- Ну, - хмыкнула Любаня, - это проблема мужчин.
      - Мужчин? - переспросил он.
      Вздохнул, снова потер глаза и стал, прищурившись, осматриваться. Как ни туманны были дальние углы убежища, как ни скверно было освещение, за то время, которое они провели тут, он узнал каждого человека, лежащего на полатях. И разумеется, мог считать.
      Итак, в этом помещении находилось около трех тысяч человек, хотя оно не было самым вместительным из трех больничных убежищ. Но другие были не намного больше, так что разницей, при подсчете на глазок, можно было пренебречь. Из этих трех тысяч мужиков осталось едва ли четыре сотни человек. При условии, что считались даже мальчишки, вроде Бойца.
      Ростик оторопел от неожиданности, когда вдруг пришел к таким цифрам. Но если этот процент оставить и для других подвалов, разбросанных по городу, то получается...
      Получалось очень плохо. "Неужели такой кровавой оказалась война, -подумал Ростик. - Неужели наше положение настолько скверно? А наши отцы-командиры, черт бы их подрал, даже ничего нам не говорят?!"
      И поневоле в его сознании созрела и утвердилась идея. Командиры - вот о чем теперь он будет думать едва ли не чаще, чем о саранче. Руководство -вогнавшее город в гибельный штопор и не сумевшее спасти людей.
      Он был уверен, что все можно было сделать лучше - и людей сохранить, и надежду, и получше подготовиться. Хотя бы запасти больше воды.
      32
      Утро следующего дня Ростик еще долго вспоминал как один из самых отчаянных моментов своей жизни. По силе безнадежности, по полноте и всеохватности отчаяния это утро было едва ли не самым тяжелым из всех других тяжелых и безрадостных дней, встреченных им в Полдневье, хотя уж в чем-чем, а в негативных эмоциях тут недостатка не было.
      Он уснул, сидя за окулярами, пытаясь смотреть на то, что происходило наверху даже после того, как погасло солнце. Потом несколько раз просыпался, даже прошелся по подземелью в сторону, где располагались врачи, и нашел маму. Она спала, и он не решился будить ее. И тогда-то почувствовал, что на весь его мир, на все, что делало его личностью и человеком; опустилась непроглядная тьма, сравнимая лишь с той, которая царила наверху.
      Он снова сел за прибор, почти тотчас окунувшись в полусон-полубред. Дважды просыпался от каких-то голосов и лишь потом понимал, что говорил сам, но на разные голоса, словно эстрадный декламатор. Совсем под утро появился Боец, который предложил сменить его у окуляров, но Ростик отказался. Он хотел увидеть, как его Боловск снова заливает свет утреннего солнца в зените. Как всегда.
      Потом стало светлее, с нового востока - он уже и не мог вспомнить, где находился старый, - наползло пятно рассвета. И вдруг, как всегда тут бывало, свет обрушился на все, что он видел. На снег, на бесконечные фестоны зубастой саранчи, на серые стены домов...
      Вдруг подул ветер. Это была пурга, самая настоящая, какой здесь Ростик еще не видел. Воздух словно бы ожил, свежий снег возник откуда-то и принялся лупить в его окуляры прекрасными, как на Земле, скрученными косами. Это было так здорово, что он даже сжал зубы,, чтобы не давать волю переживаниям.
      И тогда произошло самое удивительное. С одной ветки полуобглоданного дерева черное облако саранчи взлетело вверх... Но снова обвалилось на соседнюю ветку. Потом то же самое произошло на соседнем дереве... Но скоро саранча уже не садилась, она поднималась все выше.
      Спустя минут десять вся поверхность, которую Ростик видел перед собой, курилась, выбрасывая вверх, в змеившееся от вихрей пространство темный дым зубастых крысят... И вот уже саранчи в воздухе больше, чем снежинок. Вот она закрыла собой дома, деревья... Подобное Ростик видел только однажды, в день, когда она прилетела. Это было три недели назад или больше?
      Он отвалился от окуляров, нашел взглядом Бойца:
      - Посмотри, кажется, она снимается.
      Он слез с табуретки и пошел по коридору. Ему навстречу шла мама, она несла миску похлебки, чтобы покормить его. Несмотря на голод и жажду, Ростик не обратил на миску почти никакого внимания.
      - Саранча улетает.
      Миска в руке мамы задрожала так сильно, что она, испугавшись, что прольет, поставила ее на ближайшую тумбочку.
      - Ты уверен?
      Ростик кивнул. Мама улыбнулась, потом рассмеялась, схватила Ростика за руки, как в детстве, крутанулась с ним вместе.
      - И у меня тоже есть хорошая новость. Ты знаешь, что сегодня первый день весны?
      - Весны? - Ростик попытался найти в сознании хоть какой-то счет прожитым в подземелье дням, перевести их в новую шкалу, предложенную на своей знаменитой лекции Перегудой...
      - Да, по новому летосчислению сегодня - первое марта. Мы прожили эту зиму. И саранча улетает!
      Пока Ростик хлебал свой суп, новость распространилась по подземелью со скоростью лесного пожара. Нашлись даже горячие головы, которые пристали к охране дверей с требованием немедленно их открыть. К счастью, дисциплина солдатиков оказалась на высоте, они и отпихнули дурачков назад, а не то случилась бы беда.
      Ждать пришлось прилично, даже по мнению Ростика. Лишь незадолго до полудня он посмотрел в окуляры и не нашел никакого признака саранчи. Только ее помет на снегу, только помертвелые деревья без коры, только дома с разбитыми окнами и свет, слепящий свет весеннего - Ростик готов был это признать - солнца.
      Он подготовился. Надел свою кирасу, от тяжести которой совершенно отвык, пристегнул меч, хотя как он мог теперь пригодиться - оставалось только гадать. Нашел самострел, отобранный в боях с кузнечиками, колчан, автомат, подсумок с боеприпасами... Когда подошел к двери, все смотрели ему в спину так, словно он был первым космонавтом - не меньше. Его командирские функции в этом отсеке подземелья какимто образом не вызывали возражения. Их даже не пришлось никому доказывать. Он кивнул и буркнул, скрывая волнение:
      - Открывай. И закройте сразу же. Вдруг поблизости шальная свора ошивается.
      Солдаты поняли. Они тоже были готовы. Впрочем, у них было время, чтобы подготовиться.
      Ростик вышел, подождал, пока закроют тамбур с внутренней стороны, открыл внешнюю дверь.
      Свежий воздух, да с ветерком, со снегом, чуть не сбил его с ног. Он оторвался от стены, шагнул, готовый ко всему. Но ничего не произошло.
      Лишь где-то очень далеко, на самом краю света, за домами висела темная туча саранчи. А может, и впрямь это было облако, принесшее им пургу. Он прошелся, выглянул на соседние улицы, хотя это было уже глупо. Если саранча снялась, значит, улетела всей стаей. Тогда он вернулся и постучал в дверь. Народ вывалился из подземелья чуть не весь разом. Как удалось нескольким тысячам человек протиснуться в узенькие, что ни говори, двери - осталось для него загадкой. Но так получилось. И все теперь стояли, щурились и улыбались сухими, потрескавшимися губами.
      Чуть позже толпа стала появляться и из других дверей, из других отсеков. Поднялась обычная суета. Кто-то из врачей призывал к дисциплине, требовал, чтобы расступились и дали пронести носилки, кто-то настаивал, чтобы вперед послали разведчиков, кто-то деловито просил солдат, чтобы они затопили печи в больничных корпусах, кто-то голосил, что теперь нужно вернуть одеяла, которые принадлежат больнице, а не уносить их по домам...
      У Ростика были более важные дела. Он поправил амуницию и зашагал в центр города. Он и оглянуться не успел, как около него уже топало человек двадцать, они даже построились за ним, как за командиром.
      Вышагивая, Ростик осматривался. Город походил на добросовестно обглоданную кость. Хотя нет, даже костей не осталось. Он оглянулся на место, где в день прилета саранчи упал паренек из тех, кто до самой последней минуты таскал дрова. Сейчас тут ничего не было, только грязный снег, уплотненный весом летающих крыс. О том, чтобы остались хотя бы следы крови, не было и речи.
      Стали вспоминать, где есть другие убежища. Когда вспоминали, тут же кто-то бежал стучать и звать людей наверх. Пара весьма потрепанного вида солдатиков без понуканий двинулись в сторону кинотеатра "Мир", утверждая, что там доподлинно в подвале сидят люди.
      Когда свернули к центру, увидели, что навстречу идет другая толпа. Как выяснилось, это были люди из убежища под водолечебницей. Они вывалились на свет бледные, дрожащие, такие же голодные, как и те, что пришли из больницы.
      Многие из них плакали, и не только старухи, но и вполне зрелые мужики. Может, им досталось больше других или они без наблюдения за поверхностью все немного спятили? Так или иначе, Ростик их не осуждал. Он лишь похлопал по плечу какую-то мамашу с малышом на руках, которая вдруг бросилась к нему на грудь, и пошел дальше, к центру.
      Тут еще одна толпа вывалилась из двора университета. Это было хорошо, значит, и ученые пережили саранчу, значит, их осталось достаточно, чтобы... Чтобы продолжать человеческую цивилизацию? Но это не очень-то от науки и зависит, скорее руководство должно быть толковым. А вот эту проблему полагалось еще выяснять.
      Внезапно из-за угла появилась процессия людей с пустыми носилками. Они стали по одному входить в здание Дворца культуры. Командовала всеми мама, как она оказалась тут - можно было только догадываться. Ростик хмыкнул и подошел к ней. Она размахивала руками, покрикивала на каких-то особенно бестолковых солдат, выделенных ей в помощь. Она уже оправилась или силой воли не дала себе киснуть. А может быть, она действительно была занята -всегда, в любом положении у нее было о ком заботиться. Она заметила его, подошла. Несмотря на круги под глазами, улыбнулась:
      - Ты чего такой мрачный?
      Ростик не знал, что ответить. Он спросил:
      - Ты скоро дома появишься?
      - Не знаю, дел очень много. Я успела осмотреть одно убежище... - Она разочарованно покрутила головой. - Там половина людей в состоянии, при котором мы даже не принимали их, везли в область. Сейчас областных больниц нет, придется самим выхаживать... Ну ладно, отправляйся домой, приводи себя и все там в порядок. Я тоже скоро попробую появиться.
      Она чмокнула его в лоб и двинулась за солдатами, уходящими в глубь дворца. Ей в самом деле было некогда.
      Ростик смотрел вслед, завидуя и переживая за нее одновременно. Внезапно кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся, это оказался старшина Квадратный.
      - Здорово, Гринев. Ты тоже, оказывается, выжил. Ну, молодец.
      Старшина даже не улыбался, он информировал, а может, ему и в самом деле было не до улыбок. Он был серым от недосыпа, голода, перенапряжения последних недель. Ростик промолчал, но почему-то почувствовал себя польщенным.
      - Ты куда?
      - Тащусь к райкому, из него еще никто не выходил, а хотелось бы доложиться в штабе... Может, пойдем вместе?
      Ростик огляделся. В самом деле, к райкому шли десятки людей, служилые, мелкие командиры, как Квадратный и он, - одним словом, "сапоги"... Это был костяк любой армии, ее смазка, заставляющая вращаться колеса всей телеги в лад и в нужную сторону. Пожалуй, с домом в самом деле полагалось повременить. Следовало поскорее врубаться.
      - Наверное, ты прав. Пошли вместе.
      33
      - Ты знаешь, - усталым, чуть хрипловатым голосом начал рассказывать Квадратный, - что между некоторыми подземельями установилась связь по кабельным каналам? Понимаешь, город-то немолодой, а раньше на этом не экономили, не то что в районе новостроек.
      - И что?
      - Что-то там с райкомом этим не совсем в порядке. Ростик остановился:
      - Погибли, что ли, все?
      Квадратный уныло качнул головой из стороны в сторону:
      - Даже не знаю, хочу сам посмотреть.
      Они вышли к райкому внезапно. И Ростик на мгновение замер. То ли свет так падал на это отдельно стоящее здание, то ли... Он пригляделся, так и есть. Саранча обгрызла его светло-желтую краску, и он побелел.
      - Ишь ты, - заметил изменение и старшина, - прямо Белым домом стал. Ну, где президенты сидят, знаешь?
      Впереди них у самых ступеней уже стояло с полсотни вояк - усталые, измученные люди, из тех, кто привык стоять ниже самых первых ступеней райкомовского крыльца и молчать. А ведь они что-то знают, что-то такое, чего не знаю я, решил Рост.
      - Ну, пойдем, что ли? - спросил его Квадратный. Он явно терял решимость и уверенность в себе. - Надо же выяснить...
      Тогда кто-то из толпы стал протискиваться назад, разъясняя по дороге, что нужно бежать на окраину, где люди еще оставались в подвалах, в самодельных погребах... Но таких было мало.
      - Обязательно, - согласился Ростик.
      Они прошли между расщепленными входными дверями, саранча поработала тут особенно старательно. Под ногами захрустели осколки стекла. Стараясь развеять унылое впечатление, Ростик спросил:
      - Квадратный, ты где пересиживал саранчу?
      - Под Дворцом культуры.
      - А я в больнице.
      - Да, досталось тебе, наверное. Там, сказывают, одних раненых было тысяч пять.
      Где-то тут есть лестница, которая ведет в подвал, попытался вспомнить Ростик. Внезапно сбоку их обогнало шесть решительного вида мужичков. Один нес в руке топор. Что-то в их спинах подсказывало - эти знают.
      - Ну, не пять, но раненых, конечно, было немало.
      Лестница в убежище оказалась за закрытой и почти уцелевшей дверью, обитой оцинкованной жестью. Впрочем, в двух местах летающие крысы все равно превратили дерево в труху, и запор лопнул от третьего удара топором. Тут было темно. Ростик пошел следом за остальными. Положив руку на перила, понял, что дерево было объедено, подобно тому как в холлах и коридорах первого этажа сожрали даже паркет.
      - Тут! - крикнул кто-то из темноты внизу.
      Почти тотчас раздались удары в звонкие стальные створки. Ростик остановился, прислушался, так же поступили и остальные.
      - Внезапно со скрипом повернулись запоры, и дверь стала открываться. Наружу ударил ясный, сильный, почти забытый электрический свет.
      - Ух ты! - хмыкнул кто-то, закрывая лицо локтем.
      И тогда в свете мощных электрических фонарей, работающих непонятно от каких аккумуляторов, появились темные фигуры.
      - Наверху все в порядке, товарищи? - задал вопрос уверенный, сильный голос.
      И начальники, так и не дождавшись ответа, растолкав солдатиков, потащились по лестнице, хрустя разбитым стеклом, камешками и поправляя превосходные зимние пальто.
      Они шли, а Рост не верил своим глазам - все они были упитанными, чистыми, очень сытыми... Разумеется, они остановились наверху, в холле, и подождали, пока поднимется Борщагов. Глядя на эту процессию, Ростик вдруг понял, что это все те люди, которых он привык видеть на трибуне по праздникам. Пожалуй, только капитана Дондика он не ожидал тут застать. Почему-то ему казалось, что капитан должен оказаться в таком же убежище, как все, как сам Ростик.
      Мимо продефилировали женщины с весьма откормленными лицами. Они все молодели, пока не пошли уже просто девицы, должно быть секретарши. Среди них вдруг оказалась Рая. Заметив Ростика, она сделала было шаг к нему, но вдруг дернулась, как от удара, и пошла наверх среди чистеньких девушек.
      Когда этот парад номенклатурных лиц окончился, Ростик, увлекаемый ребятами в грязных бушлатах и мятых кирасах, оказался в начальственном убежище. И ахнул.
      Чем дольше он ходил, тем тяжелее ему становилось. Воды тут оказалось -залейся, еды было столько, что начальники, кажется, не сожрали и половины... Этим, разумеется, не преминули воспользоваться. Кто-то из вояк стал тут же впихивать консервы в солдатские сидоры, кто-то прятал за пазуху...
      Квадратный вдруг задрожал, чтобы не упасть, схватился за Ростика.
      - Ты чего?
      Квадратный не ответил. Он содрал с кровати одну простыню и провел по ней измазанной многонедельной грязью пятерней. Потом скомкал и пошел к лестнице наверх.
      Вдруг у двери кто-то тонким, но уверенным голоском скомандовал:
      - А ну выходи строиться! Командиры приказали, если что... - И в темном воздухе звякнул взведенный затвор автомата.
      - Я тебе, сука, сейчас поиграю автоматом, - громко, на все подземелье, но очень спокойно ответил Квадратный. - А ну брось, скот, слышишь?
      С той и другой стороны двери автоматы защелкали затворами. Ростик поймал себя на том, что нашел отличную нишу для огня по двери.
      - У меня приказ! - завизжали у двери. - Ну, чего ты? Приказ же...
      Квадратный так и шел дальше, неся как флаг содранную простыню.
      - Я сказал, брось оружие. Пока ты тут девок трахал, холуй, мы там... Брось автомат! - На этот крик все, кого Ростик видел у двери, вдруг послушно опустили оружие. А Квадратный вошел в раж: - К стене, суки! Не то всех положу тут, и пусть потом... Хоть трибунал, но всех положу, как одного.
      Ростик бросился Квадратному на помощь. И странное дело, парни, что пришли с топором, оказались рядом, должно быть глубже всех других наук усвоили первое правило атаки - всем заедино, иначе - смерть. И тогда голубопогонники сдрейфили.
      Арестовывать по анонимному доносу полусонных, невооруженных людей по ночам, стоять заградотрядами, то есть бить в спины тем, кто тебе и посмотреть в глаза не может, - это они умели. А вот встретиться с настоящими бойцами, выжившими только потому, что умели опережать противника, каким бы он ни был, они не могли. Холуи, вспомнил Ростик определение старшины, они терялись, когда не находили холуйства в других.
      - Вы же не будете стрелять в своих? - вдруг ноющим голосом сказал кто-то из голубых. И Ростик с удивлением узнал Голубца.
      Тогда он подошел к нему, приблизил свой нос к самым его глазам, чтобы даже в неверном свете, падающем сверху, разглядеть его побелевшие глазенки, и процедил:
      - Ты не свой, гад. У нас роженица умерла, потому что ей воды не хватило, пока ты тут душ принимал...
      Он замахнулся, кто-то из стоящих у стены голубопогонных дернулся, поднял руку к поясу, чтобы достать пистолет, но над головами веером, высекая бетонные крошки, прошла очередь. Ростик обернулся, парень, что нес топор, сменил его на автомат.
      - Хватит, ребята. Пошли наверх, спросим народ, что с этими делать.
      Они поднялись. Голубопогонники брели, неловко цепляясь друг за друга, постоянно сбиваясь в кучу, - должно быть, боялись, что кто-то из этих грязных, завшивевших, озлобленных людей все-таки начнет стрелять. Так они и вышли на крыльцо.
      Как ни странно, тут уже собралась толпа. Она не смешивалась с чистенькими начальниками, она стояла внизу, у самых ступеней, и ждала. Это было понятно по тому, что начальникам просто не давали уйти. Если кто-то из отцов города и района пытался спуститься по ступенькам, его заставляли подняться на крыльцо. Молча подталкивая в плечи, в спину, под зад... А войти в здание коммунисты тоже боялись. Там раздалась очередь, было неясно, кто пустил в ход оружие, и главное - чья взяла?
      Впереди всех, как обычно, стоял Борщагов. Он щурился на солнце, слегка выпятив живот, осматривал площадь. И был он таким выбритым, умытым, свежим, бодрым, так аккуратно у него был повязан галстук, так сверкали начищенные ботинки, что ничего и объяснять никому не нужно было.
      Кстати, Ростик обратил внимание, что галстук у него был так называемый ленинский, то есть довольно широкий и мягкий, как было принято в стародавние времена, темно-голубой, в белый горошек. Еще Ростик вдруг обратил внимание, что и бородка у него под вождя. И крысиные усики тоже... Его затошнило, как бывало, когда он узнавал что-то необъяснимым образом, когда он предвидел будущее. Но это было не предвиденье, это был приступ ненависти к скотам, превратившим сограждан в своих рабов и находящим в этом не только смысл жизни, но и наслаждение. Это была ненависть к пиявкам, которые, как уголовники, считали, что грабить всех дано им от природы. Коммунисты - вот в чем собралась вся подлость этого мира...
      - Ну, - спросил Квадратный, посмотрев на толпу у лестницы, на начальников перед собой, на сжавшихся от страха гебешат где-то сбоку, - и что теперь с вами делать, товарищи говнюки?
      34
      - Да как вы смеете? - повернулся к Квадратному Борщагов. - Да мы за этот город, за вас...
      Внезапно из толпы, становящейся все плотнее и гуще, на всю площадь раздался чей-то мужской умеренный и жесткий голос: - Да, расскажи, отец родной, как ты о нас заботишься, ночей не спишь!
      В толпе возник, но довольно быстро утих смех. На крыльце никто не издал ни звука. Ситуация в самом деле была непонятной. Никто не знал, что теперь делать. Одно было ясно - по-старому уже не будет, не должно быть.
      Вдруг кто-то в толпе вскипел, стал проталкиваться вперед, РОСТИК пригляделся, ему все было видно. Это оказались три или четыре женщины, грязные, немытые волосы, выбившиеся из-под платков, превращали их в каких-то фурий. Таких можно было испугаться и с оружием в руках. Начальнички отшатнулись, Борщагов стал бледным, как его рубашка.
      - Товарищи!..
      - Кабан навозный тебе товарищ, - отозвался тот же голос. На этот раз смешков уже не было.
      А ведь больше никто уже смеяться не будет, решил Ростик. Кончился смех. Толпа в самом деле качнулась вперед, но тут как-то неловко в первых рядах появился высокий бородатый человек в длинном, разорванном под мышкой пальто. Ростик его раньше не видел, но почему-то сразу почувствовал, что этот человек не побоится встать на пути всей толпы, и это делало его сейчас самым сильным из всех, кто тут находился.
      - Люди, не берите грех на душу! Послушайте свою совесть, ведь не знаем мы ничего...
      - Как не знаем?! - заорал Квадратный. - Пока мы там гнили заживо, эти... - Он указал на начальство, от возмущения у него не хватало слов. Тогда он вырвал из-за пазухи простыню и бросил в толпу. - Вот! А еще, - он подскочил к кому-то из тех ребят, что набивали сидоры райкомовской жратвой, -- вот, и вот, и вот...
      Он кидал в толпу и банки, и какие-то пакеты, затянутые целлофаном, и еще какие-то упаковки. Ростик уже не понимал, что происходит, не понимал, что доказывает Квадратный и как он это доказывает. Но старшина знал, что делал.
      Какая-то старушка с седыми космами, закрывающими лицо, без платка, почти безумная, как юродивая, все трепала в поднятых руках кусок простыни. И ее голос был слышен почти на всю площадь или даже на весь город:
      - Стираные, Матерь Божья!
      - Надо отдать должное Борщагову, он попытался взять ситуацию под контроль. Он поднял руку в извечном жесте успокоения, шагнул вперед и зычно заорал: Это положено мне по штату, по номенклатурному списку...
      - Ты, мразь человеческая, помолчи, а то линчуют тебя тут, и все дела, -- сказал парень с автоматом, остановивший потасовку в подвале. - Просто молчи, может, обойдется.
      Борщагов посмотрел на него и отшатнулся вбок, наткнулся на Ростика. Ростик заставил себя улыбнуться:
      - Не ушибся, шкура партийная?
      - Да как ты смеешь, мальчишка?!
      - Как ты, падаль, смеешь этим людям еще в глаза смотреть?
      То ли Борщагов не понял, что голубопогонники не свободны в своих действиях, то ли уже плохо соображал, что происходит вокруг, то ли его зашкалило от страха, но он заорал:
      - Охрана?!
      И такова была сила привычки, что двое голубых каким-то образом решились, сунулись было вперед, но ненадолго. Одному подставили ножку, и он едва не упал, его подхватили и втолкнули назад в рядок гебешников. Второго вообще так двинули прикладом в спину, что грохот его падения на холодный асфальт заглушил даже ропот толпы. Парень больше не двигался. Других желающих слушать Борщагова не было.
      Райкомовский секретарь теперь выглядел как большой, нелепый цыпленок, попавший под шпоры закаленного в боях петуха. Он огляделся, в его глазах засветился страх...
      - Да как же так можно, товарищи?..
      - Когда свои подштанники стирал в воде, а у нас дети умирали - мы тоже были товарищами? Гниль человеческая... - спокойно проговорил Квадратный, подошел к нему и толкнул к стене. Потом быстро, но твердо, как и положено солдату, подобрал автомат с плеча, положил руку на затвор.
      - Стойте!
      Это опять был бородач. Он поднял обе руки, и вдруг Ростик понял, что стрельба в самом деле может оказаться ошибкой, если этот человек так думает. Почему так было и что это за человек, Ростик не знал.
      - Не нужно, пачкаться об этих... Иначе мы возьмем на себя грех больший, чем каждый из нас может вынести. Они были поставлены властью, не теми людьми, которым мы доверяли, а властью, понимаете? И они так привыкли, они не понимают даже, какое преступление совершали...
      - Да кто ты такой? - спросил парень с автоматом. - Прямо как блаженный какой! - Он оглянулся на Квадратного, на Ростика, на остальных своих друзей, с которыми пришел в это здание.
      - А я и есть... - Бородатый выпрямился, выровнял сбитое в крике дыхание. - Меня зовут отец Петр. Рукоположен...
      Толпа зашумела. Но женщины, те, которые рвались вперед и от вида которых даже у Ростика застыла кровь, успокаивались. Хотя многие еще трясли кулаками в воздухе, что-то требовали или просто хотели понять, просили, чтобы им объяснили... Ростик стал приходить в себя. Ему уже в самом деле не хотелось участвовать в убийстве этих...
      Да, они были сволочами, но они в самом деле не понимали, что творили. И может, им следовало дать еще одну возможность понять этот мир? И в этом заключалась какая-то более убедительная доля справедливости, чем в автомате, который старшина Квадратный все еще держал перед Борщаговым.
      Внезапно вперед выступил Кошеваров. Лицо его перекашивала судорога, рот от крика съезжал набок, но он почему-то был тверд и уверен в себе.
      - Люди! - заорал он. - Да, получилось плохо. Мы... плохо рассчитали наши возможности, многого не учли... В итоге потеряли людей, и их теперь не вернуть. Но я знаю, все равно кому-то придется печь хлеб, развозить его по домам и больницам, придется подсчитывать запасы, находить лекарства. Я предлагаю...
      Если и есть человек, который думает тут о деле и не злобствует, так это именно Кошеваров, решил Ростик. Странно, оказывается, не все они гады. Если его не пристукнут по злобе, он может оказаться лучшим из тех, кто сейчас готов работать на город.
      Толпа вновь качнулась вперед. Каждый орал свое, получалось не очень понятно, но впечатляюще:
      - Сволочи, гады ползучие!..
      - Детьми заслонились, как в войну, а сами!.. И даже что-то совсем дикое:
      - Людоеды, ведь человечиной в своих райкомах привыкли кормиться!..
      Но вперед уже не рвались. Отец Петр стоял чуть сбоку, повернувшись лицом и к толпе, и к начальникам, и к солдатам с голубыми погонами. Он смотрел на людей, и в глазах его была такая скорбь, такая мука и жалость, но и такое понимание, что Ростику захотелось подойти и спросить его, что он на самом деле обо всем этом думает. Но не подошел, постеснялся.
      Тем временем в первые ряды пробился Рымолов. Он был грязен, как и большинство людей на этой площади. Но его непонятным образом даже грязь делала каким-то возвышенным и - как ни странно - спокойным. Он вытолкался вперед, поднялся на ступеньки и заговорил. Голос у него был не самый громкий, но он выделялся, как выделяется голос хорошего актера в любой самой шумной толпе.
      - Друзья!.. - Он поднял голову, и шум стал затихать. - Сограждане! -- Удовлетворившись полученным эффектом, профессор стал оглядывать толпу, так он делал, наверное, читая лекции. - Я предлагаю все-таки не казнить этих людей. Да, они замараны подлостью, но это подлость всей системы целиком. Если мы расстреляем их, сами станем, как они. Ведь они всегда были готовы стрелять в нас, не так ли?
      - Что делать-то? - прокричал уже знакомый мужской голос.
      На этот раз Ростик разглядел крикуна и почти не удивился, когда обнаружил, что это был тот самый языкастый каменщик, который у них в подвале замазывал трещины, пробитые крысами.
      - А делать ничего особенного не нужно, - уверенно сказал Рымолов. -Их следует отпустить. И запретить им на десять, скажем, лет занимать начальственные посты в городе. А руководство следует выбрать - как делает это любая демократия, кроме советской.
      - Вот тебя и выберем! - крикнула какая-то женщина. - А ты потом...
      Ростик не расслышал, что будет, если Рымолов зарвется и станет как все прежние вожди.
      - Ну, тогда переизберете меня, - предложил Рымолов на всю площадь. Он подумал, постучал ногой по холодному, заснеженному асфальту. - Обещаю, первое, что сделаю, повешу вот тут на площади вечевой колокол. И каждый, кто что- нибудь узнает про меня или кого-нибудь из начальников скверное, придет, позвонит и скажет, в чем его претензии. Справедливо?
      Толпа зашумела. Теперь в ней уже не было агрессии, хотя злость еще оставалась.
      - Наши предки всегда так жили, - вдруг сказал отец Петр. - И мы так будем жить. Нас немного осталось, пусть так и будет.
      Толпа вдруг стала расползаться, кто-то из задних рядов уже проталкивался наружу, чтобы отправиться домой.
      - Ну, все! - прокричал Рымолов. Потом он повернулся к Кошеварову, к начальникам и стал перечислять: - Кошева- ров, Ворожева, прошу вас заняться подсчетом наличных ресурсов сегодня, а завтра с утра доложить...
      Ростик не слушал. Это были распоряжения человека, который решил взять на себя властные полномочия. Что из этого получится, могло подсказать только завтра. Внезапно Рымолов окликнул и его:
      - Гринев! Ты пригласи-ка свою маму и сам завтра приходи...
      Кто-то прорвался к бывшим партийным бонзам, кому-то двинули в ухо, кажется Борщагову, но драчуна уже оттеснили, уже уговаривали не злиться.
      - Я буду, Андрей Арсеньевич! - ответил Ростик. Рымолов улыбнулся бледными губами и подошел к отцу
      Петру, стал что-то говорить. Бородач покачал головой, потом стал неторопливо отвечать. Делать тут было больше нечего. Власть, похоже, в самом деле перешла в новые руки.
      Ростик посмотрел, как самые предприимчивые из толпы продрались ко входу в райком и полезли внутрь, надеясь поживиться тем, что осталось в райкомовском убежище, как Квадратный подошел к голубопогонникам и стал резковато, но уже беззлобно спрашивать кто да что, как Борщагов в окружении трех или четырех самых верных холуев проталкивался через толпу...