– – И здесь попали бы в мешок, – буркнул Венява, – но уже не в этот капкан, – ткнул он указательным пальцем в уголок между тремя спичками. – Нас тут еще не нащупали. Ночью они нас потеряли. Надо сидеть тихо, пока не удастся проскочить.
      – Чего мы ждем? – вырвалось у Коралла. Венява промолчал.
      Коралл прислушивался к этой тишине, словно ждал от нее чего-то. Молчание затянулось, но тишина уже не была такой томительной. «Время», – подумал Коралл; он посмотрел в окно – там проносится время, в сухом блеске полдня мчится, приближая решающую минуту. Глядя в окно на раскаленную солнцем землю, он неожиданно почувствовал: время под огненным небом искрой бежит по запальному шнуру.
      – Сохранять тишину. – Голос Венявы оторвал его от окна. – Это самое главное до тех пор, пока мы сидим в котле…
      Венява, склонившись над картой, облокотился на стол; он поднял голову и быстро оглядел Коралла.
      – Сколько у вас патронов?
      – Четыре обоймы, пан поручик.
      – А гранаты? А как у других? Вообще, как с боеприпасами?
      – У других еще меньше, чем у меня… Венява кивнул в сторону окна.
      – Пьют? Коралл колебался.
      – Некоторые, – помолчав, ответил он.
      Венява встал с лавки. Он был на полголовы выше Коралла; шагал он упруго, легко поскрипывая сапогами.
      – Хорошо делают, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Сам бы тяпнул. Если бы не эта чертова жара…
      Он заложил руки за спину, под полы мундира, широкая грудь в белой майке дышала ровно.
      Коралл чувствовал обаяние его силы. Впервые командир так безоговорочно импонировал ему, внушал такую симпатию и уважение. Даже сомнение: «А что дальше?» – не влияло на это впечатление.
      Выстрел раздался прямо за окном. Венява одним прыжком очутился у стола, схватил пистолет. Они ждали. Эхо выстрела погасло. Все было тихо. Прошла минута, прежде чем послышались приглушенные голоса из глубины двора. Венява выбежал первым, Коралл за ним. По деревянным ступеням грохотали сапоги. В память Коралла врезалась картина, как бы вырванная из темноты ночи и вставленная в середину дня, оправленная в сухой, пыльный зной. На фоне ярко-белой стены овина он увидел человека, обращенного лицом к белым доскам, с высоко поднятыми руками, упершегося опущенной головой и ладонями в эти доски. Сержант Хромой, низко наклонившись, быстро ощупывает карманы его брюк. Посередине двора стоят Сирота и Обрубок с автоматом наперевес.
      – Отойди-ка, шеф! – бросает Обрубок. – Сейчас мы этого гада в расход пустим.
      – Минуточку, ребята. – Хромой оборачивается и при виде Венявы выпрямляется. – Разрешите доложить, пан поручик, схватили какого-то типа, вероятно, из УПА , пытался бежать, я подозреваю, что он – шпион.
      Венява с пистолетом остановился в трех шагах от пленного.
      – Повернитесь!
      Коралл видит бегающий взгляд, худое, темное лицо, темную фигуру, слышит учащенное дыхание этого человека. Резкий, ослепительный свет. В глазах вдруг темнеет, все застилает мрак…
      – Панове, да я же поляк, поляк я…
      – Опусти руки! – сказал Венява. – Что ты делал в лесу? Почему убегал? Говори!
      – Панове, да я же поляк…
      – Гад ты, а никакой не поляк, – произносит Обрубок.
      – Что ты делал в лесу?
      – Я католик… Матка Боска Ченстоховска…
      – Заткнись! Говори, что тебе здесь надо!
      – Сколько тебе заплатили? – добавляет Хромой.
      – Я дровосек… Шел на работу…
      – Где твой топор? Пила?
      – Пилы нет…
      – Локтем собирался дерево пилить?
      – Сержант! – Венява отвернулся и направился к крыльцу, Хромой за ним, Коралл с облегчением вздохнул.
      И тут же окрик: «Стой!» – и в тишине разъяренный топот. Коралл запомнил сцену, длившуюся мгновение, отмеренное одной спазмой в груди, мгновение, тянувшееся бесконечно долго, пока замирало эхо взрыва. Он увидел человека, карабкавшегося на высокий забор, отделявший двор от леса; воздух блеснул взрывом, человек покатился кубарем и глухо ударился о землю. Рядом с Кораллом неподвижно стоит Венява с пистолетом в вытянутой руке; над дулом еще синеет дымок.
      Через час Коралл открыл дверь той же хаты.
      – Пан поручик, вы меня вызывали…
      Венява стоит у окна, а за столом у разложенной карты сидит Хромой, держа широкую ладонь на бутылке нежно, словно на детской головке.
      – А, пан подхорунжий…
      – Закопали его? – Венява отвернулся от окна.
      – Так точно, закопали.
      – Теперь они уже нам на пятки наступают, – сказал Венява.
      – Если бы вы его не убили, они, пожалуй, были бы уже здесь. – Хромой нацедил из бутылки мутную желтоватую жидкость в два выщербленных стакана, протянул их Веняве и Кораллу. – Я – пас.
      Коралл выпил, поставил стакан на стол, глотнул воздух.
      – Я думаю, что он не был шпионом, – сказал Коралл.
      – Но мог быть, – ответил Венява.
      Он был из тех, кто от водки еще больше трезвеет и яснее мыслит.
      – Мог быть, а?
      – Почему мог, пан поручик? – присоединился Хромой. – Он был шпионом. Он же из УПА…
      – Ну, неизвестно.
      – Да, – сказал Венява, – неизвестно. Известно только одно – он лежит теперь в земле, а это вообще единственное, что бывает точно известно на войне, пан подхорунжий.
      – Не в том дело…
      – Известно также то, что мы сегодня должны выполнить свое задание.
      – Так точно, – подскочил Хромой.
      Венява отодвинул рукав мундира.
      – Без десяти четыре, – буркнул он и, словно не веря своим глазам, уставился на циферблат часов в кожаном футляре, потом посмотрел в окно. Тень заслонила уже часть двора, на стене избы и на полу, покрытом стружками, также застыла тень. Венява стукнул ладонью. – Когда же, черт возьми, он вернется?
      Хромой вышел из-за стола.
      – Разрешите идти?
      – Хорошо, спасибо.
      – Следующий раз я поищу для отряда место получше, пан поручик. Только бы нам отсюда выбраться. Это место хорошее, но только для кладбища.
      Переступая порог, он припал на короткую ногу, как на сломанную рессору. Двери стукнули за ним, известковая пыль задымилась на солнце.

* * *

      Коралл очнулся. До него доносится какой-то шум. Но сознание еще спит, должно пройти какое-то время, прежде чем он осмыслит, что находится один, на опушке леса, почувствует тупую тяжесть руки на перевязи, увидит речку, дорогу, вынырнувшую из леса и идущую к деревне, деревню в раннем, розовом солнце, услышит где-то в лесу или за лесом гул моторов, нарастающий, назойливый и пронизывающий, как жужжание бормашины.
      Коралл встал. Без десяти пять. Что-то зашуршало в ельнике.
      – Пан подхорунжий! Я же говорил, его надо караулить. Холера!
      Иглы царапнули по щекам. Мацек прокладывал себе дорогу автоматом.
      – Надо было его караулить! Боже милостивый! Посмотрите! Вы только посмотрите. – Он неудержимо рвался вперед, согнутой рукой с черной крестовиной автомата и всем телом раздирал гущу зарослей и не отвечал ничего, будто не слышал, что кричит ему Коралл, а только раздвигал ветви, как слепой, пока не вышел на поляну, и тут, словно споткнувшись, остановился.
      Коралл очутился прямо напротив Венявы, собственно, напротив трупа, ибо та перемена, которая сразу поразила его, могла означать только смерть. Было такое чувство, словно он остановился на бегу у края зияющей черной пропасти. И только секунду спустя Коралл понял, что ошибся. Это не вечное оцепенение последнего «смирно!». Венява выглядит совсем по-другому. Перемена, происшедшая с поручиком, – кощунство: на поручике нет сапог. Коралл видит длинные, плоские ступни в светло-голубых носках с дырами на пятках, сквозь дыры – пожелтевшую кожу. Видит смятые штанины бриджей, между их краями и завернувшимися носками – бледные полоски. Видит изменившуюся фигуру Венявы, ставшего сразу таким родным, и ему кажется, что надругались и над ним самим. Поругано не только это тело, вымазанное кровью и грязью, слабое и беспомощнее на уже готовой поглотить его земле. Поруганы и он, и Мацек, и все вокруг.
      – Надо было его караулить!
      Неясное движение пальцев, склеенных запекшейся кровью, рука шарит в темноте, пытаясь что-то схватить, замирает в воздухе, отравленном кощунством. Коралл потрясен.
      – Надо было его караулить… – повторяет Мацек, а Коралл еще не понимает, кого именно – Веняву или Сироту.
      – Пойду за ним. – Мацек дернул рукоятку автомата, спусковая скоба резко лязгнула. – Пришибу сукина сына!
      Еловые ветки закачались за ним, Коралл крикнул:
      – Не догонишь!
      – Пан поручик! – Коралл становится на колени, наклоняется над Венявой. Запах крови удушливо вязок, глаза Венявы стеклянисто, матово поблескивают сквозь чудовищную красную маску.
      – Поручик Венява!
      Коралл согнал двух жирных мух, впившихся в щеку возле уголка губ, где прерывистое дыхание вспенивает розовую слюну. Иногда сквозь пленку вспыхивают зрачки, но Венява словно не замечает Коралла, словно высматривает что-то вокруг. Потом его глаза снова стекленеют. Никогда раньше поручик не был так близок Кораллу. Ему были близки эти худые длинные ступни в голубых носках, побежденное тело, штанины бриджей, смятые и сбившиеся на обнаженных лодыжках. Коралла вдруг осенило: этой близости уже не отнять. И еще: что-то надвигается в солнечных полосах между стволами, в утренней свежести, среди птичьих голосов, в приторном запахе крови, в этом лесу, где все отравлено надругательством. Но это чувство гаснет, он снова возвращается к действительности. Он наедине с Венявой, склонился над ним, как над утопленником, которого собственноручно вытащил на берег. У Венявы заострился нос, в груди хрипит и булькает. Коралл захвачен врасплох и немного смущен неотвратимым приговором, волей, более сильной, чем он сам, приказывающей ему до конца противиться этому надругательству.
      – Коралл! Коралл! – услышал он из-за елей настойчивый голос Ястреба.
      Коралл раздвинул ветви и встретился с испуганным взглядом раненого.
      – Венява… Пан подхорунжий…
      – Что Венява?
      – Венява умер?
      – Да что ты… жив…
      Кораллу показалось, что Ястреб откинулся веем телом назад, хотя только пожелтевшее лицо, чуть приподнятое над грудой тряпья, опустилось на мшистый пригорок.
      – Я подумал…
      – Нет, держится. Он настоящий мужчина.
      – Я все слышал… Мацек не догонит…
      – Что ты слышал?
      – Уже полчаса прошло. Я не знал, в чем дело. Я думал, что Венява в бреду мечется. И шума большого не было. Не было… Я думал, у Венявы жар. Шума не было. А потом все затихло… С полчаса уже прошло…
      – Не волнуйся, – сказал Коралл.
      Под краями пилотки, низко натянутыми на лоб и щеки, лицо Ястреба выглядит совсем по-детски – просто мальчик, больной свинкой или воспалением среднего уха.
      – Сколько тебе лет, Ястреб?
      – Мне? Много. Есть моложе меня. Я уже четвертый месяц в лесу.
      Коралл чувствует на себе его настойчивый и, как ему кажется, немного подозрительный взгляд.
      – Хуже всего, что он все время без памяти, – говорит Коралл.
      Ястреб поворачивает голову, пристально смотрит на траву.
      – Не волнуйтесь, он передаст приказ, он не умрет, не передав приказа.
      – Хорошо бы, – замечает Коралл. В голосе парня, в повороте его головы – какое-то напряжение; и Коралл добавляет: – Это очень важно для отряда.
      – Вы верите, что машина придет? – неожиданно спрашивает Ястреб.
      – Машина? – повторяет Коралл. – Что за вопрос? Безусловно, придет.
      – И я так считаю, – уверяет Ястреб, – а Сирота подумал, что Ветряк удрал, поэтому тоже сбежал…
      – Сирота сбежал, потому что ему сапоги Венявы понравились. И домой его потянуло.
      – Ветряк тоже в этих краях живет…
      – Ну и что? – вспылил Коралл. – Что тебе в голову лезет? Думаешь, один делает подлость только потому, что другой так сделал? Думаешь, подлость по воздуху передается, как зараза? Разве все такие, как Сирота?
      – Нет, пан подхорунжий, я так не думаю, – горячо уверяет Ястреб.
      Кораллу становится неловко. «Чего я так наорал на него? – удивляется он. – Конечно, он так не думает…»
      – Не расстраивайся, – торопливо говорит он. – Ветряк отличный мужик. Таким, как он, с виду простоватым, всегда удается выполнить задание. Наверняка он уже добирается до явки.
      – Если бы у меня ноги были целы, – шепчет Ястреб. – В лесу хуже всего, когда ранят в ноги. Почему вы спрашивали, сколько мне лет?
      – Просто так, из любопытства, – отвечает Коралл.
      – В сентябре исполнится восемнадцать.
      Ястреб освободил из-под тряпья обе руки; одной, пожелтевшей, откинул пальто на груди, другую засунул между пиджаком и свитером.
      – Тебе не холодно?
      – Теперь мне лучше. Посмотрите, пан подхорунжий, – он подает Кораллу кусочек картона, – это моя невеста. – Он заканчивает фразу тоном плохого актера в роли пажа у трона королевы.
      Коралл держит в руке увеличенную любительскую фотографию, помятую, с надорванным уголком. «Знаю я тебя, – думает Коралл, – ты старше его, тебе лет девятнадцать – двадцать; гибкое, хорошо развившееся тело, высокая грудь, ярко очерченная под тонкой блузкой, стройная мускулистая голень, открытая высоко, до круглого колена, когда ты стоишь, поставив одну ногу на педаль велосипеда. Какая ты красивая на фоне цветущих подсолнухов! Разумеется, он к тебе и пальцем не притронулся, он только мечтал о тебе, а когда встречал, то краснел и язык у него заплетался, он двух слов связать не мог; конечно, ты была для него недоступна, у тебя был какой-нибудь здоровенный детина, старше тебя, как полагается, на несколько лет – пан подхорунжий или пан поручик в бриджах и офицерских сапогах, задающий тон на вечеринках… Нет, нет, прости меня, это, пожалуй, не так, наверняка, все было иначе: достаточно посмотреть на твое лицо, на чистый открытый девичий лоб, на гордо сомкнутый рот, уловить бесстрашное и благородное выражение глаз; ты вовсе не живешь двойной жизнью, ты – великая награда за героизм, ты – настоящая полька, это ты повелела ему идти туда, где он теперь, он хотел, чтобы ты его заметила, мечтал о блеске восхищения в твоих глазах, хотя бы об одном восхищенном взгляде – и вот теперь он лежит и уж больше не встанет; где же твоя награда? Он сможет убедиться, он убедится, что героизму не нужны награды, героизм обходится без них…»
      – Красивая, правда?
      Взволнованный голос Ястреба отвлек Коралла от его мыслей.
      – Да, – соглашается Коралл, возвращая фотографию. – Скоро ты с ней встретишься…
      – Нет, – резко, даже немного сварливо обрывает его Ястреб. – Она в Освенциме.
      – В Освенциме, – бессмысленно повторяет Коралл.
      Ему хочется еще раз взглянуть на девушку, но фотография уже исчезла в кармане Ястреба.
      – Ее взяли в марте, – спокойно продолжает Ястреб. – А я сразу же ушел в лес…
      – Понятно.
 
      Не прошло и получаса, как из-за деревьев появился Мацек. Он только махнул рукой. В другой руке на листе лопуха была горсть черники. Из-за его спины показался наголо остриженный мальчик лет десяти; у него под мышкой торчало короткое, обмотанное ременным бичом кнутовище.
      – Я его встретил, когда он за Венявой подглядывал, – сказал Мацек. – Он коров пасет возле леса. А того выродка и след простыл.
      Мацек подтянул ремень бессильно свисавшего автомата.
      – Ты откуда?
      Мальчик пристально смотрит на раненую руку Коралла.
      – Он живет где-то на выселках с этой стороны. – Мацек кивком показал на восток. – Я хочу, чтобы он принес жратвы, может, и я с ним схожу…
      – Швабы за тобой припрутся. Кто живет на этих выселках? – обратился Коралл к мальчику.
      – Эвка, – сказал мальчик, переводя взгляд с руки Коралла на его лицо.
      – Ты бы принес нам немного еды?
      Мальчик кивнул.
      – Хлеба, сальца, – добавил Мацек. – Раздобудь-ка, брат, сала. А если бы еще чего-нибудь покрепче…
      – Самогону, – заметил мальчик.
      – А ты, брат, хитер, – обрадовался Мацек.
      – Смотри только, – сказал Коралл, – не проговорись никому, что ты нас тут видел. А если где немцы покажутся, так в эту сторону не ходи. Когда они у вас последний раз были?
      – Немцы? Вчера были, вечером…
      – Много? Что делали?
      – Ну, полопотали и пошли.
      – Куда пошли?
      – Ну… в лес… Сюда…
      – Сюда? – забеспокоился Мацек.
      – Ага. – Мальчик ткнул кнутовищем в сторону, где лежали Ястреб и Венява. – Тут и прошли.
      – Эвка – это сестра твоя? – спросил Коралл.
      – Сестра.
      – А кто еще с вами? Родители? – Опять Коралл чувствует взгляд мальчика на своей руке. – Отец?
      – Тату немцы убили…
      Молчание.
      – Ну, приятель, двигай, – прерывает молчание Мацек, – принеси, что сможешь…
      Мальчуган поворачивается, его остриженная голова исчезает среди ветвей. Мацек уходит за ним.
      Солнце уже сбросило с себя розовую кожицу. Коралл чувствует на лице горячие лучи; под безоблачным открытым небом нарастает жара. Рука, как приемник, улавливает горячие волны воздуха; одна, вторая, третья прокатываются по предплечью. Это еще не боль, но Коралл уже не может думать ни о чем другом. Он осматривает все вокруг, видит насмешливую голубизну низкого притаившегося неба, ощущает, как ноет рука. Это, знает он, – начало еще неизведанной боли; как бороться с ней? «Нет, – говорит он себе, – нет… Боли совсем нет…» Он вскакивает, свистит, негромко, прерывисто, подзывая Мацека. Мацек – возле Ястреба.
      – Я искал воду, – говорит Мацек, – но мне попался только пересохший источник. Я дал ему немного черники.
      Мацек поднимается с земли; у Ястреба по подбородку медленно течет лиловый сок. В здоровую руку Коралла Мацек высыпает из лопуха твердые, темно-синие шарики.
      – Я велел мальчишке принести бутылку воды, – произносит он.
      Коралл разминает во рту ягоды, прижимая их языком к небу. Сочная, терпкая мякоть наполняет рот, холодной струйкой стекает в горло.
      – Был я на той стороне, – говорит Мацек.
      Они оба растянулись в тени под елью, в нескольких метрах от Ястреба, им слышно, как беспрерывно стучат его зубы…
      – Едва я перебрался через дорогу, как почувствовал, будто с цепи сорвался. Честное слово, мне хотелось удрать. – Он рассмеялся, покрутил головой. – Где-то здесь недалеко живет ваша мать, да?
      – Недалеко, – ответил Коралл, – километров тридцать…
      – Под Бялой, я помню, мы там оружие принимали. Отсюда надо бы взять прямо на север, через дорогу и дальше лесом. Я хорошо ориентируюсь. Тридцать километров… до ночи вы могли бы пройти…
      – Мог бы, – сказал Коралл, посмотрев на часы. – Полвосьмого. Ветряк уже на месте, в городе…
      Мацек ехидно смеется. Развалившись на мху, он раскинул руки, прикрыл глаза, подставив лицо солнцу, загорелые щеки вздрагивают от хохота.
      Неожиданно Мацек садится. Он опять весь в тени, резко, рельефно очерченный светом, на его лице обычное детское любопытство.
      – Венява не заговорил?
      – Он все еще без сознания.
      – Ничего он не скажет.
      – Временами он как будто понимает, что ему говоришь, только не может произнести ни слова.
      – Или не хочет.
      – Почему? Что ты плетешь? Почему не хочет?
      Мацек пожал плечами.
      – У нас был как-то связной; приехал вместе с Априлюсом, первого апреля. Первый раз, честное слово, первый раз я видел такое… – Короткий смешок. – Хромой с ним разделался.
      Коралл видит шефа как живого, за столом, в лесной сторожке, расставившего локти на карте, в солнечных пылинках, рядом с Венявой.
      – Как разделался? – спрашивает он Мацека.
      – В расход пустил… Сначала я ничего не понимал, меня словно заколдовали. Другие тоже лежали на этой поляне, и ничего, никто и глазом моргнуть не успел. Сперва слышу – выстрел. Я лежал в сторонке, в кустах; смотрю, а этот, новый, прет прямо на меня; не успел я опомниться – второй выстрел. Честное слово, тогда я первый раз увидел, как смерть на человека налетает, он был шагах в пяти от меня, я видел его глаза в тот момент.
      Мацек замолчал, откинул голову, воспоминание исказило его лицо. Потом он добавил:
      – Хромой в конце поляны еще целился из винтовки…
      – А почему он это сделал?
      Мацек передвинулся в тень, глаза его снова весело заблестели.
      – Это был первоклассный номер. Он сам привез себе смертный приговор. Зашифрованный приказ ликвидировать его, как доносчика.
      – Так, ясно, – сказал Коралл. – Я ничего об этом не слышал.
      – До вашего прихода в отряд у нас всякое бывало.
      – Но при чем тут Венява? Почему ты сказал, что он не хочет передать приказ?
      Мацек пожал плечами.
      – Долго он еще протянет? Как вы думаете?
      – Не знаю. Если мы его перевезем в больницу…
      – Вот именно. Здесь – дело пропащее. Я так думаю: если на тот свет собрался, до приказов ли ему?… Вряд ли…
      – Вот ты о чем… Есть такие, что никогда о приказах не помнят, – Коралл посмотрел на Мацека и добавил: – Говорят, люди не любят уносить с собой тайны.
      Мацек потянулся.
      – Интересно, что с человеком творится перед смертью?
      – Что значит – перед смертью?
      – Ну, когда он получит свою порцию свинца. Он небось соображает, что ему конец. О чем он тогда думает? Черт побери, это ведь как сигнал тревоги, самой настоящей тревоги. Это может тянуться долго, как у Венявы, или одну секунду, но дело-то не во времени. Что при этом чувствуют, черт побери? Только боль?
      – Это длится всего одно мгновение, – замечает Коралл. Он не смотрит на Мацека, думая: «Храбрец, а с этим примириться не можешь. А кто может?» Коралл поднимает глаза, встречает растерянный взгляд, замечает по-детски пухлые щеки.
      – Не морочь себе голову.
      Мацек вздрогнул. Коралла тоже словно током ударило. Мацек вызывающе усмехается.
      – Я следил за Венявой. Он в сознании… – убежденно говорит Мацек.
      – Ты уверен? – спокойно спрашивает Коралл.
      Солнце снова заливает Мацека; его голос расплывается в этом маслянистом блеске, медленно сочится сквозь нагретый воздух.
      – Я бы предпочел быть в сознании до конца. Разве только…
      Слова Мацека заглушает длинная очередь.
      Коралл вскочил.
      – В деревне…
      Тишина заполняет лес.
      – Из автомата врезали, – говорит Мацек. Он поднялся и прислушался.
      – Это в деревне, – повторяет Коралл.
      На краю перелеска Коралла ослепил солнечный блеск, он зажмурился и, чувствуя легкую дурноту, скользнул в тень, опустился на колени за развилистую корягу, на грязный песок, усыпанный чешуйками коры.
      – Они уже здесь, – сказал Мацек. Лежа, не меняя положения, он подал Кораллу бинокль. – За мостом.
      Коралл сначала увидел пулемет, раскорячившийся на треножнике над придорожным рвом напротив моста, хищно нацеленный узким хоботком ствола на лес, прямо на них. Солнце зажигает искры в полированном металле. Во рву Коралл видит двух солдат: один лежит на откосе, в черной пилотке, надвинутой низко на лоб, в черном мундире с зелеными петлицами, расстегнутом на шее и на груди, другой сидит на камне, подняв колени.
      – УПА, – говорит Коралл.
      – Сукины дети, даже не маскируются, – с горечью произносит Мацек. – Была бы винтовка – снял бы гада!
      – Здесь и немцы, – добавляет Коралл.
      У овина посреди деревни он видит жандарма с винтовкой, подвешенной по-охотничьи – дулом вперед. Жандарм стоит, расставив ноги, лицом к стене.
      – На велосипедах приехали, – вслух размышляет Мацек.
      И Коралл замечает еще одного, в похожей на седло фуражке: он медленно вышагивает между строениями; Коралл провожает его глазами, пока тот не исчезает за углом дома. Полная тишина, только в лесу постукивает дятел.
      – Это надолго, – добавляет Мацек.
      Вокруг дрожит сухое марево. Удушливо пахнет пылью от серого песка и гнилой коры. Блеск слепит Коралла, кажется, что вся равнина в огне. Коралл отдает бинокль Мацеку и теперь не может разглядеть жандармов. Он видит только серые стены, бурые и коричневые стрехи овинов, сады и огороды в густой зелени, но теперь он знает, что кроется в этой неподвижности, в этой голубой мирной тишине.
      – Сюда нам теперь дорога закрыта, – угрюмо отмечает Мацек.
      – Надо быть начеку, – говорит Коралл.
      – Велосипедистов не больше взвода, – бурчит Мацек. – Эти в лес не пойдут, всегда шоссе держатся… – Он прижимает бинокль к глазам. – Ого, еще один, там, на другом конце деревни, в саду…
      Из-под раскидистой вишни в саду, над речкой, выглядывает тупое рыло гранатомета. Ветви, усыпанные ягодами, свисающие почти до земли, маскируют эту позицию. В бинокль рядом с длинным стволом, поблескивающим синеватым металлом, виден ящик с боеприпасами, из-под полога листвы торчат носки черных сапог.
      – Неплохое охранение, – бормочет Коралл.
      – Вы так думаете?
      – А что?
      – Вы думаете, что это охранение?
      Коралл пожимает плечами.
      – Если бы они ждали налета, – говорит Мацек, – «то замаскировали бы боевые позиции.
      Коралл молчит.
      – Ну и вояки… Всегда одно и то же, – продолжает Мацек. – Конечно, это облава. Они знают, что отряд разбит. Войдут в лес с южной стороны, попытаются спугнуть остатки отряда, погнать под пулеметы.
      – Вот-вот, – поддакивает Коралл. – Можно будет переждать в кустах, пока пройдут…
      – А с ними как? – Мацек кивает в ту сторону, где лежат раненые.
      – Мы же будем с ними, – отвечает Коралл.
      Мацек резко переворачивается, ложится на живот, поднимает к глазам бинокль и молча смотрит, вытянув шею. Его неподвижность напоминает неподвижность взведенного курка. Тишина начинает звенеть все отчетливее; сначала Кораллу кажется, что у него в голове зазвучала какая-то злая тонкая струна; только потом он различает, что стрекочут кузнечики в порыжевшей траве. Но стрекотание только подчеркивает напряженную тишину, Коралл ощущает ее всем телом; ослепительный блеск синевато-белой полосой мерцает над ними; сухой тишиной веет рт земли, от беззвучно застывшей деревушки под ярким солнцем, словно там нет ничего, кроме стен и бурых от копоти стрех; кажется, что вот-вот рыжая змейка огня выскочит и заскользит по стрехам. Но это просто дрожит раскаленный воздух. Высоко в небе парит ястреб. Небо над ним совершенно чисто. Он описывает широкие круги в прозрачной голубизне.
      – Искупаться бы…
      – Что?
      – Я говорю, прыгнуть бы сейчас в Вислу.
      Мацек ложится навзничь, одной рукой прижимает к груди бинокль, другую отбрасывает в сторону, погружает в пыль со стружками, поднимает, переворачивает, сжимает; песок светлой струйкой течет сквозь пальцы, ложась маленьким конусом.
      – Я ходил с отцом на пляж под Секерками. Вы знаете Варшаву? Там отлично. Песок белый-белый, ивы почти у самого берега, а вода чистая, не то что в городе. Мы брали с собой крутые яйца и чай в бутылке. Иногда с нами была мать. Но больше всего я любил ходить с отцом. С ним мне никогда не было скучно. Мы лежали в кустах. Над большой рекой ивы пахнут совсем иначе, чем над каким-нибудь ручьем. Иногда там, в ивняке, загорали бабы. Совсем голые. Я за ними подглядывал. Помню двух таких – блондинку с первоклассной грудью и брюнетку… Было о чем помечтать потом, ночью. Мой старик отлично плавал. За неделю до начала войны он выудил из Вислы какого-то типа. Пять раз нырял, а потом буксировал его с середины реки, а когда выволок и положил на песок, оказалось, что тот уже отдал концы. Я тогда первый раз увидел труп… – Мацек фыркнул. – Он был как та голая статуя, что стояла перед Музеем изящных искусств. Знаете? Ну и тяжел же он был… Теперь-то опыт уже есть. Известно, что покойник тяжелее живого. Чудно, правда?
      Коралл пожал плечами. «И чего ты так разболтался? – думает он. – Прямо как старая баба, слова так и хлещут, как вода из рассохшегося ведра».
      – Интересно, что вы станете делать? – говорит вдруг Мацек.
      – Я? А что мне делать?
      – Никто вас не упрекнет. Ведь вы тоже ранены…
      – Слушай, – говорит Коралл. – К чему ты клонишь? Может, сам удрать хочешь?
      Мацек приподнялся, оперся на локоть.
      – Куда? Мне и тут хорошо.
      – Я вижу.
      – Мне в лесу нравится.
      – А мне?
      – Вам только тридцать километров до дома. И вы ранены. Да я не настаиваю. Я только считаю, что вы могли бы смыться. Просто я знаю, о чем люди думают в таких случаях.
      – Знаешь, да плохо.
      – Почему? Последние почести я им и сам смогу отдать. Венява, перед тем как на тот свет отправиться, и мне пароль скажет…
      – Одного хотел прикончить, а другого сбежать подбиваешь?
      – Сироту я пристукнул бы за сапоги. А вас я совсем ни на что не подбиваю, мне только интересно, что вы выберете.
      – Ладно, – сказал Коралл, – брось паясничать. Мацек сел, удивленно посмотрел на Коралла.
      – Что значит паясничать? Мне интересно… – Он умолк, прислушиваясь.
      Коралл тоже слышал. Откуда-то прорывается рокот мотора. Все яснее нарастает с северной стороны; шум тяжело работающего мотора еще слабый, машина пробивается через песок, мотор запнулся, кашлянул, заурчал более высоким тоном при переходе на другую скорость, теперь гул совсем близко, метрах в двухстах, вероятно, с северной стороны леса или на дороге, пожалуй, в лесу, а может, на этой чертовой дороге, нет, пожалуй, в лесу, да, в лесу; мотор еле тянет на третьей скорости; снова переключил скорость, звучит на все более высоких нотах.
      Мацек поглядывает на часы.
      – Который час? – спрашивает Коралл.
      – Пятнадцать минут одиннадцатого.
      Гудок короткий, неуверенный, один раз, другой, словно кого-то зовет.
      Мацек подскакивает первым.
      – Ветряк!…
      Коралл продирается через кусты, ему хочется смеяться, ему легко, ему хочется смеяться над собой, над Мацеком, исчезнувшим в зарослях.
      – Не может быть. Для Ветряка слишком рано, – кричит Коралл Мацеку, не веря себе и боясь вспугнуть удачу.
      Мотор по-прежнему гудит. «Где он, черт возьми?… Как подать ему знак?» Справа… Да, теперь ясно слышно – справа на этой чертовой дороге, на дороге… Что за чепуха… Его словно обухом по голове ударили.
      Мацек остановился, низко опустил голову, и Коралл не видит выражения его глаз.