Она спросила: «Кто там?», когда я постучал, и я ей ответил:
      — Корвин.
      — Минутку.
      Я услышал ее шаги, а затем дверь распахнулась. Виала, лишь чуть выше полутора метров ростом и очень худенькая брюнетка с изящными чертами лица и мягким голосом. На ней было надето красное платье. Ее незрячие глаза смотрели сквозь меня, напоминая мне о тьме прошлого, о боли.
      — Рэндом попросил меня передать, что он немного задержится, но беспокоиться незачем.
      Она посторонилась и открыла дверь настежь.
      Я не хотел, но зашел. Я не собирался буквально выполнять просьбу Рэндома — рассказать ей то, что уже сказал и ничего более.
      Лишь когда мы поехали каждый своей дорогой, я сообразил, что именно означала просьба Рэндома: он попросту попросил меня сообщить его жене, с которой я успел обменяться не более чем полудюжиной слов, что он отправился искать своего незаконного сына, парня, чья мать Морганта совершила самоубийство, за что Рэндом и был наказан принудительной женитьбой на Виале. Тот факт, что этот брак оказался удачным, все еще изумлял меня. У меня не было ни малейшего желания выдавать груз неприятных новостей и, заходя в комнату, я искал выход.
      Я прошел мимо бюста Рэндома, установленного на высокой полке в стене слева от меня. На самом деле я миновал его прежде, чем до меня дошло, что изображен был в самом деле мой брат. На противоположной стороне комнаты я увидел ее рабочий верстак. Обернувшись, я изучил бюст.
      — Я и не знал, что вы занимаетесь ваянием.
      — Да?
      Оглядев апартаменты, я быстро обнаружил другие образцы ее работ.
      — Здорово у вас получается, — похвалил я.
      — Спасибо. Не присядете ли?
      Я опустился в большое кресло с высокими подлокотниками, оказавшееся более удобным, чем оно выглядело. Она уселась на низкий диван справа от меня, подобрав под себя ноги.
      — Не хотите ли что-нибудь поесть или выпить?
      — Нет, спасибо. Я могу задержаться лишь ненадолго. Дело в том, что Рэндом, Ганелон и я немного сбились с пути по дороге домой, а после этой задержки встретились и поговорили. В результате всего этого Рэндом и Бенедикт вынуждены были предпринять еще одно небольшое путешествие.
      — Это надолго?
      — Вероятно, на сутки, может, немного дольше. Если его поездка сильно затянется, он, вероятно, свяжется с кем-нибудь через Карту, и мы дадим вам знать. — Бок мой начало покалывать, и я положил туда руку, мягко массируя.
      — Рэндом мне много рассказывал о вас.
      Я усмехнулся.
      — Вы уверены, что не хотите перекусить? Это будет нетрудно устроить.
      — Он рассказал вам, что я всегда голоден?
      Она рассмеялась:
      — Нет. Но если вы были столь деятельны, как вы утверждаете, то я полагаю, вы не выкроили времени на еду.
      — Тут вы наполовину правы. Ладно, если у вас завалялся лишний кусок хлеба, он, может, пойдет мне на пользу.
      — Прекрасно! Одну минутку.
      Она поднялась и вышла в соседнюю комнату. Я воспользовался случаем, чтобы от души почесать кожу вокруг раны, где внезапно возник убийственный приступ зуда. Я принял ее гостеприимство по этой причине, а частично из-за понимания, что я действительно проголодался.
      Лишь немного позже до меня дошло, что она все равно не могла видеть, как я набросился на свой бок. Ее уверенные движения и лишенные колебаний манеры ослабили мое сознание ее слепоты. Хорошо. меня порадовало, что она была способна так отлично нести свое бремя.
      Я услышал, как она напевает мотив: «Баллады о бороздящих воды», песню великого торгового флота Амбера. Амбер не был знаменит своим производством, да и сельское хозяйство не было нашей сильной стороной. Но наши корабли плавали по Отражениям, курсируя между везде и всюду, торгуя всем, чем угодно.
      Почти что каждый амберит мужского пола, знатный или нет, проводил некоторое время на флоте. Те, кто королевской крови, давным-давно проложили торговые пути другим судам, плывущим следом, с морями двух дюжин миров в голове у каждого капитана. В минувшие времена я помогал в этом деле, и хотя мое участие никогда не было таким глубоким, как у Жерара или Каина, на меня произвели огромное впечатление силы глубин и дух людей, пересекавших их.
      Через некоторое время вошла Виала, неся поднос, нагруженный хлебом, мясом, сыром, фруктами и кубком красного вина.
      Она поставила его на близстоящий стол.
      — Вы что, собираетесь накормить полк?
      — Лучше понадежнее застраховаться.
      — Спасибо! Не присоединитесь ли ко мне?
      — Наверное, я съем какой-нибудь фрукт, — прошелестела она.
      Ее пальцы через секунду нашли яблоко. Она вернулась на диван.
      — Рэндом сообщил, что эту песню сочинили вы.
      — Это было давным-давно, Виала.
      — А сейчас вы что-нибудь сочиняете?
      Я покачал было головой, поймал себя на этой глупости и ответил:
      — Нет. Эта часть меня... отдыхает.
      — Жалко, у вас замечательно получается.
      — Настоящий музыкант в семье — Рэндом.
      — Да, он очень хороший, но играть и сочинять — это совсем разные вещи.
      — Верно. В один прекрасный день, когда станет полегче... Скажите мне, вы счастливы здесь, в Амбере? Все ли вам по душе? Не нужно ли вам что-нибудь?
      Она улыбнулась:
      — Все, что мне нужно, это Рэндом. Он хороший человек.
      Я был страшно тронут, услышав, что она так отзывается о нем.
      — Тогда я счастлив за вас. И самый младший и самый маленький... Ему, возможно, пришлось немного хуже, чем всем остальным из нас. Нет ничего более бесполезного, как еще один принц, когда их уже и так целая толпа. Я был также виноват, как и остальные. Однажды мы с Блейзом засадили его на два дня на островке к югу отсюда...
      — А Жерар съездил и вызволил его, когда узнал об этом, — закончила она за меня. — Да, он мне рассказывал. Должно быть, это тревожит вас, если вы до сих пор помните это.
      — На него это тоже, возможно, произвело впечатление.
      — Нет, он давным-давно простил вас. Он рассказывал это, как анекдот. К тому же он вогнал шип сквозь каблук вашего сапога, проткнувший вам пятку, когда вы его надели.
      — Так это был Рэндом? Будь я проклят! А я-то всегда винил в этом Джулиана.
      — Вот этот случай тревожит Рэндома.
      — Как же давно все это было! — воскликнул я.
      Я покачал головой и продолжил есть.
      Меня охватил голод, и она предоставила мне несколько минут молчания, чтобы я преодолел его.
      Когда я взял над ним верх, я почувствовал побуждение что-то сказать.
      — Вот так-то лучше, намного лучше, — начал я. — Я провел в небесном городе необычную и утомительную ночь.
      — Вы получили знамения полезного характера?
      — Не знаю, насколько они могут оказаться полезными. С другой стороны, я полагаю, что предпочел бы, скорее иметь их, чем не иметь. А здесь ничего интересного не произошло?
      — Слуги говорили мне, что ваш брат Бранд продолжает выздоравливать. Он хорошо ел этим утором, что является ободряющим признаком.
      — Верно, — согласился я. — Теперь он, кажется, вне опасности.
      — Вероятно. Эта серия ужасных происшествий, которой подверглись вы все! Мне очень жаль. Я надеялась, что вы сможете приобрести во время ночи, проведенной на Тир-на Ног-те, какие-то указания на поворот к лучшему в ваших делах.
      — Это не имеет значения, — успокоил я ее. — Я не так уж уверен в ценности этого предприятия.
      — Тогда зачем же...
      Я изучал ее с возобновившимся интересом.
      Даже лицо ее ничего не выдавало, но правая рука подергивалась, постукивая и пощипывая материал дивана.
      Затем, внезапно осознав ее красноречие, она заставила руку лежать неподвижно.
      Она явно была личностью, самой ответившей на свой вопрос и желавшей теперь, чтобы она сделала это молча.
      — Да, — подтвердил я, затягивая время. — Вы знаете о моем ранении?
      Она кивнула. — Я не сержусь на Рэндома за то, что он рассказал вам.
      Его суждения всегда были точными и приспособленными к обороне. ей-ей, не вижу никаких причин не полагаться на них самому. Я должен, однако, спросить, много ли он вам рассказал, как ради вашей собственной безопасности, так и ради своего душевного спокойствия, потому что есть вещи, которые я подозреваю, но еще не высказал.
      — Я понимаю. Конечно, трудно оценить то, чего нет, то, о чем он мог умолчать, но, по большей части, он мне рассказывает обо всем. Я знаю вашу историю и историю большинства других. Он держит меня в курсе событий, подозрений и предположений.
      — Спасибо, — пригубил я вина. — Тогда мне будет легче сказать, ввиду того, как у вас обстоят дела. Я собираюсь рассказать вам все, что случилось с завтрака до настоящего времени.
      Так я и сделал.
      Она иногда улыбалась, когда я говорил, но не перебивала. Когда я кончил, она спросила:
      — Вы думали, что меня расстроит упоминание о Мартине?
      — Это казалось возможным.
      — Нет, — возразила она. — Видите ли, я знала Мартина еще в Рембе, когда он был мальчиком. Я была там, пока он рос. Он мне тогда нравился. Даже если бы он не был сыном Рэндома, он все равно был бы мне дорог. Я могу только радоваться заботе Рэндома, что со временем это пойдет на благо им обоим.
      Я покачал головой:
      — Я не слишком часто встречаю людей, подобных вам. И я рад, что, наконец, встретил.
      Она рассмеялась, после чего спросила:
      — Долго ли вы были без зрения?
      — Да.
      — Это может озлобить человека или дать ему больше радости в том, что он имеет.
      Мне не нужно было мысленно возвращаться к своим чувствам тех дней слепоты, чтобы знать, что я был человеком первой разновидности, даже если не принимать в расчет обстоятельства, при которых я приобрел ее. Сожалею, но таков уж я есть, и я сожалею.
      — Верно, — согласился я, — вы счастливая.
      — На самом деле это просто состояние души, то, что легко может оценить Повелитель Отражений.
      Она поднялась:
      — Я всегда гадала, как вы выглядите. Рэндом вас описывал, но это совсем не то. Можно мне?
      — Конечно.
      Она подошла и положила на мое лицо кончики пальцев, деликатно проводя ими по моим чертам.
      — Да, — произнесла она, — вы во многом такой, каким я вас представляла. И я чувствую в вас напряжение. Оно было тут долгое время, не так ли?
      — В той или иной форме, я полагаю, всегда со времени моего возвращения в Амбер.
      — Хотела бы я знать, — задумчиво промолвила она, — не могли ли вы быть счастливее до того, как вновь обрели свою память?
      — Это один из тех невозможных вопросов. Если бы я не обрел ее, то мог бы так же умереть. Но если на минуту отложить эту часть в сторону, в те времена все же было обстоятельство, не дававшее мне покоя, тревожившее меня каждый день. Я постоянно искал средство открыть, кто я такой и что я такое.
      — Но вы были более или менее счастливы, чем сейчас?
      — Не более и не менее. Одно уравновешивает другое. Это, как вы предположили, состояние души. И даже если бы это было не так, я никогда бы не смог вернуться к той другой жизни теперь, когда я знаю, кто я такой, теперь, когда я нашел свой Амбер.
      — Почему же?
      — Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?
      — Я хочу понять вас, — пояснила она. — Всегда с тех пор, как я услышала о вас еще в Рембе, даже прежде, чем Рэндом что-то рассказал, я гадала, что же побуждало вас действовать. Теперь, когда у меня есть возможность — никакого права, разумеется, только возможность — я почувствовала, что стоит нарушить этикет и правила, подобающие моему положению, просто для того, чтобы спросить вас.
      Меня охватил невольный полусмешок:
      — Отлично сказано. Посмотрим, смогу ли я быть честным. Сперва меня побуждала ненависть к моему брату Эрику и желание захватить трон. Спроси вы меня по возвращении, что было сильнее, я бы ответил, что притягательность трона. Сейчас, однако, я был бы вынужден признаться, что на самом деле все было наоборот. Я этого не понимал до этой самой минуты, но это правда. Но Эрик мертв, и из того, что я тогда испытывал к нему, ничего не осталось. Трон по-прежнему на месте, но теперь я нахожу, что чувства у меня к нему смешанные. При настоящих обстоятельствах есть возможность, что никто из нас не имеет на него права, и даже если бы были сняты семейные возражения, в это время я бы не принял его. Сперва я должен добиться восстановления стабильности в королевстве и ответов на множество вопросов.
      — Даже, если бы все это показало, что вы не можете сесть на трон?
      — Даже так.
      — Тогда я начинаю понимать.
      — Что тут понимать?
      — Лорд Корвин, мое знание философских основ этих вещей ограничено, но я понимаю так, что вы способны найти в Отражениях все, что пожелаете. Это длительное время беспокоило меня, и я никогда полностью не понимала объяснений Рэндома. Разве не мог бы каждый из вас, если бы захотел, уйти в Отражения и найти себе другой Амбер, подобный этому во всех отношениях, за исключением того, что вы правили бы там или же наслаждались любым другим желанным для вас положением.
      — Да, мы можем отыскать такие места, — подтвердил я.
      — Тогда почему же этого не сделают, чтобы положить конец борьбе?
      — Потому что можно найти место, кажущееся точно таким, но это и все. мы — часть этого Амбера и в такой же степени, как он — часть нас. Любое Отражение Амбера неизбежно будет населено Отражениями нас самих, чтобы казаться настоящим. Мы можем даже ожидать встретить Отражение своей собственной персоны, если захотим переместиться в готовое королевство. Однако, народ Отражения не будет точно таким же, как другие люди здесь. Отражение никогда не бывает точно таким же, как то, что отбрасывает его. Эти мелкие отличия складываются. Они н самом деле еще хуже, чем крупные. Это равносильно приходу в страну незнакомцев. Самое лучшее человеческое сравнение, приходящее мне на ум, это встреча с человеком, сильно напоминающим другого, известного тебе человека. ты все время ждешь, что он будет вести себя, как твой знакомый, хуже того, у тебя есть тенденция вести себя по отношению к нему так же, как к тому, к другому. Ты надеваешь с ним определенную маску, а его реакции не соответствуют. Это неудобное чувство. Мне никогда не доставляло удовольствия встречать людей, напоминающих мне о других людях. Личность — вот что мы не можем контролировать в своих манипуляциях с Отражениями. Фактически, именно посредством этого мы и можем отличить друг друга от Отражений самих себя. Вот почему так долго Флора не могла придти к решению обо мне6 тогда, на Отражении Земли: моя новая личность была достаточно иной.
      — Я начинаю понимать, — произнесла она. — Для вас это не просто Амбер. Это — место плюс все остальное.
      — Место плюс все остальное — это и есть Амбер, — согласился я.
      — Вы утверждаете, что ваша ненависть умерла вместе с Эриком, а стремление к трону поубавилось из-за учета всего нового, что вы узнали?
      — Именно так.
      — Тогда мне думается, я понимаю, что именно движет вами.
      — Мною движет желание стабильности и нечто от любопытства, и месть нашим врагам.
      — Долг, — прошептала она. — Конечно же, долг.
      Я фыркнул:
      — Было бы утешительно представить это так, но я не стану лицемерить. Едва ли я верный сын Амбера или Оберона.
      — Ваш голос явно показывает, что вы не желаете, чтобы вас считали таким.
      Я закрыл глаза, чтобы присоединиться к ней в темноте, чтобы вспомнить на короткий миг мир, где первенствовали иные средства общения, чем световые волны. И тогда я понял, что она была права насчет моего голоса. Почему я так тяжело затопал ногами, едва была высказана мысль о долге? Я люблю быть уважаемым за доброту, чистоту благородство и великодушие, когда я заслуживаю их, иногда даже когда не заслуживаю, точно так же, как всякий другой человек. Что же тогда беспокоило меня в представлении о долге перед Амбером? Ничего. В чем же тогда дело?
      Отец?
      У меня не было больше перед ним никаких обязательств, меньше всего долговых.
      В конечном счете именно он был в ответе за нынешнее положение дел. Он наплодил нас, не установив надлежащего порядка наследования, он был менее, чем добр ко всем нашим матерям и ожидал нашей преданности и поддержки.
      Он выделял среди нас любимчиков и, фактически, настраивал нас друг против друга. А потом он ввязался по глупости во что-то, с чем не мог справиться, и оставил королевство в разброде. Зигмунд Фрейд давным-давно обезопасил меня от любых нормальных, обобщенных чувств негодования, которые могли бы действовать внутри семейной ячейки. На этой почве мне нечего злиться.
      Другое дело — факты. Я не любил отца не просто потому, что он не дал мне никакой причины любить его: воистину он, казалось, трудился в ином направлении. Я понял, что именно это и беспокоило меня в представлении о долге: объект его.
      — Вы правы, — не стал я возражать. Затем я открыл глаза и поглядел на нее.
      — Я рад, что вы сообщили мне об этом. Дайте мне вашу руку, — я поднялся.
      Она протянула правую руку, и я поднес ее к губам.
      — Спасибо вам, — поблагодарил я. — Это был отличный завтрак.
      Я повернулся и направился к двери. Оглянувшись, я увидел, что она покраснела и улыбается, все еще не опуская руку, и я начал понимать перемену в Рэндоме.
      — Удачи вам, — пожелала она, когда я уже вышел.
      — И вам, — подхватил я.
      И быстро вышел.
      Вслед за этим я собирался повидать Бранда, но не мог заставить себя сделать это, хотя бы потому, что не хотел с ним встречаться, пока мой ум притупила усталость, и еще потому, что разговор с Виалой был первым приятным событием, случившимся за последнее время, и только на этот раз я собирался отдохнуть с неиспорченным настроением.
      Я поднялся по лестнице и прошел по коридору к своей комнате, думая, конечно, о ночи длинных ножей, когда вставлял новый ключ в новый замок. В спальне я задернул шторы от полуденного солнца, разделся и лег в постель. Как и в других случаях отдыха после стресса, когда ожидались новые напряжения, сон какое-то время не шел ко мне. Я долго метался и ворочался, вновь переживая события нескольких последних дней и даже более давние.
      Когда я, наконец, уснул, сон мой был амальгамой из того же материала, включая срок в моей старой камере и ковыряние в двери. Когда я проснулся, было темно, и я действительно чувствовал себя отдохнувшим. Фактически, в затылке у меня плясал заряд приятного возбуждения. Это был вертевшийся на кончике языка императив, захороненная идея, которая...
      Да!
      Я сел, потянулся за одеждой и принялся облачаться. Я пристегнул Грейсвандир, сложил одеяло и сунул его под мышку.
      Я чувствовал, что в голове у меня прояснилось, а бок перестало покалывать.
      Я не имел ни малейшего представления, сколько я проспал, и в данный момент это едва ли стоило выяснять. Мне надо было выяснить нечто куда более важное, нечто такое, что должно мне было придти в голову давным-давно, да фактически и пришло. Я действительно сразу же уставился на него, но жернова времени и событий вытеснили его из головы до нынешнего дня.
      Я запер за собой комнату и направился к лестнице. Трепетало пламя свечей и полинявший олень, веками умиравший на гобелене справа от меня, оглядывался на полинявших собак, преследовавших его приблизительно столько же долго. Иногда мои симпатии принадлежали оленю, обычно же собакам.
      Надо будет как-нибудь отреставрировать гобелен.
      Я спустился вниз по лестнице. Снизу не было слышно никаких звуков. Значит время было позднее. Это было хорошо.
      Прошел еще один день, и мы еще живы, может быть, даже поумнели, стали достаточно мудрыми, чтобы понять, что есть еще много такого, что нам нужно узнать. Надежда, вот наверное, что у меня отсутствовало, когда я, воя, сидел в той проклятой камере, прижимая руки к уничтоженным глазам. Виала...
      Я бы желал иметь возможность поговорить с ней в те дни хоть несколько минут. Но я усвоил то, чему научился в скверной школе, и даже более мягкий курс обучения, вероятно, не придал бы мне твоего милосердия.
      Я все же... трудно сказать.
      Я всегда больше чувствовал себя псом, чем оленем, больше охотником, чем жертвой.
      Ты могла бы научить меня чему-то, что притупило бы злость, смягчило бы ненависть. Но было бы это к лучшему? Ненависть умерла вместе с ее объектом, и злость тоже прошла, но, оглядываясь назад, я гадаю, а сумел бы я добиться своего, если бы они меня не поддерживали? Я вовсе не уверен, что пережил бы свое заключение, если бы мои уродливые спутники то и дело не возвращали меня силком к жизни и нормальности. Теперь я мог позволить себе роскошь думать при случае, как олень, но тогда это могло бы оказаться роковым.
      По-настоящему я этого не знаю и сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю.
      На втором этаже стояла полная тишина. Снизу доносились слабые звуки.
      Спокойной ночи, миледи. Поворот, и снова вниз. Интересно, открыл ли Рэндом что-нибудь важное? Вероятно, нет. Иначе или он, или Бенедикт уже связались бы со мной. Если не попали в беду. Но нет, смешно беспокоиться. Реальная опасность в должное время даст о себе знать, и хлопот у меня будет больше, чем достаточно.