– Не улыбайтесь так, милый друг, вы причиняете мне боль. Вы должны меня выслушать. После, если захотите, вы сможете и дальше иронически улыбаться, как сейчас.
      "Вы сможете и дальше иронически улыбаться, как сейчас" доставило Гиттару удовольствие. Ему нравилось слышать, когда про него говорили, что он интриган. Тем не менее, он не объяснял себе поведения Клотильды, или, скорее, полагал, что догадался, что та, как и в первый раз, заманивает его в ловушку.
      – Прошу вас, милый друг, выслушайте меня. Я знаю, что мое поведение могло показаться вам странным. Часто случается, что испытываешь потребность поддразнить тех, кто тебе наиболее дорог, что хотел бы даже их ранить, причинить боль, только для того, чтобы убедиться, что ты для них что-то значишь.
      В то время как Клотильда говорила, Гиттар думал о мсье Пенне.
      "Но они были заодно, – думал он, – это хорошо было видно. Вся сцена с признаниями была устроена так, чтобы я раскрыл свою игру. То, что она говорит сейчас – совершеннейшая неправда".
      – Вы меня слушаете? – спросила мадам Пенне.
      Этот вопрос отвлек Гиттара от его размышлений.
      – Я вам говорила, – продолжила Клотильда, – что только ребенок способен обижаться на подобные шутки. Как и вы, и лучше, чем вы, я знаю, что собой представляет мой муж, и я страдаю от этого.
      Последние слова, еще более, чем предыдущие, ввергли Гиттара в изумление. У него оставались смутные воспоминания о том, что произошло в тот день, но определенно знал, что тон не был таким, чтобы мадам Пенне могла разговаривать с ним подобным образом. Послушать ее, можно было подумать, что они были большими друзьями, тогда как с ним обращались как с соседом по гостинице.
      Это лишь усилило его подозрения. Инстинктивно, он посмотрел вокруг себя, чтобы проверить, не присутствовало ли при этой сцене слушателей. Словно бы угадав эту мысль, Клотильда сказала ему:
      – Мы одни. И поверьте мне, если вы того хотите, я этому рада. Вы плохо меня знаете, милый друг, если вы меня в чем бы то ни было подозреваете.
      Гиттару показалось, что последние слова, как и другие, были предназначены для того, чтобы скрыть какой-то подвох. Обжегшись, доверять вновь начинаешь не сразу. Между тем, слушая Клотильду, он не был больше самим собой. У него не было больше сколько-то ясных мыслей. Как у человека, которому сообщают важную новость, все, что составляло его обычную сущность, испарилось, чтобы уступить место страху и инерции.
      – Я только что вам сказала, Гиттар, что вы меня плохо знаете. Это правда. У вас создалось обо мне впечатление, как о женщине, способной любить своего мужа, быть его сообщницей. Это правда, но это из самолюбия. Женщине моего возраста всегда тяжело признаваться в том, что она несчастна, ибо, каким бы нежным, каким бы симпатичным ни казался ей собеседник, она опасается, как бы жалость не стала руководить им в том, что она жаждет всей своей душою.
      Эти слова были произнесены с таким отчаянием в голосе, что Гиттар поколебался. Однако, это не помешало ему спросить:
      – Но как же, в таком случае, вы могли поступить со мной подобным образом?
      – Я не знаю, – ответила мадам Пенне, в знак бессилия поднося руку ко лбу.
      Если Гиттар и сохранял самообладание, то только внешнее. В глубине его души звучал неистовый крик радости. Бригитта была навсегда позабыта. Перед лицом выпавшего ему счастья больше ничего не существовало. Даже уверенность в том, что он послужил игрушкой в руках этой женщины, ослабла в охватившем его оживлении. Он больше не желал думать об этом. Он ошибался. Наконец-то кто-то ответил на его потребность в нежности. В порыве, он положил свои руки на руки Клотильды. Она тут же убрала их:
      – Нет-нет, Гиттар… мы говорим…
      Поскольку она достигла того возраста, когда следует сперва обо всем договориться, прежде чем позволить малейшую ласку. Гиттар, который достиг того же возраста, понял это и, ничуть не задетый в своем порыве, продолжил:
      – Я ошибался, милый друг. Я вас не понимал. Вы были для меня загадкой. И этот вечер, по случайности, по одной случайности, позволил мне, наконец, вас понять.
      Поскольку эти слова он произнес взволнованным голосом, Клотильда неожиданно встала, затем, глядя на Гиттара, который встал в свой черед, сказала следующие простые слова: "Бог мой! Что же я делаю?"
      Гиттар вопросительно посмотрел на нее.
      – Я слишком взволнованна, – сказала она, чтобы объяснить этот крик.
      – Слишком взволнованны?
      – Да, но не будем больше говорить обо всем этом, давайте? Пойдем к нашим друзьям.
      – Мы встретим вашего мужа.
      – О! Какие пустяки.
      Мадам Пенне, сопровождаемая Гиттаром, сделала несколько шагов, затем, обернувшись, посмотрела на море, сплошь покрытое, казалось, серебреными чешуйками. Отдаленный рокот доносилось до двух наших героев. Это был рокот моря, природной стихии, и, между тем, он доносилось до них человеческим бормотанием.
      – Последний раз взгляну на море, – сказала мадам Пенне, – прежде чем погрузиться в "это".
      И она указала на огоньки, видневшиеся в листве деревьев, на фасад, сиявший белизной под лучами прожекторов, на это сосредоточение тепла, в котором, как горячечный больной, инстинктивно чувствуешь центр жизни.
      Гиттару захотел настроиться на волну этой безмятежности, что, как ему казалось, должно было подходить роли влюбленного, и это при том, что он абсолютно ничего не испытывал.
      – Там, – сказал он, – лицемерие. Что за контраст!
      Но Клотильда была уже вновь захвачена "этим".
      Два друга только влились в толпу приглашенных, как их позвал чей-то голос: это был голос мсье Пенне, который был с Бригиттой и мадам Бофорт. Гиттар скрыл смущение. Клотильда радостно закричала:
      – Вы видите, мне повезло больше, чем вам. Я все-таки нашла нашего друга.
      Она обернулась к Гиттару:
      – Мы вас повсюду ищем.
      Все, за исключением Гиттара, рассмеялись. Положение было щекотливым. Он чувствовал, что всем собравшимся вокруг него он по той или иной причине не нравился. Когда он встречал их поодиночке, еще куда ни шло. Но в сборе, он чувствовал, они могли сообщить друг другу каждый свою причину и, в итоге, сплавив их в одну, доставить ему неприятностей.
      Мадам Бофорт определенно держала на него зуб за то, что он покинул ее свиту. Мсье Пенне ревновал к нему свою жену. Бригитта, увещаемая всеми, не видела никакого особого смысла принимать сторону Гиттара, а Морэн, на мужскую прерогативу которого он посягнул, не мешал событиям развиваться, уверенный, что время лишь играло ему на руку. Между тем, несмотря на эту глухую злобу, ему выражали радушие. Никто словно бы не замечал ничего странного в его поведении. При этом между ними как будто бы существовало взаимное согласие. Они удостоверивались, спрашивали, чтобы находить подтверждение своим словам. Гиттара это несколько смутило, не то, чтобы ему было неприятно застать в сборе тех женщин, с каждой из которых ему довелось вести разговоры достаточно странные (поскольку ему на это было наплевать), но чувствовать недоброжелательность этой компании.
      С другой стороны, он испытывал глубокую радость. Разве мадам Пенне не выразила ему истинной нежности? С какой быстротой он влюбился в Бригитту, с такой же быстротой он ее позабыл. Достаточно было одного мгновения, проведенного рядом с Клотильдой, чтобы он снова был покорен и позабыл все остальное. Между тем, существовал момент, который неприятно беспокоил Гиттара. Отправилась ли мадам Пенне на его поиски по совету этой компании, или, почувствовав грусть, испытала потребность уединиться и, в этом случае, встретила его случайно? Он взглянул на нее с надеждой, что она обнадежит его взглядом. Но та уже больше не думала о нем. Он воспользовался моментом, когда общее внимание было привлечено невероятно красивой женщиной, медленно проходившей мимо них, совершенно безразличной к восхищению, которое она вызывала, чтобы приблизиться к Клотильде. Но стоило ему сделать шаг, как она отступила. Она избегала его. Она жалела о своей недавней слабости. Вместо того, чтобы увидеть в подобном поведении женский каприз, он был им ужасно раздосадован. С новой силой нехорошие чувства нахлынули на него. Не довольствуясь тем, что она насмеялась над ним в тот день, когда ее муж сделал ему свои признания, Клотильда, в этот вечер, пробудила в нем надежды с единственной целью, чтобы обмануть их впоследствии. В этот момент он увидел улыбку на губах мсье Пенне. Он искал объяснения для ее повода. Все, казалось, были заняты праздником. Ничто ее не объясняло. Гиттар не ответил на эту улыбку, которая была адресована ему. Он бросил взгляд на Клотильду. Та с живым интересом наблюдала за праздником. Время от времени, она наклонялась к мужу, чтобы сказать ему что-то на ухо. Она снова держала себя в руках. Никогда она еще не выглядела настолько владеющей собой: это ошеломило Гиттара. Он уже не знал, какой линии поведения ему придерживаться. В то время, как ему страстно хотелось допросить Клотильду, внутренний голос призывал его к благоразумию. Но непредвиденное вмешательство мсье Пенне привнесло в его ум некоторую ясность.
      – Это всегда неприятно, – сказал тот, – покидать ночную тишину ради ослепляющей и искусственной ясности общества.
      Гиттару показалось, что он угадал намек на свой разговор с Клотильдой
      "Однако невозможно, – подумал он, – чтобы он сказал это из ревности. Откуда ему знать, что произошло?"
      В выражении лица Пенне, действительно, было что-то, что показывало, что он не ревновал, а, скорее, иронизировал. Эта ирония как раз и вызывала подозрения Гиттара. С другой стороны, мадам Пенне примерно рассказывала о манерах мсье Пенне. На какую-то секунду Гиттару показалось, что существовали иные связи, кроме тех, что были открыты взору каждого, объединявшие мадам Бофорт с четой Пенне, что все знали об этом и что это, вместо того, чтобы создавать сложности, только придавало им большую интимность. У него возникло впечатление, что все видели и знали вещи, которых он не знал, что сама невинная мадам Тьербах, проведя в Ницце всего несколько дней, уже узнала о них раньше, чем он. Что же касалось Морэна, то он производил впечатление человека, который, если и не действовал, если и не участвовал в событиях, то принимал все происходящее, всячески этому попустительствуя и даже поощряя.
      – Мы провели чудесные четверть часа, не правда ли, мсье Гиттар, – сказала мадам Пенне, намекая на их встречу на террасе.
      – Не сомневаемся в этом, – с понимающей улыбкой ответил полковник.
      – Если бы я не встретила вас, то мне равным образом посчастливилось потеряться… – добавила мадам Бофор.
      – Не подтрунивайте, милые друзья, – сказала Клотильда, на манер молодой жены, пресекающей адресованные в ее адрес шутки.
      У Гиттара от смущения покраснели щеки. Он был в неприятной ситуации человека, сообщница которого разоблачает себя и который должен принять на себя ответственность. Он неуклюже защищался, не замечая того интереса, который проявляла к нему мадам Тьербах, настолько его мысли были заняты Клотильдой и всем тем, что касалось их отношений.
      У Бригитты Тьербах, несмотря на ее капризную внешность, было доброе сердце. Определенная чувствительность приводила ее к тому, что она всегда принимала сторону слабых, тех, кто страдает и над кем издеваются. Воспитанная в пансионе, обладавшая красотой, которая ожидала зрелости ее души, чтобы проявиться во всей своей полноте, она – и она тоже – пережила в своей юности страдание. Оно оставило в ней такое воспоминание, что теперь она помимо своей воли вставала на сторону более слабых. Между тем, в этот вечер, она не решилась сделать этого в открытую. В то самое время, когда ее сердце тайно тянулось к несчастным, жажда удовольствий, великая гордость, непомерная любовь к наслаждениям приводили ее к тому, что она никогда не выказывала подобных чувств. Она прятала их в глубине души, и делала это только для того, чтобы ничем не повредить своим аппетитам. Таким образом, на протяжении всего разговора она хранила молчание. Но, пользуюсь моментом, когда она оказалась наедине с Гиттаром, она улыбнулась ему с величайшей любезностью, с тем, чтобы он понял, насколько она была далека от всех этих дрязг. И сделала она эта с тем большей искренностью, что видела в Гиттаре средство удовлетворить обе свои страсти. Поскольку это было для нее верхом удачи, когда она ожидать от одного и того же человека удовлетворения потребности покровительствовать и быть обожаемой. Гиттар в ее представлении воплощал это существо. Разве не был он несчастен? На эту улыбку Гиттар тоже ответил улыбкой, однако, натянутой.
      Он чувствовал себя виноватым в том, что оставил эту молодую женщину ради мадам Пенне, решив, что у него было больше шансов с той стороны. Ему казалось, что, как и ее друзья, она обо всем знала, и, на этот раз, в ее улыбке он разглядел некую ловушку. Толпа непрестанно увеличивалась, окружая их. Над костюмами, вечерними туалетами, висел туман, светящийся и розовый.
      Гиттар чувствовал, что его охватила подозрительность. Эта женщина, не начинает ли она того, что сделала мадам Пенне? И он, добрый малый, не окажется ли он снова в дураках, чтобы потом стать всеобщим посмешищем? Нет. Одного раза достаточно. Но мадам Тьербах вела себя все более и более убедительно.
      – Дорогой мсье Гиттар, – сказала она, – я замечаю, что вы похожи на моего мужа. Вы не созданы для того, чтобы вращаться в свете. Это доставляет вам одни только неприятности.
      Хотя Гиттара и тронули эти слова, он не желал поддаваться. Один раз его поймали. Он не хотел второго раза. Разве мадам Пенне говорила ему не с той же искренностью? Весь мир ломает комедию. Он уже давно догадывался об этом, но никогда еще не понимал этого с такой ясностью. Казалось, в этот раз все объединились против него, и, подобно трезвому игроку, который, когда удача отворачивалась, более не упорствует, он не желал верить те в новые возможности, что ему открывались. И с холодом ответил он мадам Тьербах, даже сдерживая себя, чтобы не упрекнуть ее в том, что она вела себя, как и остальные, лицемерно. Но Бригитта, подобно большинству людей, когда они находятся в сознании того, что пытаются быть великодушными, ни секунды не предполагала, что это дурное настроение было обращено против нее. Она отнесла его на счет разочарований.
      – Но вы выглядите сердитым, мсье. Что с вами такое?
      – Ничего, со мной ничего… – холодно ответил Гиттар.
      Такой ответ обезоружил добрую мадам Тьербах. Она была слишком великодушна, чтобы на мгновение представить, что Гиттар воображал, будто она была неискренна. Она предположила, что как любая чувствительная натура, он не сразу открывал свою душу. И потому, не боясь быть неискренней, она продолжила:
      – Я бы очень хотела прогуляться по парку. Не хотите составить мне компанию, дорогой мсье Гиттар?
      На этот раз Гиттар уже больше не сомневался в том, что ему уготовлена ловушка. И действительно, разве не было чего-то странного в этом желании уединиться с ним? Ведь, незадолго до этого, то же самое произошло с мадам Пенне. Над ним смеялись до того, что даже не разнообразили уловок, что даже не доставляли себе труда их скрывать. Но, в подобных обстоятельствах, Гиттар повел себя так, как это свойственно всем людям, а именно – захотел оказаться еще хитрее. Ему было приятно превзойти своих противников на их собственной территории. Скрывая свой гнев под улыбкой, он ответил:
      – С наивеличайшим удовольствием, милый друг.
      Оба, в молчании, медленным шагом вышли на безлюдную аллею. Гиттар обдумывал свое предстоящее поведение. Он будет сама любезность, пока Бригитта будет держать себя в рамках допустимого, но, как только она попытается его совратить, он изобразит глубочайшее недоумение, он защитит себя, – и это будет его месть: ударить по самолюбию женщины в момент, когда та себя предложит.
      Тех нескольких слов, что мы сказали о Бригитте, недостаточны для ее характеристики, и для пояснения того, что произойдет дальше, в этом месте необходимо открыть скобки.
      Проведя безрадостное детство в городе Бавьере, ухаживая за сорванцами-братьями и немощной матерью, Бригитта Лобер влюбилась в доктора Тьербаха, который-то и ухаживал за ее семьей. Это был нежный и таинственный мужчина, который внушил уважение юной девочке своим умом и зрелостью. Он вскоре заметил эту любовь, но, будучи честным человеком, сделал вид, что не догадывается о ней, – такой большой представлялась ему разница в возрасте и таким ребячеством ему казалось даже подумать о подобном союзе. Но, как-то раз, он оказывается один на один с девочкой. Волнение той была так велико, что ему не оставалось ничего иного, как приступить к разговору на эту тему. С искренностью, он отговаривал ее любить его, показывал все неудобства подобного выбора, сказал ей, кроме всего прочего, что та будет еще молодой женщиной, когда он будет стариком. Но Бригитта, неспособная думать о будущем, даже не слышала этих слов, отдавшись звучанию его голоса. Огромной радостью было для нее видеть, как человек, пользовавшийся уважением всей ее семьи и почитаемый по всей Германии, говорит о вещах, которые касались только их двоих, – и одно это настолько ослепляло ее, что она даже не понимала смысла того, что говорилось. В конце концов, состоялась свадьба. Бригитта было самой счастливой из женщин. Но, перейдя из рук семьи в руки доктора, она словно бы перешла из-под опеки матери под опеку отца. Вместо того чтобы стать замужней женщиной, она осталась девочкой. Она продолжала одеваться так же, как раньше, сохраняла прежние привычки. И понемногу приближалось то, что предсказывал доктор Тьербах. У нее открылись глаза на жизнь. Она заметила, что женщины ходили в гости, командовали, имели мужей своего возраста и, вопреки ее воле, в ней начинало просыпаться желание того же. Но всякий раз, как подобные мысли приходили ей в голову, она прогоняла их, как что-то предосудительное. Она все еще слишком хорошо помнила о том, что сама настаивала на этом браке, и находила несправедливым заставить расплачиваться за это своего мужа, который предупреждал ее об этой опасности и уступил только ее обещанию быть счастливой с ним. Таким образом, она тщательно скрывала свое разочарование. Она даже себе в этом не признавалась, всеми силами принуждая себя довольствоваться тем, что сама для себя выбрала. Но эти усилия привели только к тому, что пошатнули ее здоровье. Понемногу, она становится все более и более слабой. Битва, которую она втайне вела с собой, за то, чтобы быть счастливой вопреки своему сердцу, истощила ее настолько, что ее муж заметил однажды, что она чахнет. Он отправил ее на два месяца в санаторий Форе Нуар, но ничего не изменилось. Тогда он подумал о том, чтобы отправить ее на Юг, поскольку, как ему казалось, развлечения – это то, что наилучшим образом должно было помочь его жене. По прибытии в Ниццу, Бригитта испытала страх еще больший, чем тот, что она постоянно чувствовала подле муже. Молодые люди, беспечная жизнь, цветы, красота природы – все опьяняло ее настолько, что она чувствовала, что у нее нет даже опыта защитить себя, что она была в руках первого же красавчика, который нежно заговорит с ней. А этого она не хотела ни за что на свете. Ей легче было пойти на смерть, чем явиться с грехом на душе пред тем, кого она, сказать прямо, заставила на себе жениться. Со всех сторон искушали ее. Даже друзья ее мужа, разве не упрощали они ей путь к греху? Не специально ли мадам Бофорт устроила знакомство с Морэном? Бригитта чувствовала, как слабела ее воля. И, цепляясь за Гиттара, она неосознанно пыталась привязать к себе защитника, мужчину, который бы защитил ее, не стремясь получить за это что бы то ни было взамен. Кроме того, она была привычна к пожилым мужчинам. Она умела интересоваться их болезнями, она умела давать медицинские советы, она умела все, что им было нужно, при этом не утомляя их, и сохранять в их обществе радостное настроение, несмотря на затруднения, которые они доставляют удовольствиям. Прося Гиттара прогуляться с ней, она думала обо всем этом. Этот тихий человек, не был ли он как раз тем компаньоном, какой ей был нужен, чтобы избежать всех искушений. Но как отстранен от нее был Гиттар! Она смотрела на него с настоящим интересом, с глубоким пониманием, нет, нет его характера, но его возраста, и неосознанно старалась ему понравиться, чтобы сделать из него своего рода опекуна, поверенного ее жизни.
      – Я столько слышала о том, как приятно прогуливаться по парку, что сама захотела это испытать.
      Не догадываясь об этом, она поставила вопрос об отсутствии Гиттара и Клотильды. Вместо того чтобы в этом признании увидеть подтверждение ее наивности, он нашел подтверждение ее макиавеллизма.
      – Конечно, – ответил он, – это довольно красивый парк.
      Страх того, что его очередной раз одурачат, парализовал его, мешал ему понять правду. Рядом с ним не было больше красивой женщиной, рядом с ним был враг. Она даже стала казаться ему уродливой. Между тем, в какие-то моменты он вспоминал, насколько восхищался ею. Он с нетерпением ждал этого вечера. До того, что написал Винни Альбермарль, умоляя ту приехать. Однако перед ним было лишь существо, которое он подозревал в злобных намерениях. Каким неуклюжим он был, когда на что-то надеялся, таким же упертым он становился, когда убеждался, что ему не остается ждать ничего хорошего. Теперь он испытывал даже чувство глубокого удовлетворения. Приедет друг, который привезет доказательства ошибки, им совершенной, что он предпочел верному счастью, которого только можно было желать, счастье весьма сомнительное. В этот момент он был уверен в том, что имел, и если бы его лишили и этого, он уже не был бы уверен ни в чем. Этот человек, в силу своей сидячей жизни, лишенной радости, движения, друзей, оценивал свое душевное состояние, как состояние человека, который любит. То, чего он желал прежде всего, была не столько сама любовь, сколько то, что отвлекло бы его от самого себя и созерцания своей ничтожной участи. Ибо, в отличие от большинства мужчин, ненависть к кому-либо, страх того, что его одурачат, не заводили его дальше того, чтобы с грустью смотреть на свою жизнь. Существование было довольным мрачным. Насколько были хороши минуты, которые он переживал на этом месте с мадам Пенне, настолько же хороши были те, что он переживал в настоящий момент. И те, и другие позволяли ему забыться. Это, по сути, было то, что он требовал от своих сношений с миром. По этой же причине, вместо того, чтобы повести себя достойно, так, как того могли потребовать его огорчения, он притворно потворствовал капризам этой красивой мадам Тьербах. Подходя к скамейке, где они беседовали с Клотильдой, он счел верхом смелости предложить Бригитте присесть на нее. Он испытывал глубочайшее наслаждение, изображая тупицу, в то время как им не был. Подогреваемый ненавистью, он испытывал огромную радость оттого, что позволял мадам Тьербах думать, что попал в устроенную ею ловушку. Он желал вызвать у нее совершенное впечатление своей искренности, чтобы тайно наслаждаться своей проницательностью. Вот к чему он пришел от своего недавнего гнева. Таким образом, он мстил мадам Пенне, и решил, что весь этот спектакль, который он разыгрывал в настоящий момент, не должен пройти незамеченным. Ибо то, что он являлся единственным свидетелем своего поведения, лишало это самое поведение всякого смысла. Он ждал фразы, слова, жеста, которые бы разом показали все, что он думал, которые бы показали, что, что бы о том не думали, он все это время не был дураком. Он жил ради этого мгновения. С тем большей силой готовился он к этой победе, что она завершила бы не только эту последнюю беседу, но и ей предшествующую. Но ему все казалось, что подходящий момент не наступал.
      Бригитта выразила определенное удовольствие от предложения Гиттара присесть на скамью, удовольствие, которое показалось нашему герою притворным.
      – Несомненно, это скамейка для влюбленных, вам так не кажется, мсье Гиттар?
      – Несомненно!
      – И мне кажется довольно забавным, что вам пришло в голову выбрать именно ее.
      – О, если вам это неприятно, мы можем пойти в другое место.
      Гиттар не смог удержаться, чтобы не произнести этих слов суровым тоном. Но он тут же взял себя в руки, боясь, что выдаст себя.
      – Я знаю еще одну, подольше от этой.
      – Я думаю, что этой достаточно, – сказала мадам Тьербах, не оттого что она чего-либо опасалась, но оттого что ей казалось бессмысленным идти еще дальше.
      В окружавшем их полумраке Гиттар попытался разглядеть Бригитту. Он увидел ее бледную, в свете луны, такую красивую, какой ее еще никогда не видел. Но эта красота была ему совершенно безразлична, и, глядя на нее, он думал: "Ах, вы хотели посмеяться надо мной. Мы сейчас поглядим, чья возьмет". И тогда в голове его пронеслась одна мысль. Если он воспользуется этим безмятежным моментом для того, чтобы заставить ее подумать, что он еще более глуп, чем она того ожидала, насколько страшной будет тогда его месть, когда, сделав ей смутное признание, коснувшись ее руки, он неожиданно встанет, чтобы уйти, улыбнувшись и сказав: "До следующего раза!" – или что-нибудь в этом роде. Это будет великолепно! Это будет гораздо сильнее, чем тупо ожидать подходящего момента, рискуя тем, что тот не представится, или хотя бы тем, что тебя не поймут.
      – Вы не находите восхитительным этот вечер, милая мадам? – сказал он с нежностью, намеренно употребляя те самые выражения, что он использовал с мадам Пенне, единственной целью чего было подтвердить, что он был тем, за кого его принимали. "О! Обо мне подумают, что я влюблен сразу во всех женщин! Хорошо! Я влюблен сразу во всех женщин".
      – Ну конечно, мсье Гиттар. – Это вечер, каких не бывает у нас в Германии, такой приятный… Хочется представить себя в лодке, и что ее уносит, все дальше, дальше, вперед, и не знаешь, где она остановится.
      Хотя этот романтизм застал Гиттара несколько врасплох, он тут же решил, что это спектакль, и, взмывая до ее уровня, он продолжил:
      – И хочется, чтобы с берега дул теплый бриз, принося с собой ночные ароматы, обдавая нас своей теплотой.
      Бригитта неожиданно подняла глаза. На секунду ей показалось, что в словах Гиттара скрывалась ирония. Но, глядя на его серьезное, проникнутое тем, что он только что сказал, лицо, она успокоилась. Между тем, пагубное впечатление было произведено Она не испытывала больше ни малейшей потребности предаваться чувствам, тогда как Гиттар счел ловким продолжить:
      – И так бы мы бороздили бесконечные моря, забывая обо всем, счастливые от одного только единения со все более трепетной природой.
      На этот раз Бригитте показалось, не то, чтобы Гиттар смеялся над ней, но что он был немного чокнутым. Лишь одна мысль была у нее голове: поскорей вернутся в отель. Но она была так застенчива, что никогда бы не осмелилась встать, оборвать слова мужчины, который, казалось, был так уверен в той ахинее, которую нес с проникновенным видом. Гиттар же не сознавал того, как смешено он выглядел, убежденный, что говорит то, что от него ждали и счастливый от мысли, что сейчас покажет себя в истинном свете.
      – Да, выслушайте меня, милая мадам. Я, может быть, выражаюсь не со всем тем жаром, каким бы желал, может быть, я не показываю вам все то чистое, что есть у меня в душе, но знайте, однако, что там у меня самая глубокая страсть. Бригитта, выслушайте меня…
      Мадам Тьербах резко отстранилась, чего не заметил ее собеседник. Он протянул свои руки с надеждой встретить руки своей соседки. Этого момента он ждал, чтобы резко изменить поведение, чтобы встать, чтобы сказать: "Возвращаемся" – и с достоинство откланяться. Итак, он протянул руки в сторону Бригитты, которая, в полумраке, не увидела этого, но когда она почувствовала его руки на своих, то от испуга вскрикнула, встала и, дрожа всем телом, сказала:
      – Нам следует вернуться, нас ждет мадам Бофорт и, должно быть, уже волнуется.
      Сбитый с толку, Гиттар стоял озадаченный. Он уже не знал более, что делать. Он понял, что в очередной раз станет посмешищем, если сейчас же не покажет того, что он задумал. И, пусть это было с опозданием, пусть теперь могли бы подумать, что это с досады или по каким-то еще другим причинам, он решил вести себя так, словно бы его не опередили. Он встал в свой черед и сказал:
      – Ну конечно, возвращаемся, я как раз собирался вас об этом попросить.
      По дороге он не произнес ни слова, но, дойдя до отеля, он с улыбкой поклонился мадам Тьербах и сказал:
      – До встречи, милая мадам. Извините, что я так резко с вами прощаюсь, но меня ждут друзья.
      

Глава 3