В тот же миг с печки раздался сухой кашель, с лежанки свесились грязные босые ноги и маленький, корявый мужичонка, с поредевшими рыжими волосами, опустился на пол и щурясь подошел к пришедшему.
      - Кха, кха, кха! Что-то не признал тебя, добрый молодец, - заговорил он, шепелявя и кашляя. - Откуда ты? Кто? Какой человек тебя ко мне прислал?
      И он закашлявшись опустился на длинный рундук, что стоял по стене, и заболтал головой. Красноватый отблеск заходящего солнца ударил в оконце и осветил мужичонку.
      Маленького роста, с ввалившейся грудью и с рыжей лохматой головкой на длинной, тонкой шее, он казался жалким заморышем; но стоило приглядеться к его лицу, чтобы тотчас переменить о нем мнение и, вместо сожаления, почувствовать страх и брезгливость.
      Реденькая бороденка и вылезшие усы почти не прикрывали его тонких синеватых губ, искривленных усмешкою; маленькие подслеповатые глаза глядели как-то в сторону, но в то же время неотступно следили за каждым движением гостя; тонкий нос, загнутый книзу, казалось, нюхал воздух.
      Это был Федька, по прозванию Беспалый, бывший тягловый мужик боярина Сабурова.
      Если другим тяжелые дни смутного времени принесли горе и разорение, то ему они дали возможность нажиться, и он, не брезгуя ничем, жадно и торопливо набивал свою мошну.
      Он раньше был в вотчине боярина под самой Калугой, в то время, когда там жил Калужский вор с Маринкой, с паном Сапегой, с князем Трубецким, с Заруцким и несметными войсками. Вотчина боярина должна была доставлять часть довольства вору, и Федьке поручено было возить в Калугу боярское добро. В то время Федька не мало поживился от поляков, служа им шпионом. Немного спустя, когда поляки, обиженные боярином Сабуровым, убили его и разорили его усадьбу. Федька вместе с ворами залез в боярские хоромы и во время пожара и битвы натаскал там всякого добра, да кроме того успел подглядеть, куда верный боярский холоп упрятал боярскую казну. Поздно ночью забрался он в заветное место и открыл боярскую кубышку.
      Вскоре вора убили, и в Калуге началась такая суматоха, что брат убивал брата. Федька, не долго думая, захватил свою казну и пробрался в Нижний, где занялся тотчас корчемством. Он буквально не терял мгновения и даже в великий момент поднятия народного духа, когда Минин Сухорукий тронул все сердца на успех родного дела, подле его трибуны вдруг стала расти куча денег и сокровищ, - Федька сумел из этой груды уворовать немало ради своей пользы. Как шакал, он шел за ополчением, торгуя вином и пивом, держа у себя скоморохов, и, наконец, когда относительный мир осенил Русь, он окончательно переселился в Москву, выстроил себе на берегу Москвы-реки крепкий дом и стал содержать рапату. Так назывались в то время тайные корчмы, притоны пьянства, игры и всякого бесчинства. Пьяница, распутный ярыга и боярский сын, подлый скоморох и иноземный наемник находили здесь все и во всякое время: вино, игру, табак и даже деньги, если у нуждающегося была какая-нибудь рухлядь.
      Как паук сидел Федька в норе и ткал свою паутину...
      Теперь кашляя он зорко осмотрел пришедшего и уже успел сообразить, за каким делом тот пришел к нему. Иностранец дал ему прокашляться и ответил, коверкая слова:
      - Я будить капитэн, Иоганн Эхе, а посилял мине к тебе мой камрад Эдвард Шварцкопфен...
      Федька затряс головой и вздохнул.
      - Помню, помню! Я ему коня достал и десять рублей дал. Хороший был воин! Сколько он мне добра приносил! Теперь уж нет того. Ляхи, будь они прокляты, все побрали. Чего не унесли, в землю закопали, а остальное опять в казну ушло. Теперь князья-то да бояре оправляться стали; теперь и кубок, и стойку, и братину без торга взяли бы, а их то и нет!
      Федька развел руками.
      - Ню, ню! - улыбаясь сказал Иоганн Эхе, - я тебе буду услужайть. Смотри, вот это я тебе принес. Возьми пожалуйста!
      С этими словами он откинул свою епанчу и протянул Федьке кожаную торбу. Федька торопливо вскочил с сундука, и глаза его хищно сверкнули, но он поспешил сдержать свой порыв.
      - Сем-ка, я огонь засвечу, - сказал он и нагнулся к подпечью, откуда достал каганец со светильней, воткнутой в остывшее сало, и горшочек с углями. Присев на корточки, он раздул уголья, запалил об них тонкую лучину и зажег светец. Светильня затрещала, и огонек, тускло мигая и коптя, слабо осветил часть горницы. Федор поставил светец на пол, подошел к двери, заложил ее на щеколду, заволочил оконце и тогда только, подойдя к столу, развязал дрожащими руками торбу. Эхе, опершись локтями на стол, с ожиданием смотрел на него.
      Федька вынул наперстольный крест, смятую серебряную чашу, кубок, два ковша и целую горсть самоцветных камней. Раскосые глаза его засветились, жадность озарила его лицо, но осторожная скупость торговца победила его волнение, и он, притворно вздохнув, сказал:
      - Ох, хорошие штуки, да где мне, убогому, взять их! - и он отодвинулся от стола, с удовольствием видя, как изменилось вдруг лицо Эхе.
      - Возьми, пожалуйста! - заговорил тот просительным тоном. - Я здесь совсем чужой, никого не знаю. В Стокгольм хотел бывать, здесь остался; в Стокгольм ехать - ничего нет; здесь служить - коня надо, кушать надо, искать надо, до царя идти. Возьми, пожалуйста!
      - Хорошего коня я тогда твоему латинцу достал! Ой хорошего! Тогда другие дела были: тогда деньги везде были, в грязи деньги валялись, а теперь... - он развел руками и окончил решительным тоном: - Нет, пойти к другому!
      - Я никого не знай тут, - ответил жалобно Эхе.
      Сильный, молодой швед смотрел с мольбою на плюгавого Федьку, которого в другое время, может, раздавил бы как гадину.
      И тогда, и теперь, и во все времена нужда одинаково унижала достойного перед недостойным.
      Федька опять вздохнул.
      - И то, сказал он сочувственно, - пойдешь на базар продавать, сейчас какой-нибудь дьяк или приказный привяжется: откуда? Краденое! Тут тебя сейчас в разбойный приказ и руку отрубят, и вещи отберут.
      Эхе побледнел и судорожно схватился за рукоять ножа.
      - Откуда у тебя это все? - спросил Федька, - награбил?
      Эхе вдруг вспыхнул и так хлопнул по столу широкой ладонью, что Федька мигом отскочил в сторону.
      - Мой не вор - запальчиво ответил швед, - мой воин! С генерал Понтусом Делагарди мой ваших врагов биль, в Тушино биль, в Москва биль; с генералом Горном ходиль тоже! Да! Мой не вор! Ви вор! Когда нам субсидиум не даваль, ми на Псков ходиль, потом с генералом Понтусом и Горном Новгород брали! Много наших убили, ну, и ми! Ми все брали, жгли, резали! Все наше! Ми кровью взяли, с оружьем! Я для этого верно половин гросс резал! Вот!
      Он пришел в одушевление, махал ножом, и шрам его горел словно раскаленный железный прут.
      - А ты говоришь: краль! Мой не вор! - Он тяжело перевел дух и вдруг кротко улыбнулся и смиренно повторил: - Купи, пожалуйста!
      Федька, дрожавший и читавший уже отходную, снова почувствовал свою силу и вылез из-за печки, куда забрался от страха.
      - Ишь ты какой! - сказал он. - То "пожалуйста", то ругаешься. Ну, да ин быть по-твоему! Сколько тебе денег надо?
      Лицо Эхе сразу ожило.
      - Дай два сорок талеров и хорошо будет!
      Федька подпрыгнул на месте, услыхав такую сумму, и хлопнул даже руками по бедрам.
      - Али ты не в уме? - воскликнул он! - Два сорок! Да у кого есть теперь столько денег? У казны, разве! Я бедный смерд, Федька убогий, и два сорок! Полсорока хочешь, а то бери себе! - окончил он грубо и отодвинул от себя торбу.
      Глаза Эхе вдруг потухли, лицо побледнело; он уныло опустил голову, но здравый смысл подсказал ему, что все равно, выхода ему нет, и он покорно ответил:
      - Карашо! Ты меня грабил, а не я. Только я буду два, три яхонты брать себе.
      Федька так обрадовался своей сделкой, что не стал спорить. Эхе со смутным пониманием отобрал четыре лучших камня и тщательно спрятал их за пояс.
      - Постой за дверьми, пока я управлюсь! Я скоро, - сказал ему Федька, не желая при нем лезть в сундук за деньгами.
      Эхе послушно вышел и остановился в сенях, слушая как Федька отпирает свой сундук и звенит деньгами. В эту минуту со двора к сеням подошли люди и невольно привлекли на себя внимание Эхе. Он стоял в темных сенях и с недоумением смотрел на них. Рыжий, кривой поводырь, бросив на двор медведя, тянул за руку хорошенького мальчика, который заливался слезами; маленький раскосый мужичонка шел рядом и держал мальчика за другую руку.
      Они вошли в сени и, наткнувшись на рейтара, видимо, смутились, но раскосый быстро оправился и спокойным голосом спросил Эхе:
      - Федька-то в каморе, што ли?
      Эхе был поражен виденным и невольно произнес вместо ответа:
      - Зачем у вас мальчик этот? И чего он плачет? Мальчик! - нагнулся он к ребенку, - ти кто?
      Но рыжий быстро и грубо рванул мальчика за руку и заслонил его собою.
      - Ты, мил человек, сказал он резко, - за своим присматривай добром, а другому в кошель не запускай лапу!
      - Я! Я вот хочу знайть!.. - вспыхнул Эхе, но в эту минуту Федька раскрыл дверь, увидел, в чем дело, и поспешно позвал к себе воина.
      - На тебе деньги, считай! - сказал он, махая рукой рыжему, который ввел ребенка. Эхе успел их заметить, считая деньги и укладывая их за пояс. Уложив деньги, он почувствовал что голоден и устал, и сказал хозяину:
      - Я у тебя заночевайть буду. Мой хотел на Кукуй, но не знай пути.
      Федька ласково кивнул ему.
      - Исполать! Иди! Иди! Там все найдешь: и табак, и карты, и зернь, и вино. Прямо через сенцы иди! Вона дверь! - ответил он, толкая его из горницы.
      Эхе пошел, но едва дверь за Федькой закрылась, он вернулся к ней и стал слушать. Гудел рыжий, пищал раскосый, шепелявил Федька, плакал жалобно мальчик, и Эхе, с трудом прислушиваясь к быстрой речи, понял, что мальчик приведен по приказу Федьки за десять рублей и что мальчик боярский сын. Послышался звон денег, и Эхе едва успел войти в общую горницу, как сзади его послышались голоса рыжего и Федьки.
      4
      Когда вошел капитан Эхе в большую горницу он не узнал ее сразу, такое буйное веселье царило в ней вместо прежней тишины. В большой печи ярко горел огонь, не смотря на душный, летний вечер; в трех углах в высоких поставцах горели пучки лучин, наполняя густым, едким дымом горницу и застилая им низкий потолок. За двумя длинными столами, что стояли по сторонам горницы, в различных позах сидел всякий народ с разгоряченными лицами. Одни играли в косточки, другие в кости, третьи, собравшись кучкой, просто пили водку и пиво. Среди нарядов мужчин виднелась и дерюга, и поскона, и суконный кафтан, и воинский убор У конца стола сидел почти раздетый пьяный арыга и, стуча оловянной чаркою, кричал:
      - Лей в мою голову! - остались еще алтыны от материнского благословения!
      Подле него расположилось несколько стрельцов, дальше знакомые нам скоморохи, какой-то купчик из рядов, все с пьяными лицами, то задорными, то добродушными.
      По горнице, услуживая гостям, юрко сновали два подростка в синих дерюжных рубашках без опоясок, грязные, босоногие. В углу горницы, подле печи, стояла бочка с водкой и два бочонка с пивом, и подле них сидел тот самый парень, который отворил капитану калитку.
      Эхе вошел, огляделся и сразу узнал давно знакомую ему картину. Он почувствовал за своим поясом тяжелые талеры, вспомнил, как в своих походах он купил и веселился, и тотчас же махнул рукой одному из подростков. Тот мигом понял его знак и торопливо поднес ему оловянную кружку с водкой.
      - Пей во здравие! - сказал он, кланяясь гостю. Эхе кивнул ему, встряхнул головою, поднял кружку и залпом осушил ее, прищелкнув языком от удовольствия.
      Близ сидящие заметили рейтара и с любопытством следили за ним.
      В то время уменье выпивать считалось одною из доблестей, и всем понравилась молодецкая ухватка Эхе.
      - Вот это по нашему: хлоп и нету! - закричал ярыжка, взмахивая руками как крыльями.
      - Иди к нам, ратный человек! - позвали его к себе стрельцы.
      Эхе сел подле них.
      - Тащи, малец, братину! - крикнул один из стрельцов. - Немчины славно рубятся, да и пить не дураки тоже!
      - Дело говоришь, Михеич! - весело отозвался другой стрелец помоложе.
      Мальчишка поставил на стол муравленный горшок, наполненный водкой, и небольшой ковшик. Михеич разлил им водку по кружкам.
      - Откуда рубец у тебя, немчин? - спросил он.
      - Этот? - сказал Эхе. - Ваш русский бил, в Москве когда были.
      - Эге-ге! - усмехнулся Михеич, - может, и мой бердыш. Я тогда с князем Пожарским у Никитских ворот с немцами бился.
      - Жарко бил! - сказал Эхе. - Кругом горит. Все кричат, тут русский воин, там русский: с города: и меч, и смола, и камни.
      - А ты что же думал, немчин, что мы матушку Москву вам, псам, отдадим? - подходя пьяной походкой, спросил ярыжка.
      - Мой ничего не думал. Мой служил у генерала Понтуса Делагарди, а он у генерала Гонсевского служил!
      - Ну, вот и намяли бока! - захохотали кругом.
      Эхе покраснел.
      - Потому, что поляк глюпий, - сказал он.
      Не ходи, кума, на лед,
      Там провалишься!
      Раздалась веселая песнь скоморохов, и они пустились в пляс. Один из мальчишек, изображая женщину, затоптался на месте, махая платком.
      - Люблю! Отхватывай, Алешка! - закричал молодой стрелец.
      В это время Эхе заметил кривого рыжего и его товарища. Они пили и о чем-то спорили. Эхе перешел на другое место и сел подле них, думая услышать имя хорошенького мальчика.
      - Волчья сыпь! Пять рублей кожею дал, - говорил рыжий.
      - Себе и бери их, а нам отдай серебро! - ответил раскосый.
      - Тоже! Все пополам. Кожаные пропьем, а эти разделим. Эй, Алешка! закричал рыжий.
      К нему подбежал плясавший мальчишка.
      - Пить будем! Тащи красулю!
      - Важно, ой, важно! - вскрикивал купчик, глядя на пляшущих скоморохов, и, вдруг, взвизгнув, сам пустился притоптывать.
      Я в кусточки пошла,
      Добра молодца нашла!!
      Стены затряслись от топота ног.
      - Вот как у нас, немчин! - кричал купчик отплясывая.
      - Умеешь так? Уф! - и он упал на лавку, вытирая грязной рукою вспотевший лоб.
      - Будет плясать! - сказал он, - пить станем. Всех пою! Молчаливый до времени, он стал теперь угощать всех водкой и заговаривал с каждым.
      - Пирование у нас теперь будет. Эх! На три дня!
      - Закурим! - отозвался угрюмый подъячий.
      - Чай, и вы затем сюда пришли? - спросил Михеич у скоморохов.
      - Вестимо, за тем же, - ответил раскосый, товарищ рыжего. - Теперь говорят, на площадь-то и мед и пиво выкатят: на три дня гулянка!
      - Слышишь, из тюрем выпустят!
      - Всем ярыжкам награда будет!
      - Ну?!
      - Кому плетью, кому просто тычком! - все засмеялись.
      - Что же будить завтра? - спросил захмелевший Эхе.
      - Ах ты, немчин, немчин! - с укором сказал купчик. - Завтра наш царь батюшка своего батюшку сустретить. Из полона вызволил его, сердешного, от ляхов поганых!
      - Нас то завтра по всей дороге вытянут: стой! - гордо заявил молодой стрелец.
      - А вы, чай, к Федьке за ребятишками? - спрашивал временем рябой подьячий у рыжего.
      - Вестимо, не без этого, - ответил он. - Калечных надоть да плясунишку.
      - Есть у него, есть! - сказал тот. - Намеднись он их штук шесть купил. Жмох!
      - Уж это как быть должно!
      Компания хмелела. У Эхе уже слипались глаза.
      - Где у вас спать-то можно? - спросил он у старшего парня, что разливал водку.
      - Клети есть для того, - ответил он, - идти хочешь? Эхе только промычал в ответ.
      - Алешка, крикнул парень, - веди немчина в клеть на ночевку!
      - Идем! - сказал шустрый Алешка и ухватил Эхе за епанчу и провел капитана в клеть, что стояла особняком в глубине двора; но Эхе не мог заснуть, не смотря на выпитое. Он снял тяжелые сапоги и латы, отвязал меч, но из осторожности не снимал кушака и камзола и ему было невыносимо душно в тесной клети; он вышел на двор, обошел избу и вошел в сад, который тянулся позади нее. Бродя по саду он наткнулся на большой деревянный сарай с маленькими оконцами.
      Чем-то таинственным, мрачным веяло от этого здания, запрятанного в чаще, особенно теперь, среди ночной тишины и мрака. Эхе, положа руку на нож, осторожно обошел вокруг сарая и уже хотел уйти, как вдруг в стороне послышались шаги. Он спрятался за дерево и увидел Федьку Беспалого. Он вел за руку мальчика и говорил ему:
      - Ну, ну, не хнычь! Здесь много таких мальчишек и девчонки есть. Тебе весело будет!
      - Мамка моя! Мамка моя! Не хочу тут быть! - говорил мальчик, задыхаясь от слез.
      - И мамка сюда придет! Ну, иди, что ли! - И, отворив дверь сарая, толкнул туда мальчика и снова запер дверь висячим замком.
      Эхе вышел из засады, когда Федька удалился, и неохотно побрел в свою клеть. В своей походной жизни он видел всякие виды и приучился не вмешиваться в чужие дела; но этот мальчик и его участь как-то интересовали его помимо воли. Он вошел в клеть, но спать уже не мог и беспокойно ворочался с боку на бок. Наконец, встал, надел латы, взял шлем, опоясался мечом и вышел на двор, а потом на пустынную улицу.
      5
      Князь Теряев-Распояхин, во время пребывания своего в Москве, гостил всегда у Федора Ивановича Шереметьева, начальника вновь основанного аптекарского приказа, с которым сдружился после неудачного похода под Новгород против Делагарди, когда был ранен и лечился через него у врача Дия.
      Федор Иванович души в князе не чаял и отвел ему на все времена две горницы в своем доме, который считался одним из самых богатых домов во всем Китай-Городе.
      Сейчас после разорения построил ему эти хоромы немец из слободы.
      Они были выстроены с теремами, с башенками, с клетями и холодушками, с расписными печами внутри и затейливыми балясинами снаружи. На обширном дворе раскинулся еще добрый десяток изб да бани, да сараи, потому что Федор Иванович держал у себя до 500 человек челяди, как подобало знатному в то время человеку.
      Князь Теряев не чувствовал у него ни малейшего стеснения и, случалось, даже не видел своего хозяина несколько дней; но теперь они все время были неразлучны.
      Царь Михаил отличал их перед прочими, и они в совете помогали составить порядок встреч возвращавшегося Филарета Никитича. Царь поручил князю Теряеву стеречь приближение Филарета к Москве и тотчас известить его об этом, чтобы самому во-время поспеть для встречи.
      С раннего утра уезжали и Шереметьев и князь из дома, один в приказ и боярскую думу, как единственный государственный человек, другой к царю для беседы и, сходясь дома за обедом, они говорили между собою о делах государских.
      Оба они одинаково радовались возвращению твердого, решительного и смелого умом Филарета.
      - Конец царевым приспешникам, - говорили они, - будет! Не все потехи, теперь и дело будет!
      И эту радость с ними смутно делили все русские...
      Еще чуть брезжило утро, когда Влас скорее свалился, чем сошел с коня перед домом Шереметева и стукнул кольцом в калитку.
      - Кто стучит? - спросил его сторож.
      - Господи Иисусе Христе, помилуй нас! Влас, смерд князя Теряева!
      - Аминь! - послышался голос, и калитка медленно отворилась.
      - Куда коня поставить? В доме ли князь-батюшка? - спросил Влас, снимая свой колпак.
      - Коня-то во двор, - там коновязь есть, - ответил сторож, отворяя ворота, - а что до князя, то оба - два только обедню отстояли и тотчас на Верх поехали.
      Влас видимо ожил.
      - А стремянные его, Антон?
      - Тот здеся. Вон, четвертая изба под ваших людишек отведена. Там и коновязь.
      - Прости, Христа-ради! - сказал Влас и, держа в одной руке свой шлык, а в другой коня за повод, пошел по указанному направлению.
      - С Богом! - ответил сторож, затворяя тяжелые ворота.
      Влас дошел до большой, просторной избы и, привязав коня, стукнул в дверь.
      - Господи Иисусе Христе, помилуй нас!
      - Аминь! - ответили изнутри. Влас отворил дверь и вошел Охрана Теряева, большею частью бывшие шиши в смутное время, сидела за столом и хлебала любимое толокно [похлебка из овсяной муки] из большой мисы. Увидев Власа, все радостно загалдели:
      - Влас! Али в гонцах?
      - Здорово! Садись с нами!
      - Какие вести? С чем радостным?
      Все ли здоровы?
      Влас истово помолился в правый угол и потом отвесил всем общий поклон.
      - Хлеб да соль! - сказал он.
      - Садись к мисе ближе, - ответил ему за всех Антон, - речи после будет. Чай умаялся?
      Влас присел, взял ложку, перекрестился и жадно принялся за еду. Только тогда, когда очищена была вся миса и Влас положил ложку, Антон спросил:
      - Ну, с какими вестями? До князя?
      Влас вздохнул.
      - До князя! - ответил он, - а как сказать и в ум не возьму. Гневлив он и лют во гневе-то.
      - А что за вести? - снова спросил Антон, - али худые?
      - Вести-то... такие вести. Одно слово: кнут вести!
      - Да не томи нас-то! - крикнул Антон. - Али на глаз князю?
      - Не для-ча на глаз. И так можно. Сорому нет, а только...
      - Эх, лисий хвост, будешь говорить, что ли!
      - Что говорить-то! В два слова вести-то: князюшку нашего скоморохи скрали, и матушка-княгиня вне себя в бане лежит, воет!..
      Антон вскочил, но тотчас опустился на лавку и словно окаменел.
      - Что ж, погоню-то нарядили?
      - А когда стрянулись?
      - Как выкрали-то? - послышались вопросы, на которые Влас только отмахивался. Антон залпом выпил целый ковш квасу и оправился.
      - Ох ты, Господи, беда акая! - сказал он сокрушенно.
      Влас сумрачно зачесал в затылке.
      - Теперь и рассуди, каково мне ему эту весть принести.
      - Убьет, как есть, убьет!
      - Ну, вставай с лавки, - сказал Антон, - ложись спать и не думай! Я сам князю про горе расскажу, а ты опосля придешь, позову!
      Влас вскочил и поклонился Антону, коснувшись руками до полу.
      - По гроб жизни тебе спасибо, Антон Дементьевич! - сказал он с чувством.
      Все полегли отдохнуть, только один Антон не мог заснуть после полученной вести и сумрачный ходил по заднему двору, поджидая своего любимого господина и думая, как осторожно передать ему страшную весть; но размышлять долго не пришлось, потому что вскоре к нему подбежал шустрый отрок и сказал:
      - Князи наверх зовет!
      Антон побледнел и вздрогнул.
      - Да рази он вернулся?
      - Сейчас вернулся.
      Антон перекрестился и с видом решимости пошел в княжеские покои.
      Князь уже сбросил с себя кафтан и доспехи и теперь ходил по горнице в легкой синей ферязи поверх желтой рубахи.
      При входе Антона он ласково кивнул ему и спросил:
      - Что людишки наши?
      - Живем твоей милостью, батюшка-князь, - ответил Антон и переминаясь прибавил: - Влас с вотчины твоей приехал.
      - Влас? - встрепенулся князь. - Зови его! С какими такими вестями? Али худо? - он тревожно взглянул на Антона, и тревога его усилилась. Знаешь? Говори! - сказал он, подходя к Антону. Антон упал ему в ноги.
      - Ох, батюшка-князь, дурные, черные вести! Не доглядели твои слуги верные......
      Князь тяжело перевел дух.
      - Что случилось? - тихо спросил он.
      - Сына твоего скрали скоморохи! Княгинюшка...
      - Сына? Скоморохи?! - не своим голосом вскрикнул Теряев.
      Антон взглянул на него и испугался: так от гнева перекосилось его лицо.
      - На коня! В погоню! Зови Власа! - снова закричал князь, быстро схватывая шлем и меч.
      - Куда заспешил, Терентий Петрович? - послышался дружески веселый вопрос, и Шереметьев вошел в горницу.
      - Домой, в вотчину, ответил князь.
      Шереметьев развел руками.
      - С чего? Али беда какая, упаси Боже?
      - Беда и есть, - ответил князь. - Сына скрали! Наследника мово, сердце! - Он сжал руки так, что они хрустнули.
      Лицо Шереметева сразу изменилось.
      - Ах, горе какое! Ах, беда какая! Как же так? Кто?
      - Скоморохи!
      - А завтра тебе в ночь на встречу ехать!
      - О, эта встреча! - воскликнул князь. - Ну как мне радоваться с ними, когда такая тоска в сердце? А? Что же ты, смерд? - крикнул он вдруг на молча стоявшего Антона.
      Антон кубарем вылетел из горницы и, ворвавшись в избу, заорал благим матом:
      - Вставайте, что ли, черти! На коней все, живо! Князь на вотчину едет!
      6
      Словно спасаясь от врагов, мчался князь на своем аргомаке, и за ним едва поспевала его малая дружина. Бурей пролетели они через деревни, что изредка встречались на их пути, вздымая облака пыли, и мужики, бросив свои работы, пугливо шептались:
      - Видно, опять воры или ляхи на нас идут: ишь, как князь Терентий Петрович промчал!
      - Борони Боже! Може на его вотчину наехали!..
      На пятой версте, Антон, задыхаясь, сказал князю:
      - Князь-батюшка, дадим коням передохнуть: неравно зарежем таким угоном!.. самим хуже будет!..
      Князь словно очнулся и взглянул на своего коня. Кровавая пена летела с него клочьями, бока судорожно вздымались и, когда князь сдержал его бег, видно было, как дрожали его ноги.
      - Твоя правда, - ответил с досадою князь. - Передохнем часа с два времени. Коней отводить, потом вытереть досуха и напоить! Ишь замаялись! А ко мне Власа зови!
      Князь сошел с коня у дороги и, войдя на опушку леса, стал ходить взад и вперед. Антон принял его коня. Дружинники, друг за другом подъезжали к месту стоянки на измученных конях и облегченной вздыхали, с трепетом косясь на сумрачного князя.
      Антон осторожно подошел к князю и положил на землю высокое седло. Князь в изнеможении опустился на него.
      - Иди до князя! - сказал Антон Власу, когда тот подъехал.
      Влас взглянул в строну князя и обомлел.
      - Забьет! - прошептал он.
      - Иди, чтобы хуже не было, - повторил Антон.
      Влас сделал несколько шагов и, не доходя до князя, упал на колени и пополз к нему, воя и причитая:
      - Будь милостив, государь! - неповинен я, подлый смерд твой, в беде твоей! Послали меня, раба твоего недостойного, умишком скудного, до твоей милости, чтобы всю правду тебе сказать, как перед Богом!
      Он медленно подползал, ежась от страха, и все жалобно выл, надрывая душу. Князь поднялся с седла, взглянул на него, и у Власа на миг онемел язык, так грозен показался ему его владыка.
      Высокий, плечистый, с сухим, острым лицом, обрамленным черными, как смоль, волосами, с горящим взглядом, князь в своем золоченом шлеме со стрелкою, в сверкающих латах, с мечом у бока, олицетворял, действительно, в эту минуту властную силу, не знающую преград в своем гневе.
      - Говори все, как было! Откуда скоморохи взялись?
      - На Москву шли, государь, по пути зашли к нам, по пути.
      - Кто позвал?
      - Княгиня-матушка зазвала. Скуки ради, потешить чтобы ее, государыню, и князюшку.
      - Днем?
      - Днем, государь, сейчас, почитай, после обеда.
      - А потом ушли и увели?
      Влас задрожал при его вопросе.
      - Не так государь, - пробормотал он, - опосля они у нас заночевали, а в утро...
      - Ночью бражничали?
      - Не смею утаить! Было!..
      - Ну, ну!..
      - Под утро. Ушли это они и все. А потом князюшка с сенными девками в сад убег, в прятки, слышь играли. Он и сгинул. Пошли искать, а из тына целая тычина вынута, а подле той тычины государыня опоясок нашла и обмерла.
      Князь вскочил, как ужаленный.
      - И княгиня больна, государь! Меня девка Наталья к тебе погнала, а Ерему за бабкой, а Акима в погоню. Может, и нагнал злодеев-то!
      Князь схватил руками за голову. И жена больна! Может умирает!
      - Что с княгиней? - спросил он мрачно.
      Влас снова стукнулся лбом в землю.
      - Ушибиха, государь! - слезливо ответил он. - Бьет ее сердешную, карежит, и кричит она криком.
      Князь опустился на седло и снова вскочил. Может, она умирает, а он ждать здесь будет - и, не в силах сдержать своего нетерпения, он приказал снова седлать едва передохнувших коней.
      Садясь на коня, он вдруг словно вспомнил.
      - А ты бражничал тоже? - спросил он Власа.
      Тот упал ему в ноги.
      - Согрешил окаянный, как и все.
      - Двадцать батогов! - сказал он Антону и вскочил в седло. И снова началась бешеная скачка.
      Мрачные мысли заполнили голову князя. Скрасть его наследника, его гордость! Не иначе тут, как чей-то злой умысел. Слов нет, крадут детей скоморохи, но еще слышно не было, чтобы из княжьей усадьбы увести осмелились. Может, и дома где-нибудь гнездится измена.
      - Я покажу им! - почти вслух произнес князь, и в глазах его словно сверкнули молнии.
      Наконец показалась усадьба. Князь вынесся вперед, оставив всех далеко за собою, и, подлетев к воротам, быстро соскочил с коня. С наворотной башенки его заметили еще издали и, едва он подъехал, как ворота распахнулись настежь. Мрачнее тучи вступил князь на свой широкий двор и почти не взглянул на челядь, которая стояла на коленях позади Степаныча, растянувшегося плашмя.
      - Где княгиня? - спросил он, ни на кого не глядя.
      - В бане, государь-батюшка! - ответило несколько робких голосов.
      Князь тут же на дворе снял свой меч, шлем и латы, отдал их Антону и в одном шелковом кафтане пошел прямо в баню, что стояла на заднем дворе, невдалеке от сада.
      - И будет вам ужо! - сказал Антон перепуганной дворне.
      Князь вошел на крыльцо бани и несколько мгновений простоял, собираясь с силой; потом разом толкнул дверь и вошел в первую горенку. Там сидела высокая, сухая, с желтым, сморщенным лицом старуха и несколько сенных девушек. Увидев князя, они взвизгнули и, как дворовая челядь, повалились князю в ноги. Одна старуха не стала на колени и смотрела на князя живыми черными глазами.
      Князь пытливо посмотрел на нее и спросил:
      - Ты и будешь бабка-повитуха, что из Коломны?
      Старуха отрывисто поклонилась князю в пояс и ответила:
      - Истину, батюшка, молвил: я и есть!
      - А звать тебя?
      - Звать, батюшка-князь, Ермиловной от Сорочьих.
      - Ты и княгиню пользуешь? Что с ней?
      - С испугу лихая болезнь, батюшка. Опять и гнева твоего боится. Как подумает о тебе, так ее и бьет. Ты уж не будь к ней немилостив! - бойко проговорила она, снова отрывисто кланяясь.