- Эта лестница, - бормочет он.
      - Не нужно было беспокоиться, - говорю я с жалостью. - Мы могли бы и сами добраться до вашей комнаты.
      Он улыбается нам, делая едва уловимый жест рукой.
      - Когда-нибудь я там и останусь, - пророчествует он. - Вы хотели со мной поговорить?
      - Я бы хотел взглянуть на остальные банкноты, - говорю я. - Это возможно?
      - Конечно.
      - Вы их не положили в банковский сейф! - удивляюсь я? - Не очень-то осмотрительно хранить дома такую сумму наличными.
      - У меня домашний сейф. К тому же я жду, что в любой момент за деньгами придут.
      Он набирает в грудь воздуха и кричит:
      - Мадам Ренар!
      Это входит в ритуал показа собственного достоинства. Он путается с усатой и даже в чем-то зависит от нее, но, когда гости "у домэ", он зовет ее мадам Ренар.
      - Могу я вам что-нибудь предложить? - любезно интересуется Фуасса. - Вы уже обедали? Тогда бокал шампанского. Вы не могли бы сами, дорогой месье Пино...
      Он смотрит в сторону двери и зовет снова, но напевным тоном:
      - Мадам Ренар!
      Мисс Волосатик упрямится с ответом. То ли обиделась, то ли вдруг лопнули подвязки? Не знаю.
      - Ну что у нее там стряслось? - страдает Фуасса. - Она не хотела, чтобы я спускался и... Он понижает голос:
      - Хорошая женщина, но трудный характер.
      Поскольку усатик не возникает, я выглядываю в вестибюль и громко рявкаю: "Мадам Ренар!"
      Мне отвечает только свежий ветер, ибо дверь, выходящая в сад, открыта настежь. Я выхожу на крыльцо. Зову снова. Почему же меня вдруг охватывает смутная тревога? Почему мое ретивое замедляется, уши теплеют и адамово яблоко превращается в яблоко Евы? Предчувствие? Шестое чувство?
      Я продвигаюсь. Обшариваю пространство Вельзевула глазом мутным под дурные звуки лютни[2]. И что я замечаю, распростершимся посреди аллеи? Людоедку. Бегу к ней. О! Бедная мадам! Она не приготовит суп папаше Фуасса ни завтра, ни послезавтра, ни после послезавтра, никогда!
      Она мертва. Ее тело купается в луже крови[3].
      Все ясно со второго взгляда. Она была оглушена, затем ей перерезали горло. Об этом свидетельствуют лежащие здесь же орудия преступления. Заступ и нож. Нападающий, должно быть, прятался в тени с заступом в руке. Как только она появилась, он треснул ее по маковке. Донна Ренар повалилась на маргаритки. Рассечь ей пищетракт ножом было детской игрой!
      Кладу руку ей на сердце: никаких сомнений, нимб и крылышки ей обеспечены. Все случилось только что, так как кровь, похожая на виноградный сок, продолжает булькать из зияющей раны. Я рву к выходу. Калитка на улицу распахнута. Убийца второпях не потрудился ее закрыть. Возвращаюсь к мертвой. Легкий ночной ветерок разносит вокруг кусочки бумаги. При лунном свете я убеждаюсь, что упомянутые листы на самом деле банкноты по десять тысяч. По меньшей мере дюжина их перекатывается по лужайке, как использованные бумажки в медонском лесу в воскресенье после полудня.
      Я возвращаюсь в гостиную. Телематч завершается победой злого лысого Жирняги, освистанного залом. Фуасса и Пинюшет с интересом рассматривают экран. Ископаемое объясняет, что давным-давно он был чемпионом по греко-романской борьбе в весе жаворонка.
      - Она не отвечает? - спрашивает Фуасса, видя меня в одиночестве.
      - Нет, месье Фуасса. И у нее для этого веская причина: она мертва!
      Сболтнув, я тут же жалею об этом. Скотина я все-таки, когда зациклен на чем-то. Бедный рантье начинает пускать слюни на шахматное поле следов медицинских банок под нагрудничком, затем синеет, фиолетевеет и сползает коленями на пол, хватаясь обеими руками за подлокотники. Он задыхается. Из-за резкого приступа удушья он даже лягается.
      - Что ты наделал, несчастный! - вопит Пино. - Сказать такое человеку в его состоянии!
      Он теребит ручонки нашего мальчонки и похлопывает его бледные щечки, говоря:
      - Ну-ну, месье Фуасса, это неправда. Первоапрельская шутка! Первоапрельская утка!
      - Поди посмотри, она в саду, твоя первоапрельская шутка, - шумлю я. Что касается утки, то скорее это сбитый самолет.
      Пино сомневался, Пино вышел, Пино поверил. Он возвращается, демонстрируя зелено-арбузный цвет лица, да что я: зелено-конфузный!
      - Что же с ней, бедняжкой, случилось?
      - Сомневаюсь, чтобы ее горло перерезал утиный клюв или трамвай. Посмотрим... Займись-ка своим клиентом.
      Я отправляюсь на поиски телефона и нахожу его. Над аппаратом прикноплен к стенке список телефонов друзей и поставщиков Фуасса. Вижу - доктор Линфект, и набираю. Мне отвечает сам врач. Я ему говорю: ноги в руки и - к Фуасса, после чего предупреждаю комиссариат Воскрессона, что у одного из их территориально подопечных произошла неприятность.
      Успокоив совесть, возвращаюсь в гостиную. И нахожу Фуасса уже в сознании. Хотя двигатель заработал ни шатко, ни валко, и выхлоп из легких сифонит на троечку.
      - Что вы сказали! Что вы сказали! - бормочет он, плача. - Мадлена, моя маленькая Мадлена не умерла, нет. Моя пышечка...
      Его Мадлена! Его пышечка! Черный хлебец, это точно! Он был пекарем в душе, наш астматик!
      - Успокойтесь! Дышите расслабленно, сейчас придет доктор.
      - Где она? Я хочу ее видеть... Что с ней случилось? Неужели это правда?
      Перед таким приливом вопросов я чувствую себя вышедшим из берегов. Чтобы скрыть неловкость, хватаю пульверизатор и прошу открыть рот, что, как это ни парадоксально, является лучшим средством закрыть его. Он заслужил очередное по расписанию купоросное опрыскивание в сточный желоб. Ну вот, он начинает нормально дышать. По телеку в это время какая-то дама рассказывает о жизни в горах, а я жалею только об одном, что наша Гора не сидит здесь, слушая и млея.
      Пинюш по дороге повстречался с бутылью шампанского, о которой ранее упомянул Фуасса, и теперь тихонько с ней общается. Он выплескивает ей часть своих эмоций, а она ему - слова утешения.
      - Ну как, получше? - спрашиваю я у рантье.
      - Немного, спасибо. Умоляю вас, расскажите, что произошло.
      - Не стоит пока об этом. Когда мы пришли, вы были у себя в комнате наверху, не так ли?
      - Да, я дремал. Мадлена, ну мадам Ренар, пришла сообщить о вашем визите. Пока я накидывал халат, она спустилась обратно. Я думал застать ее здесь. Не увидя, подсознательно сделал вывод, что она пошла причесаться. У нее был удар?
      - Да, удар. Но не сердечный. Кто-то убил ее. Он испускает такой стон, что ни одна музыкальная пила не исторгнет ничего похожего.
      - Убил! Какой ужас! Достойная женщина, не причинившая зла ни единой мошке!
      Я говорю про себя, что, может быть, она в самом деле уважала мошек, бедная людоедка, но, по-моему, не простаков, которых она холила и лелеяла. Ох, не зря, не зря мне так захотелось завернуть вечером в Воскрессон. И дело Фуасса значительно сложнее, чем я предполагал.
      Пино бормочет:
      - Ты заметил, Сан-А, что лужайка усыпана банкнотами?
      - Банкнотами? - удивляется бедный Фуасса.
      - Где сундук, в который вы положили миллионы? - спрашиваю я.
      - Наверху, в кабинете.
      Выхожу из гостиной не говоря ни слова и карабкаюсь на верхний этаж. Бегло осмотревшись, обнаруживаю спальню Фуасса, другую, служившую будуаром домоправительницы (они разделены только ванной комнатой), и наконец, кабинет рантье-астматика. Сейф и в самом деле тут, но его тяжелая дверца распахнута, как рот больного, которому вырезают гланды. Полки бронеящика пусты. Один нот достоинством десять кусков сиротеет на полу. Озадаченный Сан-Антонио садится на угол письменного стола и делает то, что делает нормально выточенный шуруп: он шурупит[4]. Он хочет понять. Это естественно, не так ли? Он говорит себе кое-что о мамаше Ренар и отбеливателе "как бишь его..." Он говорит себе еще много поучительного и затем спускается вниз.
      Папаша Фуасса добрался-таки до тела возлюбленной и воет так, что окрестные псы, желая перекрыть его, начинают выть на луну.
      - Моя Мадлена! Моя Мадлена! - астматирует он. Он воет громче, чем могла бы сама Мадлена. Он месит дрожащими руками столь любимое тело, и дыхание его прерывается. Нам пришлось истратить столько сил, Пинюшу и вашему герою, чтобы оторвать его от своей Джульетты. Пока селянин ля Пино ведет его в "хоум", я наклоняюсь над дамой и смотрю на ее рот. Потерев кончиком носового платка ее губы, вижу, что помада стирается, как, впрочем, большинство помад. Катапультируюсь в гостиную и хватаю сигарету, лежавшую в пепельнице. Никаких следов! Ну, ребята, это улика, или я ничего не петрю? Ухватили сюжет? Нет? Ну тогда у вас, простите за бестактность, кроличий понос вместо мозгов. Шевелите кочаном, какого черта? Или тогда подарите ваши серые ячейки пчелам, они там отложат мед! Следите за логикой и закройте пасть, а то сквозит! Раз на сигарете нет следов помады, то курила не усатая Мадлена. И не папаша Фуасса, которому из-за астмы сей спорт противопоказан, гм-гм? Вывод: на асиенде был третий.
      Вы не поражены? Погодите, доказательство Сан-А-Великолепного еще не кончено, мне еще скакать тридцать метров до камеры хранения всех идей, дети мои. Я сейчас воображу сцену. Перед тем как мы дернули звоночек папаши Фуасса, ситуация представлялась таким образом: папа Фуасса на лежаке в полном кризе. Внизу его мышка смотрит кетч по телеку в компании некоего господина, которого мы назовем "X" для удобства перемещения. Этот "X" вместе с дамой собирается кое-что переместить. И это нечто, я готов держать пари на брачную ночь в Праге, против открытия чекового счета по переписке; суть четырнадцать кирпичиков. Появляемся мы. Приятель мадам Ренар берет ноги в руки и затаивается. Старушка нас встречает, вводит и говорит, что идет предупредить основного. Она-таки идет его предупредить. Но предупреждает и своего дружка "X". Улавливаете, мои маленькие, страдающие запором тыковки? Можно продолжать? Уверены, что еще нет мозговой грыжи? Ну ладно! Наш поздний визит пугает сообщника. Он говорит себе, что самое время зацапать денежки, поскольку оные могут уплыть из-под носа с прощальным приветом. Он говорит это мамаше Ренар, которая поднимается наверх открыть сейф и схватить сок овощей[5]. Только там, в саду, между двумя персонажами происходит тюрлимбомбом. "X" цапает заступ по соседству и долбает по супнице возлюбленной. Она вырубается, но не откидывает копыта. Он приканчивает ее штыковым ударом, потому что дело срочное, собирает поспешно урожай и удирает. Конец первой главы.
      - Скажите-ка, месье Фуасса, у вашей... компаньонки, кроме других комбинаций, была, полагаю, комбинация замка сейфа?
      - Я ничего не скрывал от мадам Ренар. Это была женщина великих достоинств... Он подпрыгивает.
      - Деньги! - кричит он. - Не хотите ли вы сказать...
      - Да, они улетели, и дверца сейфа зевает, как слушатели на лекции о борьбе с алкоголизмом. Я бы хотел спросить: ее кто-нибудь навещал?
      - Да, иногда к ней приходил сын... Я бросаю на Пинуша свой взгляд 69-бис, применяемый только в исключительных обстоятельствах.
      - А сегодня вечером?
      - Нет, он приходил на прошлой неделе. Сейчас он в рейсе на теплоходе "Франция".
      - Больше никто не навещал вашу... э-э... домоправительницу?
      - Абсолютно никто.
      - Сегодня вечером вы никого не принимали?
      - Нет, господин комиссар, никого.
      Приход медика прерывает беседу. Бедный врач вошел без звонка и наткнулся на труп мадам Ренар. Он шумит и скандалит. Я выхожу к нему и разъясняю ситуацию.
      - Вы не можете быть полезны этой даме, займитесь лучше Фуасса, советую я.
      Мои коллеги из комиссариата тоже появляются на сцене. Я излагаю события еще раз. Вскоре в загоне начинается большая суматоха. Воспользовавшись ею, я уединяюсь с преподобным Пино, чтобы кое-что обмозговать. Он серьезно выслушивает мою теорию, но вместо того, чтобы согласиться, качает головой.
      - Слушай, Сан-А, конечно, есть что-то верное в твоих предположениях..., но...
      Он выковыривает ногтем скопившуюся в углах глаз муть, вытряхивает из усов остатки яичного желтка и продолжает:
      - Если визитер был, то как он приехал? Когда мы прикатили, никакой машины на улице не стояло. И вокзал отсюда далеко...
      Я морщу лоб. Он прав. Непрошеный посетитель, ибо не забудем, что "X" находился здесь тайком, обязательно должен был запастись средством передвижения... По крайней мере... При условии, что не живет совсем рядом.
      Излагаю это Писуну. И опять не получаю полного одобрения.
      - Все-таки есть одна вещь, которая меня беспокоит, - выдает он.
      - Давай!
      - Ты говоришь о тайном посетителе. Тайном, потому что Фуасса не знал о его присутствии, согласен?
      - Да, ну и что?
      - Ну, видишь ли, наносить визит даме и устраиваться перед телевизором с сигаретой в клюве, тогда как хозяин, о котором идет речь, в это время в комнате наверху?..
      Он прав, Пинюшкон, это неправдоподобно. Лапоть я, что сам не додумался. Так завелся, сопоставив факты о сигарете и губной помаде!
      В свою очередь Невозмутимый приступает к удивительной демонстрации логики.
      - Одно из трех, - провозглашает он. - Или дама курила и напомадилась только после нашего звонка. Или курил Фуасса. Или был гость, только вовсе не тайный.
      - Блестящий старец! Ты бы получил первый приз на конкурсе.
      Он надувается.
      - Теперь проверим каждую из трех, как говорила девочка в известной сказке, садясь за стол в лесной хижине.
      Я обшариваю карманы убитой. Там только платок. Затем обыскиваю первый этаж в поисках губной помады - и не нахожу ее. Но у мадам Ренар не было времени подняться на второй для припудривания между моментами, когда мы позвонили и когда она появилась перед нами во всей красе в дверном проеме. Мы, стало быть, должны обратиться к двум другим гипотезам. Я беру доктора под крылышко сразу после того, как он сделал укол Фуасса.
      - Скажите, доктор, месье Фуасса курил?
      - Вы шутите? В его-то состоянии?
      - Спасибо, доктор, это все, что я хотел знать. Я подхожу к изголовью Фуасса, которого снова уложили и который тихо плачет в свою подушку, одуревший от укола и событий. Бесцеремонно присаживаюсь на кровать.
      - Месье Фуасса. У вас был кто-то, когда пришли мы, Пино и я. Кто-то, кто не собирался от вас прятаться, потому что он курил и смотрел телевизор в нижней комнате. Я вас прошу немедленно назвать его!
      Я изъяснялся вежливо, но непреклонно. Если бы я был на его месте, я бы не старался хитрить, будучи уже умельцем. Он смотрит на меня с жалобной наивностью.
      - Я уверяю вас, господин комиссар, никого не было. Я дремал, слышал телевизор... Никого, могу поклясться!
      - Надеюсь, вы говорите правду. Не забудьте, что речь идет об убийстве.
      Я покидаю его, чтобы присоединиться к ребятам из криминальной полиции, только что наводнивших хижину. Рекомендую им, в частности, изучить отпечатки вокруг телевизора и смываюсь, прикрытый с фланга Преподобным. Не люблю вести расследование в присутствии коллег. Это как любовь: заниматься в одиночестве или среди друзей.
      Глава третья
      Назавтра, после ночи, проведенной под девизом "просыпаюсь в шесть часов, где резинка от трусов?", я рулю в бюрологу, соответственно одетый. Время пнуть Берюрье. Щебечут пташки, мышки мне делают глазки, мотор "МГ" работает ровно. Тем не менее я обещаю себе, что, не далее как намедни, расколочу копилку, чтобы купить "ягуар". Давай скорей! Таков был лозунг покладистой подружки, и я присвоил себе - и лозунг, и подружку,
      Манье ждет в кабинете, почитывая бульварную сплетницу и жуя булочку. Обе свежие.
      - Скажите, господин комиссар, - мурлычит рыжастик, - дело вроде бы продвигается?
      Он показывает газетенку. Там, на развороте можно видеть воскрессонскую обитель Фуасса и в углу, в овале, жиртрест мадам Ренар. Клише было оттиснуто добрый десяток лет назад, на нем у компаньонки (которая лишила нас своей компании столь ужасным образом) меньше отвислых щек, усов, и ханженский вид боа под баобабом.
      - Неслыханно, правда? - произношу я с таким видом, чтобы только что-то сказать. Это позволяет мне выразить заинтересованность, но не показывать моего участия. - Ну, так что, - продолжаю я, - вы нашли что-нибудь, старина?
      - А это вам решать, господин комиссар, - ответствует таинственно дорогой Манье.
      Он вынимает из конверта семь банкнотов по десять тысяч, которые я ему вручил.
      - От вашего ответа зависит значимость моих наблюдений, господин комиссар. Когда вам передали эти банкноты, они были проколоты?
      - Нет, - говорю я. - Они были в конверте.
      - И их взяли, как вы сообщили, из разных посылок?
      - Это Пинюш сообщил.
      Манье наклоняется над моим столом. Его взлохмаченная рыжая шевелюра похожа на костер.
      Он раскладывает банкноты, как игральные карты.
      - Из семи бумажек на трех только по одному булавочному проколу, вы видите?
      Концом разрезального ножа он показывает две маленькие дырочки - следы проколов.
      - Ну и что? - я пока не понимаю.
      - Я исследовал купюры под микроскопом: два прокола на этих трех бумажках сделаны одной и той же булавкой, это означает, что их прокололи вместе и в одно время, понятно? Следовательно, они из одной пачки.
      Я присвистываю как истинный ценитель.
      - И это не все, - продолжает Манье, - на двух из четырех оставшихся купюр, которые проколоты во многих местах, есть те же проколы, что на первых трех.
      Он показывает мне соответствующие дырочки.
      - Вот они. Могу показать под микроскопом: полное соответствие краев.
      - Я вам верю, старина, я вам верю. Дорогой Сан-А подпирает подбородок, демонстрируя сомнение.
      - Стало быть, папаша Фуасса соврал, говоря, что взял купюры из семи разных пакетов?
      - Похоже на то.
      Не говоря ни слова, я снимаю трубку треплофона и вызываю Пино. Старый матрасник на проводе, собственной персоной. Он сообщает мне, что только что принял первую утреннюю рюмку мускателя и интересуется, который сейчас час в Сен-Клу. Поскольку уважаемый живет в Венсенне, то можно понять его стремление к точности.
      - Скажи-ка, Дорогое Сокровище, это ты выбирал образцы купюр из пачек?
      - Нет, я попросил Фуасса, и он их принес.
      - Они были сколоты вместе?
      - Нет, они лежали в конверте, который ты получил-с в собственные-с руки.
      На меня снизошло озарение.
      - В общем и целом, мой оккультист, ты никогда так и в глаза не видел эти четырнадцать миллионов?
      Молчание рахитика, измеряющее всю глубину моего замечания и его недомыслия.
      - Верно, - признает он по прошествии интенсивного отупления. - Ты верно излагаешь: вообще-то, я их никогда не видел! Он мне показывал обертки, купюры, но все вместе - нет!
      - А сейчас ты уже рискуешь так и не полюбоваться ими, милое старое отребье, потому что их украли. Загляни до обеда, побеседуем...
      Я отключаюсь, пока он пытается рассказать о варикозных язвах соседского сапожника.
      Треплофон - это предатель. Как только вы начинаете им пользоваться, он спускает с вас шкуру. Едва я положил трубку, он начал наигрывать "возьми меня скорее, милый, мне так плохо без твоего... уха". Я внимаю призывы. Голос с овернским акцентом сообщает мне, что он из кафушки снизу.
      Я осведомляюсь снизу от чего, ибо на нижнем этаже Большой Хижины нет никакой кафушки. Голос, становясь гнусно-овернским, сообщает, что заведение расположено под апартаментами Берюрье. Он добавляет, что помощник инспектора Берюрье хотел бы срочно меня увидеть по поводу преступления этой ночи. Удивление мое прямо-таки турецкое, настолько оно истинно-правоверное. Оно могло быть, по крайней мере, каркающим, потому что оно пр-равовер-рное, а может быть квакающим, ибо без овернского "р" оно становится п-а-а-в-е-ным. Что может сообщить его великое Толстячество по поводу дела мадам Ренар? Я решаю, что лучший способ утолить любопытство - поехать повидать Толстителя. Благодарю Манье и советую ему делать, как тот негр, то есть продолжать. Он заверяет, что теперь займется обертками.
      Медленно вальсирую к Берю. Из авторадиоприемника доносится мелодия, способная навеять хандру даже на профессионального юмориста. Звоню, и мне открывает сущая обезьяна. Мартышка с голосом простуженной цесарки. Вообразите нечто вот такое огромное, нет чуть-чуть поменьше, со впалой грудью, хотя эта грудь и принадлежит представительнице прекрасного пола, с волосами Людовика XIV, скулами, выступающими даже впереди прогресса; глаза, как у чахоточного, и плохо захлопывающийся рот из-за вставной челюсти типа Людовика XV. Ноги а ля Людовик XVI, руки а ля Людовик XII, все в целом напоминает изображение Людовика Х Сварливого. Я решаю, что ошибся этажом, но отдаленный рев китообразного - уфф! - успокаивает мои опасения. Редко приходится слышать рев китихи, должен признаться, но другими словами не описать то, что вырывается из легких Б. Б. (Берты Берюрье).
      - Что там такое? - изрыгает Толстительница.
      - Один господин, - отвечает образина.
      - Из-за чего? - требует восхитительная Берта.
      - Не знаю, - объясняет мартышка.
      - Спроси! - рекомендует жена Цезаря.
      - Я спрошу, - уверяет уродина.
      И в самом деле, она спрашивает меня "из-за чего". Я отвечаю, что это не из-за того типа, который видел типа, который, в свою очередь, видел типа, который видел кость, и вхожу, отодвигая образину к вешалке. Продвигаюсь к кухне. Там нахожу Б. Б. в прозрачно-паутинной комбинации, увы, увы, увы, принимающей горчичную ванну для ног в тазу, дымящем, как Везувий! Ну и окорока! Можно подумать, это цветовой кошмар фирмы "Техниколор" на широком экране. Мамонтиха разгоняет окружающее ее облако пара и дарит мне улыбку, густо-красную как смородиновое желе.
      - Смотри-ка! Наш дорогой комиссар! Она показывает на свою обезьяну и представляет меня:
      - Это о нем всегда речь... И, адресуясь ко мне:
      - Элоиза, моя новая служанка. Служанка! У Берю! В их бардаке! Я кланяюсь Новой Элоизе.
      - Добавьте горячей воды и достаньте из дильника холодный паштет! приказывает мадам Берюрье. - Вы попробуете кусочек, комиссар?
      Комиссар замечает, что еще только девять утра, и ссылается на недавно съеденную булочку, чтобы отказаться от паштета. Б. Б. начинает поглощать его соло. С полным ртом она объясняет, что горчичная ванна усиливает кровообращение.
      Я хотел бы порекомендовать ей использовать гидравлический насос, но засомневался, не поперхнется ли она.
      - Производитель-то дома? - спрашиваю я.
      - А как же! - ответствует она. - В разгаре лечения. Представляете, этот дурило собирался утром спуститься в кафешку внизу. Я вот что скажу. Здоровье, это как спичка: нельзя играть с... Надо лечиться - будет лечиться! Хотите его повидать - валяйте прямо в спальню. Думаю, он отдыхает...
      Следую в спальню. В полутьме, подходящей для отдыха или медитации, Берю распластан на кровати брюхом вниз. Голый. Недвижимый. Храпящий. Его впечатляющие полушария, щедро открытые человеческому вожделению, похожи на Скалистые горы. Что-то белое торчит из Большого Каньона Колорадо. Это термометр. Я щелкаю по инструменту, и вибрация доходит до неисследованных областей Скалистых. Берю зевает и переворачивается на спину. Включает мигалки, зевает снова и узнает меня.
      - А, Сан-А!
      - Ты меряешь температуру? - говорю я вежливо.
      - Да.
      - Хотел бы заметить, что он у тебя еще вставлен.
      - А! - ответствует Толститель хладнокровно. - Я тоже так думаю...
      Он пытается достать термометр, но безуспешно[6].
      - Дерьмо! Я его заглотил! - громыхает его Важнячество. - Кто мне приволок такой малюсенький и скользкий термометр? Вот подлюга: проскальзывает, зараза!
      - Надо было заказать шипованный термометр, - советую я.
      Он пробует с усилием снова, терпит опять неудачу и раскатисто зовет.
      - Элоиза!
      Появляется тихая образинушка.
      Толстяк объясняет ей драматизм ситуации, требует от субретки приложить все силы, чтобы извлечь гуляку. Та, в свою очередь, исследует проблему вблизи и заявляет, что придется попотеть. Для достижения успеха она вооружается древними пружинными щипцами для сахара и начинает операцию без анестезии пациента. Если бы это видели операторы "Антенна-2", они примчались бы с камерой. Прямой репортаж из пукальника Берю, ничего себе? По Евровидению, пожалуйста!
      Образина испускает крик триумфа!
      - Поймала! - говорит она. И объявляет:
      - 36,9! Незачем было так глубоко и засовывать!
      - Да ты горничная на все руки, - замечаю я.
      - Но позволь, - брюзжит Берю, - за восемь тысяч в месяц можно и постараться, не так ли?
      - Где ты откопал эту жемчужину?
      - В деревне. Она прозябала у одного старого навозного вдовца, который отстегивал ей пятнадцать сотен в неделю и подбивал клинья сверх нормы. А я теперь - старший инспектор, мне же нужна служанка и страж в конуре, чтоб соответствовать рангу без вопросов. Ну вот, я и предложил Элоизе. Ее смущало то, что она не любит город. Но явление заработка и моя обольстительная улыбка сподействовали, как же.
      Он свешивается со своего дебаркадера, чтобы схватить мятую газету, валяющуюся на изношенном ковре. Он свешивается слишком и оказывается вверх тормашками, ругаясь как ломовой извозчик, приложившийся ладонью к вращающемуся колесу. Я помогаю ему взгромоздиться на "семейный суперавтомобиль с двумя выхлопными трубами".
      - Не гожусь я для режимной жизни, - вздыхает Берю. - Я не сообщал тебе, что Берта провозглаквакала чрезвычайное положение? Эта корова заставляет меня заглатывать отварной рис и овощи, а сама чмакает деликатесы типа свинины с картошкой и квашеной капустой прямо на моих глазах. Не хочу сказать ничего плохого, Сан-А, но не удивлюсь, если ей понравится чем дальше, тем больше.
      - Ты станешь милашкой, Толстяк, - обещаю я, чтобы скрасить его убогое настоящее.
      - Ну, я никогда не буду на обложке журналов мод, - отказывается Толстяк. - У каждого в жизни свое гнездо. Моя стезя - суп-жульен и седло барашка; фруктовый салат - это для мисс Шпингалет. Старшему инспектору необходимы калории. На морковном соке не осилишь двести кило в толчке.
      Он ностальгически глядит на свои красивые плечи орангутанга, покрытые шерстью и шрамами. Да, он не плотоядный, наш Берю. В разворошенной койке, с огромным брюхом, по которому вьются зигзаги следов многочисленных хирургических чревосечений, с обильной щетиной, усталым взглядом и ртом в форме вентиля сливного бачка, можно сказать, чудовищный король лентяев или околевающая корова, на выбор.
      - Ты хотел меня видеть, о преданный друг?
      - А, да, подай-ка мне эту мятую штуку, из-за которой я чуть себе морду не разбил.
      - Это называется "Аврора", - говорю я, перепасовывая газету.
      Он останавливается на первой странице, где расположено фото дамы Ренар.
      - Я хотел тебе сказать, что я знаю эту дамочку с претензиями, изрекает он. - Я прочел статью и сказал себе, что это может полить воду на твою мальницу...
      - Давай, я весь внимание.
      - Эту мамашу я встретил в прошлом году. Она была кассиршей в гостинице около Восточного вокзала.
      - Верно. И при каких же обстоятельствах ты ее узнал? Ты что, прищучил какую-нибудь монашку в ее борделе?
      Берю изображает выражение ужаса.
      - Не ори так громко! - умоляет он. - Если Берта, у которой такой слух, тебя услышит, это будет целая драма: она же ревнучая, как тигрица! Нет, я узнал эту добрую женщину не в частном порядке, а во время расследования. Ты помнишь дело Симмона?
      - Матрасника?
      - Ну, ты балда, клянусь! Нет, ты не можешь помнить, как потому ты был за границей, когда это произошло. Ты что, не слышал о Рудольфе Симмоне?
      - Секретном агенте?
      - Да. Он умер в прошлом году. Отравился в гостинице, где работала мамаша Ренар.
      Я навостряю уши. Вот это начинает меня интересовать.
      - Надо же!
      - Ага, задергал носом? - ликует Здоровяк, потрепывая шерсть на груди. Вот история в двух словах. Рудольф Симмон появляется в гостинице "Дунай и кальвадос". Заказывает комнату с видом на вокзал, с ванной и прочее. Устраивается. Утро. Выходит позавтракать. Возвращается в три пополудни с видом весельчака. Подымается к себе в конуру. Ты следишь?
      - Шаг за шагом, - уверяю я, - дальше, мальчик!
      - Где-то в 17 часов, ему телефонный звонок. Поскольку в комнате треплофона нет, горничная-субретка карабкается, чтоб его позвать. Но он не отвечает, и его ворота задвинуты изнутри... На задвижку! Фиксируешь?
      - На мраморных скрижалях! Следуй далее!
      - Субретка взывает! Ни фига! - как говорят в народе. - Она беспокоится и зовет настоятельницу... Та прибывает на место. Ответа нет как нет. Тогда она вызывает полицию. Ворота взламывают и находят месье Симмона не живее макрели в белом вине вместо воды. Этот олух проглотил отбеливательную кислоту...
      - Это что, коктейль?
      - Постой, промашечка вышла: я хочу сказать синильную кислоту, рагрыз ампулу. Осколки стекла нашли во рту...
      - Ну и?
      - Когда комиссар транспортной полиции усек, что речь идет о международном агенте, он свалил дело на нас. И я был задействован разобраться вплотную. Так я узнал мамашу Ренар.
      - А по Симмону расследование что-нибудь дало?
      - Черта с два! Приятель действительно покончил с собой. Окно закрыто, задвижка задвинута, сечешь рельеф? Я перетряхнул шмотки и даже отдал их ребятам в лабо: ничего. Впрочем, у него и был-то всего один чемоданишко с вещичками.
      - Ты должен знать Фуасса, хозяина гостиницы.
      - Да так, видел издалека. Он отсутствовал, когда это случилось.
      - Это он вчера явился с Пинюшем.
      - А я и не узнал его. Да я и смотрел-то только на нашего хрыча.
      - И дело Симмона так и замерло? - спрашиваю я после некоторого раздумья.
      - Ага, А что там могло быть после установления факта самоуйбиства? У этого типа наверняка были заботы. При его ремесле обычное дело.
      - Он был постоянным клиентом гостиницы?
      - Нет. Остановился там впервые.
      - А телефонный звонок? Не навел на что-нибудь?