Сегодня мыслью был премирован

как критик и поэт заядлый,

что невозможно симулировать

стихи, в которых нет изъяна.

Но тут же лихо пропил премию

(в России с этим делом быстро)

и срифмовал в мировоззрение

изъян, битком набитый смыслом.

Есть подозрение: в мытье полов

и проявляются различия полов.

Мыть в рукопашной, с ветошью – быть храброй…

А мне бы отсидеться где со шваброй.

Но только зазевался и проспал —

последует немедля встречный пал

тотального скандала ненаглядной,

и оправдаться – маловероятно.

В искусстве феерических атак

им равных нет…

«Да чистый пол и так!»

Наперевес с ведром, а без – не вправе,

в штрафбат, и по-пластунски – мыть!

«Исправим…»

Холодные фронты

накрыли столицу,

и некуда деться

от шапок и шарфов.

Лёд в лужах – экспромтом.

Мороз.

Прилунился

Амур не по-детски

и пилит на арфе.

Ему, бедолаге,

осталось не долго:

народу плевать на

любовь.

Хоть побрякать

(он всё-таки ангел,

и есть чувство долга)

нам всем о приватном.

Любовь с ноябрями.

Любовь в месте стыка

мороза и ночи —

неважная тема.

Но это не важно.

Не кровь, а мастика

течёт, да не очень,

не грея, по венам.

Bye, парень отважный!

Прощай, воин коек.

Зима не прощает…

Не понял, чьи ноги?!

Стан… дивная гибкость…

(Пацан меткий, стойкий,

не знает пощады.)

Ноябрь.

Но у многих —

не арфа, так скрипки.

День, удобный, как нарезанный батон,

начинался мокачино и форелью.

Чинно завтракал я в нём, слоном Барто

открывая мощно челюсть аппарелью.

Слякоть пятницы – любимая статья

для расхода слов в поэтовском бюджете.

А перерасход из плачущих татьян —

мелкая благотворительная жертва.

Прокатиться захотелось на метро,

где на выходе привычные районы

взгромоздятся на меня. Скамья не трон,

пропоров гвоздём штаны, не провороню

актуальное – ноябрьский декабрь,

нелирически растерянный без снега.

С человечьим взглядом пёс мне гавкнул: «абыр»,

очевидно, пёсий был Сенека.

Торопиться на работу не резон,

если есть возможность. Пузырьков уколы

сложно мне напоминают: «Не сезон

на газоне пить и ждать добра у Колы».

Гарнизон идей готовит к выходным

несколько своих полков традиционных.

Стратегически манёвром обходным

я лишу их, бестолковых, рациона,

позову диверсионные слова

о необходимости бы отоспаться.

День хорош. Не обошлось без колдовства

и … пожалуй, хватит мне трепаться?

В пятницу на Пятницкой

взгляду негде спрятаться.

Баров, рюмочных, трактиров

несть числа. И всё же мало.

Солнце-смайл ночь выжимала,

вечер от жары отстиран.

В пятницу на Пятницкой

свет реклам багрянится.

На верандах летних много

пьющей и жующей массы.

А народ попроще классом —

в скверах или вдоль дороги.

В пятницу на Пятницкой

все немного пьяницы.

Длинный хвост был у недели,

самый смак – его подрезать.

Даже видел где-то трезвых,

но немного, что поделать?..

В пятницу на Пятницкой

время странно катится.

Негде выпить?

Крибле-крабле,

и мы в ресторане «Грабли».

Трёхэтажный мир подносов.

Максимум пять сотен с носа

да пол литра из пакета —

вот и нет уже поэтов:

без стихов гуляй, богема,

форума аборигены!

Сдвинем столики однажды

утолить на Слово жажду.

Пусть все разные.

Но просто

«Грабли» – славный перекрёсток.

Штрудель с яблоком

и корицей – м-м-м-м!

Нет аналогов, —

покорился.

С жирной сёмгою

дружит завтрак,

знать, весёлое

нынче завтра!

Часть кофейная

шасть след в след им.

Сласть Офелии —

стать последней.

Обожательно

вкусно утро

с содержанием

Камасутры,

с продолжением

воскресения

в положении

воскресения

сил и прочего

вкуса к жизни.

Я пророчу: «Нет

аскетизму!»

Глупость начисто —

жить не вкусно.

Все иначества —

жуть прокрустова.

День-пирожное,

А иначе как?!

Длячегошными

мы назначены.

Чуть поленимся,

гедонисты,

став поленницей.

Путь тернистый

послезавтрашне

корчит рожи,

как взаправдашний.

Сдохнуть, может?

Басистый, огромный

гудок тепловозный

сожрал, разорвав,

даже плоть.

 Ругаюсь подробно

в сердцах: «Кто так водит?!»

Была б ты трезва —

потекло б.

Спасибо, товарищ,

за звук громогласный —

прижалась ко мне,

как вросла.

 Мокры шаровары,

ночь выдалась классной.

Сын вырос у… ней —

Ярослав.

Кондиционерная капель

лихо барабанит по отмосткам.

Над работой летом мне корпеть.

Невезуха – дама-вертихвостка.

Самооправданий тоже нет.

Самообещание на осень —

вместо шубы и сапог жене

пропить всё.

Потом работу бросить.

Как Ленин под кепкой,

как Ельцин на танке,

в саду (символ крепкий)

спал дворник с берданкой.

А я по-масонски

таинственно крался,

стараясь стать плоским.

Свет протуберанцев

малиновым флёром

газон мазал грустно,

и Опыт суфлёрил:

«Красть розы – искусство».

Алмазы Чукотки,

янтарь под Балтийском,

хоть Марс,

за щекотку

твою

с неба тисну.

Вдоль планширя кранцем,

щетиной брутальной —

чем хочешь, без разниц,

пусть неандертально

добытым бизоном,

я стану за койку.

Притворщик?

Резонно.

И мне тоже горько.

Да:

жизнь примитивна,

противна, нелепа;

цветы креативны

а женщины слепы.

А прав, кто настойчив.

Коленки мозолю

за розы.

Готт дойче!

Как больно – в зад солью…

Пусть мир – это проза,

как выстрел Смит-Вессон.

Твой взгляд…

тело…

поза… —

Париж стоил мессы!

Куда подевались одежды?

Волшебница пары ночей,

ты – самая лучшая между

Парижем и светом свечей.

Куда подевалась суббота?

Вопрос не пустяк, взволновал.

Ты – самая главная (то-то!)

среди выходных и вина.

Ты – самое сладкое между

десятками лет-близнецов.

Вот только скажи мне, невежде,

откуда на пальце кольцо?

Вскрыл, наконец, что-то общее:

мы одинаково разные —

рыжие, добрые, тощие,

сидоровы, цои, разины,

прочие…

Разность не лечится,

сколько её ты ни складывай.

Общее – есть куча мелочи

разной, и тем – одинаковой.

Не в полном объёме использовав опцию сна,

до дна израсходую порцию опций рассвета,

всё, что в нём ни есть, сублимирую.

Цель не ясна,

но важно не это,

а звук и цвета голосов разных мелких пичуг,

встречающих цвирканьем новую толику жизни,

движение женщины, сонно прильнувшей к плечу…

 Благословен трижды

любой, посетивший момент зарождения дня.

105

Зачем-то сегодня мне прерогатива досталась

стать старше пораньше обычного.

Блеском дразнят

крыш мокрых кристаллы.

Бока небоскрёбов (как Пантагрюэль у Рабле

огромных) сияют доспехами. Этим гигантам

жмёт тесное небо. Стада облаков-кораблей —

армада, Антанта.

И я – наблюдатель (ведь… а для кого этот мир?!).

Природа нас изобрела, чтобы покрасоваться.

Март…

Выйду тихонечко, скрипнув стихами-дверьми

из разума-карцера.

Прицепилась облачность зачем-то

крепко к шпилю городского Сити

и дождём оттуда рвёт и мечет,

а просилась: «Мне бы погостить бы».

Очевидно тоже гастрбайтер,

только «понаехала» не скажешь,

раз поналетела…

Сырость,

Байрон,

чьи стихи – удобный в мокреть гаджет.

Пропоров подбрюшие у тучи,

городу на лужи что ругаться?

Самого себя люблю я мучить

рифмами, хотя и не Гораций.

Но не будет выводов и тропов:

атрофированные таланты

не способны взвесить «контр» и «против»

совершенству,

и выводят мантры.

«Меню».

Два клика.

Новая игра.

Тонка между мирами вирта грань,

но не продвинусь к цели ни на гран, —

в реальности отсутствует дыра