С 1915 г. А.Л. Чижевский приступил к глубокой теоретической разработке своей идеи – исследовать действие аэроионов (он же ввел и понятие аэроиона, чтобы отделить «ион в воздухе» как предмет исследования от иона в жидкостях, в электролитах) на биопсихические процессы в организациях животных и человека. Об этом свидетельствует реплика его отца в споре с М.С. Архангельским, бывшим директором реального училища в Калуге, отстаивающим приоритет в этих исследованиях профессора А.П. Соколова и требовавшим прекратить исследования по воздействию аэроионов на здоровье крыс, проводимых в домашней лаборатории Чижевского.

Л.В. Чижевский (ЛВЧ): «В этой области думали и писали несколько иностранных ученых еще задолго до профессора Соколова. Вот краткая история вопроса, далеко не полная: ведь тот вопрос мой сын теоретически изучает уже с 1915 года».

М.С. Архангельский (МСА): «С пятнадцатого?»

ЛВЧ: «Да, с пятнадцатого… Вот книги со статьями Ивана Ивановича Кияницына. Возможно, что вы не слыхали этого имени».

МСА: «Нет, не слыхал»

ЛВЧ: «Кияницын – врач, занимавшийся в конце прошлого века изучением биологического действия воздуха, лишенного ионов. Он получил замечательные результаты. Эту книгу – вот, видите по надписи, – мой сын получил от нашего родственника доктора Афанасия Семеновича Соловьева в 1915 году. Вот и дата… И с тех пор идея о биологическом действии ионов воздуха беспокоит Александра. Он прекрасно знает всю литературу вопроса, а теперь мы приступаем к опытам, которые должны будут дать ответ на один очень важный вопрос…».

МСА: «Какой?»

ЛВЧ: «Видите ли, я не могу открыть вам идей моего сына, пока он не осуществит свои опыты…». […]

МСА: «…Но как же быть с приоритетом профессора Соколова? Ведь вопрос об ионах принадлежит ему».

ЛВЧ: «Не понимаю я вас, Михаил Сергеевич, … совсем не понимаю…О чем вы беспокоитесь? О приоритете профессора Соколова? Но ведь мой сын не покушается на приоритет речи, опубликованной в 1904 году. Прочтите эту речь, и вы увидите, что сам профессор Соколов в речи ссылается на имена иностранных ученых Ашкинасса, Каспари и Чермака для подтверждения идей о возможном биологическом и лечебном действии ионов воздуха. В чем же тогда состоит приоритет профессора Соколова? Могу вам на этот вопрос ответить с абсолютной точностью. Он состоит в пересказе мыслей иностранных ученых и некоторых собственных умозаключений, не обладающих правом первенства, правом первооткрывателя»[209].

В споре между Л.В. Чижевским и М.С. Архангельским первый поставил окончательную точку словами: «Приоритет – первенство, а профессор Соколов сам повторяет чужие мысли, мысли иностранных ученых, а это называется компиляцией, а не приоритетом. Нельзя путать одно с другим. А впрочем, прочтите это место в “Основах химии”. Вот что пишет Дмитрий Иванович Менделеев по поводу научного открытия: “Справедливость требует не тому отдать наибольшую научную славу, кто первый высказал известную истину, а тому, кто умел убедить в ней других, показал ее достоверность и сделал применимую в науке”»[210].

Так, под артобстрелом недоброжелателей начались исследования А.Л. Чижевского по теории и практике аэроионизации, первенство в которых впоследствии было признано всем ученым миром. Однако не принял идей А.Л. Чижевского и Климент Аркадьевич Тимирязев, с которым молодой ученый был знаком с 1915 г. По поводу аэроионизации Тимирязев резко заметил: «Это – безнадежное исследование. Не стоит браться за него»[211]. Чижевский, вспоминая впоследствии этот эпизод в своих контактах со знаменитым растениеводом, отметил: «Он [Тимирязев – С.А.] совсем не интересовался ионами воздуха и считал их инактивными. Мне не понравился ответ старого ученого, человека злобного и до конца дней своих остававшегося англоманом. Я не поверил ему – и хорошо сделал»[212]. Но зато А.Л. Чижевского активно поддержал К.Э. Циолковский, который постоянно интересовался результатами опытов, вставал на их защиту не только морально и идейно, но и открытыми публикациями своих рецензий.

Экспериментальная группа на дому состояла из самого Александра Леонидовича, его отца Л.В. Чижевского и его тети О.В. Лесли-Чижевской. Опыты начались с осени 1918 г. Полученные за декабрь 1918 г. данные о весе съеденного подопытными крысами корма, об их смертности свидетельствовали о достаточной тщательности подбора опытной и контрольной групп животных.

Эксперименты шли весь 1919 год. «Весь 1919 год прошел в работе, – вспоминает Александр Леонидович. – Один опыт следовал за другим. К.Э. Циолковский периодически навещал наш дом и с присущим ему добродушием и теплотой интересовался ходом исследований. Он хвалил меня – опыты давали желаемые результаты»[213].

В процессе отлаживания техники экспериментальных исследований Чижевскому пришлось провести целую серию экспериментов по «борьбе с озоном»[214] (как он сам выразился), где через варьирование диаметра проволоки, из которой делалась сетка, длины и диаметра острия электродов, а также расстояний между остриями, удалось создать аппарат аэроионизации, который не генерировал озон. Он присвоил ему название «электроэффлювиальной люстры» («эффлювий», греч., означает «истечение»), ставшей прототипом «люстры Чижевского». «Конечно, этот термин относительно верен, – замечал ученый, – теперь, он с успехом может быть заменен другим. Мною также был установлен закон «экранировки» одним острием другого»[215].

Приоритет Чижевского состоит в том (и это – главное в теории аэроионизации), что он первым в науке обратил внимание на действие полярных аэроионов на организмы животных и человека: или только положительных, или только отрицательных, – и открыл положительное действие на биопсихические процессы отрицательных аэроионов. «Мало-помалу, после всяких неудач, сомнений, размышлений и особенно массовых наблюдений, я пришел к выводу: при воздействии отрицательно ионизированного воздуха животные прибавляли в весе, были бодрыми, веселыми и опрятными. Люди, в том числе и я, чувствовали себя лучше, чем обычно. У меня стали проходить головные боли, которыми я страдал с детства. Отец чувствовал себя добрее, был трудоспособнее, припадки грудной жабы стали несравненно реже»[216], – вспоминал позже Александр Леонидович.

В конце 1919 г. А.Л. Чижевский заявляет: «Тайна знака разгадана … Это была первая важная победа в боях за ту область, которую Константин Эдуардович несколько позднее впервые назвал “электронной медициной” – наименование, которое возродилось во всем мире, но уже в 50-х годах текущего столетия, т.е. через 35 лет. Это было провиденциально, как и многое, что сходило с уст Константина Эдуардовича Циолковского»[217], – вспоминает Александр Леонидович.

Иными словами, становление теории аэроионизации, ее приложение к медицинским исследованиям можно считать зарождением электронной медицины в революционной Советской России, охваченной гражданской войной. Поистине, революция социальная в России сопрягалась с революцией духовно-научной. Этот пласт великого синтеза как части Эпохи Русского Возрождения еще недостаточно исследован.

Следует отметить большую позитивную роль А.В. Луначарского, возглавлявшего тогда Народный комиссариат просвещения (Наркомпрос), и Н.А. Семашко (1874–1949), первого наркома здравоохранения РСФСР, тогда заведующего кафедрой социальной гигиены 1-го Московского медицинского института, в судьбе А.Л. Чижевского в те годы.

Именно Луначарский в эти годы снабдил ученого удостоверением за своей подписью, который стал охранным документом от всяческих наветов, вымыслов, злословий по поводу экспериментов над крысами в доме Чижевских в Калуге. Когда по Калуге пустили слухи, что Чижевский завез крыс, которые вот-вот заразят население Калуги чумой, по указанию Н.А. Семашко было в одном из центральных медицинских институтов Москвы показано, что крысы в опытах и корабельные крысы различаются между собой, а Чижевскому было выдано соответствующее разрешение на проведение опытов[218].

В декабре 1919 г. Чижевский докладывает результаты восьми опытов в научном обществе Калуги. «Опыты позволили впервые точно установить, что отрицательные ионы воздуха действуют на организм благотворно, а положительные чаще всего оказывают неблагоприятное влияние на здоровье, рост, вес, аппетит, поведение и внешний вид животных. Полярность ионов постепенно разоблачалась в полном соответствии с моими теоретическими предположениями»[219], – заключает ученый. Чижевский размножил его на ротаторе и послал доклад Сванте Аррениусу в Стокгольм (Швеция) при посредстве Л.Б. Красина.

20 мая 1920 г. С. Аррениус откликнулся письмом, в котором поддержал результаты исследований, высоко их оценил и пригласил их автора к себе для продолжения работы в его лаборатории. Письмо произвело большое впечатление на старших друзей Чижевского – профессора Московского университета, физика А.И. Бачинского и академика П.П. Лазарева, который состоял в переписке с Аррениусом. П.П. Лазарев уже тогда руководил Институтом биофизики Наркомздрава РСФСР, состоял профессором в ряде вузов и академиком с 1917 г. Александр Леонидович отзывается о нем так: «Со стороны Петра Петровича в течение ряда лет я встречал поддержку моих исследований и внимательное отношение. Он всегда с исключительной тщательностью прочитывал мои экспериментальные работы, иногда делал исправления или требовал более глубокой проработки того или иного вопроса»[220].

П.П. Лазарев и его лаборатория оказали большое влияние на Чижевского-исследователя в плане становления его исследовательской культуры. В лаборатории Лазарева, по свидетельству самого ученого, он познакомился с будущими известными советскими учеными Н.К. Щедро, Т.К. Молодых, С.И. Вавиловым, Б.В. Ильиным, В.В. Шулейкиным, с сестрой знаменитого физика П. Лебедева – А.Н. Лебедевой, работавший в комнате-музее П.Н. Лебедева.

Тут же произошла и встреча с А.М. Горьким, который поддержал Чижевского и, ознакомившись с содержанием и ходом его опытов, предложил свою помощь в организации выезда ученого в Швецию, к Аррениусу. На одной из встреч Горький сообщил Чижевскому, что после его разговора с Лениным и Луначарским последние согласились, «что просьбу Аррениуса следует уважить» и что «вы должны поехать в Стокгольм на два-три года»[221]. Был готов и «проект поездки», связанный с намечаемым в Бергене Международным конгрессом по геофизике, на который Советская Россия собиралась послать профессоров А.А. Эйхенвальда, П.И. Броунова и А.Л. Чижевского в качестве секретаря. Однако поездка, за несколько дней до отъезда, была запрещена в связи с подлой формой поведения поэта К.Д. Бальмонта, который написал «патетическую поэму о молодой стране Советов», получил через ходатайство А.В. Луначарского и Г.В. Чичерина заграничный паспорт и командировочные в золотой валюте и после торжественного банкета в Москве, «на котором он уверял собравшихся в своих лучших чувствах к молодой стране Советов», переехав через границу, собрал на станции Нарва митинг и «вместо поэмы, прославлявшей русский народ и новую власть, выплеснул на слушателей бочку словесного яда клеветы и лжи, направленных против советской власти»[222].

Срыв заграничной командировки А.Л. Чижевский по-философски оценил таким образом: «Так закончилось беспокойное лето 1920 года, и я не поехал за границу – и к лучшему. Судьба человека темна. Судьба слепа. Попав к Аррениусу, я мог увлечься какой-либо другой проблемой, или эта другая проблема могла быть мне поручена Аррениусом, отказаться от нее тоже было бы неудобно, и величайшая проблема о воздухе и до сих пор не была бы разрешена. Кто знает? Ведь могло бы быть и так. Кто может утверждать противное? Путь, ведущий к какой-либо цели, чаще всего бывает не прямым, а сложным, зигзагообразным…»[223].

Но нет худа без добра. Благодаря ходатайству В.Я. Брюсова перед Луначарским, только двум калужанам – Чижевскому и Циолковскому – был назначен «академический паек»[224]. Советская власть мало-помалу становилась на ноги и не забывала о помощи ученым, ведущим исследования.

С 30 ноября 1920 г., после двухмесячной подготовки, А.Л. Чижевский вместе с отцом и О.В. Лесли-Чижевской начинает второй цикл опытов.

На заседании нашего «ученого совета», как шутливо замечает Александр Леонидович, было принято 1921 год посвятить «изучению биологического действия аэроионов только отрицательной полярности, как дающей столь поразительно благотворные результаты»[225]. А результаты были действительно выдающиеся: смертность крыс в 1920 году, подвергшихся годом раньше влиянию отрицательных ионов, была в 5,3 раза меньше смертности крыс, получивших ионы положительного знака.

17 марта 1922 г. Чижевский по результатам двух циклов опытов пишет научный доклад: «Отрицательные ионы воздуха способствуют поддержанию и продлению жизни животных, предохраняя их от преждевременной гибели. В будущем надлежит с чрезвычайной тщательностью изучить механизм этого действия ионов воздуха отрицательного знака. При условии подтверждения этого факта на большом материале, при условии общедоступности «ионификации» помещений будущий человек, пользуясь этим способом, может повести планомерную борьбу за свое долголетие»[226].

Так, в 1922 г. А.Л. Чижевским впервые была сформулирована идея аэроионизации помещений и тем самым – улучшения здоровья нации. Фактически, здесь уже просматриваются основания ноосферной популяционной валеологии, ее аэроионизационного направления, как важнейшего компонента в научном комплексе ноосферизма.

Сработала и связь с Аррениусом. Через американскую ассоциацию помощи Шведская Академия наук прислала по ходатайству Аррениуса посылки с продовольствием и одеждой, «очень красивый рентгеновский трансформатор», две выпрямительные лампы, счетчик ионов Эберта.

К его опытам стали присоединяться и медики. Так, соратником Чижевского стал С.А. Лебединский, с которым было заключено соглашение на постановку клинических опытов.

Были получены результаты по значительному приращению веса у подопытных животных, постоянно находящихся в атмосфере с отрицательными ионами. Крысы, страдающие рахитом, через 15–20 сеансов ионизации отрицательными ионами излечивались.

Открытие Чижевского прокладывало путь к повышению продуктивности сельского животноводства, к увеличению веса животных на единицу потребляемых кормов на основе «отрицательной» аэроионизации. «На этот факт много впоследствии было обращено внимания сельскохозяйственных организаций, а выводы эти были подтверждены специальными исследованиям как у нас, так и за рубежом», – писал Чижевский[227].

Третий цикл опытов Чижевский провел с конца июля до середины сентября 1922 г. Он был посвящен изучению влияния только положительных ионов на животных и показал, что такое влияние губительно:

? смертность в опытных группах была катастрофично велика и составляла по отношению к первоначальному числу животных 58,3%;

? средний вес животных в опытных группах неизменно падал;

? средний вес съеденного опытными группами корма непрерывно падал и в результате составил 75,2% по сравнению с аналогичным показателем в контрольной группе.

«Три цикла исследований о биологическом действии ионов воздуха исчерпали вопрос до дна. Им вторили медицинские наблюдения над больными, производимые совместно с С.А. Лебединским и А.А. Соколовым», – подводит результат ученый[228].

Но впереди была битва за торжество идеи отрицательной аэроионификации. У нее оказалось много врагов.

«Систематическое «осквернение» моих, по сути дела основных работ, открывших путь для дальнейших исследований и установивших впервые два факта – факт биологического действия ионов воздуха и факт благотворного действия отрицательных ионов, удручающим образом действовало на мою психику, вынуждая меня остерегаться высказываний и замкнуться в себе, с другой стороны, это “осквернение” стимулировало мои духовные и физические силы для борьбы за истину и за продолжение исследований во что бы то ни стало, вопреки всем и вся»[229], – писал в начале 1960-х гг. Александр Леонидович. И в этой установке на борьбу его единомышленником стал К.Э. Циолковский, вселявший в ученого уверенность и духовно снаряжавший его «для борьбы за науку»[230].

Но был и положительный момент. Сванте Аррениус везде, где бывал в своих разъездах по странам Европы, позитивно говорил об исследованиях Чижевского. Стало формироваться мировое признание Чижевского как ученого. 20 мая 1920 г. в своем письме к Чижевскому Аррениус писал: «Господин Чижевский! Я имел счастье познакомиться с результатами Ваших работ по ионизации воздуха. Ваша гипотеза представляется мне чрезвычайно интересной, возможности, следующие за развитием этой гипотезы, заманчивы. Вы экспериментально доказали факт биологического действия ионов воздуха на человеческий организм, на природу – этот факт, бесспорно, имеет огромное значение для науки, этот факт открывает большие перспективы для развития научной мысли. Мне хотелось бы поближе познакомиться с Вами, хотелось бы вместе поработать, поспорить… С глубоким уважением, Сванте Аррениус»[231] (курсив мой. – С.А.).

Старт был взят. А.Л. Чижевский как ученый состоялся уже к своим 23–25 годам и заявил о себе в полную силу.

Вхождение А.Л. Чижевского в круг литературы и поэзии состоялось осенью 1915 г. Стимулом к этому послужила дружба со студентом юридического факультета Московского университета Г.И. Эджубовым (Зубовым) и с «кандидатом прав» А.А. Крупенским (Дубенским). Оба увлекались сверхмодными формами поэзии. Именно они приохотили Чижевского к посещению литературных кружков модернистского и умеренного толков. В зимние семестры 1915–1916 гг. Чижевский знакомится со многими писателями и поэтами – И.А. Буниным, В.Я. Брюсовым, В.В. Маяковским, С.А. Есениным, А.Н. Толстым, Л.Н. Андреевым, А.И. Куприным, И. Северяниным и др. Увлечение поэзией породило раннюю книгу Чижевского «Академия поэзии», о которой позитивно потом отозвался А.В. Луначарский.

К.И. Шилин и И.В. Александров в статье «Северяне и японцы – становление живой социологии культуры ноосферы», отмечают, что поэзии как форме творчества изначально присуща «ориентация на гармонию-с-природой», «на эко-гармонию на-равных и неприятие отношений борьбы с природой»[232], и пишут о «подлинной перспективе развития как Поэта и Художника, творящего себя, свое, безопасное общество и свою природу»[233]. Такая рефлексия-оценка, вытекающая из сравнительного сопоставления культур северян и японцев, находит подтверждение не только в целом в русской поэзии, но, в частности, в поэзии А.Л. Чижевского. Поэтический дар Чижевского гармонично сочетается с его научным даром и дополняет его, придает ему холистичность мышления, синтетизм научного восприятия. Это тот же союз науки и поэзии, который так плодотворно проявился в творчестве М.В. Ломоносова, который стоит у истоков Эпохи Русского Возрождения и придает ей целостно-космическую устремленность.

Эти стихи А.Л. Чижевский уже в 1960-х гг. преподнес инициатору поиска НЛО Ф.Ю. Зигелю[234].

На первом месте, по мнению самого Александра Леонидовича, стояли знакомства с И.А. Буниным и В.Я. Брюсовым. Он характеризует их так: «Бунин был прост, добродушен и дружелюбен. Брюсов – сложен, насторожен и осторожен. Оба охотно узнавали меня в студенческом сюртуке или в темном пиджаке, когда я встречался с ними в Московском литературно-художественном кружке, что на Большой Дмитровке (ныне Пушкинской улице), или у общих знакомых»[235].

Не прошло мимо Чижевского и движение футуризма, хотя он отнесся к нему с долей иронии: «…Футуризм рос как протест против всего на свете – против монархического строя и против российского мещанства – и, наконец, дошел до полного абсурда – до звукоподражания без всякого смысла. Он был забавен как эксперимент, расширяющий наши представления о великих возможностях русской речи, но к поэзии, строго говоря, не имел никакого отношения. Но даже в книге “Опыты” блеск В.Я. Брюсова стал блекнуть. С революцией высоко вознеслись авторы малопонятных, а то и совсем непонятных стихов – Мариенгоф, Шершеневич, Бурлюк, Пастернак. Всех их я знал лично, встречал в “Бродячей собаке”, в “Стойле Пегаса” и в “Домино”, где в закулисной комнате восседали и спорили о достоинствах русской речи поэт-математик Сергей Павлович Бобров, с которым мне пришлось впоследствии часто общаться и даже сотрудничать, и литературовед Дмитрий Дмитриевич Благой… Это было время, когда Сергей Александрович Есенин ездил по Тверской на лихаче в цилиндре с белой хризантемой и Владимир Владимирович Маяковский потрясал “Окна РОСТА” и лекционные залы не только своим остроумием, но и своим богатырским рыком. С С.А. Есениным в ближайшие затем годы я встречался в ЛИТО Наркомпроса, а с В.В. Маяковским частенько обедал за одним столом в Доме Герцена на тверском бульваре, где я столовался в течение ряда лет. Это дало мне возможность не только узнать этого талантливого человека, но и не раз испытать на себе его острословие»[236].

Интересно мнение, однажды высказанное Маяковским Чижевскому: «Из вас вышел бы неплохой поэт, если бы вы меньше увлекались наукой. Поэзия и наука очень ревнивы: они не признают любовниц! И та и другая – кровопийцы!»[237]. Красиво, парадоксально, но неверно. Маяковский не предполагал, что возможен настоящий синтез науки и поэзии, поскольку синтетичен, целостен сам человек-творец во взаимодействии с целостной Природой.

В Калуге в то же время Чижевский посещает «литературный салон» А.И. Хольмберг-Толстой и музыкальные вечера Т.Ф. Достоевской, внучатой племянницы Ф.М. Достоевского.

Как жизнь или судьба ткет тонкие узоры взаимосвязей известных людей России!

В 1920 г. у Чижевского возник материальный кризис. Чтобы заниматься наукой, нужно было где-то зарабатывать деньги. И тут снова на помощь пришел А.В. Луначарский. Он порекомендовал ему поступить на работу в Литературный отдел Наркомпроса и уже в качестве литературного инспектора уехать в Калугу. «Кстати, – сказал он, – ваша патетическая книга “Академия поэзии” дает вам на то полное и несомненное право». И видя, что Чижевский колеблется, добавил: «Наркомпрос не может сейчас помочь вам как ученому, так как у нас нет подходящей научной должности в Калуге, но Литературный отдел как раз рассылает в разные города своих инструкторов, среди них – видных литературных деятелей – известных писателей и поэтов, и мы можем направить вас в Калугу как “литинструктора”, а я вас снабжу всеми необходимыми документами, чтобы вы могли заниматься наукой»[238].

Так, литературная деятельность стала подспорьем Чижевскому в его научной работе. Поистине, в смутные, времена универсализм профессиональной подготовки становится основой профессиональной мобильности. Для получения «командировки», по указанию Луначарского, Чижевский явился к В.Я. Брюсову, начальнику Литературного отдела Наркомпроса. Там же в одной из комнат восседал поэт Вячеслав Иванов. За их подписями Александр Леонидович и получил документ, приобщивший его к «сонму литераторов».

В эти годы А.Л. Чижевский создает проект Академии поэзии, в котором он выдвигал необходимость создания Академии поэзии подобно Академии художеств и Консерватории. «Само собой разумеется, – размышлял Александр Леонидович, – что учебное заведение, где будет преподаваться искусство поэзии, из сапожника по призванию не сделает поэта…; все же оно сыграет свою роль в смысле культивирования поэзии, что явится важнейшим фактором и для самой цивилизации… Москва, являясь и центром России, и “сердцем русского народа”, и центром поэтической деятельности, была бы самым подходящим местом сооружения Академии»[239].

Проекту Чижевского не было дано осуществиться, но идея витала в воздухе, и в 1921 г. был открыт Высший литературно-художественный институт, основателем и первым руководителем которого стал В.Я. Брюсов.

В статье «О современной поэзии» Чижевский выдвигает требования к поэтической мысли, чтобы она имела «философскую, этическую и эстетическую ценность».

В.Н. Ягодинский подчеркивает, что Чижевский был серьезен и профессионален в своем подходе к литературному творчеству. «…Можно с полным правом утверждать, что литературное творчество – одна из равноправных, равноценных в ряду других областей многогранной, но единой в своей сущности деятельности Александра Леонидовича – оно так же профессионально, как и его научная деятельность», – пишет он[240].

Положительные отзывы на поэзию Чижевского дали М. Волошин, А.Н. Толстой. Вячеслав Иванов сказал: «Могу смело предсказать вам блестящую будущность лирического поэта»; В.Я. Брюсов ему вторил: «Работайте над вашим высоким даром»[241].

Чижевский-поэт продолжил линию поэзии Ф. Тютчева и В. Брюсова, ему была близка теория «научной поэзии» последнего. В.Н. Ягодинский подчеркивает сходство поэзии Чижевского с поэзией Брюсова[242]. В поэзии Чижевского звучала его космическая философия. В «Этюде о Человечестве» он писал:

Все творчество Чижевского стало примером ноосферно-ориентированного движения науки и искусства в его самом высоком исполнении в России.