Ночью М. С. прочла доклад полковника о боях с гориллами. Человек он оказывается начисто неспособный удивляться чему-либо. Миррены так миррены, кэртэрцы так кэртэрцы, гориллы так гориллы. Противник должен быть уничтожен. И всё тут. И даже не важно, сколько у противника ног, рук или щупалец. Бить. И всё тут. Ну просто Суворов местного разлива. Из текста доклада невозможно даже понять, с каким именно противником столкнула судьба. Текст пестрит фразами вроде: 'огневая подготовка рядового хорошая' , 'заслуживает внимания тактика засад и умелое использование укрытий' , 'минная опасность недооценивается' , 'медицинская служба отсутствует' — то есть в переводе с казенного на грэдский, раненых они добивают, а может, и съедают.
      Чего-либо интересного о тактике горилл в докладе не содержалось. В аналогичной ситуации и люди действовали бы таким же образом. Свое мнение о вопросах, лежащих вне его компетенции, полковник выражать побоялся, только очень осторожно намекнул, что это какое-то спецподразделение кэртерцев с одной из завоеванных ранее планет. Или же, возможно, великолепно выдрессированные боевые животные, вроде противотанковых собак.
      В одном только М. С. уверена: чужаки 'обезьян' этих не высаживали. Не их это боевые собачки. Да и не животные это вовсе.
      Кэрт прилетел на следующее утро. И сразу заявился к М. С.
      — И за коим тебе понадобилось меня в зоопарк тащить? — приветствовал он её по-русски.
      Генерал был одним из немногих, кому она могла говорить всё, что думает, причём по любому вопросу. В это раз ему всё сказала её до невозможности мрачная физиономия.
      — Перепила вчера? — с любезной иронией осведомился он.
      М. С. промолчала. Кэрт помрачнел.
      — Что, настолько всё плохо?
      — Я не знаю — честно ответила она — Полюбуйся сам.
      — Пошли.
      Сидят. Как и вчера. И вроде в тех же позах. На морозе. Но сегодня на появление людей они отреагировали резко и сразу. Загомонили. Вскочили. Бросились. И отпрянули от колючки только когда воздух рванула гулкая пулемётная очередь.
      Кэрт застывает как вкопанный. И без того белое лицо побелело смертельно. Почему-то М. С. знает. Они о нём говорят. Генерал словно впал в ступор. Твари уже похоже ржали. М. С. хотелось уже окликнуть его. Но он очнулся сам.
      На негнущихся ногах подошёл к проволоке, непослушной рукой выдирая из кобуры пистолет. М. С. увидела, как дёрнулись охранники. Она вскинула руку. Ни с места!
      Твари стоят. Кэрт наконец выдрал из кобуры пистолет, что-то проорал им. Выстрел, второй, третий… двенадцатый. Бесполезное оружие улетает в снег. Твари стоят. Хотя один убит наповал, а двое тяжело ранены. Генерал сунул руки в карманы, и буквально сгорбился.
      ''Приплыли' — зло подумала М. С. — 'Вопрос только куда'
      Кэрта пришлось уводить. Недалеко стоит домик для охраны. Направились туда. Кэрт как колода рухнул на стул. С ним всё понятно. Привести его в чувство можно только одним. М. С. высунулась за дверь. Охрана выглядит несколько обалдело. От приказа они обалдели ещё больше.
      — Выпить! Быстро! Много!
      Приказы надо выполнять.
      Говорить Кэрт смог только после третьего стакана. Напуганным он всё-таки не выглядит. Удивлённым — да. И сильно. И он абсолютно не захмелел. М. С. не торопилась с расспросами. Сам всё расскажет. И он заговорил.
      — Их здесь не может быть — он отхлебнул из стакана. Он трезв, абсолютно, кристально трезв. — они здесь не живут.
      Трясущимися руками генерал налил себе по новой. От нервов руки трясутся, а не от выпивки.
      Он замолчал. А потом резко опрокинул в себя и этот стакан.
      — Ты видел — сказала она.
      — Я до сих пор не верю.
      — Во что?
      — Они почуяли в тебе примесь нашей крови.
      — Кто они?
      — Враги — это слово он сказал на родном языке.
      — Это не ответ.
      Снова набулькал стакан. Хватанул даже не поморщившись. А глаза как раскаленная сталь. Ненавистью пылают. Старой ненавистью. И непроходящей болью.
      — Так кто это Кэрт?
      Тот снова потянулся к стакану. М. С. отодвинула бутылку.
      — Хватит. Иначе вырубишься.
      В почти белых глазах только мука. Рвёт, рвёт он из себя каждое слово. Как осколки из раны.
      — Это беда нашего мира. Только нашего. Их не могло быть здесь. Мы знаем много миров. Но эти… — Он обхватил голову руками, и каждое последующее слово буквально клещами рвал из себя. — Мы не знаем, откуда они приходят. Только догадываемся. Как часто? Последний раз 50 лет назад. Армия… Они прошли по южному региону… После них. Ничего живого. Вообще. Видела бы ты, что они творили! Особо жестоко они убивали женщин и детей… Откуда они взялись? Я не знаю. Вторжения этих тварей бывали и раньше. Редко. Но каждое запоминалось надолго. Последнее…
      Мы их уничтожили. Всех. Мы не можем иначе. Это просто чума. Разумная в какой-то степени чума. От которой есть только одно лекарство — вбитый в эту пасть кол. Жечь, выжигать калёным железом. Беда и проклятье нашего мира…
      Мы, по крайней мере я, их 'язык' понимаю. Он родственен одному из наших древних диалектов. Это мы всегда знали.
      А пятьдесят лет назад мы исследовали то, что от них осталось. Генетический материал… Они близки нам, наиболее близки из разумных существ, живших на нашей планете.
      И у нас в крови ненависть друг к другу. Мы смотреть на них не можем. Мы зубами их рвать готовы. Это в крови… Даже ты это почуяла.
      — С чего ты взял?
      — Неужели ты не хотела убить их? Хотела, не ври, не поверю. И с чего ты решила, что они как-то связаны со мной? Хочешь скажу? Это четверть нашей крови в тебе говорила. Только так. Поняла! Не могло быть иначе. Ты спроси у солдат. Они их вовсе не ненавидят. Понять просто не могут, что это такое им попалось. Но не более. Ну нет у них к ним нашей звериной ненависти. Ну, горилла и горилла, даром что с автоматом.
      И теперь мы можем смело обращаться за помощью к колонистам. Против них — они помогут. Это точно. Мы далеко не ангелы, да и к вам мало кто испытывает тёплые чувства. Но никто. Никто у нас не пожелает, чтобы эти твари жрали ещё и ваших детей. Это тебе не Кэрт, это я — тут он назвал своё практически непроизносимое имя в двадцать слогов, позывной 14 тебе говорю.
      — А так ли захотят ваши помогать, если узнают, что этому дерьму мы скорее всего, сами проход в этот мир и открыли?
      — Ты уверена? — и спросил это Кэрт с совершенно ненормальной интонацией.
      — С тех пор, как я залезла в ЦЭБ, я вообще больше ни в чём уже не уверена.
      Кэрт снова приложился к бутылке. М. С. не препятствовала. Вылезла очередная проблема. Вопрос, какого масштаба? Судя по Кэрту, капитальнее некуда масштабчик. На какое-то там издание апокалипсиса тянет.
      Но ей никто не докладывал о людоедстве этих тварей. И вообще, по докладам выходило, что твари обороняли один участок леса, и вовсе не стремились его покинуть. Проблемой было, что как раз там и проходит дорога.
      — Слушай, а чего ты на них так взъелся? — спросила М. С., когда Кэрт, с её точки зрения размяк уже совершенно до неприличия. (Человек бы столько не выпил. Даже вроде Сордара)
      Язык у Кэрта развязался уже сверх меры. Но соображает он по-прежнему лихо.
      Взгляд полыхнул огнём. И он не говорит. Шипит.
      — Взъелся… Тебе этого не понять. Что бы там ни было в прошлом. Но это место-Дом. Понимаешь, просто наш Дом. Зелёный мир. Мы иначе относимся к земле. И давно уже убрали оттуда все заводы. Это просто место, где может отдохнуть любая измученная душа. Место, где хорошо любить, где хорошо растить детей… — Он впился взглядом в лицо М. С. — Которых у меня нет…
      "Кого же они у тебя ТАМ сожрали, друг дорогой? Кто же был настолько дорог, что для тебя очень надолго не стало «после»? Но этого он не откроет никогда. Хотя… Тогда, именно тогда он сломался. От всего остался только долг. А потом и его не стало… Сначала предали его. И не однажды. И только потом… И только потом появился тот, кого могу назвать единственным другом".
      — Их необходимо допросить.
      — Я с ними говорить не буду.
      — Это приказ.
      — Всё равно. Я их ненавижу. И только мёртвыми их видеть могу.
      — И что же мне делать?
      Если Кэрт сказал нет — то это всё. Не переубедишь, и уж тем более, не заставишь.
      — Ты ещё не всех военнопленных назад отправила. Привези одну тварь в столицу, да покажи им. Кто-нибудь да вызовется в переводчики. Их ненавидят все, но не все так сильно, как я.
      Построили военнопленных с корабля. Вызвали старших бараков, дали им по несколько фотографий в пакетах с приказом показать личному составу после построения. Через несколько минут у главных ворот они собрались все. Молча построились, но не по баракам, а по какому — ту, только им понятному порядку.
      К коменданту вышел не бывший командир корабля, а другой офицер более низкого ранга. Но явно старший по законам непонятного грэдам сообщества.
      — Нам нужны переводчики с крепкими нервами.
      — Сколько?
      — Десять, желательно пятнадцать
      Офицер кивнул, повернулся к своим и стал называть какие-то имена. Он выходит из строя, подходит к коменданту. Склоняет голову в церемониальном поклоне и идёт к грэдским офицерам. Четырнадцать человек.
      Он ещё раз окинул взглядом своих. Задумался и сказал.
      — Просили пятнадцать. Перед вами четырнадцать. Пятнадцатый я.
      И длинная фраза на родном языке.
      Оставшиеся как по команде склонили головы и разошлись.
      — Каковы результаты?
      — Хорошо сидишь? Упасть не боишься?
      — Не в цирке.
      Кэрт замолчал на секунду. Барабанит пальцами по столу, и всё куда-то в сторону смотреть старается.
      Усмешка сползает с губ М. С… Чем-то очень серьёзным попахивает.
      — Я жду.
      Он по-прежнему старательно пол разглядывает. Слова выплюнул скороговоркой со скоростью пулеметной очереди.
      — По результатам полной проверки у объекта обнаружены человеческие гены.
      И замолчал, словно скалу с плеч сбросил. Прямехонько на шею М. С… Тащи как хочешь.
      — Операция производилась в младенческом возрасте. Опять обман! Хотя как-то яснее становится, почему от неё так жаждали избавится. Ещё одно блестящее подтверждение нашей биологической совместимости. Я знал её отца. Только как ученого. Крупные работы по генетике, в основном направленные на увеличение продуктивности скота. Работал и с человеческим геном. Но так, я думал полу любительски- ведь многие недостатки внешности передаются по наследству. Пластическая хирургия- это хорошо, но устраняет следствие, а не причину… Как он раздобыл материал, хотел бы я знать? Хотя, рискну предположить, что прятали только от меня, и лиц моего круга, а остальные, не слишком любопытные, могли работать свободно. Очень выше средней квалификация нужна, что бы понять что два вида совместимы.
      — Самоотверженные у вас ученые. Прям как у нас! Кошечек не нашлось, на собственном ребенке эксперимент поставили! Или просто препаратик разрабатывали что бы меньше возится с мед. обслуживанием десанта! Но опять же, до чего замечательная кошечка для эксперимента!
      — Марина, от твоего остроумия…
      — Иногда повесится охота. Я знаю. Бредовую версию можно?
      — Валяй.
      — А что если некие… ну не знаю как их называть в очень давние времена сеяли семена разумной жизни, так сказать, создавая очень пластичные и легко адаптирующиеся к внешней среде виды. Отсюда и сходства в геноме. И к схожей среде схожие виды адаптировались близким образом?
      — Сеятели, странники и как их там? Ну есть и такая теория. Не слишком популярная, по причине нашего почти врожденного снобизма. Только нас-то волнуют куда более близкие теоретики.
      — Новаторы-практики, раз уж на то пошло.
      — Если серьезно, то даже усиленной проверкой ничего обнаружить невозможно. Любой бы карантинный пост её пропустил. Глаза бы квадратные сделали, но в историю о помешавшейся на межзвездной романтике девчонке поверили пожалуй.
      — А с чего это тебе взбрело человеческие гены поискать?
      — Вспомнил просто наше так сказать, генетическое знакомство.
      — Знаешь, когда я впервые задумался о возможности существования гибридов?
      — Когда потрошил мою обворожительную недопрожаренную тушку.
      — Нет. Несколько раньше. Когда впервые за казенный счет ехал в вашем БТРе, несколько часов была возможность рассматривать прилепленный к борту портрет кэртерской женщины. Такой, где она в костюме для верховой езды, и белый скакун рядом. А ушей женщины из-под кепи не видно, а в остальном- красавица, какую я мог встретить где-то очень далеко. Сначала подумал, что солдатики разжились трофеем, но присмотревшись понял, что технология печати иная. И подпись смог разобрать. Простенько и со вкусом: Автопортрет. Софи Саргон.
      — Твою мать! И здесь сестренка обошла!
      Он словно не слышал.
      — Запах. Я снова узнал его. Не слышал многие годы. Бензин. Запах бензина. Запах самых кровавых войн в истории. Кровь, грязь, и железо. Я просто смотрел. На образ. Не замечая, что оборван угол, и сам портрет потерт. И этот портрет. Немыслимое сочетание. Тогда и произошел надлом. Не выдержала броня. Или просто впервые за несколько дней появилась возможность анализировать. Масштаб лжи. Масштаб ярости. Вашей ярости. Грязное и кровавое время отчаянных людей. Я не забыл, ибо сам был таким. Давно. Очень давно.
      Кому, и зачем всё это понадобилось? Вы не вписались ни в одну схему… Мы столкнулись словно с самими собой. С теми, какими были столетия назад… Долго живя, мы так и не научились ценить жизни… По крайней мере, чужие.
      — А больше ничего не искал?
      — Чего именно?
      — Ну…Микробиология у вас высокоразвитая. Может, в неё ещё чего-нибудь вкатили. И бомбу ходячую наполненную бактериями нам подкинули.
      — Местечко, где она лежала убивает всю известную микроскопическую живность.
      — Известную. Подчёркиваю.
      — Слишком уж извращенно.
      — А почему бы и нет? Похоронить-то надо не всех, а кого-то конкретного. Длинноухого такого, к примеру.
      — Или зеленоглазую. Слушай, а что мы мучаемся? Давай её просто шлёпнем. Тем более, если версия о бактериологической бомбе верна, то мы уже столько всего нахватали.
      — Знаешь, все ваши, и наши бактерии крайне плохо переносят внутреннее промывание организма медицинским спиртом в больших количествах… Да и шлепнуть такую пожалуй рановато.
      — Отшлепать уже поздно.
      — Не учи меня генетике. Всем вашим, да и нашим специалистам до одного меня расти и расти!
      — Хм. А я и не знала, что от переохлаждения может мания величия начаться.
      Кэрт глянул ей в лицо. М. С. с трудом удержалась, что бы не поежится. Взгляд генерала вполне мог заморозить.
      — Родная. Генетика, это такая наука, у которой есть всеми признанный возведенный на пьедестал основатель. И эту самую статую ты видишь перед собой. Даже сейчас мои заслуги в данной области никто не смеет оспаривать.
      — Дрозофилы и военно-полевая хирургия. Странное сочетание.
      — Ничуть. Меня заинтересовали существа, имеющие большое сходство с нами. А где лучше всего изучать таких существ, как ни у них на родине.
      — А у вас там сейчас запарка! Все школьные учебники переписывать надо, да кому-нибудь иному создание новой науки приписывать.
      — Зачем ещё это? И проще средства найти можно: написать, что я от тяжелейшей психической травмы просто сошел с ума. И все.
      Тогда… Только теперь я стал понимать, как грамотно оттирали меня от привезенной экспедицией генетического материала. Попади он ко мне… Возможно, вся история пошла бы по-иному.
      При определенных обстоятельствах, решающим бывал как раз мой голос.
      — В общем, ей о некоторых аспектах своего происхождения знать вовсе не обязательно.
      — Полностью с тобой солидарен. Но можно я её препарирую?
      — Убью!
      — И кто из тебя железо в следующий раз выковыривать будет?
      — Иногда смотришь в небо, дневное, ночное — без разницы. Смотришь, и думаешь, как ребенок: а что там наверху? Загадка, тайна, другой мир… Что там, у звезд?
      — Оказавшись у звезды видишь просто другое небо и новые звезды. И так без конца. Найдешь у звезды всё что хочешь, кроме одного — своей детской мечты.
      Марина, как обычно проснулась рано. Но Рэтерн уже не было. Она всегда спала очень мало, зато Дина отсыпалась до полудня.
      Рэтерн налаживала кухонную аппаратуру. В корабле были большие трюмы с различными товарами, предназначенными для обустройства новых поселений. Всё это саргоновцы по мере возможности использовали теперь для собственных надобностей. В доме М. С. за счёт трофеев и под 'руководством' Рэтерн оборудовали кухню, ибо люди неплохо умели обращаться с оружием и боевой техникой чужаков, жизнь как говорится заставила их этому учиться, но учиться обращению с бытовыми приборами было и некогда и незачем. А трофеев оказалось довольно много. И поэтому Рэтерн почти каждый день вызывали в какую-нибудь часть для настройки аппаратуры. Спецом Рэтерн была не бог весть каким, но кое-что после её визитов какое-то время работало. А потом опять ломалось, чаще всего из-за нестабильного напряжения, к которому аппаратура чужаков совершенно не приучена.
      А М. С. после пары подобных визитов вызвала её к себе и поставила в известность, что ей присвоено звание военного техника 2-го ранга, и теперь довольствие она получает не по своей прежней норме, а по 1-й категории. И заодно, дала пистолет.
      А самой Рэтерн вся эта беготня доставляет определённое удовольствие — наконец-то слушают, что она говорит, наконец-то с её мнением считаются, и явно уже весьма и весьма уважают. И она никому не говорила, но впервые в жизни оказалась в месте, где её просто считают своей. А она сколько себя помнит страдала от одиночества. И постоянно ощущала себя никому не нужной, а тут она вдруг оказалась нужна очень многим.
      И вскоре едущая куда-либо на джипе или бронетранспортёре тоненькая фигурка девушки-чужака в полушубке и больших меховых наушниках стала такой же привычной частью жизни города, как размалёванные языками пламени аэросани или самоходка с расписанной рубкой. Рэтерн стала своей.
      За ночь почти все установки вновь перестали работать. Но Рэтерн меньше чем за полчаса почти все снова запустила.
      — У тебя здорово получается — сказала Марина входя.
      Рэтерн усмехнулась.
      — Там, у нас, меня, как бы это сказать? А! На орудийный бы выстрел не подпустили.
      На грэдском Рэтерн говорит почти как на родном, акцент у неё очень лёгкий и почти незаметный. Марина тоже неплохо владеет кэртерским. Но с Рэтерн на нём практически не разговаривает.
      — Впрочем — продолжила Рэтерн — как оказалось я с этими установками неплохо обращаюсь — она явно весьма довольна собой — А вот к чему меня готовили, здесь оказалось совершенно не нужным.
      — Ты не рассказывала об этом.
      — А и не о чем рассказывать. Персонал для наблюдения за резервациями. Персонал для обучения — Рэтерн ухмыльнулась — обучать аборигенов надо ровно настолько, что бы они различали наши дорожные указатели и не попадали под наши транспортные средства. В общем, полный бред, и я в него, по крайней мере, не верила. И оказалась права.
      Только сейчас Марина заметила ремни и кобру под мышкой Рэтерн.
      — Откуда у тебя пистолет?
      — Твоя мама приказала что бы я носила, вроде как для безопасности.
      Рэтерн осторожно вытащила пистолет из кобуры и двумя пальцами положила его на стол.
      — Ты хоть стрелять-то умеешь?
      — Не-а. Но с твоей мамой не поспоришь.
      — Что, верно, то верно — Марина взяла пистолет. Ей приходилось стрелять. И довольно много. Но это не то умение, которым бы хотелось хвастаться.
      Она прицелилась в потолок. Разумеется, дав Рэтерн пистолет, М. С. попросту забыла показать, как надо ставить оружие на предохранитель, и как им вообще пользоваться.
      — Осторожнее — испуганно произнесла Рэтерн, прячась под стол.
      — Да он не заряжен — сказала Марина.
      Грохнул выстрел. Одна из ламп на потолке с грохотом разбилась. Во все стороны брызнули осколки стекла.
      Марина роняет пистолет.
      Рэтерн осторожно выглядывает из-под стола.
      — Всё? — испуганно спросила она.
      — Всё. — с не меньшим испугом ответила Марина. Обе расхохотались.
      Вбежали трое охранников.
      — Что за стрельба — спросил старший.
      — Я баловалась — ответила Марина.
      — Не умеете обращаться с оружием, так лучше не беритесь — сказал охранник, поднял с полу пистолет, разрядил и положил на стол.
      — Так он мне внушает больше доверия — сказала Рэтерн, убирая оружие в кобуру. Обойма остаётся на столе. Марина торопливо прячет её в карман. Подальше от греха. То есть от Дины.
      — Похоже, ты 'любишь' оружие ещё больше чем я. — сказала Марина, когда охранники ушли.
      — Надо мной из-за этого всегда смеялись — ответила Рэтерн — кэртерец, не умеющий обращаться с оружием. Вот потеха! У нас многие считают, что человек либо оружие, либо мишень. И я никогда не могла постоять за себя, и до меня никому не было дела. И следовательно, я могла быть только мишенью. У вас же большинство людей тоже делятся на эти две категории. Но в отличии от вас у вас есть место и таким, как мы с тобой. Ваш мир, что бы про него не говорили, добрее нашего.
      — Моя мама, послушав тебя, уже помирала бы со смеху. Слыхала её шуточку про самого страшного зверя?
      — Нет.
      — Что находится в зоопарке в клетке с такой надписью?
      — Не знаю. Никогда не была в ваших зоопарках.
      — Зеркало. Нету зверя, страшнее человека. Она так думает.
      — А поступает именно как человек.
      Одна из установок издала какой-то звук.
      — Готово — сказала Рэтерн — сейчас будем есть.
      — Когда же ты успела её зарядить?
      Рэтерн усмехнулась.
      — Она сама заряжается, если исправна. Пойти, что ли Дину разбудить?
      — Не надо. Может, она хоть так научится ценить чужой труд.
      — Чужой труд. Чужой труд. Ха-ха. А что это такое — раздался откуда-то насмешливый детский голосок. — Большие вы и тупые. Ха-ха.
      — Динка! — в один голос вскрикнули Марина и Рэтерн.
      Рэтерн вскочила.
      — Держись Динка, если я тебя поймаю, все уши оборву.
      — Не поймаешь, не поймаешь. Ха-ха.
      — Когда же она проснуться успела? — сказала Марина
      — Когда вы по потолку палили. Мазилы! Ха-ха.
      Рэтерн тем временем крадучись плавными движениями обходит стол. И как это она умудряется ходить так, что шагов вовсе не слышно? А сейчас ещё и крадётся… Она к зверю в лесу таким шагом могла бы подойти.
      — Вот я маме скажу, как вы здорово стреляете. Она у вас обеих пистолеты поотбирает. А-а-а. Больно! — закричала вдруг Дина. Рэтерн за ухо вытаскивает её из какой-то щели.
      — Попалась!
      — Больно, отпусти! — взмолилась Дина.
      — И не подумаю!
      — Отпусти, дура длинноухая! — длинноухие — это было презрительное прозвище кэртэрцев. И оно использовалось только в газетных карикатурах. Сейчас данное слово — сознательное оскорбление.
      Рэтерн побледнела. И отпустила Дину. Та проворно хотела смыться. Но напоролась на не предвещавший ничего хорошего взгляд Марины. Её Дина не слушается, но немного всё-таки побаивается. Как ни крути, а на М. С. дочь всё-таки весьма похожа. И взгляд зелёных глаз мало кто может выдержать и не опустить глаза.
      — Сейчас же извинись перед ней — неожиданно властно говорит Марина.
      — Ни за что!
      Марина чуть повернулась на стуле так, чтобы мимо неё Дине было бы точно не выскочить и сказала.
      — Заруби себе на носу: Она такой же Чёрный Саргоновец, как ты, или я. Хорошенько это запомни. Она равна любому из нас. Точнее, даже не так. Она не равна. Она просто одна из нас. А среди нас нет национальности. Мы Чёрные по нашему делу, и никак иначе. И запомни чётко. ОНА — ТАКАЯ ЖЕ, КАК И МЫ. И ты не имеешь права её оскорблять. И никто такого права не имеет. Даже М. С… Поняла?
      — Да поняла. — сказала Дина с весьма надутой физиономией.
      — Тогда, что ты должна сделать?
      — Извиниться перед ней.
      — Правильно.
      Дина упёрла руки в бока
      — И не подумаю. Тоже мне большие и сильные, справились! Даст мне мама пистолет — получите у меня.
      Интересное у ребёнка представление о том, кто большой и сильный — наличие оружия.
      — Большие, говоришь — протянула Марина — сильные… — и резко выкрикнула — Пистолет! Быстро!
      Дина невольно попятилась. Да и Рэтерн стало не по себе. Очень уж знакомо прозвучали интонации. И полоснуло зелёное пламя.
      — Марина… — начала было Рэтерн.
      Но огнём сверкнул брошенный в её сторону взгляд. И повторен приказ.
      — Пистолет!
      Оружие у неё в руках. Дочь М. С. смотрит на Дину. Та бы пятилась и дальше, да некуда. Упёрлась в стену.
      — Оружие — с очень странной интонацией произносит маленькая М. С. — оружие… Хочешь его?
      Тишина.
      — Я не слышу ответа.
      — Да… — словно шелест листьев перед грозой
      — Оно будет твоим. Может даже сейчас. Смотри сюда!
      В считанные мгновения разбирает пистолет. Резкими и отточенными движениями профессионального солдата.
      — Подойди и собери его! И он твой! Навеки!
      — Я не…
      Марина ощерилась. Никто никогда не видел такого выражения её лица. И вряд ли бы захотелось видеть снова.
      — Не можешь… Слабачка! Смотри!
      И теми же резкими движениями оружие собрано вновь.
      — На той стене. Горошины над выключателем. Видишь. — говорит, а сама смотрит прямо в округлившиеся глаза ребёнка.
      — Да…
      Дочь М. С. резко разворачивается на кресле. Пять секунд — три выстрела. Не целясь. В каждой горошине сидит по пуле.
      Марина резко швыряет оружие на пол.
      — Запомни. Я сильная. Очень сильная. И многое повидала. Такое, чего тебе ввек видеть не пожелаю. Сила тебе дана для защиты слабых. И больше ни для чего. ЗАПОМНИ НАВСЕГДА.
      Марина зла, зла как миллион чертей. Всё бессмысленно. Ничего-то она Дине не доказала. Не страх был в кругленьких глазёнках. Восхищение. Безмолвное восхищение. И щенячий восторг. С абсолютно таким же выражением смотрит она на М. С… А показать-то Дине хотелось что-то иное. А результат прямо противоположный. На Марину попал отсвет того жуткого огня, который так притягивает Дину.
      — Ты знаешь, я очень боюсь за Дину. Мне страшно за неё. Она ведь совсем недавно чуть не погибла. А теперь она какая-то странная. Сейчас только и думает о том, когда ей позволят иметь патроны, и как она будет убивать врагов.
      Потом она принялась вновь расхаживать по коридору второго этажа. Она уже довольно давно стала учиться ходить без костылей. Это она скрывает от всех, и в первую очередь, от М. С… Людям решила показаться только после того, как сможет ходить нормально. Гордая она, очень гордая. А первые шаги без костылей не хотелось вспоминать. Марина часто падала, и только случайно не разбила лица. Страшно болели натруженные ноги, и она не раз просыпалась от жуткой боли. Хотелось плакать, и кажется она даже плакала. Без звука, уткнувшись лицом в подушку и до боли сжав зубы. Никто не должен видеть, как она страдает. Никто. И никогда. Ибо она Марина-Елизавета Саргон.
      Но с каждым днём она на один или два раза больше проходила коридор из конца в конец. По дому Марина теперь может передвигаться без костылей. И решила, что с сегодняшнего дня их вообще можно забросить куда подальше. Она доказала сама себе, и теперь собиралась доказать окружающим, что намного сильнее, чем кажется.
      Провели эксперимент в разгар войны. Защищаясь от вас, если угодно. Хотели лишить вас возможности проникнуть ещё куда-либо. Знали каковы будут результаты эксперимента. И чего он всех лишит в результате. Прямо польский менталитет: пусть Польше будет плохо, лишь бы России было ещё хуже. Не очень умно. Мы потеряли намного больше, чем приобрели.
      — Так вот это значит что такое. Замки. Замки на дверях. Блоки, если угодно. Значит, больше не будет людей из ниоткуда. Старой теории конец. Это не позволит осуществлять переходы в иные миры. И будет препятствовать проникновению оттуда. Каждый шар — замок. Замок от одной двери. А со мной — неувязочка. Я была уже там, и вернулась.
      — Похоже, Кэрт, покончено с проклятием твоего мира. Они больше ни придут никогда. И вы не сможете расквитаться с ними. Когда тут всё закрывалось, какая-то их группа проникла сюда. Возможно, и из других миров заскочил кто. Сейчас в районе ЦЭБа жесточайший биологический карантин. Страшны не ваши гориллы, страшны бактерии и вирусы. И пока не ясно, не поздно ли уже. Но никто уже больше не придёт. Никогда. И мы не сможем кого-либо отправить туда, или вытащить оттуда.
      — И ты первая поняла — ещё одна страница перевернута. Ещё одной заманчивой возможностью меньше. Каждый мир замкнут в себе. И столько оборвано нитей.
      — Раз кто-то миры замкнул, то рано или поздно кто-то другой их разомкнет вновь. Путь, пройденный одним разумом, рано или поздно повторит другой. И тогда…
      — Боюсь, что даже я этого не увижу.
      Ни о чём глобальном Сашка не думает. Не думала раньше, и не собиралась думать сейчас. Всё-таки она была человеком не такого склада, как большинство известных ей чёрных саргоновцев. Ей всегда хотелось тишины, уюта, покоя, нормальной семейной жизни. Но скрывала она это свое стремление. Скрывала ото всех. Иногда даже от самой себя. Всегда ей хотелось того, чего у неё никогда не было. Ни в том мире, ни в этом. Не было никогда. И теперь никогда уже не будет.
      В глубине души она завидует Софи и М. С. пусть у обеих была тяжёлая жизнь, пусть их страшно ломала судьба. Но каждой из них повезло и каждая встретила того единственного человека, который был предназначен именно ей. И пусть недолгим у них было счастье. Но всё-таки оно было. Было…
      И у М. С., и у Софи были дети. Они обе знали, что значит быть матерью.
      А вот у Сашки не было ничего. Ни счастья, ни любви, ни детей. Были только её ордена, тяжёлые ранения, плен и как финал всему — полная слепота. Больше ничего она не получила за тридцать лет своей жизни. И знала, что большего уже не будет.
      Дело идёт к финалу. Надо признать. Но жизнь всё-таки прошла так, что есть чем гордится. Крепко перекроили эти две странные сестры её судьбу. Защитили в трудную минуту. И выдрали из серого болота и серой рутины. Одно дело безучастно наблюдать конец цивилизации, смерть империи. Рассуждая при этом в стиле 'Мы люди маленькие, от нас ничего не зависит' . И совсем другое — понять наконец — если не я, то кто же? И задушить в зародыше многие стремления, и отказаться от много. Стать способной на жертву.