– Я уверен, отец, ты ошибся.
– Я не ошибся, пойдем-ка.
Но Венди уже вернулась.
– Никакой Африки нет, – доложила она, запыхавшись.
– Сейчас проверим, – ответил Джордж Хедли.
Они вместе пошли по коридору и отворили дверь в детскую.
Чудесный зеленый лес, чудесная река, пурпурная гора, ласкающее слух пение, а в листве – очаровательная таинственная Рима, на длинных распущенных волосах которой, словно ожившие цветы, трепетали многоцветные бабочки. Ни африканского вельда, ни львов. Только Рима, поющая так восхитительно, что невольно на глазах выступают слезы.
Джордж Хедли внимательно осмотрел новую картину.
– Ступайте спать, – велел он детям.
Они открыли рты.
– Вы слышали?
Они отправились в пневматический отсек и взлетели, словно сухие листья, вверх по шахте в свои спальни.
Джордж Хедли пересек звенящую птичьими голосами полянку и что-то подобрал в углу, поблизости от того места, где стояли львы. Потом медленно возвратился к жене.
– Что это у тебя в руке?
– Мой старый бумажник, – ответил он и протянул его ей.
От бумажника пахло жухлой травой и львами. На нем были капли слюны, и следы зубов, и с обеих сторон пятна крови.
Он затворил дверь детской и надежно ее запер.
В полночь Джордж все еще не спал, и он знал, что жена тоже не спит.
– Так ты думаешь, Венди ее переключила? – спросила она наконец в темноте.
– Конечно.
– Превратила вельд в лес и на место львов вызвала Риму?
– Да.
– Но зачем?
– Не знаю. Но пока я не выясню, комната будет заперта.
– Как туда попал твой бумажник?
– Не знаю, – ответил он, – ничего не знаю, только одно: я уже жалею, что мы купили детям эту комнату. И без того они нервные, а тут еще такая комната…
– Ее назначение в том и состоит, чтобы помочь им избавиться от своих неврозов.
– Ой, так ли это… – он посмотрел на потолок.
– Мы давали детям все, что они просили. А в награду что получаем – непослушание, секреты от родителей…
– Кто это сказал: "Дети – ковер, иногда на них надо наступать"… Мы ни разу не поднимали на них руку. Скажем честно – они стали несносны. Уходят и приходят, когда им вздумается, с нами обращаются так, словно мы – их отпрыски. Мы их портим, они нас.
– Они переменились с тех самых пор – помнишь, месяца два-три назад, – когда ты запретил им лететь на ракете в Нью-Йорк.
– Я им объяснил, что они еще малы для такого путешествия.
– Объяснил, а я вижу, как они с того дня стали хуже к нам относиться.
– Я вот что сделаю: завтра приглашу Девида Макклина и попрошу взглянуть на эту Африку.
– Но ведь Африки нет, теперь там сказочная страна и Рима.
– Сдается мне, к тому времени снова будет Африка.
Мгновением позже он услышал крики.
Один… другой… Двое кричали внизу. Затем – рычание львов.
– Венди и Питер не спят, – сказала ему жена.
Он слушал с колотящимся сердцем.
– Да, – отозвался он. – Они проникли в детскую комнату.
– Эти крики… они мне что-то напоминают.
– В самом деле?
– Да, мне страшно.
И как ни трудились кровати, они еще целый час не могли укачать супругов Хедли. В ночном воздухе пахло кошками.
– Отец, – сказал Питер.
– Да?
Питер разглядывал носки своих ботинок. Он давно избегал смотреть на отца, да и на мать тоже.
– Ты что же, навсегда запер детскую?
– Это зависит…
– От чего? – резко спросил Питер.
– От тебя и твоей сестры. Если вы не будете чересчур увлекаться этой Африкой, станете ее чередовать… скажем, со Швецией, или Данией, или Китаем.
– Я думал, мы можем играть во что хотим.
– Безусловно, в пределах разумного.
– А чем плоха Африка, отец?
– Так ты все-таки признаешь, что вызывал Африку!
– Я не хочу, чтобы запирали детскую, – холодно произнес Питер. – Никогда.
– Так позволь сообщить тебе, что мы вообще собираемся на месяц оставить этот дом. Попробуем жить по золотому принципу: "Каждый делает все сам".
– Ужасно! Значит, я должен сам шнуровать ботинки, без автоматического шнуровальщика? Сам чистить зубы, причесываться, мыться?
– Тебе не кажется, что это будет даже приятно для разнообразия?
– Это будет отвратительно. Мне было совсем не приятно, когда ты убрал автоматического художника.
– Мне хотелось, чтобы ты научился рисовать, сынок.
– Зачем? Достаточно смотреть, слушать и обонять! Других стоящих занятий нет.
– Хорошо, ступай, играй в Африке.
– Так вы решили скоро выключить наш дом?
– Мы об этом подумывали.
– Советую тебе подумать еще раз, отец.
– – Но-но, сынок, без угроз!
– Отлично. – И Питер отправился в детскую.
– Я не опоздал? – спросил Девид Макклин.
– Завтрак? – предложил Джордж Хедли.
– Спасибо, я уже. Ну, так в чем дело?
– Девид, ты разбираешься в психике?
– Как будто.
– Так вот, проверь, пожалуйста, нашу детскую. Год назад ты в нее заходил – тогда заметил что-нибудь особенное?
– Вроде нет. Обычные проявления агрессии, тут и там налет паранойи, присущей детям, которые считают, что родители их постоянно преследуют. Но ничего, абсолютно ничего серьезного.
Они вышли в коридор.
– Я запер детскую, – объяснил отец семейства, – а ночью дети все равно проникли в нее. Я не стал вмешиваться, чтобы ты мог посмотреть на их затеи.
Из детской доносились ужасные крики.
– Вот-вот, – сказал Джордж Хедли. – Интересно, что ты скажешь?
Они вошли без стука.
Крики смолкли, львы что-то пожирали.
– Ну-ка. дети, ступайте в сад, – распорядился Джордж Хедли – Нет-нет, не меняйте ничего, оставьте стены, как есть. Марш!
Оставшись вдвоем, мужчины внимательно посмотрели на львов, которые сгрудились поодаль, жадно уничтожая свою добычу.
– Хотел бы я знать, что это, – сказал Джордж Хедли. – Иногда мне кажется, что я вижу… Как думаешь, если принести сильный бинокль…
Девид Макклин сухо усмехнулся.
– Вряд ли…
Он повернулся, разглядывая одну за другой все четыре стены.
– Давно это продолжается?
– Чуть больше месяца.
– Да, ощущение неприятное.
– Мне нужны факты, а не чувства.
– Дружище Джордж, найди мне психиатра, который наблюдал бы хоть один факт. Он слышит то, что ему сообщают об ощущениях, то есть нечто весьма неопределенное. Итак, я повторяю: это производит гнетущее впечатление. Положись на мой инстинкт и мое предчувствие. Я всегда чувствую, когда назревает беда. Тут кроется что-то очень скверное. Советую вам совсем выключить эту проклятую комнату и минимум год ежедневно приводить ко мне ваших детей на процедуры.
– Неужели до этого дошло?
– Боюсь, да. Первоначально эти детские были задуманы, в частности, для того, чтобы мы, врачи, без обследования могли по картинам на стенах изучать психологию ребенка и исправлять ее. Но в данном случае детская, вместо того чтобы избавлять от разрушительных наклонностей, поощряет их!
– Ты это и раньше чувствовал?
– Я чувствовал только, что вы больше других балуете своих детей. А теперь закрутили гайку. Что произошло?
– Я не пустил их в Нью-Йорк.
– Еще?
– Убрал из дома несколько автоматов, а месяц назад пригрозил запереть детскую, если они не будут делать уроков. И действительно запер на несколько дней, чтобы знали, что я не шучу.
– Ага!
– Тебе это что-нибудь говорит?
– Все. На место рождественского деда пришел бука. Дети предпочитают рождественского деда. Ребенок не может жить без привязанностей. Вы с женой позволили этой комнате, этому дому занять ваше место в их сердцах. Детская комната стала для них матерью и отцом, оказалась в их жизни куда важнее подлинных родителей. Теперь вы хотите ее запереть. Не удивительно, что здесь появилась ненависть. Вот – даже небо излучает ее. И солнце. Джордж, вам надо переменить образ жизни. Как и для многих других – слишком многих, – для вас главным стал комфорт. Да если завтра на кухне что-нибудь поломается, вы же с голоду помрете. Не сумеете сами яйца разбить! И все-таки советую выключить все. Начните новую жизнь. На это понадобится время. Ничего, за год мы из дурных детей сделаем хороших, вот увидишь.
– А не будет ли это слишком резким шоком для ребят – вдруг запереть навсегда детскую?
– Я не хочу, чтобы зашло еще дальше, понимаешь?
Львы кончили свой кровавый пир.
Львы стояли на опушке, глядя на обоих мужчин.
– Теперь я чувствую себя преследуемым, – произнес Макклин. – Уйдем. Никогда не любил эти проклятые комнаты. Они мне действуют на нервы.
– А львы – совсем как настоящие, верно? – сказал Джордж Хедли. – Ты не допускаешь возможности…
– Что?!
– …что они могут стать настоящими?
– По-моему, нет.
– Какой-нибудь порок в конструкции, переключение в схеме или еще что-нибудь?
– Нет.
Они пошли к двери.
– Мне кажется, комнате не захочется, чтобы ее выключали, – сказал Джордж Хедли.
– Никому не хочется умирать, даже комнате.
– Интересно: она ненавидит меня за мое решение?
– Здесь все пропитано паранойей, – ответил Девид Макклин. – До осязаемости. Эй! – Он нагнулся и поднял окровавленный шарф. – Твой?
– Нет. – Лицо Джорджа окаменело. – Это Лидии.
Они вместе пошли к распределительному щитку и повернули выключатель, убивающий детскую комнату.
Дети были в истерике. Они кричали, прыгали, швыряли вещи. Они вопили, рыдали, бранились, метались по комнатам.
– Вы не смеете так поступать с детской комнатой, не смеете!
– Угомонитесь, дети.
Они в слезах бросились на диван.
– Джордж, – сказала Лидия Хедли, – включи детскую на несколько минут. Нельзя так вдруг.
– Нет.
– Это слишком жестоко.
– Лидия, комната выключена и останется выключенной. И вообще, пора кончать с этим проклятым домом. Чем больше я смотрю на все это безобразие, тем мне противнее. И так мы чересчур долго созерцали свой механический электронный пуп. Видит бог, нам необходимо сменить обстановку!
И он стал ходить из комнаты в комнату, выключая говорящие часы, плиты, отопление, чистильщиков обуви, механические губки, мочалки, полотенца, массажистов и все прочие автоматы, которые попадались под руку.
Казалось, дом полон мертвецов. Будто они очутились на кладбище механизмов. Тишина. Смолкло жужжание скрытой энергии машин, готовых вступить в действие при первом же нажиме на кнопки.
– Не позволяй им это делать! – завопил Питер, подняв лицо к потолку, словно обращаясь к дому, к детской комнате – Не позволяй отцу убивать все. – Он повернулся к отцу. – До чего же я тебя ненавижу!
– Оскорблениями ты ничего не достигнешь.
– Хоть бы ты умер!
– Мы долго были мертвыми. Теперь начнем жить по-настоящему. Мы привыкли быть предметом забот всевозможных автоматов – отныне мы будем жить.
Венди по-прежнему плакала. Питер опять присоединился к ней.
– Ну, еще немножечко, на минуточку, только на минуточку! – кричали они.
– Джордж, – сказала ему жена, – это им не повредит.
– Ладно, ладно, пусть только замолчат. На одну минуту, учтите, потом выключу совсем.
– Папочка, папочка, папочка! – запели дети, улыбаясь сквозь слезы.
– А потом – каникулы. Через полчаса вернется Девид Макклин, он поможет нам собраться и проводит на аэродром. Я пошел одеваться. Включи детскую на одну минуту, Лидия, слышишь – не больше одной минуты.
Дети вместе с матерью, весело болтая, поспешили в детскую, а Джордж, взлетев наверх по воздушной шахте, стал одеваться. Через минуту появилась Лидия.
– Я буду рада, когда мы покинем этот дом, – вздохнула она.
– Ты оставила их в детской?
– Мне тоже надо одеться. О, эта ужасная Африка. И что они в ней видят?
– Ничего, через пять минут мы будем на пути в Айову. Господи, какая сила загнала нас в этот домр.. Что нас побудило купить этот кошмар!
– Гордыня, деньги, глупость.
– Пожалуй, лучше спуститься, пока ребята опять не увлеклись своим чертовым зверинцем.
В этот самый миг они услышали голоса обоих детей.
– Папа, мама, скорей, сюда, скорей!
Они спустились по шахте вниз и ринулись бегом по коридору. Детей нигде не было видно.
– Венди! Питер!
Они ворвались в детскую. В пустынном вельде – никого, ни души, если не считать львов, глядящих на и их.
– Питер! Венди!
Дверь захлопнулась.
Джордж и Лидия Хедли метнулись к выходу.
– Откройте дверь! – закричал Джордж Хедли, дергая ручку. – Зачем вы ее заперли? Питер! – Он заколотил в дверь кулаками. – Открой!
За дверью послышался голос Питера:
– Не позволяй им выключать детскую комнату и весь дом.
Мистер и миссис Джордж Хедли стучали в дверь.
– Что за глупые шутки, дети! Нам пора ехать. Сейчас придет мистер Макклин и…
И тут они услышали…
Львы с трех сторон в желтой траве вельда, шуршание сухих стеблей под их лапами, рокот в их глотках.
Львы.
Мистер Хедли посмотрел на жену, потом они вместе повернулись лицом к хищникам, которые медленно, припадая к земле, подбирались к ним.
Мистер и миссис Хедли закричали.
И вдруг они поняли, почему крики, которые они слышали раньше, казались им такими знакомыми.
– Вот и я, – сказал Девид Макклин, стоя на пороге детской комнаты. – О, привет!
Он удивленно воззрился на двоих детей, которые сидели на поляне, уписывая ленч. Позади них был водоем и желтый вельд; над головами – жаркое солнце. У него выступил пот на лбу.
– А где отец и мать?
Дети обернулись к нему с улыбкой.
– Они сейчас придут.
– Хорошо, уже пора ехать.
Мистер Макклин приметил вдали львов – они из-за чего-то дрались между собой, потом успокоились и легли с добычей в тени деревьев.
Заслонив глаза от солнца ладонью, он присмотрелся внимательнее.
Львы кончили есть и один за другим пошли на водопой.
Какая-то тень скользнула по разгоряченному лицу мистера Макклина. Много теней. С ослепительного неба спускались стервятники.
– Чашечку чаю? – прозвучал в тишине голос Венди.
Kaleidoscope 1949
The first concussion cut the rocket up the side with a giant can opener. The men were thrown into space like a dozen wriggling silverfish. They were scattered into a dark sea; and the ship, in a million pieces, went on, a meteor swarm seeking a lost sun.
"Barkley, Barkley, where are you?"
The sound of voices calling like lost children on a cold night
"Woode, Woode!"
"Captain!"
"Hollis, Hollis, this is Stone."
"Stone, this is Hollis. Where are you?"
"I don't know. How can I? Which way is up? I'm falling. Good God, I'm falling."
They fell. They fell as pebbles fall down wells. They were scattered as jackstones are scattered from a gigantic throw. And now instead of men there were only voices-all kinds of voices, disembodied and impassioned, in varying degrees of terror and resignation.
"We're going away from each other."
This was true. Hollis, swinging head over heels, knew this was true. He knew it with a vague acceptance. They were parting to go their separate ways, and nothing could bring them back. They were wearing their sealed-tight space suits with the glass tubes over their pale faces, but they hadn't had time to lock on their force units. With them they could be small lifeboats in space, saving themselves, saving others, collecting together, finding each other until they were an island of men with some plan. But without the force units snapped to their shoulders they were meteors, senseless, each going to a separate and irrevocable fate.
A period of perhaps ten minutes elapsed while the first terror died and a metallic calm took its place. Space began to weave its strange voices in and out, on a great dark loom, crossing, recrossing, making a final pattern.
"Stone to Hollis. How long can we talk by phone?"
"It depends on how fast you're going your way and I'm going mine."
"An hour, I make it."
"That should do it," said Hollis, abstracted and quiet.
"What happened?" said Hollis a minute later.
"The rocket blew up, that's all. Rockets do blow up."
"Which way are you going?"
"It looks like I'll hit the moon."
"It's Earth for me. Back to old Mother Earth at ten thousand miles per hour. I'll burn like a match." Hollis thought of it with a queer abstraction of mind. He seemed to be removed from his body, watching it fall down and down through space, as objective as he had been in regard to the first falling snowflakes of a winter season long gone.
The others were silent, thinking of the destiny that had brought them to this, falling, falling, and nothing they could do to change it. Even the captain was quiet, for there was no command or plan he knew that could put things back together again.
"Oh, it's a long way down. Oh, if s a long way down, a long, long, long way down," said a voice. "I don't want to die, I don't want to die, if s a long way down."
"Who's that?"
"I don't know."
"Stimson, I think. Stimson, is that you?"
"It's a long, long way and I don't like it. Oh, God, I don't like it."
"Stimson, this is Hollis. Stimson, you hear me?"
A pause while they fell separate from one another.
"Stimson?"
"Yes." He replied at last.
"Stimson, take it easy; we're all in the same fix."
"I don't want to be here. I want to be somewhere else."
"There's a chance we'll be found."
"I must be, I must be," said Stimson. "I don't believe this; I don't believe any of this is happening."
"It' s a bad dream," said someone.
"Shut up!" said Hollis.
"Come and make me," said the voice. It was Applegate. He laughed easily, with a similar objectivity. "Come and shut me up."
Hollis for the first time felt the impossibility of his position. A great anger filled him, for he wanted more than anything at this moment to be able to do something to Applegate. He had wanted for many years to do something and now it was too late. Applegate was only a telephonic voice.
Falling, falling, falling…
Now, as if they had discovered the horror, two of the men began to scream. In a nightmare Hollis saw one of them float by, very near, screaming and screaming.
"Stop it!" The man was almost at his fingertips, screaming insanely. He would never stop. He would go on screaming for a million miles, as long as he was in radio range, disturbing all of them, making it impossible for them to talk to one another.
Hollis reached out. It was best this way. He made the extra effort and touched the man. He grasped the man's ankle and pulled himself up along the body until he reached the head. The man screamed and clawed frantically, like a drowning swimmer. The screaming filled the universe.
One way or the other, thought Hollis. The moon or Earth or meteors will kill him, so why not now?
He smashed the man's glass mask with his iron fist. The screaming stopped. He pushed off from the body and let it spin away on its own course, falling.
Falling, falling down space Hollis and the rest of them went in the long, endless dropping and whirling of silence.
"Hollis, you still there?"
Hollis did not speak, but felt the rush of heat in his face.
"This is Applegate again."
"All right, Applegate."
"Let's talk. We haven't anything else to do."
The captain cut in. "That's enough of that. We've got to figure a way out of this."
"Captain, why don't you shut up?" said Applegate.
"What!"
"You heard me, Captain. Don't pull your rank on me, you're ten thousand miles away by now, and let's s not kid ourselves. As Stimson puts it, it's a long way down."
"See here, Applegate!"
"Can it. This is a mutiny of one. I haven't a damn thing to lose. Your ship was a bad ship and you were a bad captain and I hope you break when you hit the Moon."
"I'm ordering you to stop!"
"Go on, order me again." Applegate smiled across ten thousand miles. The captain was silent. Applegate continued, "Where were we, Hollis? Oh yes, I remember. I hate you too. But you know that. You've known it for a long time."
Hollis clenched his fists, helplessly.
"I want to tell you something," said Applegate. "Make you happy. I was the one who blackballed you with the Rocket Company five years ago."
A meteor flashed by. Hollis looked down and his left hand was gone. Blood spurted. Suddenly there was no air in his suit He had enough air in his lungs to move his right hand over and twist a knob at his left elbow, tightening the joint and sealing the leak. It had happened so quickly that he was not surprised. Nothing surprised him any more. The air in the suit came back to normal in an instant now that the leak was sealed. And the blood that had flowed so swiftly was pressured as he fastened the knob yet tighter, until it made a tourniquet.
All of this took place in a terrible silence on his part. And the other men chatted. That one man, Lespere, went on and on with his talk about his wife on Mars, his wife on Venus, his wife on Jupiter, his money, his wondrous times, his drunkenness, his gambling, his happiness. On and on, while they all fell. Lespere reminisced on the past, happy, while he fell to his death.
It was so very odd. Space, thousands of miles of space, and these voices vibrating in the center of it. No one visible at all, and only the radio waves quivering and trying to quicken other men into emotion.
"Are you angry, Hollis?"
"No." And he was not. The abstraction has returned and he was a thing of dull concrete, forever falling nowhere.
"You wanted to get to the top all your life, Hollis. You always wondered what happened. I put the black mark on you just before I was tossed out myself."
"That isn't important," said Hollis. And it was not. It was gone. When life is over it is like a flicker of bright film, an instant on the screen, all of its prejudices and passions condensed and illumined for an instant on space, and before you could cry out, "There was a happy day, there a bad one, there an evil face, there a good one," the film burned to a cinder, the screen went dark.
From this outer edge of his life, looking back, there was only one remorse, and that was only that he wished to go on living. Did all dying people feel this way, as if they had never lived? Did life seem that short, indeed, over and done before you took a breath? Did it seem this abrupt and impossible to everyone, or only to himself, here, now, with a few hours left to him for thought and deliberation?
One of the other men, Lespere, was talking. "Well, I had me a good time: I had a wife on Mars, Venus, and Jupiter. Each of them had money and treated me swell. I got drunk and once I gambled away twenty thousand dollars."
But you're here now, thought Hollis. I didn't have any of those things. When I was living I was jealous of you, Lespere; when I had another day ahead of me I envied you your women and your good times. Women frightened me and I went into space, always wanting them and jealous of you for having them, and money, and as much happiness as you could have in your own wild way. But now, falling here, with everything over, I'm not jealous of you any more, because if s over for you as it is for me, and right now if s like it never was. Hollis craned his face forward and shouted into the telephone. "If s all over, Lespere!"
Silence.
"If s just as if it never was, Lespere!"
"Who's that?" Lespere's faltering voice.
"This is Hollis."
He was being mean. He felt the meanness, the senseless meanness of dying. Applegate had hurt him; now he wanted to hurt another. Applegate and space had both wounded him.
"You're out here, Lespere. If s all over. It's just as if it had never happened, isn't it?"
"No."
"When anything's over, it's just like it never happened. Where's your life any better than mine, now? Now is what counts. Is it any better? Is it?"
"Yes, it's better!"
"How!"
"Because I got my thoughts, I remember!" cried Lespere, far away, indignant, holding his memories to his chest with both hands.
And he was right. With a feeling of cold water rushing through his head and body, Hollis knew he was right. There were differences between memories and dreams. He had only dreams of things he had wanted to do, while Lespere had memories of things done and accomplished. And this knowledge began to pull Hollis apart, with a slow, quivering precision.
"What good does it do you?" he cried to Lespere. "Now? When a thing's over it's not good any more. You're no better off than I."
"I'm resting easy," said Lespere. "I've had my turn. I'm not getting mean at the end, like you."
"Mean?" Hollis turned the word on his tongue. He had never been mean, as long as he could remember, in his life. He had never dared to be mean. He must have saved it all of these years for such a time as this. "Mean." He rolled the word into the back of his mind. He felt tears start into his eyes and roll down his face. Someone must have heard his gasping voice.
'Take it easy, Hollis."
It was, of course, ridiculous. Only a minute before he had been giving advice to others, to Stimson; he had felt a braveness which he had thought to be the genuine thing, and now he knew that it had been nothing but shock and the objectivity possible in shock. Now he was trying to pack a lifetime of suppressed emotion into an interval of minutes.
"I know how you feel, Hollis," said Lespere, now twenty thousand miles away, his voice fading. "I don't take it personally."
But aren't we equal? he wondered. Lespere and I? Here, now? If a thing's over, if s done, and what good is it? You die anyway. But he knew he was rationalizing, for it was like trying to tell the difference between a live man and a corpse. There was a spark in one, and not in the other – an aura, a mysterious element.
So it was with Lespere and himself; Lespere had lived a good full life, and it made him a different man now, and he, Hollis, had been as good as dead for many years. They came to death by separate paths and, in all likelihood, if there were lands of death, their kinds would be as different as night from day. The quality of death, like that of life, must be of an infinite variety, and if one has already died once, then what was there to look for in dying for good and all, as he was now?
It was a second later that he discovered his right foot was cut sheer away. It almost made him laugh. The air was gone from his suit again. He bent quickly, and there was blood, and the meteor had taken flesh and suit away to the ankle. Oh, death in space was most humorous. It cut you away, piece by piece, like a black and invisible butcher. He tightened the valve at the knee, his head whirling into pain, fighting to remain aware, and with the valve tightened, the blood retained, the air kept, he straightened op and went on falling, falling, for that was all there was left to do.
"Hollis?"
Hollis nodded sleepily, tired of waiting for death.
"This is Applegate again," said the voice.
"Yes."
'I've had time to think. I listened to you. This isn't good. It makes us bad. This is a bad way to die. It brings all the bile out. You listening, Hollis?"
"Yes."
"I lied. A minute ago. I lied. I didn't blackball you. I don't know why I said that. Guess I wanted to hurt you. You seemed the one to hurt. We've always fought Guess I'm getting old fast and repenting fast I guess listening to you be mean made me ashamed. Whatever the reason, I want you to know I was an idiot too. There's not an ounce of truth in what I said. To hell with you."
Hollis felt his heart begin to work again. It seemed as if it hadn't worked for five minutes, but now all of his limbs began to take color and warmth. The shock was over, and the successive shocks of anger and terror and loneliness were passing. He felt like a man emerging from a cold shower in the morning, ready for breakfast and a new day.
"Thanks, Applegate."
"Don't mention it. Up your nose, you bastard."
"Hey," said Stone.
"What?" Hollis called across space; for Stone, of all of them, was a good friend.
"I've got myself into a meteor swarm, some little asteroids."
"Meteors?"
"I think it's the Myrmidone cluster that goes out past Mars and in toward Earth once every five years. I'm right in the middle. If s like a big kaleidoscope. You get all kinds of colors and shapes and sizes. God, if s beautiful, all that metal."
Silence.
"I'm going with them," said Stone. "They're taking me off with them. I'll be damned." He laughed.
Hollis looked to see, but saw nothing. There were only the great diamonds and sapphires and emerald mists and velvet inks of space, with God's voice mingling among the crystal fires. There was a kind of wonder and imagination in the thought of Stone going off in the meteor swarm, out past Mars for years and coming in toward Earth every five years, passing in and out of the planet's ken for the next million centuries. Stone and the Myrmidone cluster eternal and unending, shifting and shaping like the kaleidoscope colors when you were a child and held the long tube to the sun and gave it a twirl.
"So long, Hollis." Stone's voice, very faint now. "So long."
"Good luck," shouted Hollis across thirty thousand miles.
"Don't be funny," said Stone, and was gone.
