III

Другим отрядом в Забеседье был разведывательно-диверсионный отряд Карханова, где проводником стал бывший попутчик Губаря — Шпакевич.

Правда, проводником Шпакевич оставался совсем недолго, только на первое время, пока отряд переходил через линию фронта. А потом стал обыкновенным бойцом, потому что маршрут по тылу вражеских войск по разным причинам не совпадал с прежним, тем, которым пришлось пробираться в августе месяце к линии фронта Шпакевичу и его двум товарищам. Понятно, что и задания в отряде Шпакевич выполнял обычные, такие же, как и все остальные партизаны, хотя они и прошли на стрельбищах под Москвой специальную подготовку, в которую входило изучение подрывной техники — своей и вражеской, тактики действия небольшими подразделениями, разведки и так далее; тут Шпакевичу пригодилось то, что он, будучи восовцем [4] работал некоторое время на пару с Холодиловым по взрывному делу.

Линию фронта московские партизаны переходили трижды. Верней, чтобы оказаться по эту сторону её, отряду пришлось сделать три попытки. Два раза они кончались неудачей, потому что немцы заняли территорию перед позициями 284-й дивизии уже не только вдоль фронта, по и далеко вглубь. Зато третий раз ничто не помешало партизанам — видно, гитлеровцы все-таки не догадывались, кто так настойчиво несколько ночей тревожил их на Десне. Перед тем как попасть в Забеседье, отряд Карханова уже имел на своём боевом счёту не только удачные диверсии на вражеских коммуникациях, но немало засад и кровавых столкновений. Тем временем в штабе бригады особого назначения, куда входил отряд Карханова и которая не только имела намерение, но и возможность начать массовую переброску за линию фронта других отрядов, ждали также известий следующего характера: как налажена у гитлеровцев охрана тыла, какие военные части выделены вермахтом для поддержания порядка и тишины на оккупированной территории и где они размещены; как, в каких условиях разворачивается сопротивление советских патриотов «новому порядку» в тылу наступающих немецких войск и какая поддержка необходима местным партизанам, подпольщикам, поднимающимся на борьбу против захватчиков.

Партизанские тропы, которыми двигался отряд Карханова, насчитывали много километров — сперва вдоль линии фронта, когда отряд держался от неё не более чем в двух ночных переходах, затем по Брянским и Клетнянским лесам, где уже приходилось спасаться от команд преследования, что направлялись армейскими и тыловыми немецкими частями вдогонку диверсантам. Этот путь оказался непростым не только из-за осложнений, возникающих в результате боевой, диверсионной и разведывательной деятельности, но и сам по себе, по причине немалой удалённости от базы, а она все время усугублялась от вынужденного маневрирования и новых задач, которые ставились перед отрядом.

В том, что московские партизаны оказались по левую сторону Беседи, заслуги Шпакевича, надо сразу сказать, тоже не было. Все решалось довольно просто — понадобилось место для постоянной базы, чтобы можно было одновременно и осуществлять операции, и поддерживать связь с теми районами, где у отряда уже возникла своя агентурная сеть, а в населённых пунктах были созданы группы сопротивления. Выбор пал на Забеседье. Здесь таилась возможность для партизан скрыться на нужное время в лесах и отсюда ложились им самые удобные дороги в районы их прежних действий — в ту же Клетню, Людиново, Жиздру, Дядьково…

Совсем неожиданно к этому отряду возле Веремеек пристал и Родион Чубарь.

Спасая осиротелого лосёнка от старого и немощного волка, который все-таки не потерял надежды добраться до своей жертвы, уже не имеющей сил для побега, Чубарь как раз и вышел тогда на московских партизан.

Помнится, двигался он от можжевельниковой поляны, сплошь изрытой кабанами, наугад, то есть, не разбирая дороги. Да и не знал он тут никакой дороги, чтобы идти целенаправленно. Но все-таки он схватил на руки лосёнка и понёс прочь от волка, ощущая, как распирает его изнутри какая-то злость, мстительное чувство, словно они с этим старым хищником бежали до сих пор наперегонки, хотя один хотел догнать свою жертву, чтобы утолить давний и беспросветный голод, а другой — наоборот, пытался спасти беднягу.

За поляной начались болотные заросли, потом снова стало суше под ногами, но совсем худо пришлось, когда на пути встал густой ельник, через который напрямик можно было только продираться. Ломясь чуть ли не с медвежьей силой по этой чащобе, Чубарь только однажды положил лосёнка на землю, — тот, казалось, едва дышал от страха и даже не вскочил на ноги, словно бы и вправду во всем доверился человеку.

Отправляясь в лес, Чубарь обещал Гапкиному сыну Михалке привести этого маленького лося в Мамоновку, даже хлеба для приманки взял. Но потом, когда блуждал по незнакомым мостам, ещё не отыскав лосёнка, планы свои изменил, во всяком случае совсем недавно он колебался — возвращаться ли в посёлок. Не было уверенности на этот счёт у него и теперь, когда руки уже обременяла живая ноша. Да и не могла она, видно, пока появиться, эта уверенность. Нужно было выйти на дорогу, остановиться, перевести дух, оглядеться по сторонам; тогда бы решение само пришло на ум; тогда бы в голове прояснилось, куда путь держать.

На самом же деле ничего такого не потребовалось — ни решаться на что-то, ни даже думать о чем-то. Внезапно на просеке, которая словно коридор открылась за густым ельником, дорогу Чубарю пересекли вооружённые люди. Их было много, и стояли они не прячась, группой. Сразу же бросились Чубарю в глаза двое, что оказались ближе к нему, шагах, может, в десяти, — один в летней красноармейской форме, с немецким автоматом на животе и с готовыми к стрельбе, хоть и расслабленными, руками на нем; другой в темно-синей, как будто бы в милицейской шинели с совсем выцветшими, кажется, зелёными петлицами на воротнике; к тому же, шинель эта была но по росту велика человеку, и трудно было догадаться, есть ли под ней ещё какая-нибудь одежда.

— Глянь-ка, полицай, а тоже без мяса жить не хочет, — с добродушной издёвкой сказал тот, что держал руки на немецком автомате. — А ну, хендэ хох, сволочь!

От неожиданности Чубарь тряхнул головой, будто в одурении, но внутренне не очень-то испугался и не заторопился объяснять незнакомым людям, кто он и почему болтается тут — неважно, врал бы он при этом или говорил правду, — как будто бы понял, что на признания у него ещё будет время. К тому же живая тяжесть на руках мешала сразу выполнить команду, тоже как бы давала возможность не спешить. Но и тянуть время, слишком медлить в его положении не приходилось. Не испытывать же чужое терпение.

Как Чубарь ни успокаивал себя, в ушах его не переставала звучать оскорбительная команда «хендэ хох», хотя запомнил он лучше всего последнее слово — сволочь.

«Сам ты сволочь!» — подумал Чубарь и искоса, но так, чтобы не вызвать ответной злобы, поглядел на человека с немецким автоматом.

— Ну, ну, — поторопил тот Чубаря.

Остальные тоже загомонили, но голосов их Чубарь почему-то не разбирал, то ли вправду далеко стоял, то ли ещё какая причина была на это. Не знал он и о том, что вызвало восклицания — возмущение его медлительностью, которая могла сойти за несообразительность, или что-нибудь иное, например, лосёнок на руках.

Хочешь не хочешь, а надо было класть лосёнка на землю, освобождать себе руки.

Чубарь оглянулся, увидел в нескольких шагах два берёзовых пня, которые торчали по сторонам зеленой купины, собрался было шагнуть туда. Но но успел. Другой человек, тот, что был одет в темно-синюю шинель, живо, даже ловко, обошёл Чубаря сзади, вцепился клещом в его винтовку сверху и сильно потянул её с Чубаревого плеча. Чубарь не стал упираться. Он только отвёл назад плечо, пропустил винтовочный ремень; этого довольно было, чтобы винтовка тут же оказалась в чужих руках.

Разоружение произошло быстро и неожиданно, человек обладал необычайной ловкостью, какая не всякому даётся, и неожиданно не только для Чубаря, по, судя по всему, и для тех, кто стоял на просеке. Вспыхнул смех.

«Кто они? — наконец трезво подумал Чубарь. — Окруженцы или, может… партизаны?»

Но как угадаешь?… Ни лиц знакомых, ни знаков различия. Даже одежда и оружие — и те с бору по сосенке.

На память Чубарю пришла встреча его в лесу за прифронтовой деревней с вооружённой группой, которая несла раненого полкового комиссара. Тех можно было узнать, как говорится, ещё за версту, кто да откуда. А эти? По всему было ясно, что действовать силой никто не собирался, просто этим людям не хватало такого случая, как теперешний, чтобы пошутить да посмеяться. Но и надеяться на их понимание очень-то не приходилось — теперь всякому закон был не писан на скорую расправу. Наконец смех стал помаленьку стихать. И опять к Чубарю подскочил все тот же низкорослый в темно-синей шине ли, который на некоторое время затерялся было с Чубаре вой винтовкой в толпе. Казалось, на него тут не было никакой управы и действовал он самостийно, в полной уверенности, что непременно получит поддержку у своих спутников. Не долго думая, человек этот перехватил винтовку прикладом вперёд и толкнул его в спину. — Пшел!

И, отойдя немного в сторону, снова вскинул винтовку на плечо, дулом кверху.

Боли Чубарь и тогда, и теперь от толчков не почувствовал, однако голову поторопился отклонить. При этом успел заметить, что другого оружия, кроме его винтовки, у человека в темно-синей шинели не было. Наверно, потому и поторопился тот завладеть ею.

«Вот же гнида!» — затаил злую мысль Чубарь и с этой мыслью, как слепой, шагнул негнущимися ногами раз и другой по кочковатой просеке, стараясь сообразить, куда идти дальше. К счастью, путаться в раздумьях долго не пришлось, ибо уже в следующий момент его перегнал кто-то и зачастил впереди.

Так они и шли по просеке — сперва партизан или красноармеец (Чубарь все ещё не знал — кто), потом Чубарь с лосёнком на руках, а потом все остальные, в том числе и тот, в темно-синей шинели.

Никто сзади но шумел и не торопился перегнать его, никто не толкал больше в спину. Но Чубарю все равно было тревожно: ведь не мог он не только защититься, но и предвидеть, что могло вообще угрожать ему сзади.

Лосёнка он по-прежнему не решался выпустить, потому что знал — люди, которые перехватили его тут, на просеке, и сперва обезоружили, а потом повели куда-то с собой, пока не догадываются, что за живность в руках у «полицая». Ему почему-то казалось, что как только он скажет им — мол, это не крестьянская животина, а дикая, так сразу же что-то случится. К тому же, выпусти он сейчас лосёнка — тот не устоял бы на земле, — сделался бы совсем беспомощным.

А голоса за спиной Чубаря постепенно совсем утихли, и люди шагали вслед за ним уже так, будто не хотели зря растрачивать себя на злобу.

Странно, но и теперь, когда Чубарь почувствовал это, он не решился вступить со своими конвойными в переговоры. Хотя, с другой стороны, чего уж тут странного, ведь по всему было видно, что вели его в условное место, значит, у них где-то есть лагерь, может, даже неподалёку, ну если не лагерь в обычном значении этого слова, то временная стоянка. Видно, там и решится окончательно его судьба. Таким образом, и вправду вроде бы выходило: торопиться с объяснениями, что никакой он не полицай, а совсем наоборот, что они напрасно сочли его за немецкого прихвостня, не то чтобы не стоило, но смысла не имело. И мало ли что снова могло завариться в связи с такой попыткой.

К своему удивлению, Чубарь все не обнаруживал в душе даже и малого страха. Не только такого, который заставляет человека разум терять, а такого, который прошибает холодным потом. Оказывается, нe зря понюхал он тогда, в августе, войны… Последние недели Чубарь прожил в Мамоновке у Гапки Азаровой обособленно, словно бы отгороженным от мира сего. И вот теперь эти два обстоятельства не исключали друг друга, а, наоборот, дополняли, делая Чубаря почти равнодушным к опасности и упрямым в повадке.

Просека тем временем все не кончалась, хотя Чубарь и не был уверен, что по ней доведётся идти до конца. Как и полагается осенью, в лесу пахло грибами — опятами, они или толпились в невысокой траве жёлто-белыми стайками, или льнули к берёзовым пням, а кое-где даже взбегали, будто шустрые озорники, на стволы деревьев, что стояли по обе стороны просеки. Когда на опята кто-то наступал, они трещали под ногой с какой-то нежной, но и ядрёной хрупкостью.

Сопровождающие, однако, неплохо знали дорогу, по крайней мере тот, что шёл впереди, ориентировался на просеке довольно уверенно, не иначе он бродил вокруг Веремеек не первый день, — это Чубарь отметил про себя сразу, потому что через несколько минут провожатый без всякой посторонней подсказки свернул с просеки направо, где среди елей пряталась наезженная лесная дорога с глубокими, грязными колеями. Чубарь зашагал за ним.

На лесной дороге все вытянулись в цепочку, но шли по-прежнему тихо, даже с трудом: видно, перед тем, как оказаться тут, они проделали немалый путь. Кое-кто из них даже задрёмывал на ходу, и все равно терпеливо, по солдатской, небось, привычке, топал по конской выбоине между колеями. Наконец Чубарь узнал дорогу, по которой они шли. Как раз по ней возвращался он когда-то в Мамоновку, заночевав в хатке-лупильне. Но в тот раз Чубарь бежал по ней почти в темноте, ещё до рассвета. И все-таки как пи торопился он тогда обойти лесом в предрассветной мгле Веремейки, а большой вывороченный пень успел заметить: с внутренней стороны, где с корневищ не осыпалась при падении чёрная земля, напоминал он чем-то кленовый лист. По пню теперь он и признал дорогу. И в этот раз выворотень сразу бросился в глаза — для него он стал уже заметной вехой. От него можно было уже прикинуть расстояние в одну и в другую сторону. Теперь Чубарь мог с полной уверенностью сказать: скоро за краем леса, который постепенно дичал и полнился завалью, неприметно переходя в болото, поросшее ольховником, откроется знакомый пригорок с хаткой-лупильней.

Используя то обстоятельство, что спутники его как бы забыли обо всем, в том числе и о пойманном «полицае», Чубарь повернул голову назад, потом украдкой огляделся по сторонам. Казалось, лучшего места и лучшего случая, чтобы убежать, нельзя и выбрать. В довершение к тому, что конвойные потеряли бдительность, над самой дорогой, почти закрывая нижними ветвями колеи, нависали густые заросли орешника, а дальше стеной высились деревья с толстыми комлями, за которыми, спасаясь короткими перебежками от выстрелов, можно было легко спрятаться.

Чубарь шевельнул затёкшими руками. Лосёнок почувствовал его беспокойство, вздрогнул, насторожённо вскинул голову. Но было поздно. Дорога уже выходила на увал, впереди обозначился большой просвет.

Слева на увале сразу бросались в глаза три военные палатки. За ними — ещё какое-то приспособление для жилья, вроде обычного лесного шалаша, сложенного из еловых лап. Там, возле этого шалаша, еле приметно дымился костёр и расположились несколько человек в такой же полувоенной одежде, как и у Чубаревых сопровождающих.

«Ну вот, — невесело сказал себе Чубарь, — тут уж не отмолчишься».

Сомнений не было — на пригорке разместилась какая-то военная часть.

Цепочка спутников Чубаря сразу же рассыпалась. И Чубарь даже не успел заметить, как пришедшие смешались с теми, кто стоял возле костра. И вскоре уже нельзя было разобрать, кто пришёл только что, а кто был здесь прежде. И того, что происходило возле костра, Чубарь тоже не видел. Зато не прошло и пяти минут, как повторилось недавнее, то, что было на просеке: Чубаря обступили полукругом и опять вспыхнул хохот. Как же, полицая поймали да ещё с краденым телёнком!

К Чубарю снова подскочил человек в темно-синей шинели, принялся скалиться да угрожать:

— Ага, полицейская морда! Вот сейчас тебе покажут, как телят воровать! — При этом в глазах его было что-то дикое и счастливое.

Полный неприязни, которая не оставляла его с того момента, как он получил от этого человека в спину прикладом, Чубарь сказал с пренебрежением:

— Это не то, что ты думаешь, это — лосёнок. Казалось, то обстоятельство, что на руках у «полицая» вместо одной животины оказалась другая, к тому же дикая, на мгновение сбило с толку всех. Хохотать да хвататься за бока перестали разом, однако уже в следующий момент из толпы послышался голос — одновременно и наивно-рассудительный, и подначивающий:

— Ну и что, ежели лосёнок?

Этого довольно было, чтобы недотёпа в темно-синей шинели снова заскакал перед Чубарем, словно приплясывая, заныл:

— Ага, ну и что?

Теперь, когда он все время крутился перед глазами у Чубаря, можно было разглядеть этого человека, верней человечка: шинель не виновата была в том, что висела на нем, она была пошита на обычный рост и на обычного мужчину. А этот попался совсем тщедушный. Но в конце концов, мало ли кто каким уродился? Один, как за Кричевом говорят, с коломенскую версту, другой — коротыш. Поразил Чубаря не рост. Бросилась в глаза ему нехорошая, восковая безжизненность не только морщинистого лица, а и всей крупной головы, похожей на голову веремейковского Микиты Драницы. Казалось, на этом человеке уже отмирала кожа.

— А то, что не отдам! — сказал упрямо Чубарь.

— Гляди ты, полицай, а туда же…— бросил кто-то из толпы. — Шлёпнуть его!

Это «шлёпнуть» горячо толкнуло Чубаря в грудь.

— Откуда вы взяли, что я полицай? — наконец закричал он чуть ли не во весь голос.

— А кто ж ты? — вроде не удивился, но тоже крикнул, как бы издалека, уже знакомый голос, который только что угрожал «шлёпнуть».

— Председатель здешнего колхоза.

— Ну, это мы ещё поглядим, какой ты председатель, — рассмеялся человек в темно-синей шинели. — Вот потрясут тебя сейчас наши хлопцы да прощупают как следует, сразу признаешься. И не один раз, а трижды признаешься. И не только полицаем назовёшься, а и…

— Не в чем мне признаваться. Ведите к начальству, ведите куда хотите!…

— Вишь, чего захотел!

— Ага, веди его сразу до начальства!…

— До бога высоко, а до начальства далеко.

Теперь со всех сторон сыпалось так много словечек, что Чубарь перестал различать на слух, кому они принадлежат. Казалось, каждый желал выказать своё отношение к происходящему, будто препятствуя, чтобы человек, которого привели сюда под охраной, оказался председателем колхоза.

«Странно, —подумал Чубарь, — что же, кроме полицаев им никого не доводилось тут встречать».

— И все-таки придётся вам показать меня начальству, раз сами не верите, — сказал он.

— Ну, это никогда не поздно сделать, — послышался вдруг на удивление спокойный ответ. — А телёнка своего и правда отдайте. Как раз к ужину поспеет.

Чубарь повернул голову. В грязной белой накидке стоял шагах в двух справа от него повар с ножом в голой, волосатой руке. Был он худым и усмешливым.

— Я уже объяснил, — поморщился Чубарь, — что это — лосёнок.

— Гм, — удивлённо пожал плечами повар, — а похоже па коровье дитя. — Подошёл, потрогал свободной рукой шкурку лосёнка, взял за ухо.