Северное лето в разгаре. Леса и поля оделись в праздничный наряд. Бай Чочо собрал великий . С восточного, западного, северного и южного улусов к Чочо приехали именитые баи. Правобережье Лены ещё не видело такого множества народу.
      Чочо торжествует. На много вёрст вокруг равного ему нет. Его имя славится по восьми улусам. Его рысаки и скакуны обогнали всех лошадей.
      Начинается якутская борьба. Люди из Западнокангаласского и Восточнокангаласского улусов сгрудились на противоположных сторонах площадки. Возбуждённые голоса слились в сплошной гул. В центре площадки стоят друг против друга два бегеса — борца. Западнокангаласский бегес — маленький, жилистый, невзрачный. Он совсем не похож на борца. Зато бегес, которого выставил Чочо, — здоровый, мускулистый, с бычьей шеей. Настоящий силач.
      Чочо смотрит на своего бегеса и радостно щурит заплывшие глазки, заранее предвкушая победу.
      Борцы сошлись. Мышцы их напружинились. Восточный бегес, чтобы потешить своего покровителя, решил быстренько одолеть противника и яростно набросился на него. Но хитрый, осторожный малыш не давал поймать себя. Он казался неуловимым и выскальзывал из рук, как рыба.
      Борцы сцеплялись, отскакивали, снова сходились. Восточный борец наступал и всё время пытался свалить противника. Силач западных только защищался. Вскоре тело восточного бегеса заблестело от пота. Он стал часто, прерывисто дышать, облизывая пересохшие губы.
      — Ну, ну, давайте! — нетерпеливо кричали кругом.
      Борцы опять храбро ринулись друг на друга. Мышцы на руках вздулись буграми, пальцы захрустели. Не успели зрители опомниться, как силач западных молниеносным движением поймал противника за ногу, приподнял его и бросил через голову. Восточный, растопырив, как вилы, ноги, тяжело шлёпнулся спиной на землю. Западные восторженно закричали:
      — Уруй! Уруй!
      Они окружили своего бегеса и с почётом увели его. Чочо даже задрожал от злости. Он выбежал на середину площадки, где лежал его бегес, и принялся тыкать в него посохом, приговаривая:
      — Такой высокий, могучий, и тебя победили! Зелёное сердце, неполные лёгкие…
      В этот момент послышался конский топот. Расталкивая людей, к Чочо подъехал гонец на взмыленной чёрной лошади. Он задыхался и долго не мог вымолвить слова.
      — Что с тобой, нохо? — спросил озадаченный Чочо.
      — Манчары…
      Тойон не дал верховому договорить:
      — Что?!
      — Вернулся…
      — Что, что?! Говори же быстрее!
      Всадник наконец отдышался и сказал тихо, но так, что услышали все окружающие:
      — Манчары сбежал… Вернулся!
      Чочо не верил своим ушам. В прошлом году Манчары был пойман, сослан на юг, на каторжные работы, откуда не возвращаются.
      — Нохо, кто тебе сообщил такую плохую весть? — спросил испуганный тойон. — Я спрашиваю: кто сказал?
      — Князь Шишигин.
      Значит, это правда. Собравшиеся на празднество зашумели, как пчёлы в потревоженном улье. На лицах удивление, испуг. До ушей Чочо донеслись приглушённые емешки.
      — Расходитесь, да поживее! — закричал он. — Ну! Чего стоите? Или ждёте, когда Манчары ограбит меня и начнёт вас оделять? Вы все заодно с этим разбойником!
 
      «Манчары вернулся!» Эти слова быстрее ветра разнеслись по всем наслегам, по всему улусу. Грозный меч Манчары опять занёсся над усадьбами могущественных баев. А в покосившиеся тесные юрты бедняков слух о его возвращении вошёл как солнечный луч, как светлая, долгожданная мечта.
      На востоке и на западе ночами пламенели пожарища. Богатства, награбленные тойонами у обездоленных и бесправных, гибли в огне.
      «Манчары вернулся!»

      Манчары ехал лесом вдоль реки Татты. Потом повернул на небольшую долину, заросшую густой травой. Кругом было пусто, не видно ни людей, ни скота. Манчары остановил коня и внимательно огляделся вокруг. У опушки леса чуть заметно вился сизый дымок. Манчары решил, что там расположились косари или охотники, и не спеша поехал туда.
      Под раскидистой берёзой, низко склонившей свои гибкие ветви, виднелся шалаш, крытый сеном. Когда Манчары приблизился, из шалаша выскочил встревоженный человек. Манчары, удивлённый, остановился. Перед ним был русский мужчина с густыми бакенбардами и светлыми глазами.
      «Казаки! Меня ищут!» — мелькнула у Манчары мысль, и он схватился за ружьё, готовый защищаться.
      Русский тоже с удивлением глядел на пришельца. Потом он махнул рукой и быстро заговорил по-якутски с заметным акцентом:
      — Иди сюда, иди…
      Они стояли неподвижно, пристально глядя друг на друга, не зная, друзья они или враги.
      — Ты казак? — спросил Манчары.
      Русский засмеялся и отрицательно покачал головой:
      — Нет!
      Он показал обеими руками на шалаш: загляни, мол, я один. Манчары подошёл. И впрямь, ничем этот человек не напоминал казака. Одет он просто — сатиновая рубаха, якутские торбаса. Оружия не видно. Под деревом лежала литовка, грабли и наковальня, на которой отбивают косу. Невдалеке было скошено около полудесятины луга.
      Манчары немного успокоился. Незнакомец заметил это, улыбнулся и, показывая на шалаш, сказал:
      — Проходи, друг, проходи!
      Манчары облегчённо вздохнул и, не выпуская из рук ружья, шагнул в шалаш. Русский присел у костра и жестом пригласил Манчары последовать его примеру.
      — Какие новости привёз?
      — Никаких! — ответил Манчары и сел. — А у тебя есть новости?
      — А у кого их нет? — сказал новый знакомый и сунул под чайник мелко наломанный хворост. — Положи ружьё, не бойся. Ты откуда?
      — Я нездешний. Брожу по тайге, охочусь. А ты откуда? — в свою очередь спросил Манчары. — Кто такой, как зовут?
      — Меня? Ну, допустим, Николай.
      — Как попал в наши края? Откуда?
      — Издалека я… Меня сослали сюда. — Николай вздохнул и показал на юг: — С юга я. Государственный…
      — Государственный?
      Манчары положил ружьё на землю и вскочил, широко улыбаясь. Николай не удивился внезапной перемене в настроении нового знакомого. Он знал, что якуты с большим уважением относятся к «государственным преступникам», как царское правительство именовало политических ссыльных. Однако Николай не ожидал, что этот якут с суровым лицом и острым взглядом так обрадуется известию, что перед ним «государственный».
      И на родине, и в остроге, и на каторге Манчары много слышал о политических ссыльных. Он знал, что их ссылали в Якутский край за то, что они восставали против царя. Манчары точно не знал, за что эти люди боролись, но догадывался, что их и его дела чем-то близки. Он давно мечтал познакомиться с кем-нибудь из «государственных». И вот встреча в долине, среди глухой тайги!..
      — За что тебя сослали? — шёпотом спросил Манчары, словно опасаясь, что их могут подслушать.
      — За что? — Русский горько усмехнулся. — Подожди, а ты кто?
      Манчары осёкся на полуслове. Он пристально посмотрел на собеседника и подумал: «Зачем мне скрывать от него, кто я?»
      Много глаз видел Манчары: чёрных, синих, карих, радостных и грустных, открытых до дна, ласковых, но не внушающих доверия. А у Николая глаза чистые, голубые, как весеннее небо.
      «Что же делать? — размышлял Манчары. — Назваться первым попавшимся именем — он всё равно поверит. Нет, нужно сказать настоящее!»
      — Меня зовут Манчары.
      — Манчары? Ты — Манчары?
      Русский схватил Манчары за руку и крепко пожал её. Он и удивился и обрадовался встрече. В этом далёком краю Николай часто слышал и от якутов и от ссыльных о подвигах Манчары. Вот он, оказывается, какой — гроза якутских баев, заступник бедняков! Николай давно мечтал встретить этого отважного человека, поговорить с ним по душам.
      «Неужели настоящий Манчары?» — про себя усомнился Николай.
      Манчары улыбнулся, увидев повеселевшие глаза Николая. «Значит, слышал обо мне!» — подумал он.
      Русский и якут обнялись.
 
      …Усталое солнце, завершив свой путь, опускалось за лес. Зной спал. Новые друзья мирно беседовали, лёжа возле ярко горящего костра. Николай рассказывал о жизни на своей далёкой родине, о декабрьском восстании тысяча восемьсот двадцать пятого года. За участие в восстании он был приговорён к каторге и ссылке.
      Воспоминания всколыхнули давно пережитое, и Николай, опустив голову, умолк.
      — Что бы вы сделали с царём? — спросил Манчары.
      — То, что делают со всеми тиранами, — казнили бы.
      — Казнили?
      Русский пристально взглянул на озадаченное лицо Манчары и убеждённо произнёс:
      — Да!
      За беседой они и не заметили, как промелькнула короткая летняя ночь. Зарделся восток. Лес наполнился птичьими голосами. Манчары встрепенулся. Ему пора было уходить.
      — Ну, прощай! — сказал Николай, пожимая ему руку. — Никогда не забывай, о чём я говорил. От царя счастья и милости не жди.
      — Прощай! Не забуду! — дрогнувшим голосом произнёс Манчары. Он долго смотрел в приветливые глаза нового товарища и повторял: — Прощай. До смерти тебя помнить буду!
      Они обнялись и по-русски троекратно поцеловались, как родные братья.
      Манчары медленно шагал по росистой тропинке. Сердце его сжималось, глаза туманились. Дойдя до опушки, он оглянулся. Его русский друг стоял у шалаша и махал рукой. Красным пламенем полыхал костёр.
      Манчары махнул рукой и исчез в лесу.

      Бай  — единоличный глава и безраздельный хозяин одного из захолустных наслегов Западнокангаласского улуса — вернулся домой после того, как обошёл своих косарей и дал им задание. По документам он значится Матвеем Малгинъш. Но, несмотря на это, для всех ближних и дальних жителей наслега он более всего известен своим прозвищем — Обжора. Внешне отнюдь не было заметно, что он вобрал в себя такое количество пищи. На вид он тощ, словно давно не ел ничего сытного, тоненький, жиденький, как исхудавшее от лютой стужи деревцо.
      Но вот как-то Бахсырыя проглотил столько еды, сколько хватило бы на десяток батраков, и улёгся на главную лавку. Когда он уже начал храпеть, раздался пискливый голосок маленького батрачонка:
      — Люди едут! Конные!
      Бахсырыя, не открывая глаз, рявкнул ему сквозь сон:
      — Не галдите! Кто в такую страдную пору может ещё разъезжать на конях? Это, наверное, табун бродячих лошадей.
      Прошло еше немного времени, как мальчишка вбежал ещё более возбуждённым:
      — Свернули с большой дороги! Едут сюда!
      Бахсырыя с трудом протёр глаза, сел на лавке:
      — Что ты говоришь, сопляк?
      — Едут!..
      — Пойди и ещё раз хорошенько посмотри!
      Не успел Бахсырыя натянуть на ноги торбаса и завязать ремешки, как дверь снова открылась.
      — Привязывают коней к коновязи. Видимо, тойоны. Очень хорошо одеты.
      — Очень хорошо одеты, говоришь?
      — На одном серебряный пояс…
      — Хватит, убирайся! Давайте расходитесь кто куда! Скорей убирайтесь с глаз!
      А сам Бахсырыя напустил на себя важный вид и сел на главную лавку под образами.
      Домашние ещё не успели навести порядок, как гости вошли в дом.
      — Кепсене!
      — Рассказывать не о чем. Рассказывайте вы, — скороговоркой ответил Бахсырыя.
      Гости оказались совсем неизвестными ему людьми. Поблизости таких людей, как эти, он не встречал. Они, наверное, приехали откуда-то издалека. И зачем вздумали разъезжать в такое время, в самую страдную пору?
      — Почтенный старец Матвей Малгин не вы ли? — спросил человек приятной наружности, в летах, с ясным взглядом больших круглых глаз, и с протянутой рукой подошёл к нему.
      — Я… я… — Бахсырыя пожал руку гостя. «Смотри-ка, меня, оказывается, знают. Значит, и моё имя известно и слышно в дальних краях?» — подумал он про себя с удовольствием.
      — А вы, дорогие гости, из каких краёв будете? Кто вы такие, как вас зовут и каково ваше звание?
      — Мы издалека едем. Слышали вы, что есть Ботурусский улус?
      — Слышал, слышал.
      — Так вот, я житель той стороны. Прозываюсь я Кэрэмэс Басылай. Хотя наша фамилия не очень славится, но всё-таки мы являемся людьми, о которых кое-где должны знать.
      — А как же, знаем, да ещё как знаем…. — Хотя Бахсырыя никогда не слыхал такого имени, но, чтобы не показаться захолустным простофилей, он сделал вид, что слышал и знает.
      — Почтенный старец, не смотрите на меня так: что, мол, за человек, который разгуливает так далеко в то время, когда надо стараться черпать эту зелёную благодать. У меня есть отец, который присматривает за косарями. Он вполне в состоянии проследить за заготовкой сена на несколько сотен голов нашего скота. Да и сам я вовсе не от безделья разъезжаю по тайге. Нужда, говорят, имеет красный прут, которым и погоняет.
      — Так, так…
      — И потому прибыли мы сюда, в ваше славное имение. А это — мой добрый молодец, моя защита и опора. Звать его Сэргэй. — Басылай указал на молодого, тоже хорошо одетого человека приятой наружности.
      — Ладно, ладно!.. Ну, будьте дорогими гостями, достойными ночлежниками нашего дома. — Бахсырыя вскочил с места, расстелил на правой лавке новый ковёр из конской шкуры. — Старуха, давай-ка распорядись, чтобы приготовили еду. Путников полагается встречать кубком кумыса.
      В летней усадьбе началась беготня и суматоха.
      Вскоре пригласили к столу.
      Сидя за столом, богато уставленным всевозможными молочными продуктами, гости разговорились с хозяином. Бахсырыя заметил, что почтенный гость говорит убедительно, держится свободно и непринуждённо, и решил, что он обязательно должен быть очень родовитым, знатным человеком. Но только никак не мог догадаться, зачем он, лучший человек другого улуса, мог приехать именно к нему, Бахсырыя? И кроме того, в улусе Бахсырыя никогда не избирался головой, не вёл бойкой торговли и потому не имел толстых пачек денег. Он стал известным богачом только благодаря тому, что разводил много рогатого скота. Неужели слава о его богатстве могла так далеко распространиться? Подобные мысли, сомнения и колебания начали было зарождаться в его голове, но были поглощены и оттеснены другими, более тщеславными. А что же, разве только баи и князья могут славиться? Почему не может прославиться и он, Бахсырыя? Ведь и у него много скота — не менее чем у любого знаменитого бая…
      — Голубчик Басылай, коровы знакомятся мычанием, а люди в разговоре. Так что давайте мы с вами познакомимся, — сказал Бахсырыя в самый разгар трапезы. — Расскажите-ка мне о цели своего приезда.
      Знатный гость, смущаясь, отодвинул ложку, которой собирался было положить себе саламат, и выразительно посмотрел на хозяина и хозяйку.
      — Разрешите мне сказать о своей надобности прямо, без всяких там околичностей, — сказал он. — Весной этого года умерла моя жена. Сам-то я хотел бы побыть ещё несколько лет вдовцом, но старик отец не даёт мне покоя. Говорит, чтобы я поскорее женился, не оттягивал и не терял времени зря. Не исполнить волю старого человека — нехорошо…
      — А как же! Правильно, конечно… — одобрили хозяин и хозяйка.
      — Так вот я решил исполнить желание отца и жениться. Старик отец настаивает на том, чтобы я женился на одинокой богатой женщине одних лет со мной, но сам я не желаю этого. Не хочу я жениться и на изнеженных и избалованных девицах из долин Лены. Я больше бываю в разъездах, чем дома. Если сейчас у меня состоится сватовство, я осенью, по первому снегу, увезу невесту поскорее домой, а сам сразу же уеду на север, в Верхоянье, торговать. Вот ради этого я езжу, не щадя этих драгоценных летних дней. Мне нужна жена, которая могла бы и без меня вести хозяйство. За красивой внешностью и белизной лица не гонюсь, так как я уже человек немолодой. Ведь, как говорят, не с лица же пить молоко. Мне нужна не вертихвостка, а распорядительная хозяйка. Я полагаю, что такую женщину можно встретить на окраинных землях, и потому вот приехал сюда. Говорят, у вас есть совершеннолетняя дочь…
      Сердце Бахсырыя затрепетало, словно крыло чирка, попавшего в силки. Гость высказал его сокровенные мысли, словно заглядывал к нему в душу. Его дочь давно уже на выданье, но никто из богатых людей улуса её не сватал. Более или менее подходящие женихи считают её некрасивой и потому избегают. Иметь зятя без богатства и имущества он не хотел. «Пусть тогда лучше сидит дома», — думал он. А оно вон как обернулось, прямо за ней приехал знаменитый человек другого улуса. Очень рассудительный, серьёзный мужчина. И в самом деле, вместо красивой, но ветреной, разгульной женщины гораздо лучше распорядительная простушка. Это тебе не мальчишка-верхогляд, а человек, проживший жизнь, правильно рассуждает!
      — Есть у меня дочь, да неохота мне с нею расставаться. Ведь это радость моего сердца, утеха моих глаз! — проговорил Бахсырыя, набивая цену дочери, и уселся ещё крепче, откашлялся, несмотря на то что ему хотелось сразу же крикнуть: «Согласен!» Затем повернулся к старухе: — Жена, пригласи дочь к столу.
      Хозяин и гость в ожидании невесты заговорили о разных домашних делах, об урожае, охоте.
      — Мне понравились ваши места. Много, оказывается, здесь дичи. И пушного зверя, по всем признакам, должно здесь водиться немало, — сказал гость.
      — Так-то оно так, но я главным образом развожу скот, так что скупкой и продажей пушнины почти не занимаюсь. Это может делать здесь кто-нибудь другой, ну хотя бы вы.
      — Да, поживём — увидим.
      После продолжительных перешептываний и шушуканий открылась дверь спальни. Хозяйка дома вывела оттуда за руку девушку в гарусном платье с буфами на рукавах, переливающемся синевато-красным цветом. Увидя слишком полные, выпирающие кверху, словно распухшие, щёки и кривые зубы, видневшиеся сквозь полуоткрытые губы, знатный гость сразу же догадался, почему она до сего времени не замужем и почему при первом же слове о сватовстве хозяин дома сразу оживился и изменился в лице.
      — Как зовут вашу дочь? — спросил гость.
      — Агафья, — тотчас же ответила старуха.
      — Агафья, здравствуйте, — протянул руку гость.
      — Деточка, дай руку, — сладким голосом сказал Бахсырыя. — Познакомься с дорогим гостем.
      — Здравствуйте… — еле слышно пробормотала девушка и протянула руку, бросив взгляд в сторону гостей. До этого она не поднимала глаз. Оказалось, что один глаз её смотрел совсем в другую сторону. Увидя это, молодой спутник Басылая вздрогнул и подал ему знак ногой.
      Хозяева напряжённо следили за выражением лица знатного гостя, сидели неподвижно, затаив дыхание. И конечно, от решения этого гостя сейчас зависит судьба не только их дочери, но и судьба их семьи. «Неужели она не понравится ему? О, господи, помоги!» — молилась про себя старуха.
      «Может ли быть счастье больше, чем это!» — думал, в свою очередь, Бахаырыя.
      Знатный гость молча смотрел на девушку, о чём-то думая. Затем хлопнул по плечу своего спутника:
      — Сэргэй, пойди, принеси те бутылки!
      — Какое счастье!.. — Старуха обняла свою дочь.
      — Это значит… Тогда… что… что… да? — с трудом выговорил Бахсырыя, ноги которого не чуяли земли под собой от радости.
      — Так, так, старина Матвей, — сказал знатный гость. — Мне не по душе современные девушки-свиристелки. Мне нужна жена вот наподобие вашей Агафьи, такая смирная и тихая, что при ходьбе не помнет зелёной травки, не всколыхнёт стоячей воды.
      — Сыночек, голубчик!.. До чего же он хорошо сказал! — Бахсырыя с уважением и любовью посмотрел на своего гостя. — Умный человек знаменит своими речами.
      Сэргэй принёс прозрачно-синие, искрившиеся при вечернем свете три бутылки и поставил их на стол. Увидя это, Бахсырыя вскочил на ноги:
      — А ну, все мужчины и женщины, вытаскивайте из ледников самое лучшее мясо! Растопите печи пожарче!
 
      Поговорив о помолвке жениха и невесты и отведав водки, все встали из-за стола, и хозяева начали старательно готовить роскошный ужин.
      Знатный гость, заложив руки за спину, стал расхаживать по двору, как бы рассматривая природу и местность, дом и дворовые постройки. Слышались властные крики охмелевшего Бахсырыя, то и дело отдававшего распоряжения. При каждом его грозном окрике беготня челяди от дома к амбару усиливалась.
      Когда знатный гость стоял и любовался на своих коней, с хрустом рвавших траву и звучно жевавших её в загоне недалеко от усадьбы, к нему подошёл Сэргэй.
      — Дружище, я побывал в юрте, где живут батраки. То, что нам рассказывали вчера о дочери этих хозяев, оказалось сущей правдой. Говорят, что эта девица, как сказал ты давеча, не мнущая при ходьбе зелёной травы, не колышущая стоячей воды, на самом деле является настоящим дьяволом. Оказывается, батраки называют её «Кыыс Кыскайдан» — шаманкой злых духов. И ещё рассказывают, что очень драчливая. Удивляются тяжести её кулаков. Ты лучше повремени, а не то она может и тебя не пожалеть. О-о, столько лет ходил холостяком и вот на какую невесту напоролся! — рассмеялся Сэргэй. — Говорят, что Бахсырыя не копит денег и дорогих вещей, его богатство — это только скот. Так что лучше бы здесь не задерживаться долго…
      — Ладно, ладно… Надо хотя бы урвать хорошую дольку из богатства Бахсырыя. У меня есть такой замысел…
      В это время пьяной, нетвёрдой походкой подошёл хозяин дома и обнял знатного гостя.
      — Вот ты где стоишь, мой зятёк, сыночек Басылай? Посмотри вокруг себя. Всё это моя летняя усадьба. И дом, и весь скот — это моё богатство. Я такой старик, у которого такое богатство, что хоть год черпай — не вычерпаешь, хоть десять лет обжирайся — не достигнешь дна. Недаром назвали меня, Бахсырыя, баем! Вот сейчас я своих деток угощу, накормлю и напою!..
      — Большое спасибо вам, старик Матвей! — сказал знатный гость и положил руку на его плечо. — И кроме того, почтенный отец мой, я думаю вот о чём. Разве достаточно того, что мы в такой радостный для всех нас день будем пировать только втроём-вчетвером? Ведь моя женитьба на вашей дочери является огромной радостью и для всего вашего рода, и для всего моего рода!