Уже прошло четыре года, как после одного приключения, сходного с тем, что мы только что рассказали ради той морали, которую из него можно извлечь, он узнал о смерти своего брата. И тогда он почувствовал, насколько сильно было одиночество, и он увидел в этой смерти словно бы предзнаменование одинокого конца. Потом, время сделало свое. Ход его жизни вернулся к нормальному. Все его горести затушевались, и он вновь обрел уверенность. Но вот, теперь, произошло нечто похожее, но в этот раз с большей силой, ибо речь шла о последних друзьях, да и он был старше. Его поражало то, что временами развитие событий происходило сходным образом. Он видел в этом знак обреченности. И с надеждой, во многом превосходящей ту радость, которую он испытал при этом, он ожидал известия от Винни.
Три дня спустя, когда он узнал на конверте почерк своей подруги, он испытал такое облегчение, что из страха узнать что-либо досадное, не вскрывал письма. Его мучило предчувствие. Письмо было легким, казалось, что конверт был пуст, тогда как, раньше, всякий раз, когда Винни ему писала, оно было тяжелым, словно брошюра. Но он ободрял себя тем, что в письме были только слова: "Я еду, ждите меня, ваша Винни".
Это было то, чего он изо всех сил желал, чтобы не быть одному, и в то же самое время боялся, настолько эта женщина утомляла его и казалась малоинтересной. В любви всегда есть что-то такое, что не предназначено для другого, некая задняя мысль, что ты похож на отрицательного героя романа, что ты хочешь видеть любимым то существо, которое автор изображает столь чувствительным. Это чувство, развившееся в Гиттаре, понемногу заслонило истинный образ Винни образом женщины, достойной его любви; в силу размышлений, он пришел к тому, что стал осуждать себя и, не помышляя о том, что любви нельзя приказать, он стал презирать себя за то, что не любил Винни, которая уже представлялась ему, словно читателю. Этот читатель не мог не презирать его, Гиттара, за то, что тот не отвечал на порыв столь чистой женщины. Наконец, он распечатал письмо. Вот что было в нем:
"Мой навеки дорогой друг, как ваше письмо облегчило мои страдания! Что за радость для меня, в этот мучительный момент, почувствовать издалека вашу привязанность, такую сильную и такую прекрасную! Если я не ответила вам раньше, то, как вы догадались, потому, что не могла этого сделать, поскольку в этот момент я больна и лежу вдалеке от света. Мадмуазель Эвжени, которую, я думаю, вы знаете, единственно, кто со мной рядом. Да, как помогло мне ваше письмо! Я без конца перечитываю его, чтобы обрести смелость переносить боль. Но почему я должна лежать, недвижна и немощна, в момент, когда вы зовете меня к себе? Что за мука для меня, почувствовать, наконец, счастье у рук своих, быть способной вплоть до сего дня, пока оно не представилось, бежать к нему и теперь глядеть на него, не имея возможности сделать к нему хотя бы шага? Я положу, вы увидите, свою жизнь на то, чтобы суметь приехать к вам и пережить те мгновения, что вы мне предлагаете. Все остальное не имеет больше значения, но судьба решила, чтобы все было иначе. Несчастный и милый друг, так значит, вы всегда будете тем, кто будет терзать мое существование! Вы терзали его, никак не отвечая на мою страсть, в то время, когда у меня были силы этого желать, и вы отвечаете мне в момент, когда болезнь приковала меня к постели. Вы еще более усугубляете мои страдания, показывая, насколько я устала, потому что все мои силы, те, что были со мной всю мою жизнь, покинули меня в момент, когда они мне потребовались. И я хочу, чтобы вы поняли, как я страдаю, в этот момент, оттого что нахожусь вдали от вас и не могу примчаться на ваш зов, как моя душа желала бы этого. Я плачу от бессилия, когда пишу эти строки. Неужели я всегда должна быть для вас предметом разочарования? Ведь я достаточно женщина, чтобы понять, что когда-то мое присутствие было вам в тягость и чтобы набраться терпения и жить в ожидании, в уверенности, что однажды вы обратитесь ко мне. И все же я досаждала вам, вопреки своей воле, вопреки своей любви – и из-за нее. И сегодня, тогда, когда в вашем письме, таком страстном, таком нежном, я почувствовала ваше глубокое желание меня вновь увидеть, я снова разочаровываю вас, не имея возможности на него ответить. Я больше не буду от вас скрывать того, что если я и не ответила вам раньше, то потому, что надеялась умереть. Я испытывала такое отвращение к самой себе, что даже моя любовь не поддерживала меня и у меня не было больше другого желания, как не жить больше. Но смерть не захотела меня забрать, и я здесь, одна, вдали от вас, с опозданием, оскорбив величие ваших чувств, отвечая вам. Что за ничтожное созданье представляю я рядом с вами! И я не осмеливаюсь просить вас об одной вещи, потому что это стало бы для меня такой великой радостью. Я чувствую себя эгоисткой, не думая ни о чем другом, кроме своего счастья. Я не осмеливаюсь вас просить о том, чтобы вы не ждали меня к себе, а сами приехали в Париж. Ах! Если бы вы захотели! Я живу этой надеждой. Мне стыдно говорить о тяжести моего недуга, чтобы это не оказало давления на ваше решение. Но если бы вы знали о том добре, о той радости, что мне принесете! Стоило мне высказать эту просьбу, как я уже чувствую себя возрожденной, каким-то чудом, с этого момента я могу выздоравливать, что за счастье! Я умоляю вас изо всех своих болезных сил, приезжайте. Если бы только ими взывала я к вам, то сомневаюсь, что вы бы приехали. Но если существуют силы любви, если они составляют мощь, я знаю, вы приедете, и я прощаюсь с вами, не сомневаясь в этом".
Когда Гиттар закончил читать это письмо, все в нем перевернулось. Мелочные чувства, которые он испытывал, исчезли, чтобы уступить место глубокому состраданию. Между тем, было нечто, что его смущало, чего он стыдился. Это то, что его письмо вызвало такую признательность, а также то, что не получая ответа, он не проявил никакого беспокойства и позволил, чтобы прошла неделя, так и не побеспокоившись, почему Винни не отвечала на его письмо. И что его беспокоило еще больше, так это то, что у нее нашлось благородство даже не упомянуть о его небрежение. Тем не менее, он был настолько разочарован, настолько недоволен собой, что не замедлил покаяться во всех грехах, но, по странному затмению, позабыл обо всем, что его привело к тому, чтобы возобновить контакты с Винни, дабы не видеть ничего, кроме настоящей ситуации. Ничего из прошлого больше не существовало. Мадам Пенне, мадам Бофорт, мадам Тьербах поглотило забвение и отношения, которые теперь его связывали с Винни, казалось ему, начинались с этой минуты, и ни на мгновение не подумал он о том, что они были следствием его любовных неприятностей. Ничего не осталось. Винни звала его, и он ответит ее зову. Какая важность в том, что предшествовавшее было некрасиво! Жизнь – это не цепочка связанных друг с другом событий, а последовательность событий независимых друг от друга. Он был новым, как был новым и весь мир, пред каждым из них. Ему даже не приходило в голову, что он сыграл лицемерную роль, настолько он чувствовал себя чистым, и благородным, и действительно готовым к тому, чтобы любить, спасти эту женщину. Поскольку жизнь была бы последовательностью событий, если засчитывались одни только наши поступки. Но существует бесконечное множество других поступков. Такое-то письмо в такой-то момент его переменило. Кто мог его в чем-нибудь упрекнуть? Он был невиновен, ибо как мог он предвидеть то, что произошло? "Мой бедный друг! – думал он. – А я-то, я спокойно дожидался письма от нее, я-то обвинял ее в том, что она меня позабыла!" Гиттар чувствовал, как он вырос. На мгновение он, однако, спросил себя, как бы он поступил, если бы все произошло так, как он хотел, если бы мадам Тьербах согласилась стать его любовницей. Он бы наверняка отвернулся от Винни. Но можно ли было его в этом упрекнуть, ведь этого не случилось? Если бы это случилось, то все было бы иначе. Он был бы другим. Но с таким, каким он был, могло произойти только то, что произошло. Он помчится к Винни, он будет ее любить, своей любовью он спасет ее. Он способен и не на такие порывы.
Тем же вечером он сел на поезд в Париж. Это был преобразившийся человек. В глубине души его, конечно, была мысль, что Винни не нравилась ему как женщина, но он избегал представлять ее физически, чтобы не думать ни о чем, кроме ее души и ее слов. Путь казался ему бесконечным. Он смог проспать только несколько минут. Он так переживал, что представлял все возможные неприятности, которые могли задержать его приезд. Когда же, случайно, ему вспоминался тот город, что он только что покинул, прежние друзья, у него возникало впечатление, что прошли годы. А затем, когда он думал о Винни, то, хотя он не видел ее четыре года, ему казалось, будто он отсутствовал одно мгновение, чтобы вновь оказаться с ней рядом. В силу внушения, он любил ее, ехал к ней, словно был влюблен. В глубине души у него, конечно, была мысль, что она некрасива, что она физически не нравилась ему, но перед лицом всего того, что он собирался сделать для нее, он решил никогда не позволять себе развивать эту мысль.
Едва прибыв в Париж, Гиттар приказал отвести себя к Винни. Но едва его проводили к его другу, как пелена спала. Она ровно лежала в своей кровати, без подушек, на которые бы могла опираться. Глаза ее, между тем, были открыты. На ней не было ни грамма румян, и была она пугающе бледна, что еще более подчеркивала ее худобу. У Гиттара возникло легкое ощущение того, что мысль о том, что он любит ее, была бредом, что он никогда не сможет ее полюбить, и что в ее чертах было что-то такое, что теперь напоминало ему, почему он не любил ее раньше. Она был некрасива для него. Он вспомнил, раньше, чем успел произнести хоть слово, что всегда считал ее такой и удивился, что мог ошибиться на этот счет. Нет, это было невозможно. Никогда он не сможет ее полюбить.
– Ах! Альбер, – сказала она, – как вы добры!
Чувствовалось, что эти слова должны были идти от самого сердца, криком ликования, но болезнь сделала так, что они были произнесены без видимого чувства, как если бы она спрашивала, как идут дела. Он даже не заметил этой детали, настолько он уже был разочарован, так отчетливо представлялась ему его ошибка.
– Но что с вами, Винни? – неожиданно сказал он.
– Вы… вы! – ответила она тем же, с виду безразличным, тоном.
Между тем, от болезни лицо ее похорошело, стало серьезным, каким не было обычно. Но перед этим неодушевленным существом Гиттар чувствовал себя неловким и потерянным. Он не знал, как к нему подступиться. Все счастливое, что нарисовало ему его воображение, отступало перед действительностью. К этой женщине, не сводившей с него влюбленных глаз, он проникся глубоким состраданием. Ему сало ясно, что в такой момент у него не было права ее не любить. И если молчало его сердце, он все же был должен вести себя так, как если бы он ее любил. Надо было заставить себя сделать это. Ради спасения этого больного, несчастного существа, которое видело в нем своего спасителя.
– Что за радость для меня, – сказал он, – снова встретиться с вами, моя дорогая Винни, снова увидеть вас, коснуться ваших волос.
Никогда он не говорил Винни подобных слов. Но казалось, ее это не удивило. Случаются мгновения, по приближении смерти, когда находишь совершенно естественным получать то, чего ты тщетно желал всю жизнь. Это происходит по той причине, что в мире этом нет ничего недостижимого, когда твое сознание готово его принять. До таких великих мгновений сознание отказывает себе в этом. Но стоит произойти чему-нибудь из ряда вон выходящему, как самые невероятные из наших желаний кажутся нам сущими пустяками. Гиттар угадывал такое состояние духа. Следственно, он, такой благоразумный, не так сдерживал себя в своих словах. Хотя он был далек, чтобы находиться в том же отрешение, в каком пребывала Винни, он, забывая о действительности, изображал его.
– Почему, дорогая Винни, вы в таком унынии? Вы увидите, что вы преодолеете вашу болезнь, что моя любовь будет еще сильнее и мы будем самыми счастливыми людьми на земле.
– Я желаю этого изо всех своих сил. Мне кажется, что с тех пор, как вы со мной, мне уже лучше. Ваша любовь спасет меня, Альбер! Ваша любовь так чиста, так красива, так велика. Я теперь не хочу умирать! Это было бы слишком жестоко, вознестись в тот самый момент, когда, наконец, я могла бы быть счастлива!
Это последние слова смутили Гиттара. Он вдруг понял, что своим поведением делает болезнь Винни еще ужасней. Теперь, как никогда, она держалась за жизнь, и нет ничего более мучительного, чем быть причиной страха смерти. Он чувствовал, что без него она придавала малую важность своему выздоровлению, тогда как теперь, какая жалость, если болезнь ухудшиться!
Эти утверждения на несколько мгновений приостановили выражение любви Гиттара. Подобно тому, как Винни не усомнилась в чувствах Гиттара, она не вывела никакого вывода и из этого нового поведения. Она была уверена в его любви и все свою энергию употребляла на то, чтобы вымолить свое выздоровление, дабы насладиться тем счастьем, которого она дожидалась долгие годы.
– Альбер, – прошептала она, – подойдите ко мне.
Гиттар подчинился.
– Правда, что я поправлюсь?
– Но конечно, это точно.
Он больше не мог сдерживать себя. Он осознал, что его долг, даже если это было жестоко, поддерживать эту веру.
– И мы вместе отправимся в Индию и будем счастливы вместе, счастливы… счастливы…
И он расплакался.
* * *
Две недели спустя после этой сцены, Гиттар, в сопровождении еще слабой, но выздоравливающей Винни, возвращался в свою виллу в Ницце. Стоял июнь. Никогда еще жизнь не казалась Гиттару такой прекрасной. Мгновения, пережитые в Париже, затушевались. Он не сохранил от них ничего, кроме новой привязанности к этой женщине, чья любовь покорила его. Он позволял любить себя, вместо того, чтобы желать любить самому, что делал до сих пор. Он находил в этом новом состоянии огромное счастье. Когда он размышлял, то прекрасно видел, что оно было бы много большим, если бы он тоже любил. Но поскольку это было невозможно, приходилось довольствоваться тем, что быть любимым. Это изменило его. Ему казалось, что для него открылся новый мир. Как в настоящей любви, все ему было мило. Он мечтал о том, чтобы поделиться своими радостями с той, что любила его, посвятить ее в свою интимную жизнь. Она была безупречна. Она даже не требовала, чтобы он ее обманывал. Она довольствовалась тем, что любила его и не искала при этом ни малейшей взаимности. Он сознавал, что его любили, что, в общественном смысле, то, чем он обладал, было огромно. Дни перестали быть праздными. Винни заботилась о том, чтобы его развлечь, словно по волшебству, звала его, как только ему хотелось выйти. Не было случая, чтобы она проявила неделикатность. Стоило ей заметить, что ему хочется побыть одному, как она исчезала. Стоило ей предположить, что он нуждается в компании, как она уже была здесь. Перед ним открывалась новая жизнь. И, понемногу, его привязанность к этой женщине, которую он не любил, росла. Если бы ее не было у него, то он оказался бы в ужасающей пустоте. Теперь он ощущал словно бы блаженство оттого, что больше никого не желал, что довольствовался тем, что у него было; и он даже сожалел о том, что так долго не хотел признать той истины, что счастья не достигают разом, но его следовало строить из того материала, которым располагаешь.
Мирно пролетали дни. Гиттар становился все более и более счастливым, а Винни хорошела с каждым днем. Она выражала ему еще больше нежности, чем раньше.
Однажды после обеда, когда Гиттар ходил в город за покупками, он встретил мадам Пенне и мадам Тьербах. Он объявил им о том, что собирается жениться. Затем одна мысль пронеслась у него в голове. Он пригласил их к чаю на следующий день. Глубокой радостью было для него показать себя этим двум женщинам бесстрастным, счастливым. Так они увидят, что представляет он из себя на самом деле, когда его любят, и заставит их жалеть о том, что они так плохо с ним обращались. Это будет его реванш.
Но вдруг ему стало стыдно таким вот образом использовать Винни в целях ей неизвестных. Ему показалось некрасивым оказаться перед этой женщиной, которая так его любила, в обществе других дам, которые из ревности будут ей выражать вежливую враждебность. Он не хотел подвергать такому Винни. И тогда он зашел на почту и написал к мадам Пенне следующие строки:
"Милый друг, по рассеянности, я пригласил вас на завтра, тогда как нас с мадам Альбермарль не будет несколько дней. По своему возвращению, я смогу позволить себе снова пригласить вас зайти".
Затем, выходя из почты, он почувствовал глубокое облегчение.
"Между нами все кончено", – подумал он, направляясь в сторону Английского бульвара, где у него была назначена встреча с Винни.
Глава 4
На следующий день после встречи, о которой мы вам только что рассказали, Альбер и Винни негромко беседовали, – жара стояла душащая – в гостиной Гиттара. Ставни были закрыты. Хотя было около пяти часов и солнце начинало садиться, в воздухе не было ни малейшего ветерка.
– Мы могли бы прямо сейчас пойти и немного прогуляться по городу, – предложил Гиттар.
– Как вы желаете, – улыбаясь, ответила Винни, которая больше всего боялась перечить желаниям человека, которого любила, и который из-за этого стал в малейшем ее слове видеть нежелание связываться.
– Я бы предпочел, – продолжил Гиттар, которого начинала раздражать эта снисходительность и который желал теперь услышать или обоснованный отказ, или радостное согласие, – чтобы это предложение вам нравилось.
– Оно мне нравится, если оно и вам нравится. Вы прекрасно знаете, мой милый друг, что мое единственное счастье – быть с вами. Что касается места, то мне нет большой разницы.
Гиттар приосанился. Ему бы нравилось говорить подобное любимой женщине, подчиняться всем ее капризам и находить в том гораздо большее удовольствие, чем от того, чтобы никогда и ни в чем не встречать отказа, но, не смотря на все это, он должен был согласиться с тем, что был счастлив. Вместе с тем, он был достаточно умен для того, чтобы понимать: если он сейчас не удовлетворится тем, что у него было, существовала большая вероятность того, что он навсегда останется неудовлетворенным. Разве не говорил он себя, что никогда не был так счастлив, как после выздоровления Винни.
– Ну, хорошо, я думаю, стоит остаться здесь, вдвоем. Нам так хорошо вдвоем, вдали от болтовни, фальшивых друзей и сплетен.
– Я тоже так думала, но не осмеливалась вам об этом сказать.
Это признание наполнило радостью нашего героя. Он похвалил себя за то, что не потащил Винни в город. Но, поскольку у него возникло чувство, что ничего не стоило случиться тому, что он, по неведению, мог заставить Винни сделать то, чего та не хотела, он сказал ей:
– Вы должны были тут же осмелиться. Подумайте-ка… если бы мы вышли, то я бы даже не узнал, что вам было скучно!
– Но мне не было бы скучно, поскольку вам это доставило бы какое-то удовольствие.
В разгар этого обмена любезностями слуга неожиданно объявил приход мадам Пенне и Тьербах. Эта новость на какой-то миг оглушила Гиттара. "Мадам Пенне и Тьербах!" – машинально повторил он. Он мгновенно вспомнил о своей встрече накануне. "Но я хорошо помню, – думал он, – что я отменил приглашение. Так значит, они не получили письма…" Его смущал не только их визит, но и то, что положившись на письмо, которое он отправил, он ни слова не рассказал об этой встрече Винни. Уже месяц, как он задушевно жил с мадам Альбермарль, стараясь не скрывать от нее никаких происшествий, какими бы незначительными они ни были. Не испытывая к ней очень большой любви, он пожелал, по невероятной щедрости, дать ей иллюзию таковой. На что досадовал он еще больше, так это на то, что если бы он только подозревал об этом визите, тот вместо того, чтобы проводить часы в присутствии Винни, толком не зная, о чем с ней говорить, он мог бы на свой манер расписать этих двух женщин; он мог бы подготовить ее к встрече с ними, тогда как в результате этого недоразумения, он оказался в щекотливом положении не только по отношению к Винни, но и к мадам Пенне и Тьербах, которые, когда, наконец, получат письмо, что он им отправил, справедливо удивятся тому, что тот был у себя, тогда как отменил приглашение под предлогом своего отъезда.
– Кто эти дамы? – спросила Винни с улыбкой одновременно подтрунивающей и доверчивой.
– Отношения курортного городка. Они должны были узнать о нашей будущей свадьбе и, несомненно, пришли нас поздравить, – машинально сказал Гиттар.
Через несколько секунд мадам Пенне и Тьербах вошли в гостиную.
– Как поживаете, дорогой мсье? – тут же сказала Клотильда. – Если бы мы не пообещали прийти, то, уверяю вас, мы бы не шелохнулись из-за этой жары.
Альбер взглянул на Винни. Было совершенно ясно, что он виделся с этими женщинами и воздержался говорить об этом. Он постарался смягчить неприятный эффект, который, как он думал, эти слова произвели на Винни.
– Действительно, я не думал, что вы придете. Мы виделись с вами так коротко; это приглашение, я сделал его так быстро, что не ожидал вашего визита. Но все, в конце концов, хорошо, потому что вы пришли.
Эта последняя фраза была сказана, словно все и в самом деле было хорошо. Гиттар хотел таким образом показать Винни, что ему нечего скрывать, как не скрывал он и своей радости от этого визита. На самом деле, его беспокойство было совершенно напрасным. Покажи Винни то, происходило в голове у Гиттара, она бы ничего не поняла. Она настолько доверяла своему жениху, что не смогла бы даже заподозрить того, что произошло между ним и Клотильдой. Даже если бы он сам ей в этом признался, она бы говорила с ним, словно с невинным, который брал на себя чужое преступление.
В то время как Гиттар пытался оправдаться, мадам Пенне рассматривала Винни. На ее лице можно было прочесть любопытство. Что касается Бригитты, то та, то ли от робости, то ли по какой-то другой причине, казалась смущенной. Чувствовалось, что она пришла только из-за настойчивости Клотильды, которой, несомненно, не хотелось идти одной.
Представив дам друг другу, Альбер Гиттар вновь обрел уверенность. Хоть он, впоследствии, и изменил свой взгляд на вещи, разве, поначалу, не хотел он подобного рода столкновения? Разве не хотел он, чтобы эти женщины, что смеялись над ним, или, по крайней мере, себе это воображали, увидели, что у него были другие возможности? Разве не хотел он также показать то счастье, которое он может дать женщине, с той единственной целью, чтобы они пожалели о том, что пренебрегли им? И разве сейчас не исполнились эти желания? Не смотря на смущение, которое вызвала у него эта встреча, он радовался произошедшему недоразумению. Он ждал завистливых взглядов, проявления досады, злости. "В этот момент я сделаю вид, что ничего не заметил. Я буду говорить с прежним увлечением". Его счастье будет настолько велико, что с его высот он будет не замечать человеческой мелочности. Альбер Гиттар был из тех прямодушных мужчин, которые наслаждаются местью, даже если осуществляют ее над теми, кто слабее их. Между тем, на лицах двух гостий еще не читалось никакой досады. Казалось, что они были счастливы снова видеть настоящего друга. Винни была далека от того, чтобы заподозрить то, что произошло между Альбером и этими женщинами. Самое пристальное взгляд не смог бы обнаружить в них ни малейшего знака, который бы обнаружил тот род превосходства, которое все женщины испытывают по отношению к тем, кто занял их место. Можно было подумать, что наш герой даже и не помышлял о том, чтобы строить им куры. Они держали себя так, словно находились в компании доброго друга. Такое поведение, которое скорее должно было обрадовать Альбера Гиттара, разочаровало его. Его самолюбие было выше тех чувств, которые он испытывал к Винни. И в этот вечерний час он позабыл о своем счастье, о своем покое, чтобы не желать ничего более, как удовлетворить свой эгоизм.
– Я очень счастлив, – сказал он гостьям, – снова вас увидеть. Это такая радость, вновь встречать друзей такими, какими они были, прежде чем обстоятельства заставили потерять их из виду.
Винни, по-прежнему желая нравиться Гиттару, добавила:
– И для меня, для меня это тоже большое удовольствие. Я знаю, что друзья господина Гиттара не могут не быть очаровательны.
– Вы слишком любезны, – ответила Клотильда с некоторым смущением, которое, если и было притворным, не казалось от этого менее искренним.
Мадам Тьербах, которая не была такой актрисой, вместо ответа пробормотала лишь эти несколько слов:
– Неужели… Вы считаете… спасибо…
Альбер Гиттар испытывал неудовлетворение. Несмотря на все его усилия, он не обнаруживал в гостьях никаких признаков досады. Казалось, они совершенно не замечали того, что он особенным образом счастлив. Он чувствовал, что не вызывал никакой зависти, и это тем более его раздражало, потому что эта безразличность неожиданно делала всю встречу этих двух женщин и Винни совершенно бессмысленной. Ожидаемый триумф обернулся обменом комплиментов. И если что-то не оставляло его равнодушным, так это то, что Винни поладила с Клотильдой и Бригиттой. Произнеся еще несколько банальных фраз, он вдруг уступил потребности разоблачить себя.
– Да, – сказал он, тогда как никто не проявил ни малейшего любопытства, – я счастлив.
Он повернулся к Винни:
– И это благодаря вам, милый друг, жизнь для меня стоит того, чтобы ее прожить.
– Я прошу вас, – испустила мадам Альбермарль.
– Но конечно. И я с гордостью повторяю это перед своими друзьями. Нет ничего более смешного, чем жениться молодым. В этом случае от брака ожидаешь гораздо больше, чем он может дать. Питаешь себя иллюзиями, и вскоре приходит день, когда в семье наступает разлад. Я поздравляю себя с тем, что проявил терпение. Моему настоящему счастью не страшны никакие опасности. Доверие и мудрость служат ему опорой.
– Вы тысячу раз правы, милый друг, – сказала Клотильда. – Я восхищаюсь вами и если бы я не боялась бросить некоторую тень на своего мужа, я бы сказала, что думаю совершенно как вы. Нужно много пожить, многое пережить, чтобы научиться ценить отдельное существо. Когда молодые люди любят друг друга, они взаимно обманывают себя. Их взгляды устремлены в будущее. А когда будущее, то есть свет, возможности, стремление получить то, чем ты не обладаешь, примешивается к любви, то довольно редко случается, чтобы она от этого не ослабевала.
– А я совершенно не согласна с этим, – с резкостью сказала Бригитта. – Что составляет прелесть любви, когда она искренна и взаимна, это то, что она только крепче сплачивает влюбленных, чтобы ни происходило.
Слушая эти слова, Альбер Гиттар почувствовал себя, но лишь на короткое мгновение, полным радости. Ему показалось, что Бригитта, наконец, выдала себя. Она ревновала. К несчастью, по выражению лица этой женщины он понял, что сделал неправильный вывод. Ее лицо излучало такую пламенность, такую веру в любовь, что наш герой был вынужден признать, что здесь он был не причем.
– Я бы тоже согласилась с мадам, – продолжила Винни, поворачиваясь к Бригитте. – Идеальная любовь, это как та, которую испытывают двое молодых людей друг к другу… Но это любовь идеальная. На счастье, существуют и другие. К тому же, любовь – это то, что испытываешь ты сам, и что тебя самого делает счастливым.
Альбер Гиттар посмотрел на Винни со скучающим выражением. Эта встреча складывалась решительно не в его пользу. Он хотел показать, до какой степени он был счастлив, но, конечно же, из-за его неуклюжести, Клотильда и Бригитта уйдут, сожалея о его участи. Между тем, он был тем человеком, который извлекал преимущества изо всего. Эти слова Винни, которые выдавали все неоправданные ожидания женщины, не вызовут ли они, более, чем все его утверждения, удовлетворенной улыбки на лицах гостий? Не заставят ли их открыть свои чувства? Пока согласие казалось им совершенным, они, может быть, не решались. Но теперь, когда они ничем не рисковали, не начнут ли они праздновать победу? И этот триумф, не будет ли он доказательством их досады? Альбер Гиттар смотрел на них в ожидании, но это было напрасно. Казалось, что они пришли в гости к тому, кто был для них, более чем кто-либо другой на свете, безразличен. "В конце-то концов, – подумал Гиттар, которому это безразличие уже начинало казаться презрением, – невозможно, чтобы я их так мало беспокоил. За этим что-то скрывается. Ну конечно, я понимаю. Все очень просто. Я должен был раньше об этом догадаться. Они выдали себя, сами о том не подозревая. Они предпочтут умереть, чем показать свою досаду. Однако она должно быть велика, эта досада!" Успокоенный этим умозаключением, Гиттар воспрянул духом. Разве не проник он в их планы?
– Жара такая сильная, – сказал он, словно до этого они говорили о погоде, – что я провел свой день, перечитывая Мольера; когда я говорю Мольера, я имею в виду избранные сцены, понемногу изо всех его пьес. Поскольку, не знаю, так ли это с вами, но я не могу надолго сосредотачивать свое внимание на одном сюжете.
– Я – полная противоположность, – с жаром ответила Бригитта. – Я люблю читать от начала до конца и, если это возможно, не прерываясь.
Еще в течение часа беседа продолжалась в том же духе. После Мольера они говорили о Шекспире (начала Винни), о Батайе (Клотильда), о Лябише (снова Гиттар). Оставив театр, поговорили немного о романе. Наши герои, всегда готовые защищать комических авторов, хвалили Сервантеса. Потом заговорили о политике. Альбер Гиттар посмеялся над Советом Наций и выказал себя сторонником сильного, но справедливого правительства. Наконец, снова поговорили о погоде, на чем две гостьи распрощались.
Оказавшись, наконец, наедине с Винни, Альбер Гиттар больше не мог скрывать своего дурного настроения.
– Забавно, – сказал он, – насколько люди ревнивы к счастью другого.
– Но я не понимаю, что вы хотите сказать, – промолвила Винни, которая как раз приготовилась, чтобы сказать, как она рада была познакомиться с этими двумя очаровательными женщинами.
– Так вы, значит, не заметили, как они нам завидовали? Если бы они только могли уничтожить нас взглядом, они сделали это…
– Вы пугаете меня, Альбер.
– Их безразличие – одно притворство. Они злые…
– Вы просто невероятны…
С этими словами Винни в восхищении посмотрела на Гиттара.
