом выросли плечи, обтянутые расползающимся пропотевшим тряпьем. «Может, пронесет…»
      – Подхорунжий Коралл!
      Коралл машинально вскинул карабин. Речной усмехнулся. Один, два, три шага. Коралл отбил их, как на плацу. Теперь их было только трое, связной приглядывался к ним внимательно. Коралл смотрел смело и старался взглядом выразить радость, что его заметили. Но внутри все похолодело, после первой минуты паники он оцепенел, и тут же в нем поднялась волна протеста: «А почему, собственно, я? Я не хочу! Это обман, должны были идти добровольцы… Почему не сдержали слова? Я не доброволец! Почему меня назвали?»
      Речной скомандовал: «Разойтись!» Связной исчез за дверьми дома. Речной блеснул знаками отличия с самой верхней ступеньки крыльца, Коралл зло посмотрел на него. Речной шагнул, и его тоже поглотили темные сени.
 
      – Каждый человек боится… – объяснял Априлюс.
      Он сидел, словно проводник среди пилигримов, на небольшом бугорке, опершись о стену овина, тень от которого тучей покрывала траву. Литровка с мутной маслянистой жидкостью стояла между ними, а Обрубок быстрыми движениями распиливал на прикладе карабина неподатливый кусок свинины.
      – …но не каждый всю жизнь в страхе живет… – закончил Априлюс.
      – Ольга уезжает, – сказал кто-то.
      Аполлон встал и молча поспешил к воротам. Ольга была уже за калиткой. Речной и Сечкобряк шли за ней, немного отстав. Она села на велосипед, поставила ногу на педаль и, не поворачивая головы, поехала по тропинке вдоль рва. Офицеры молча смотрели на нее. Аполлон взобрался на забор, крикнул: «Держись, Ольга!» Она, не оглядываясь, подняла руку и помахала.
      – Хороша девчонка, – буркнул Обрубок.
      – Как довоенная булочка за пять грошей, – сказал засмотревшийся Априлюс.
      Ольга исчезла в темной зелени. Теперь она была им гораздо ближе, нежели четверть часа назад, час, два часа, когда у нее была одна судьба с отрядом. В этот момент они могли еще мысленно сопровождать ее, прежде чем она исчезнет с их горизонта. Коралл все еще видел, как она стояла, слегка склонившись над рулем, с вещевым мешком, прикрепленным к раме. За лесом начиналось открытое пространство, всякое движение на дороге видно издалека, но и ты сам все время в поле зрения.
      – Хотел передать через нее письмо, – сказал Бабинич, – но снова запретили.
      – А зачем спрашивал, вояка? – буркнул Мацек. – Если бы хотел, то просто попросил бы ее.
      – Но ты-то не послал? – спросил Бабинич.
      – Кому я мог послать? Ты думаешь, обо мне кто-нибудь в Варшаве плачет?
      – Из-за такого письма Ольга может попасться, – сказал Коралл.
      Априлюс кивнул.
      – Вы правы, пан подхорунжий. Эти голодранцы хотят похвастаться: привет из леса… У меня дома пятеро детей…
      Коралл посмотрел вверх. Бабинич стоял над ними, руку держал в кармане и, вытянув шею, таращил глаза на Априлюса.
      – Ты что? – спросил Мацек.
      – Я не голодранец, – бубнил Бабинич.
      – У меня дома пятеро детей, – повторил Априлюс, совершенно не обращая внимания на Бабинича, Мацек взял Бабинича за руку и силой потянул его на траву. – Не мои, жена из деревни привезла от своего брата, когда их обоих взяли в концлагерь. Но самый маленький, лет четырех, зовет меня «папа».
      Априлюс принял бутылку от Мацека, буркнул: «Огонь!» Золотое дно фляжки, как семафор, поднялось над головой взводного. Жилистая рука опустилась. В маленьких, налитых кровью глазах Априлюса блеснула влага. Со свистом он втянул в себя воздух, морща сломанный нос.
      – И все же, – сказал Обрубок, – если бы это были ваши дети, вы бы из дома не ушли.
      Априлюс проглотил кусок свинины, кадык его дернулся.
      – Жена сама с ними справится. А если не веришь, что я все равно ушел бы, то меня просто не знаешь, – усмехнулся он, обнажив неровные зубы.
      – Что ни говори, свои дети… – настаивал Обрубок.
      – А когда я уходил из дома, то моя мать плакала от радости, – неожиданно признался Мацек. Горькая улыбка застыла в болезненных складках возле губ. – Черта с два стану я им писать… Теперь она может не волноваться, отец ничего не узнает. – Мацек опустил голову, замолчал.
      Коралл вдруг почувствовал, как этот паренек близок ему. Но и Априлюс, с зорким взглядом отличного стрелка, с жилистым, сильным телом, тоже привлекал его внимание. Это дружеское чувство распространялось и на Обрубка, уставившегося в бутылку, ходящую по кругу, и на надутого Бабинича, вообще на всех, сидящих вокруг. Коралл подумал с облегчением: «Я – один из них». Но тут же вернулось ощущение опасности. Оно было уже совершенно иным, непохожим на прежнее. Опасность была общая, одна для всех, опасность реальная, однако это не угнетало его, а поднимало в собственных глазах. Ни насмешкой, ни фальшью не уменьшить опасности, угрожавшей этим людям. Он – один из них. «В чем, собственно, дело, – подумал Коралл. – У меня все в порядке». Он опять стал размышлять о своем положении. «Никто ни в чем не может обвинить меня. Я готов выполнить задание… у меня все в порядке… – повторял он. – Полный порядок». Страх ожег его, словно от безмятежной картины собственной силы повеяло предчувствием неминуемой гибели. Слишком образцово выглядел он со стороны, слишком примерно, чтобы это могло хорошо кончиться.
      – Ты, Черный, идешь на вылазку? – спросил Коралл, принимая и ставя на колено поданную бутылку. Черный лениво кивнул лохматой головой.
      – Сколько вам лет, подхорунжий?
      Этот первый вопрос поручик Венява задал, не отрывая взгляда от штабной карты, разложенной на столе; карта с краю была прижата пистолетом в черной клеенчатой кобуре.
      В пустой избе, запыленной солнцем, с полом, усыпанным щепками, находился только стол с картой, а за ним, около стены, стояла лавка, на которой сидел поручик. Терпкий запах стружек щекотал в носу.
      Венява сидел, упираясь расставленными локтями в стол. Летний офицерский мундир с никелированными пуговицами был расстегнут, виднелась широкая грудь в белой майке. В складках мундира около кармана синела орденская ленточка, о которой говорил Ястреб. Вокруг Венявы все дышало жизнью. Взгляд очень светлых глаз устремился на Коралла. У Венявы было такое загорелое смуглое лицо, что глаза казались Почти белыми.
      – Вы давно в лесу? – Он кивнул. – Посмотрите на карту.
      Три спички лежали с трех сторон вытянутого пятна зелени, соединенного узким перешейком с широкой, бесформенной поверхностью, усеянной колючими зигзагами; посередине пятна чернела обугленная щепка. Коралл не отрывал взгляда от спичек.
      – Здесь немцы? – Венява поджал губы. – Это данные разведки?
      Пальцами с коротко подстриженными ногтями Венява выгреб из коробки и рассыпал спички сначала по одному, потом по другому краю бесформенного пятна зелени, означавшего бор.