— Помогите!..
Тогда из-за камина выскочил ещё один человек и вцепился в Манчары сзади. Все они, втроём, упали, опрокинули массивную чурку, заменявшую стул, и завозились, катаясь по полу. В это время верзила закричал во всё горло:
— Эй, нохо, тащи верёвку и свяжи ему ноги!
В скором времени верзила заорал ещё более диким голосом:
— Собачий сын, ты же вяжешь мои ноги! Дурак, вяжи ноги Манчары!
Они связали Манчары двумя верёвками так, что тот не мог шевельнуться, и бросили его к двери. В камин наложили дров и разожгли яркий огонь.
Человек, первым напавший на Манчары, позвал к себе нохо:
— Что у тебя, глаза заволокло, что ли? Связывал мои ноги! Наверно, это ты нарочно, мошенник! Вот тебе за это! — и ударил его кулаком по голове.
Бедняга парень ударился затылком об острый край подножья камелька, потерял на время сознание, но очнулся и с трудом уполз за камелёк.
На большом круглом столе, стоявшем посреди юрты, зажгли яркую керосиновую лампу.
И вот в это время открылась дверь спальни, и оттуда важно выплыла хозяйка. Вид у неё был совсем незаспанный. Осторожно ступая ногами, обутыми в узорчатые замшевые торбаса с фигурными носками, она медленно, плавно подошла и села у стола. Затем мягким, певучим голосом, сладко лившимся из высокой груди, туго обтянутой шёлковым гарусным платьем, протяжно спросила ничего не подозревающим тоном:
— Что за шум произошёл в такую позднюю пору?
Как только открылась дверь спальни, пристальный взгляд Манчары устремился на женщину. Он следил за каждым её движением, за каждым его жестом. Да, действительно она была достойна той высокой славы, той громкой хвалы, которыми было окружено её имя. До чего же она была хороша — от носков до макушки головы, — словно самый искусный косторез любовно вытачивал её из мамонтовой кости и тщательно отделывал в течение целого года! Красивое, ярко-белое, словно заболонь летней берёзы, лицо её с румянцем во всю щёку казалось ещё светлее, милее от трепетно сияющих, лучистых её глаз. Чёрные брови, похожие на крылья парящей птицы, вздрагивают время от времени, будто хотят вот-вот улететь. Между тонких, чуть толще обушка охотничьего ножа, губ её сияют снежно-белые ровные зубы. Длинную свою косу, переливающуюся при трепетном свете камелька, она собрала тугим пучком на затылке. Но боже, как очаровательна, необычайно прекрасна она, когда сидит, гордо выпрямив свою белоснежную шею и небрежно закинув кверху свою хорошенькую головку! По рассказам людей, она должна быть уже пожилой женщиной, но время, видимо, бессильно над нею — оно не оставило никаких следов на этой красавице.
Манчары с удивлением и восторгом смотрел на Славную Марию, и чувство досады, что он напрасно пришёл сюда и так нелепо попался, возникшее у него поначалу, когда его вязали, стало исчезать. Он думал, что произошло какое-то недоразумение: неужели такая прекрасная женщина заставит изловить и послать на каторгу человека, пришедшего сюда без всяких злых намерений? Эти подлецы, поднявшие шумную возню от избытка сил, наверное, действовали самочинно, без ведома госпожи. Манчары почему-то убедил себя в этом. И даже решил, что она тотчас же распорядится развязать его, а этих хвастливых озорников накажет. Подумав так, он уже хотел заговорить, чтобы дать знать о себе, но в это время скороговоркой заговорил мужчина, первым напавший на него:
— Своё обещание и ваше поручение исполнили. Оказывается, правду говорили про этого вислоухого, что он ни за что не выпустит из своих рук то, во что вцепился. Видимо, и в самом деле из него со временем выйдет верзила с сильными руками и цепкими пальцами. Он оправдал то, что целое лето обжирался до отвалу в вашем доме. С этого дня вы можете сделать его своей наказующей рукой и лягающей ногой, — и указал на довольного от похвалы детину с открытым ртом и взлохмаченными волосами. Потом он повернулся к двери. — Беспокоивший всё долгое лето слухами, что собирается погостить у вас, Басылай Манчары прибыл, и вот он лежит перед вами. Смотрите, возгордясь и набравшись спеси, он встречает вас, госпожа, лёжа и валяясь на спине!
И, решив, что он высказался очень остроумно, самодовольно расхохотался.
— Вы оказались достойными мужчинами, — вполголоса сказала Славная Мария и с благодарностью кивнула им своей гордо вскинутой головой. Затем повернулась к входной двери и удивлённо заговорила: — А, это ты, милый Басылай Манчары, оказывается, пришёл? Прими привет! Мне передали твой устный наказ, и я давно приготовилась к встрече. — Края тонких губ госпожи слегка вздрогнули.
— Все твои приготовления я уже ощутил и телом и душой, — ответил ей Манчары, заблуждения которого уже рассеялись словно туман.
От возмущения он напряг свои мускулы, начал биться и кататься по полу, злобно стеная и скрежеща зубами. О, он всё ещё, дожив до такого возраста, обманывается в своих предположениях! И когда же это он перестанет надеяться на чьё-то честное, чистое сердце? Он ошибается и страдает от этого, разочаровывается, но всякий раз продолжает верить, и его всякий раз обманывают. В этот раз он тоже сам попался в ловушку. Эта «прекрасная», «благородная» госпожа в ожидании его прихода, оказывается, всё лето держала в доме двух силачей. Мы бы им показали, что такое сила, если бы, как предлагал мой друг крепыш Дуула, пришли сюда втроём. О, до чего же обидно и досадно!.. А кто же это там мелькает чёрной тенью и самодовольно хихикает от радости?
— Кому это удалось заставить меня споткнуться? Назови хоть имя своё и звание, окажи такую милость! — сурово сказал Манчары.
— Имя — Качикат Уйбаан. А печать — вот она! — И он со всего размаха ударил по уху связанного человека.
— Разбойник, ты давеча угрожал выпороть меня, превратить мою спину в спину бурундука! Ну как, получил свою порцию? — С этими словами князь Шишигин, успевший выбраться из-под одеяла и одеться, сутулясь и горбясь, начал тыкать в лицо Манчары носками торбасов: — Вот тебе! Вот! Так и надо!
— Госпожа Славная Мария, я хоть и крепко связан, но всё же считаюсь твоим гостем, являюсь твоим ночлежником. И потому уйми ты этих людей, — сказал Манчары. — Ну, Качикат Уйбаан, уж если мне суждено будет ещё раз вернуться, то тебе это припомню. Говорят, что мальчик трижды вешает свой колчан со стрелами и только после этого опоясывается. Пойми это! Мы встретимся на узкой дороге!
— Ты угрожаешь, да, варнак?..
Славная Мария не дала договорить своему зятю Качикат Уйбаану, махнула белой, как песец, рукой:
— И в самом деле, вы уж не очень… Девки, принесите из амбара и наварите полный котёл конских рёбер и требухи! Принесите из чулана крепкого вина и поставьте на стол! Мой гость — проезжий человек; наверное, жаждет поесть, проголодался в дороге. Так повеселимся же по случаю нашей встречи!
«Радуется ведь… Довольна, наверно, что изловила меня», — подумал Манчары.
— Госпожа Славная Мария, я пришёл сюда, чтобы взглянуть на вашу прославленную красоту, послушать ваше доброе слово, и вот попал в ловушку. Снова взошло ваше солнце, а моё солнце закатилось. Снова настало время увидеть тёмную тюрьму, оказаться в сырой, заплесневелой темнице. Госпожа Славная Мария, разрешите спеть одну песню перед тем, как расстаться с родной землёй, как уйти от своих сородичей.
— Эй, парни, вы что это заставляете моего дорогого гостя лежать у порога. Возьмите и перенесите его на почётную правую лавку и усадите на медвежью шкуру. Ослабьте ему путы! — распорядилась хозяйка дома, и голос её зазвенел звоном закалённого железа. Когда все её распоряжения были исполнены, протяжно заговорила сладеньким, медовым голоском: — Милый Басылай Манчары, всё сказанное тобой соответствует действительности. Ну-ка, раскрой свои уста, молчавшие со вчерашнего дня, разомкни свои губы, сомкнувшиеся ещё позавчера, и спой нам песню. Говорят же, что, когда погибает щука, остаются её зубы, когда умирает певец, остаются его песни. Пусть будущее поколение расскажет легенду о том, какую песню вам тут спели. Ну-ка, займите свои места! Быстро!
Манчары несколько раз глубоко вздохнул и, не спуская пристального взгляда с госпожи, горделиво вскинувшей свою головку, чистым, сильным голосом запел:
В ласковое тепло, в уют твоего гнезда
Без злобы вступил.
У очага твоего, в котором играют радуги,
Не жаждал битвы.
Я гостем
В твой дом
Вошёл.
Твоя нежность
Сравнится только с дыханием весны.
Твоя красота
Поспорит только с цветущей сарданой.
Твоя щедрость
Подобна лишь плодоносной осени,
И вот
Я гостем
В твой дом
Вошёл.
Твои
Мысли, сверкающие, как алмазы в песке,
Приветствуют царства.
Твои
Слова, драгоценные, как золотые слитки,
Повторяют в восьми улусах.
Твой
Голос — точно журчанье ручья.
Улыбка твоя —
Как луна в полнолунье,
И вот
Я гостем
В твой дом вошёл.
Я увидел — не ложь
Говорили мне люди,
Я увидел — прекрасна ты,
Точно белая пуночка,
Жаворонок, рождённый
Для высокого неба.
Я увидел — природа потрудилась немало,
Чтоб создать тебя, нежную, стройную.
Я увидел тебя,
И глаза мои чуть не ослепли,
И сердце моё чуть не разбилось,
И душа моя задрожала как лист.
Я увидел тебя,
Ты прекраснейшая из прекрасных,
Чудо лучшее из всех чуд,
Тайна вечная из всех тайн…
Богиня Айысыт,
Вижу, к тебе благосклонна,
Если одной подарила так много.
Бог Тангара
Осчастливил тебя за всех,
Если создал тебя без малейших изъянов.
— Но-о! — сказала польщённая госпожа, томно откинув голову.
— Пой, молодец, дальше, — прошамкал князь Шишигин, подстрекая певца.
— Пой ещё! Пой!.. — воскликнули все домашние, вместе с рабами и батраками.
Голос Манчары звучал все свободнее:
По сравненью с тобой
Я, несчастный,
Тёмной ночи
Сродни,
Туче грозной
Подобен,
С бурей снежною
Схож,
Знаюсь
С лютым морозом
И бурями.
Я тот,
Кого жаркий луч солнца не греет,
Кого лунная ночь не баюкает,
Кто с горем и болью сдружился,
Кто тяжкими думами полн,
Кто внемлет несчастьям,
Кто слышит все муки, —
Это я!
Я тот,
Кто родимого крова не знал,
Не изведал любви,
Не баюкал дитя в колыбели,
Кто очаг не сложил
И хлев для скота не построил, —
Это я!
Я тот,
Кто с бесправьем и гнётом мириться не мог,
Кто все блага земли
Променял на борьбу,
Кто лишился всего
Ради общего счастья.
— Но-о! — Старый князь поддакивал, подливал масла в огонь. — Что же дальше?
— Какой же он бедняга!.. — Мягкими нежными пальчиками, на которых никогда не бывало мозолей, Славная Мария вытерла слезы. До чего же он складно поёт, как искусно изъясняется!
Но, я вижу,
Мрачнее становится ночь,
Но, я вижу,
Сгущается тяжкая тьма,
Но, я вижу,
Всё злее людская нужда,
Всё обильнее слёзы
Народа.
И вот
Я как птица, застрявшая
В старом дупле,
Я ослеп и забыл,
Куда нужно лететь,
Я устал, и бессилье
Свалило меня.
И тогда
Дорога моя пресеклась,
Точно пашня,
Мой путь завершился,
Как след у порога…
Я думал, что муки мои
Сумеешь понять ты одна.
Я думал, что раны мои
Способна лишь ты успокоить.
И вот
Я пришёл…
— Ха-ха! Ну-ну! — Качикат Уйбаан погладил свои усы, свесившиеся по обе стороны рта.
— Но-о! Слагай дальше! — послышались одобряющие голоса батраков.
Манчары остановился, слегка прокашлялся и, не спуская глаз с хозяйки дома, склонился в её сторону и продолжал петь:
Я ждал, что прославленный ум твой
Меня укрепит,
Что нежное сердце твоё
Меня отогреет,
И вот
Я пришёл…
Но оказалось,
Лживую
Нарядили небесной мечтой,
Коварную
Прославили по великой земле,
Жестокую
Окутали радужным вымыслом.
О, горе!
— Но-о! А дальше как было? — опять оживился князь Шишигин.
— Но-о!.. — с тихим выдохом произнесла Славная Мария и махнула рукой в сторону левой половины дома.
Это, видимо, означало: «торопитесь с варевом». В пылающий и без того камин подбросили дров.
Склонившийся Манчары вдруг сразу выпрямился, взгляд его заострился:
Но оказалось,
Белая кожей,
Ты вместилище чёрных замыслов.
Но оказалось,
Ласковая и весёлая,
Ты коварнее злобных духов.
О, беда!
Сердце твоё —
Что очаг без огня,
Лик твой —
Что небо без солнца.
— Чего-чего он болтает там? — Качикат Уйбаан стукнул кулаком по столу. — Ведь он же оскорбляет и поносит! Прекрати! Перестань!
Манчары со связанными руками поднялся на ноги. И гремящим как гром голосом, заглушая все другие голоса, запел так, что казалось, вздрогнул и приподнялся потолок юрты:
О, обида!
Если бы знал я об этом!
Не попался бы в твой капкан.
О, несчастье!
Кабы подозревал тебя,
О твой порог не споткнулся бы.
О, проклятье!
Верёвки, которыми был связан Манчары, со скрипом натянулись и затрещали.
— Но-но-о!.. — заикнулся было из-за печки тихий одобрительный голос, но тотчас же смолк.
— Цыть! — перебивая, рявкнул Качикат Уйбаан и, опрокинув сиденье-чурбан, вскочил на ноги. — Хотя ты обругал и облаял нас, но мы с тобой, однако, ещё поговорим!..
Славная Мария тихо подошла к Манчары и встала перед ним, подбоченясь.
— Варнак Манчары, за песню свою прими мою благодарность. Я достаточно состоятельная женщина, чтобы заплатить воздаяние за одну песню. Я достаточно богата, чтобы напоить, накормить одного гостя. На, пей эту водку! — сказала она и, взяв бутылку водки, стоявшую на столе, бросила к ногам Манчары. Бутылка разбилась вдребезги. Затем Славная Мария повернулась к камину: — Это варево пусть кипит всю ночь! Преступник Манчары, неужели ты посмеешь сказать, что тебя не уважили и не угостили? Это для тебя я поставила бутылку водки, сварила полный котёл жирного мяса.
И медленно, как пава, поплыла в свою спальню.
— Ха-ха! Уважили дорогого гостя: напоили, накормили, — загоготал во всё горло Качикат Уйбаан. — Ну, Манчары Басылай, утолилась твоя жажда крепкой водкой, наполнился твой желудок жирным мясом?
…Утром Манчары увезли в город, в тюрьму. А к вечеру он бежал из тюрьмы.
«Дядя, не уезжай!»
Выехав на опушку леса, за которой простиралась широкая долина, Манчары соскочил с коня, стал энергично двигать руками и потягиваться, чтобы размять онемевшую спину. Казалось, что руки и ноги его отнялись. И неудивительно, ведь он проехал свыше ста вёрст, не слезая с лошади. Вчера вечером он ещё находился в Качикатцах, нагнал страху на знаменитых баев Западного Кангаласа, переправился через реку и остановился в Качикатских лесах, чтобы отдохнуть. Но по его следам уже гнался исправник с отрядом казаков. Кое-как Манчары удалось ускользнуть от этих жестоких и опытных преследователей. Помогли друзья, которые всё вовремя разузнали и успели предупредить. О, как, наверное, нервничает и ярится с досады господин исправник, найдя только следы уже давно остывшего костра!
Уставший, проголодавшийся конь, как только остановился, сразу же начал жадно щипать траву. «Ну, пусть поест», — подумал Манчары и отпустил поводья. Знойное июньское солнце находилось в самом зените. Притихший в тёплой неге лес, подёрнутый переливающейся цветущей зеленью, замер. Простирающаяся на несколько километров долина с синеющей кромкой противоположного края плещется ковром ярких цветов. Отовсюду слышатся голоса зверьков и звонкое пение птичек.
Лёжа на спине среди цветов, Манчары задумчиво уставился в небо. Как оно высоко, бездонно! Вот бы витать беспечно и беззаботно в этом беспредельно голубом просторе, как тот жаворонок, что трепещет там, в далёкой выси!
Но очевидно, и на небе господствует тот, кто сильнее и богаче… Наверное, исправник со своими прихвостнями обыскивает качикатских жителей, надеясь, что найдёт того, кто укрывает Манчары. Но тот, кого они ищут, внезапно вынырнет вёрстах в ста от Качиката. Сейчас он находится на землях владыки Эмисского наслега, бая Бакысы. Завтра-послезавтра, когда прибудут его друзья, он «погостит» у самого бая Бакысы. Пусть исправник «обрадуется», прослышав об этом!
Вдруг земля содрогнулась, и из самых её глубин раздался гул. Манчары едва успел вскочить и схватить поводья своего коня, как из леса, по левую руку, с треском и храпом, ломая деревья, вылетел огромный табун лошадей и во весь опор помчался вдоль долины. Если бы Манчары заранее не отскочил в сторону, то эти взбесившиеся лошади смяли бы и растоптали насмерть и Манчары и его коня. У Манчары пропало желание лежать. Он оглядел равнину, и его взгляд остановился на тонкой струйке дыма, видневшейся на горизонте. Манчары сел верхом на коня и поехал в том направлении. Оказалось, что у опушки леса приютилась малюсенькая юрта, обмазанная глиной. Во дворе стояла мёртвая тишина — ни людей, ни скотины не видно. Манчары накинул повод на кол изгороди и отворил дверь юрты:
— Кэпсэ!
Никто не ответил.
— Есть здесь кто-нибудь?
Опять никто не ответил. Только с нар послышалось чьё-то сопение. Когда глаза Манчары привыкли к полумраку, он увидел при тусклом свете берестяного окна со слюдяными пластинками вместо стёкол сидевшего в углу и сверкающего оттуда глазёнками ребёнка лет семи-восьми. Манчары раскрыл дверь пошире:
— Деточка, иди ко мне…
Мальчик ещё больше свернулся в комочек и плотнее прижался к углу.
— Не бойся. Почему ты сидишь в темноте?.. Иди, не бойся.
— Я… не боюсь… — еле слышно прошептал ребёнок.
— Тогда иди сюда.
— У меня нет сил…
Манчары поднял ребёнка на руки. В это время зашевелилось старое заячье одеяло, лежавшее на полу.
— Это моя сестрёнка, — сказал мальчик.
Манчары, взяв на руки мальчика и девочку, вынес их во двор. Дети были лёгонькие как пушинки. Усадив ребятишек на зелёную травку во дворе, он повнимательнее оглядел их. Не верилось, что это живые существа. Они напоминали собою мучеников, у которых остались лишь кожа да кости. Казалось, что они просвечивают насквозь. Манчары на миг даже глаза зажмурил.
— А где же ваши отец, мать?
— Наша мама… там… — указала на высокий пригорок девочка.
— Умерла… — сказал мальчик. — А отец ушёл в сосновый бор надрать заболони. Нам нечего есть. Мы кипятим сосновую заболонь и едим её.
В это время из-за юрты появился мужчина с кожаной сумкой на плечах. Увидев осёдланного коня и незнакомца, он остановился.
— Тятя! — засуетились мальчик и девочка.
— Тойон, здравствуй… — издали начал отвешивать поклоны хозяин дома. — Тойон…
— Я не тойон, — улыбаясь, ответил Манчары. — Подойди поближе. Как тебя зовут? Чьё это хозяйство?
— Меня зовут Уйбанчыком…
Удивляясь, что такой прилично одетый человек, с таким светлым и приятным лицом, отрицает, что он тойон, хозяин юрты недоверчиво и медленно приближался, беспрестанно отвешивая поклоны.
— Вот ребятишки-то твои совсем исхудали. — сказал Манчары.
— Тойон мой, живём так, что чуть не умираем с голоду… Запасы наши давно уже кончились. Была у нас корова, но несколько дней назад тойон бай Бакыса забрал её у нас за долги, накопившиеся ещё с давних времён. Вот мы и перебиваемся сосновой заболонью. — С этими словами Уйбанчык опустил свою суму на землю. — И, словно по злому умыслу, рыба на нашем озере до сего времени не может выплыть.
— А вдруг рыба не скоро появится? Что тогда? Твои дети разве могут ещё долго протянуть?
— Мои ребятишки… Мои птенчики… — Уйбанчык смахнул рукавом слёзы, покатившиеся по щекам. — Не знаю, за какие провинности и грехи так нас наказывает всевышний?
— Ведь по долине ходит табун лошадей. Если поймать одну из кобылиц и подоить, можно детей напоить молоком.
— Нет, нет!.. Грех большой!..
— Если ты зарежешь хоть одну из этих ожиревших гулевых кобылиц и этим спасёшь свою жизнь? Неужели…
— О-о, не говори, пожалуйста, не греши, мой тойон! Уши бая Бакысы чутки, глаза его зорки. Нет-нет, что ты!.. — Уйбанчык стал на колени. — Пусть всё определит доля наша, наша судьба. От судьбы не уйдёшь…
— Рассуждая так, вы умрёте с голоду, а кругом так много добра…
— Что же делать. Такова, значит, наша доля. Если нам не суждено умереть, может, наше озеро поделится с нами своими дарами… И соседи, когда у них отелятся коровы, поднесут нам стакан молочка…
— Уйбанчык, разве этот скот не ты выкормил и выпоил, взрастил?
— Так-то оно так…
— Значит, тогда эти лошади принадлежат не баю Бакысе, а тебе. Богатства мира принадлежат тому, кто их создал и преумножил!
— Нет-нет! Это грех! Пусть эти слова не были сказаны вами, и я не слышал их. — Уйбанчык зажал уши.
— О-о, несчастные! До чего же вы темны! Когда же у вас, мучеников, откроются глаза, проснётся разум? — воскликнул Манчары и, подскочив к коню, развязал свёрток, притороченный к седлу. — Вставай, Уйбанчык. Здесь есть немного лепёшек с маслом. Поешь сам и покорми ребятишек. И никуда не ходи. Я сейчас вернусь.
Схватив берестяной туес, висевший на деревянном крюке у двери, Манчары вскочил на коня и помчался вдоль долины.
Когда солнце начало клониться к закату, Манчары прискакал обратно с привьюченным к седлу задним стегном кобылицы и полным, плещущимся через края туесом молока.
— Этим молоком напои своих ребятишек! А мясо свари! — приказал он Уйбанчыку строгим и решительным тоном.
А тот сидел неподвижно, словно был приколот к земле.
— Ну, что же ты сидишь?
— А это… откуда взял? — с трудом выговорил Уйбанчык.
— Взыскал с бая Бакысы плату за твой труд. Ну, возьми и свари поскорее!
— О-о, нет, не надо, прошу! О-о, господи боже!.. О-о, грех-то какой! — Уйбанчык вытянул вперёд руки, как бы защищаясь, и попятился назад. — О-о, какой ужас. Бай Бакыса…
— Не бойся, дружище, — старался успокоить его Манчары. — Если бай Бамыса и узнает об этом, то тебе он ничего не сделает. Ты не виновен. Тебе даю я. Я — Манчары. Если наступит день, когда с тебя спросят, ты скажи: «Манчары привёз мне». Вот и весь ответ.
— О-о, Манчары!.. Умоляю тебя… — Уйбанчык сидел и всё время дрожал от страха. — Прошу тебя, не надо!
— Ребятишки, молока хотите? — спросил Манчары.
— Хотим! Хотим! — ответили мальчик и девочка.
— Мяса хотите?
— Хотим!
— Тогда давайте растопим очаг!
Ребятишки сразу оживились. А отец по-прежнему сидел неподвижно и тяжело дышал.
К тому времени, когда тени лиственниц, росших за юртой, легли на двор, мясо в котелке уже сварилось. Манчары поставил на зелёную полянку круглый стол и пригласил всех к ужину. Хотя Уйбанчык не положил себе в рот ни одного кусочка, его ужас и страх постепенно стали проходить, и он, видя, как его дети радостно, с весёлым щебетом, аппетитно едят мясо, с умилением наблюдал за ними и утирал набегавшие слёзы.
Манчары пробыл у Уйбанчыка двое суток. На третий день стал собираться в дорогу и оседлал коня.
— Басылай, куда ты уезжаешь? — спросил его Уйбанчык.
— К баю Бакысе. В эту ночь явлюсь к нему незваным гостем…
— Наверное, он слышал о тебе и успел приготовиться. Будь как можно осторожнее.
— Не бойся, Уйбанчык. И я не буду одиноким.
Хозяин дома задумался и потупил голову.
— Басылай, вряд ли мы увидимся с тобой ещё раз. Ты пришёл в самое тяжёлое для меня время и спас меня, моих детей, — промолвил он и, подойдя ближе, пристальнее посмотрел ему в глаза: — В этом страшном мире, видимо, нет никого, кто мог бы пожалеть и защитить нас… Есть только ты… Сокол ты наш, лети и делай людям добро! Да не повергнет тебя ружьё, да не поразит тебя стрела, да сопутствуют тебе удачи и победы, да будут у твоих ног честь и слава!
— Спасибо, друг мой! Мужайся, расти детей, сделай их людьми, людьми добрыми и благородными!
Видя, что их гость всерьёз собирается в дорогу, подбежали мальчик и девочка, игравшие на полянке. Манчары обнял их обоих и погладил по головкам:
— Едва ли мы увидим счастье. Хоть вы будьте счастливыми людьми. Добивайтесь того, чего не могли добиться мы!
Сказав так, Манчары проворно вскочил в седло и повернул коня к долине. Дети бежали по обе стороны коня и кричали:
— Дядя, не уезжай! Не уезжай, дя-дя-а-а-а!..
Именем хамначчитов
Манчари с несколькими своими сподвижниками остановился в лесах Мэльджехси. Однажды один из его товарищей, Куртах Мэхэлэ, вернулся из поездки по окрестным селениям с отощавшим, худым стариком.
— О-о, Манчары!.. Наконец-то я нашёл тебя! — облегчённо вздохнул старик, увидев вышедшего из шалаша Манчары.
— Кто это? — спросил Манчары у Куртаха.
— Он разыскивает тебя. Обошёл всех окрестных жителей, расспрашивал о тебе.
— Зачем ты разыскиваешь Манчары, старик?
— О-о, всё же я нашёл тебя! — продолжал бормотать старик, словно не слыша вопроса.
— Зачем тебе понадобился Манчары, спрашиваю? Может, тебя подослали тойоны?
— О-о нет! Грех какой… Я сам, сам разыскиваю тебя. Нагрянула беда… Страшная беда… Надежда только на тебя. Один ты можешь нас защитить. Только ты можешь спасти нас! Померкло наше небо… Будь солнцем, будь луной!
— Сядь сюда, старик, — Манчары пододвинул толстое полено, — и расскажи всё по порядку. Что за беда с тобой приключилась?
Старик сел на полено, снял облезлую, выцветшую остроконечную шапку и положил около себя, резким движением волосяной махалки вытер пот со лба и начал рассказывать:
— Сыночек Басылай, ты меня, наверное, не знаешь. Когда я был молодым и в силе, звали меня Косарь Охоносой. На косьбе я не пропускал вперёд себя никого. Таким я был, и вот теперь, состарившись и одряхлев, брожу, превратившись в существо, при виде которого даже собаки не лают и коровы не мычат. Чем доживать до таких дней, уж лучше умереть и лежать в матушке-земле… — Косарь смахнул мизинцами набежавшие слёзы.
— Ты, старик, слишком не убивайся. Может быть, действительно я чем-нибудь могу тебе помочь. Рассказывай.
— Сынок ты наш, нужды сотен людей ты превратил в свои нужды, горести сотен людей ты превратил в свои горести, и ходишь ты вечно с этими заботами. Ну слушай, сынок. Все мы, весь наш род исстари являемся батраками бая. Беда моя вот в чём. У меня есть внук, которого зовут Моомуот, самый маленький внучек. Птенчик моей души и моего сердца. Недавно ему исполнилось семнадцать. И вот он по молодости своей и по глупости, говорят, спел какую-то песенку. И… достукался до беды.
— Как это? Из-за песни?
— Да… Из-за песни… в которой он, говорят, высмеял бая Джюккюйэр.
— Ну-ну? — оживился Манчары. — А как высмеял?
— Я доподлинно не знаю слов песни. Будто бы он выразился так: «Алчнее ворона, завистливее собаки, прожорливее волка, хитрее лисицы, руки клещами, пальцы крючками, дикое мясо — Джюккюйэр». И это, как на грех, быстро распространилось по всему наслегу. И сейчас все дети аласа бойко распевают эти слова. Услыхав эту песенку, Джюккюйэр настолько разъярился, что, говорят, чуть не сошёл с ума. Рассказывают, что если бы Моомуот тогда оказался рядом с ним, то он, пожалуй, избил бы его до смерти. Но к счастью… И всё равно мы не спаслись от его мести. Вчера Джюккюйэр приказал схватить мальчика, и его бросили в «сибирку». Завтра назначен суд над Моомуотом. Говорят, что бай грозит высечь его розгами и привязать к дереву на съедение комарам и всякому гнусу. Сказывают, на судилище он собирает всех жителей наслега. Это для острастки, чтобы другие не смели говорить подобное… Птенчик мой… Моомуот мой… Да если он подвергнется такому ужасному наказанию, то не остаться ему в живых… Погубят его… Этот подлец Джюккюйэр таков, что у него не дрогнет рука на неугодного ему человека. Это негодяй, который не остановится ни перед каким грехом… Он обязательно сдержит слово. Я валялся в ногах нашего улусного головы, умолял его, чтобы он попросил тойона пожалеть парня и простить его, но разве он послушается!.. Гневно бранился и приказал вытолкнуть меня. И ещё сказал, что надо было бы меня самого наказать вместе с внуком… Так что место, куда идти, стало узкой щелью, а куда прийти — жерлом ступы, потому-то я и пришёл и сижу здесь. Так вот, сыночек, помоги… Спаси… О-о, мой бедненький птенчик… И зачем он родился? Теперь вот с ранней поры, ещё не расправив крыльев, начинает испытывать такие мучения! О-о, мой Моомуот… Если бы он смог ускользнуть от них, если бы он убежал в безвестную даль! Ведь говорят же, что страна подсолнечная широка, что мир божий велик…
— А в какое время завтра его будут судить?
— Вечером, когда люди вернутся с покосов. Так тойон всех известил.
— Где?
— В Беке. В аласе, где сам бай живёт. О-о, моё бедненькое дитятко, как бьётся, наверное, его сердечко от страха, словно белоснежная пуночка, попавшая в силок!..
— Ну ладно, старина, ты не слишком убивайся, ступай домой, — сказал Манчары подумав. — Завтра я прибуду туда.
Солнце закатилось за лес и скрылось. Лохматые облака на западе зарделись красными сгустками, словно окропленные алой кровью. Приспешники Джюккюйэра —
— грубыми окриками согнали народ со всего наслега и собрали всех на восточной излучине аласа. Сюда стекаются воды старого лесного пожарища. Поэтому и зимой и летом здесь сыро и много комаров и гнуса.
