– Вот уже двадцать лет. Когда я регрессировал, то напрочь позабыл об этой привычке.

Пенелопа молча сделала несколько затяжек и раздавила сигарету в пепельнице. В среднем девяносто из каждой сотни взрослых колдунов и ведьм были заядлыми курильщиками, остальные десять процентов курили от случая к случаю и считались некурящими. В отличие от простых смертных, никотин не вредил нашему здоровью – вернее, нам не составляло труда устранить все негативные последствия курения. И вообще, мы не боялись телесных недугов; другое дело – болезни души и разума. Их никакими чарами не излечишь.

– Юнона говорила, что у тебя была потеря памяти, – отозвалась Пенелопа. – Ты это имел в виду?

Я неопределённо кивнул, испытывая некоторую растерянность. Возвратившись в Экватор, я твёрдо решил взвешивать каждое своё слово о Срединных мирах. Я тщательно продумал, что буду говорить Юноне, что – деду Янусу, что – брату Амадису, что – кузену Дионису и тёте Помоне, а что – всем остальным. Но сейчас я был полностью сбит с толку новым, неожиданным для меня обстоятельством – моим отцовством. Я должен был привыкнуть к этому, разобраться в своих чувствах, и мне очень не хотелось в первом же разговоре с дочерью что-то скрывать, а тем более – лгать.

В поисках более невинной темы для беседы я осмотрелся вокруг и увидел на стене справа от меня два портрета – мой и Дианы. Мой портрет был написан рукой великого маэстро Рафаэля ди Анджело, гениального художника из мира PHTA-2084, в обиходе именуемого Землёй Гая Аврелия, где в своё время я был известен как Артур де Лумьер, безземельный нормандский дворянин, рыцарь и полководец. На портрете я был изображён в полный рост, в лёгких боевых доспехах, выкрашенных в чёрный цвет, в малиновом плаще и со своей любимой шпагой Эскалибур, которую я держал наизготовку в правой руке. Таким меня увидел маэстро непосредственно перед тем памятным сражением, когда я повёл войско графа Тулузского против орды лютых псов в человеческом обличии, рыцарей-крестоносцев моего старшего брата Александра, который был у них за главного – великим магистром ордена Святого Духа. Крестоносцы свирепствовали в Лангедоке, искореняя альбигойскую ересь, местные жители защищали свою землю, свои дома, свою веру. Я встал на сторону последних не столько потому, что был убеждён в их правоте, сколько потому, что их противником был Александр. В тот день мы праздновали победу, лангедокская армия под моим руководством сокрушила полчища крестоносцев, а я в очном поединке тяжело ранил Александра. Отец мой, узнав об этом, неистовствовал; мама молчала, но глядела на меня с такой мукой, с такой болью, что мне стало невыносимо стыдно. Тогда я со всей отчётливостью осознал, что наша детская вражда с Александром зашла слишком далеко, и поклялся себе, что в следующий раз лучше прослыву трусом и обращусь в позорное бегство, чем подниму руку на родного брата. Следующего раза, к счастью, не представилось...

– Как к тебе попал мой портрет? – спросил я Пенелопу.

Она проследила за моим взглядом и улыбнулась:

– Недавно я побывала на Земле Аврелия, представилась при дворе графа Тулузского твоей дочерью...

– Меня там ещё помнят? – удивился я. – Странно. С тех пор много воды утекло.

– Но память о тебе не померкла. Теперь ты – легендарная личность. О тебе слагают героические баллады, рассказывают невероятные истории о твоих подвигах, а многие незаконнорожденные претендуют на то, чтобы называться твоими детьми. Меня не сочли самозванкой только потому, что между нами есть несомненное сходство. Граф принял меня очень радушно, а я... – Щёки Пенелопы порозовели от смущения. – А я взяла и стащила из его коллекции твой портрет.

– Значит, Александру не удалось покорить Лангедок?

– Нет. Мировой гегемонии он не достиг и по-прежнему довольствуется германскими землями. Когда ты пропал без вести, кузен Дионис взял Землю Аврелия под своё покровительство. Подозреваю, что вначале он сделал это в память о тебе, но потом, видимо, полюбил твой мир и теперь проводит там добрую половину своего времени.

– Это очень мило с его стороны, – сказал я. Земля Аврелия была одним из моих самых любимых местечек. До появления Александра средневековье там протекало в довольно культурной и цивилизованной форме, и я был бы огорчён, если бы мой братец всё изгадил, установив свой теократический режим. – Я рад, что мой мир понравился Дионису. Впрочем, у нас с ним всегда были схожие вкусы... Да, кстати, что слышно о старине ди Анджело? Он ещё жив?

– Жив-здоров, – ответила Пенелопа. – Бодрый старик. Правда, уже не носится по всей Европе, как в прежние времена. Возраст даёт о себе знать.

– Ему, должно быть, за восемьдесят, – прикинул я. – Чем он сейчас занимается?

– Поселился в Неаполе и продолжает создавать шедевры. А совсем недавно с ним приключился один забавный конфуз.

– Какой?

– Дело в том, что у неаполитанского короля есть дочь – очень красивая, но крайне распущенная молодая особа. Очарованный её красотой, ди Анджело обратился к королю с просьбой разрешить ему написать портрет принцессы в образе Девы Марии, но король, ревностный христианин и ханжа, с негодованием отверг его предложение. Мало того, он не на шутку разозлился, в присутствии придворных обозвал маэстро святотатцем и заявил, что это кощунство – изображать его беспутную дочь Богородицей.

Мы рассмеялись, и лёд, похоже, тронулся. Между нами исчезла стена неловкости и настороженности, в наших отношениях появилась непринуждённость, начали пробиваться первые ростки доверия. Я раскурил следующую сигарету и продолжал расспрашивать Пенелопу об одном из моих любимых миров, но слушал её ответы вполуха. Я смотрел на неё, чувствуя, как в моей груди разливается какая-то странная и очень приятная теплота. Во мне просыпалась особенная нежность, совсем не похожая на ту, что я испытывал к женщинам, которыми обладал, но и отличная от моей нежности к матери и сёстрам.

Пенелопа, моя дочь... У меня есть дочь... Я – отец!..

Чем дальше, тем больше я убеждался, что она именно такая, какой бы я хотел видеть мою дочь. Красивая, умная, обаятельная, общительная – и так похожа на Диану. И на меня, и на Юнону. Я мог бы гордиться такой дочерью, и я начинал гордиться ею, восхищаться, обожать... Но, но... Как много я упустил!

Я не волновался, ожидая её появления на свет. Не качал её на руках, не целовал перед сном, не рассказывал ей на ночь сказки. Не воспитывал её, не заботился о ней, не переживал за неё, когда она стала подростком, не радовался её успехам, не огорчался её неудачам... Я даже не подозревал о её существовании, пока не встретился с ней – уже взрослой, самостоятельной девушкой. Ах, как бы я хотел повернуть время вспять, заново прожить эти годы!

– Тебе сколько лет? – спросил я, воспользовавшись паузой в рассказе Пенелопы.

– Стандартных, разумеется, двадцать шесть. А по моему собственному времени – двадцать два, так как в основном я живу здесь. После моего рождения мама по всей форме зарегистрировала этот мир как своё личное владение. ORTY-7428, если тебя интересует каталожное наименование. Но обычно его называют Сумерками Дианы.

– Ты Сумеречная?

– Формально да. Дед Янус признал меня своей внучкой и дал титул принцессы. Но я редко бываю в Стране Сумеркек и других официальных владениях семьи. У меня не сложились отношения с роднёй – ни по маминой линии, ни по твоей. – Пенелопа грустно вздохнула. – В глазах большинства родственников, особенно из Света, я – дитя греха. В Солнечном Граде я вообще никогда не была.

– Понятно, – сказал я. Никакой вины за собой я не чувствовал, здраво рассудив, что если бы не наша с Дианой любовь, не было бы и Пенелопы. И хотя с момента нашей встречи прошло совсем немного времени, я уже не представлял себе мир без неё, без моей дочери. Я только жалел, что вернулся так поздно. – Ты хорошо помнишь Диану?

Пенелопа покачала головой:

– Совсем не помню её. Она ушла вслед за тобой, когда мне было полтора года. Тётя Минерва считает, что в глубине души я осуждаю маму за то, что она бросила меня, но это не так.

Я с трудом проглотил застрявший в горле комок. А Пенелопа тем временем продолжала:

– Я понимаю её. Она просто не могла без тебя жить. Вот и решила либо найти тебя, либо умереть так, как умер ты.

По моей щеке скатилась крупная слеза. Почему, тоскливо подумал я, Диана не любила меня чуточку меньше – так, чтобы ей хватило выдержки и терпения дождаться меня? Сейчас бы мы сидели втроём в этой комнате, в ожидании сумеречной грозы, весело болтали и радовались воссоединению семьи...

Пенелопа подошла ко мне, опустилась перед моим креслом на корточки и нежно взяла меня за руки.

– Артур, – сказала она. – Неужели нет никаких шансов, что мама, как и ты, уцелела? А сейчас живёт в одном из тех Срединных миров, ничего не помня о своём прошлом.

Я протянул руку и погладил её по волосам. На ощупь они были такие же мягкие и шелковистые, как у Дианы.

– Шанс такой есть, но призрачный, ничтожный, безнадёжный. Лучше не думай о нём. Не внушай себе несбыточных надежд.

– А ты? Ведь ты надеешься, я вижу.

– Да, я надеюсь. Надеюсь вопреки логике и здравому смыслу, я не могу поверить в её смерть. Разум говорит, что она погибла, что надежды нет... но сердце с этим не соглашается.

Пенелопа сочувственно смотрела на меня своими карими глазами, такими похожими на глаза Юноны... Или, может, на мои... А впрочем, без разницы.

– Ах, отец! – прошептала Пенелопа, ласково глядя мне в глаза.

Тем временем отдельные завывания ветра снаружи переросли в непрерывный вой. Деревья шумели листвой, их стволы скрипели и трещали. За окном царила кромешная тьма, как в безлунную, беззвёздную ночь. Ночь в Дневном Пределе сумеречного мира – предшественница грозы и горячего ливня. Напоминание стихии, что она ещё жива, что она только дремлет...

Пенелопа резко выпрямилась.

– Мои пушистики! Совсем забыла о них...

Она выбежала из холла в переднюю. Послышался звук отворяемой двери, в комнату ворвался поток душного, горячего, насыщенного влагой воздуха, а мгновение спустя появилась первая златошёрстая зверушка. Она настороженно глянула на меня и юркнула под диван. За ней последовали её товарки – одни оставались в холле, прячась по углам, другие скрывались в смежных помещениях, а около десятка взбегало по лестнице на второй этаж.

Наконец Пенелопа закрыла дверь и вернулась в холл.

– Пушистики страшно боятся грозы, – объяснила она, вытирая сухим полотенцем лицо и руки.

– Ты называешь их пушистиками? – спросил я.

– Угу... – Пенелопа отложила полотенце, села в своё кресло и погладила по золотой шёрстке одну из зверушек, которая тут же взобралась к ней на колени. – Очень милые и забавные создания. Товарищи моих детских игр.

– Диана называла их просто зверушками.

– Знаю. Пушистиками их прозвала тётя Юнона.

– Часто видишься с ней?

– Довольно часто. Твоя мать одна из немногих, кто не чурается меня. Последний раз она была здесь в конце вчерашней сиесты. Тогда и рассказала, что ты жив. Была очень счастлива... и немного огорчена из-за вашего неудачного разговора. И ещё ты не отвечал на её вызовы.

– Я заблокировал свой Самоцвет, – объяснил я. – Сначала хотел побыть сам, а потом – чтобы никто не мешал мне в пути. А с Юноной действительно получилось нехорошо. Но я не мог иначе – с ней кто-то был... – Мой невысказанный вопрос повис в воздухе.

– Тётя Юнона теперь королева Марса, – сказала Пенелопа. – Три года назад она вышла замуж за короля Валерия Ареса, который ради неё развёлся с прежней женой.

Я тяжело вздохнул. Это вызывало во мне решительный протест. Как и любой сын, я воспринимал мать в качестве своей собственности, ревнуя её даже к отцу и братьям – а что уж говорить о совершенно постороннем, чужом мне человеке...

– Твой брат Брендон тоже не был в восторге от замужества Юноны, – произнесла Пенелопа с сочувственной и немного лукавой улыбкой. – Странный вы народ, мужчины.

Вдруг я вспомнил про Дейдру. Станет ли Пенелопа ревновать, когда узнает о ней? Вряд ли. Ведь, по сути дела, мы с Дианой не были её настоящими родителями. Мы не растили её, не воспитывали, а я вообще ничего не сделал для неё, за исключением того, что дал ей жизнь. По большому счёту, мы с ней чужие друг другу.

Впрочем, последнее утверждение было далеко не бесспорным. Рассудок говорил мне одно, чувства подсказывали совсем другое. Мой ум трезво взвешивал все обстоятельства и делал соответствующие выводы, но сердце моё отвергало цинизм здравого смысла. Девушка, которая сидела передо мной, была моей плотью и кровью, дитём нашей с Дианой любви. Мы любили друг друга беззаветно, и наша дочь выросла такой же прекрасной, как и любовь, что породила её...

– Кстати, – сказал я, отвлекаясь от грустных мыслей, – ты дружишь с близняшками?

– Брендон и Бренда мои лучшие друзья. Они часто гостят у меня, а я – у них.

– Как это? – удивился я. – Ты же говорила, что никогда не была в Солнечном Граде.

– Они там давно не живут. В Царстве Света им было не очень комфортно.

– Почему?

– Из-за всяких сплетен по поводу их отношений.

Сердце моё упало. Я был очень привязан к близняшкам. В детстве они были такими милыми малышами... но слишком уж нежными друг с дружкой...

– О Митра! Неужели?..

– Нет-нет, – поспешила заверить меня Пенелопа. – Всё это глупости. Просто Брендон и Бренда очень близки, дня не могут прожить друг без друга, вот злые языки и наговаривали на них. А Амадис всячески способствовал этому. Они с Брендоном... ну, мягко говоря, не лучшие друзья.

Послышался отдалённый раскат грома.

– Что между ними произошло?

– Это длинная история, – уклончиво ответила Пенелопа. – И очень запутанная... во всяком случае, для меня. Лучше расспроси об этом кого-нибудь другого, кто хорошо разбирается в делах Царства Света.

– Хорошо, – уступил я. – Кстати, Амадиса уже заставили жениться? Или он ещё держится.

Мой старший брат Амадис был убеждённым холостяком. Он менял женщин вместе с постельным бельём и упрямо отказывался связывать себя брачными узами, вопреки всем настойчивым требованиям отца, который хотел, чтобы наследник престола был женатым человеком. Но теперь Амадис король – а положение, как говорится, обязывает.

– Всё-таки заставили, – ответила Пенелопа. – В силу некоторых обстоятельств Амадис не мог проигнорировать волю большинства родственников и подчинился их решению.

– И кто же новая королева Света?

– Рахиль из Дома Израилева, младшая дочь царя Давида Шестого.

От неожиданности я подавился сигаретным дымом. Дети Израиля всегда держались особняком, считая свой Дом единственным истинным Домом, а себя – избранным народом, и вот уже невесть сколько тысячелетий заключали браки сугубо между собой. Я не мог припомнить случая, когда бы член Дома Израилева, нарушивший эту традицию, не подвергся бы остракизму со стороны своих соотечественников. А просить руки израильской принцессы, если ты не еврей, не без оснований считалось самым верным способом нанести глубочайшее оскорбление всему Дому.

– Ну и ну! – сказал я, прокашлявшись. – Что ж это делается на белом свете?.. И как Амадису удалось?

Пенелопа пожала плечами:

– Есть разные версии. В частности, говорят, что Амадис убедил царя Давида в пагубности неукоснительной экзогамии. Он вроде бы собрал статистические данные и аргументировано доказал, что Дому Израилеву грозит неминуемое вырождение, если не предпринять экстренных мер. Так оно было или как-то иначе, но царь действительно отменил запрет на смешанные браки. Амадис женился на Рахили, а твоя сестра Каролина вышла за Арама бен Иезекию, правнука Давида.

Я во все глаза уставился на Пенелопу. Эта новость почему-то потрясла меня ещё больше, чем предыдущая.

– Каролина?! В Доме Израилевом?!

– Странно, не так ли?

– Ещё бы! – Я никогда не питал нежных чувств к моей сводной сестре Каролине, она была чересчур холодна и заносчива, но сейчас я от всей души пожалел её. Несладко ей приходится в Доме, где ксенофобия с давних пор является неотъемлемой частью семейной идеологии... – Вот так Амадис отчебучил! Дети Света, наверное, сдурели от счастья, когда узнали имя своей новой королевы.

– Это уж точно. По одной из версий, Амадис потому и женился на Рахили, чтобы насолить родственникам. Если учесть историческое противосто... – Пенелопа умолкла на полуслове, так как в этот момент кто-то открыл Туннель на втором этаже. В доме была установлена сигнализация, и дочь получила предупреждение через свой Самоцвет. А я просто почувствовал соответствующие магические манипуляции – кроме всего прочего, Источник обострил моё колдовское восприятие.

– Легки на помине, – сказала Пенелопа. – К нам пожаловали Брендон с Брендой. Я пригласила их, когда начала собираться гроза. Они обожают сумеречные грозы.

Между тем громовые раскаты раздавались уже над нашими головами. Небо вот-вот должно было прорвать.

– Пенни! – послышался со второго этажа звонкий девичий голос. – Где ты?

Ему вторил другой голос, очень похожий на первый, но на октаву ниже:

– Пенни, это мы.

Пенелопа поднялась с кресла и крикнула:

– Я здесь, в холле.

Я тоже встал, и мы вместе прошли в центр комнаты, чтобы видеть всю лестницу, ведущую на второй этаж дома. Спустя несколько секунд на верхней площадке появились две ладно скроенные фигуры, закутанные в белые пляжные халаты – парень и девушка, оба с льняными волосами, васильковыми глазами и правильными чертами лица; невысокие, стройные, поразительно похожие друг на друга, только девушка была ниже ростом, хрупче и изящнее.

Некоторое время они стояли неподвижно, в изумлении глядя на меня. Пенелопа с довольной улыбкой созерцала эту немую сцену.

– Ну что ж, вот мы и встретились, – наконец сказал я. – Здравствуйте, дорогие близняшки.

Первой опомнилась Бренда. Она вихрем сбежала вниз и бросилась мне на шею.

– Артур! Братик!

Следом за ней в холл спустился Брендон. Он крепко пожал мою руку и похлопал меня по плечу.

– Я рад, что ты вернулся, брат, – с чувством произнёс он. – Нам тебя очень не хватало.

Честно говоря, я был растроган. Мне всегда нравились близняшки, да и они относились ко мне лучше, чем к другим членам нашей семьи – за исключением, разумеется, мамы. Однако с тех пор, как мы виделись последний раз, прошло двадцать семь стандартных лет; когда я исчез, им шёл одиннадцатый год, и они, должно быть, сохранили обо мне лишь смутные воспоминания. Тем не менее, их радость была искренней, без тени фальши и притворства. Они действительно были счастливы видеть меня в полном здравии – а я счастлив был видеть, как они радуются.

Им было уже лет по сорок, но Бренда, следуя маминому примеру, избрала себе облик вечно юной девушки. Брендон выглядел постарше и посолиднее и вёл себя соответственно.

– Где ты пропадал, Артур? – спросил он.

– Да, – сказала Бренда. – Что с тобой приключилось? Мама говорит, что у тебя была амнезия.

Я снова растерялся. Предварительно прикидывая, кому что говорить, я выпустил из вида близняшек. По привычке я думал о них, как о детях, которые удовольствуются сказкой о далёких мирах, тридевятых Домах, о битвах со злобными чудовищами и не менее злобными колдунами, вступившими на путь Хаоса. Теперь мне предстояло решить, к какой категории отнести мою дочь, Брендона и Бренду – максимальной степени доверия (дед Янус), высшей средней степени (кузен Дионис), умеренной средней (мама и тётя Помона), низшей средней (брат Амадис и главы дружественных Домов) или минимальной (остальные родичи и знакомые, с которыми я поддерживал нормальные отношения). Над этим мне ещё следовало хорошенько поразмыслить, а пока я решил ограничиться самыми общими фразами.

– Это очень запутанная история... – начал было я, но мои слова потонули в очередном раскате грома, таком сильном, что весь дом содрогнулся.

Пенелопа спохватилась и дала команду механизмам задвинуть на окнах ставни.

– Сейчас не время для разговоров, – сказал я. – Тем более, таких серьёзных.

– И то правда, – отозвался Брендон. – Мы и так чуть не опоздали.

– А что вас задержало? – поинтересовалась Пенелопа.

– К нам заявился один из пациентов Брендона, – объяснила Бренда, развязывая поясок халата. – Очень занудный тип, хронический ипохондрик. Никак не могли от него отделаться.

Халат соскользнул с плеч сестры и упал к её ногам. Она осталась в купальнике, который, судя по всему, был пошит в условиях жесточайшей экономии материалов.

Брендон неторопливо снял с себя халат и аккуратно повесил его на спинку ближайшего стула.

– Пенни, Артур, – сказала Бренда. – Что вы медлите. Вот-вот начнётся ливень.

Пенелопа скрылась в соседней комнате. А я скинул мантию, снял пояс со шпагой, разулся и стал расстёгивать пуговицы рубашки. Меня охватило приятное предгрозовое возбуждение, которое я не испытывал уже много-много лет.

– Ты очень любишь грозу в Сумерках? – спросила Бренда, видя мою почти детскую радость.

– Обожаю! – с жаром ответил я. – За двадцать лет я так соскучился по горячим ливням, и у меня скопилось множество несмытых грехов. Теперь собираюсь наверстать упущенное.

– Однако! – произнёс Брендон. – Ты выражаешься, как истинный Сумеречный.

– А я и есть Сумеречный. Наполовину – как и ты, кстати.

Брендон усмехнулся и покачал головой:

– Всё-таки не зря тебя называют сыном Света, предпочитающим Сумерки.

В холл вернулась Пенелопа в купальнике (куда более скромном, чем у Бренды), и мы вчетвером выбежали из дома.

Снаружи было жарко и душно. Мощные порывы ветра вовсю раскачивали деревья, срывая с них оранжевую листву. Тяжёлые капли горячего дождя приятно обжигали мою кожу. По всему небу плясали голубые молнии под аккомпанемент непрестанно повторявшегося крещендо громовых раскатов. Это было жутко и восхитительно. Если я и верил в апокалипсис, то именно таким мне представлялось начало конца света.

– Сейчас! – крикнула Бренда, остановившись посреди поляны и воздев руки к небу. – Сейчас грянет!

Пенелопа подошла ко мне вплотную и спросила – не громко, но так, чтобы я мог расслышать:

– Артур, что ты собираешься делать? Будешь искать маму?

– Да, – ответил я. – Перво-наперво наведаюсь в Хаос и потолкую с Нечистым. Возможно, он знает, где Диана и остальные.

– Его уже спрашивали. Он отказывается говорить об этом.

– Ничего. Я развяжу ему язык.

– Тогда я с тобой.

– Нет! Это опасно!

– Тем более. Поэтому я хочу быть с тобой. Я росла без отца и матери, я так ждала вас, так надеялась, что хоть один из вас вернётся, и теперь... – Гром загремел так сильно, что мне заложило уши. Тем не менее, я и дальше слышал дочкины слова, которые звучали в моих мыслях: «Теперь у меня есть ты, и я не позволю тебе снова исчезнуть. Я не хочу потерять тебя, отец. Я люблю тебя!..»

И в этот самый момент небеса будто раскололись на мелкие части, низвергнув на нас поток горячей воды. Это была лучшая из сумеречных гроз на моей памяти.