Но мистер Мельцер только рукой махнул.

— Вы друг мистера Белларозы, так что можете платить, когда хотите. С этим проблем нет.

Последнюю фразу можно было понять по крайней мере двояко. Я встал, Мельцер также поднялся. Он подошел к окну.

— Вам легче будет выйти через дверь, — заметил я.

Он негромко засмеялся.

— Я любовался здешними местами, пока ехал к вам. — Мельцер поглядел в окно. — Впечатляющий вид.

— Был когда-то.

— Да, был. Невероятно, в какой роскоши жили состоятельные люди до введения подоходного налога, правда, мистер Саттер?

— Да.

— Когда я был на государственной службе, мне всегда было больно видеть, как с таким трудом заработанный капитал уплывает от владельцев в виде налогов.

— Мне тоже от этого больно, мистер Мельцер. На самом деле. Я рад, что вы это тоже осознали. — Я помолчал и добавил: — Но мы все должны платить налоги, и я вовсе не возражаю против налогов в разумных пределах.

Он отошел от окна, улыбнулся мне, но ничего не сказал.

Я направился к двери.

— Вы уверены, что вам не понадобятся мои налоговые декларации?

— Да, думаю, что не пригодятся. Я действую несколько иными методами, мистер Саттер. Меня больше интересуют те документы, которые имеются у них на вас...

— Понимаю. А как мне позвонить вам в случае необходимости?

— Я сам позвоню вам через недельку. — Мистер Мельцер также направился к двери, но замешкался и произнес: — Вы, должно быть, очень переживаете по поводу этой истории и, наверное, размышляете о людях, которые не платят налоги в разумных пределах, как вы только что выразились.

— Ну что ж, пусть живут с этим смертным грехом, мистер Мельцер. Я же лично просто хочу уладить мои дела с дядюшкой Сэмом. Я — патриот. И бывший бойскаут.

Мистер Мельцер снова улыбнулся. Вероятно, он вообразил, что я ничего не знаю об играх с налогами. Поэтому он решил меня просветить.

— Люди, которые полностью избегают всех налогов, живут действительно богато. Но уверяю вас, они рано или поздно все равно попадут за решетку. И это справедливо.

Очень похоже на то, что проповедовал мистер Манкузо. Вероятно, такая уверенность в торжестве справедливости свойственна всем правительственным чиновникам. Должно быть, они знают что-то такое, чего не знаю я.

— А я буду счастлив сидеть на процессе по их делу в составе жюри присяжных, — высказался я.

Он сделал еще шаг по направлению к двери, затем снова повернулся ко мне.

— Возможно, я воспользуюсь когда-нибудь вашими услугами. Мои дела идут неплохо, как вы понимаете, но юридического образования у меня нет.

— Вот поэтому они у вас и идут неплохо, а не идут очень хорошо.

Он захихикал.

— Вас хорошо знают в манхэттенском отделении Федеральной налоговой службы. Вам это известно?

Я подозревал об этом, но не был уверен.

— Они что, играют в дартс с моим портретом на мишени? — съязвил я.

— Когда я работал там, у нас была целая галерея в комнате для отдыха. — Он улыбнулся, но мне было не до смеха. — Там были, конечно, не фотографии, а фамилии и номера плательщиков страховых взносов. Но не людей, уклоняющихся от уплаты налогов, а адвокатов, которые сумели нас переиграть. Как видите, мои бывшие коллеги этого не прощают. Я тоже слышал о вас, хотя и не знал вас лично. — Он сделал паузу, затем сказал: — Так что, как это ни парадоксально, но вам приходится теперь обращаться ко мне за защитой. Вас это удивляет?

За иронией судьбы часто стоит разыгранная комбинация, и, похоже, он намекал именно на это. Я внимательно посмотрел н? него.

— Вы думаете, в данном случае это что-то вроде вендетты с их стороны?

Он выдержал многозначительную паузу, затем ответил:

— Кто может сказать наверняка? Бюрократы иногда совершенно непредсказуемы. Однако суть в том, что даже если они хотели насолить вам, то нужен был предлог. Он и подвернулся.

Что-то он как-то неожиданно подвернулся. Ну что же, если самая достойная смерть для охотника на львов — это гибель в пасти льва, то самая достойная смерть для специалиста по налогам — это смерть в тяжелых объятиях налоговой службы.

Мистер Мельцер вернулся к исходному пункту этого разговора.

— Так я хотел бы позвонить вам и посоветоваться по некоторым делам.

Посылать его подальше сейчас было явно несвоевременно, поэтому я сказал:

— Я принимаю в свои обычные рабочие часы.

— Хорошо. А как вы посмотрите на то, чтобы поработать со мной на постоянной основе? Например, мы могли бы создать с вами фирму.

Боже мой. Мне делают больше предложений, чем проститутке с Двенадцатой авеню. Я сухо ответил:

— Вряд ли человек, которому грозит наказание за уклонение от уплаты налогов, будет вам хорошим партнером, мистер Мельцер.

— Ну, вы слишком скромны.

— А вы слишком любезны.

— Мистер Саттер, я в состоянии удвоить ваши доходы всего за один год.

— Я тоже мог бы это сделать, если бы захотел, мистер Мельцер. Всего вам доброго.

Он понял мой прозрачный намек и удалился, покачивая головой.

Мне захотелось принять душ, но вместо этого я решил выпить. Я ослабил узел на галстуке и расположился в своем кресле, вытирая платком пот со лба.

В этих старых домах совершенно нечем дышать, даже кондиционер вряд ли помог бы. К тому же эти аппараты безобразно выглядят, а в нашем кругу привыкли больше обращать внимание на внешний вид, а не на комфорт. Вот почему даже в жару мы не снимаем пиджаки и галстуки. Иногда мне кажется, что мы — сумасшедшие. А иногда я даже уверен, что так оно и есть.

Я потягивал из бокала джин с тоником, мой обычный летний напиток. Я употребляю для него только настоящий, горький, как хинин, «Швепс», чтобы отгонять малярию, и настоящий «Будлс», чтобы отгонять от себя действительность.

«В два раза увеличу ваши доходы». Боже, мы ведь были нацией, которая производила товары, строила железные дороги и пароходы. Теперь мы занимаемся оказанием нелепых услуг, заключаем «бумажные» сделки и проматываем капитал, накопленный двумя столетиями честного труда.

Если Мельцер способен увеличить мой годовой доход до 600 тысяч, то, значит, его собственный доход составляет не меньше миллиона. А что он делает, чтобы заработать этот миллион? Он улаживает проблемы с налогами, которые возникают у людей в результате деятельности его бывших коллег. А сам этот мужлан, должно быть, закончил второразрядный университет и еле-еле получил диплом по бухгалтерскому учету. Я налил себе второй стакан.

Коммунизм умер, а американский капитализм заходится в мучительном кашле. Кому же достанется в наследство Земля? Только не «нищим духом», как это проповедует преподобный Хеннингс. Только не таким, как Мельцер, ибо паразиты не выживут, если мертв организм. И не Лестерам Ремсенам, которые, хотя и торгуют акциями шахт и заводов, не в состоянии отличить уголь от коровьего дерьма. И, конечно, землю унаследую не я и не мои дети, так как мы — представители вымирающего рода.

Выживут люди, подобные Стенхопам, которые уже давно оторвались от всяких корней и приспособились к самостоятельному плаванию. Выживут подобные Белларозе, если научатся ладить с новыми породами хищников. Только эволюция, но ни в коем случае не революция. Вот на чем стоит Америка. Но это должна быть ускоренная эволюция.

Я взял свой джин и тоник и вышел на заднее крыльцо. Сюзанна, которая приучилась этим летом пить кампари с содовой (вероятно, потому что этот напиток подавали в «Альгамбре»), присоединилась ко мне.

— Ну как, все в порядке? — поинтересовалась она.

— Да. Но мне придется занять у тебя двадцать тысяч.

— Я завтра выпишу чек.

— Спасибо. Отдам долг, как только продам часть своих акций. Какой процент возьмешь?

— Я беру один процент в неделю, начисляемый ежедневно. У тебя есть девяносто дней на уплату всей суммы долга, иначе ноги обломаю.

Я удивленно уставился на нее.

— Где ты этому научилась? У соседей?

— Нет-нет, я читаю книжку про мафию.

— Зачем?

— Зачем? Ты читаешь книжки о породах местных деревьев, я читаю книжки о местных хищниках. — Она брезгливо скривилась. — Эти ребята не очень-то приятные типы.

— Не спорю.

— Но процент дохода они извлекают гораздо больший, если сравнить его с тем, который мне предлагает моя идиотская трастовая компания.

— Так отдай Белларозе свои деньги, пусть он вложит их в свои махинации.

Она задумалась, затем проговорила:

— Мне почему-то кажется, что Фрэнк не такой, как все. Он пытается действовать законно на сто процентов.

— Он что, сам тебе об этом сказал?

— Конечно же, нет. Это Анна сказала. На тоже не прямо. Она даже и мысли не может допустить, что он является главой крупнейшего преступного клана Нью-Йорка. Вероятно, как и я, она ни разу не читала об этом в газетах.

— И тем не менее Фрэнк Беллароза преступник номер один в Нью-Йорке и, возможно, даже во всей Америке. Он не смог бы сделать законным свой бизнес, даже если бы захотел. Но он никогда не захочет этого.

Она пожала плечами.

— Ты видел эту статью в сегодняшнем номере «Таймс»?

— Да. Ты что, начала читать газеты?

— Мне посоветовали прочитать эту статью.

— Понимаю. — Статья была посвящена сообщению, сделанному Альфонсом-Феррагамо, федеральным прокурором Южного района Нью-Йорка. Мистер Феррагамо сообщал, что «он в данный момент представляет доказательства Федеральному жюри присяжных, касающиеся причастности мистера Фрэнка Белларозы, известного представителя уголовного мира, к убийству Хуана Карранцы, гражданина Колумбии и торговца наркотиками. Дело рассматривается на федеральном уровне, так как подозреваемый в убийстве и его жертва вовлечены в преступную деятельность международного масштаба. Поэтому правительство США требует рассмотрения этого убийства с учетом отягчающих обстоятельств».

Мне всегда нравился неподражаемый стиль «Нью-Йорк таймс», где к каждой фамилии добавляется «мистер» и в изобилии можно найти определения «известный», «якобы имевший место» и так далее. Все так прилично и красиво. Слышали бы они, как выражался Беллароза у себя в кабинете: «чертов Феррагамо», «чертов Карранца», «дерьмовое правительство», «баклажаны» и все в таком роде. Надо будет почитать еще завтрашние номера «Нью-Йорк пост» и «Дэйли ньюс», чтобы оценить истинный масштаб события.

Сюзанна переключилась на семейную тему:

— Каролин и Эдвард приезжают домой завтра или послезавтра. Но, к сожалению, они пробудут у нас всего лишь несколько недель.

— Ясно. — Никто из моих детей в этом году не спешил с возвращением домой. Каролин поехала к родителям своей подруги в Кейп-Код, а Эдвард задержался в колледже по какой-то неясной причине, скорее всего связанной с его амурными делами. — И куда же они уезжают от нас через несколько недель? — спросил я.

— Каролин собирается по студенческому обмену поехать на Кубу. Это какая-то миротворческая акция, а кроме того, она хочет попрактиковаться в испанском языке. Эдвард вместе со своими сокурсниками едет на Кокоа-Бич, у них уже заранее снят домик. Вряд ли они будут укреплять там мир между народами.

— Как сказать. Ведь мир между народами начинается с достижения согласия с самим собой, а значит, и с решением сексуальных проблем.

— Какая глубокая мысль, Джон!

Я думаю, эта ирония была горькой. Должен вам сказать, что поездки детей полностью оплачиваются Сюзанной. Деньги Стенхопов вообще сыграли нехорошую роль в воспитании Каролин и Эдварда. Я не скажу, что наши дети избалованны; они умеют напряженно учиться и достигают хороших результатов. Но за ними с младенчества присматривала нянька, нанятая на деньги Стенхопов, затем они провели школьные годы в интернатах, в которых от детей многого не требуют. В результате к настоящему моменту я почти не знаю своих детей. Я не знаю, о чем они думают, что они чувствуют, не знаю, что они за люди. То же самое касается Сюзанны. Думаю, мы упустили что-то важное в жизни, и наши дети также были лишены этого.

Итак, июль, по всей вероятности, пошел насмарку.

Однажды утром в мой офис в Локаст-Вэлли позвонил Лестер Ремсен. Он звонил по общественным делам. Точнее, он пытался вернуть меня в лоно приличного общества.

— Джон, — произнес он. — У нас в клубе было вчера собрание. Мы обсуждали твой поступок.

— Кто присутствовал на этом собрании?

— Ну... это не важно.

— Для меня важно, так как речь шла все-таки обо мне.

— Важнее была тема нашего разговора. Мы говорили...

— Если это так существенно, Лестер, то я с удовольствием ознакомлюсь с протоколом вашего собрания на следующем аналогичном мероприятии. Я не потерплю, чтобы обо мне говорили за моей спиной какие-то анонимы-самозванцы, которые сами созвали какое-то собрание. У нас правовое общество, а я, как-никак, служитель права — адвокат. Capisce?

— Что?

— Понимаешь?

— Да, но...

— Кстати, мне только что звонила миссис Лаудербах и сказала, что ты предложил ей продать половину ее акций «Америкэн экспресс» и купить акции «Юнайтед боксит». Зачем ты это сделал?

— Зачем? Я тебе сейчас объясню. — Он начал излагать мне ситуацию на фондовом рынке.

— Что такое бокситы? — прервал его я.

— Это... ну, знаешь... это необходимо... я бы сказал, что они относятся к минералам...

— Это сырье для производства алюминия. Рабочие добывают его с большим трудом из-под земли для того, чтобы народ мог пить пиво из алюминиевых банок.

— Какая разница? Я же говорю тебе, сейчас эти акции идут по десять с половиной — самый низкий уровень за два года, а стало известно о том, что эту компанию хочет купить «Америкэн бисквит». Это очень перспективная фирма. Они делают потрясающее спортивное снаряжение.

— Кто делает бисквиты? «Ю-Эс-стил»?

— "Ю-Эс-Икс". Так сейчас называется «Ю-Эс-стил». Они сейчас делают... ну, в общем, сталь.

— Оставь в покое акции миссис Лаудербах, Лестер, иначе я сам тебя от них избавлю.

Он что-то пробормотал, но, перед тем как повесить трубку, сказал:

— Послушай, Джон, давай еще раз вернемся к тому, с чего я начал. Я бы хотел поговорить с тобой откровенно. Это останется между нами.

— Говори.

— Прежде всего, Джон, я считаю, что ты должен передо мной извиниться.

— За что?

— За то, что ты мне сказал в клубе.

— А я думаю, что тебе самому стоит извиниться передо мной за то, что ты пытался втянуть меня в мошенничество.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. А я прошу тебя извиниться за то, что ты послал меня к черту.

— Извини.

— Ладно... О'кей... тогда перейдем к другому вопросу. Этот случай с Белларозой. Должен сказать тебе, Джон, что лет двадцать назад тебя после такого поступка попросили бы навсегда покинуть клуб. Сейчас времена более либеральные, но мы все же обеспокоены попытками новых и незнакомых людей проникнуть в наш клуб. Мы бы не хотели, чтобы у нас появилась репутация такого места, куда могут приходить подобные люди. Пусть даже в качестве гостей. И уж ни в коем случае нельзя допустить, чтобы эта мафиозная личность превратилась в постоянного посетителя.

— Лестер, я не хочу причинять ни тебе, ни другим членам клуба неудобств. Я сам не меньший сноб, чем вы. Но тем не менее если Джон Саттер захочет поужинать в клубе хоть с самим дьяволом, то это никого не касается, если при этом не нарушаются правила поведения в клубе.

— Джон, черт побери, но я же говорю о здравом смысле, о правилах приличий, о сохранении достоинства, наконец...

— Если кто-то из членов клуба предлагает внести в наш устав статью о недопущении в клуб подозрительных личностей или даже самого дьявола, то я, возможно, проголосую за такую поправку. К счастью, времена джентльменских договоренностей и секретных протоколов прошли, друг мой. Не осталось джентльменов, а секретные протоколы — незаконны. Если мы хотим выжить, нам надо лучше адаптироваться или становиться сильнее и действовать. Нельзя больше просто стоять и жаловаться на то, что трудно танцевать на палубе тонущего корабля. Понимаешь?

— Нет.

— Тогда я скажу другими словами. Так вот, я предсказываю, что к концу этого века Фрэнк Беллароза станет членом нашего клуба или же этого клуба вообще не будет существовать. На его месте разобьют парк или выстроят супермаркет. Туда уже сможет войти всякий, а мы будем жаловаться на недостаток места для парковки и на шумливых детишек.

— Возможно, ты прав, — неожиданно согласился Лестер. — Но до тех пор, Джон, мы очень попросили бы тебя не приводить в клуб мистера Белларозу даже в качестве гостя.

— Я подумаю об этом на досуге.

— Пожалуйста, подумай, — сказал Лестер. — Мои наилучшие пожелания Сюзанне.

— Передавай привет Джуди. И еще, Лестер...

— Да?

— Пошел ты к черту.

Я решил на время воздержаться от посещения клуба «Крик», во-первых, из-за моего разговора с Лестером, но больше из-за того, что предпочитаю проводить июль в яхт-клубе «Сиуанака Коринф».

Итак, в пятницу вечером, через день после возвращения домой Эдварда и через два дня после того, как вернулась Каролин, Сюзанна, я и оба наших отпрыска отправились на ранний ужин в яхт-клуб, вслед за которым должна была последовать трехдневная поездка на яхте.

Мы сели в мой «бронко», нагруженный выше крыши пивом, едой и рыболовными снастями. Все было как в добрые старые времена, с той только разницей, что Каролин теперь сидела за рулем, а Эдвард не вертелся как юла на сиденье. Он спокойно смотрел по сторонам, как юноша себе на уме, — возможно, на уме у него была девушка, которую он оставил в колледже. А Каролин стала настоящей женщиной, и кто-то, но не я, научил ее водить машину. Куда летят годы?

Наконец мы прибыли на территорию яхт-клуба. Этот клуб, основанный Уильямом К. Вандербилътом, расположен на Центральном острове, который в наше время практически превратился в полуостров с заливами Ойстер-Бей, Колд-Спринг-Харбор и Лонг-Айленд Саунд. Это царство старых денег. Здесь совсем не помешало бы установить на дорогах знаки, запрещающие проезд.

По дороге из гравия мы приблизились к зданию клуба, трехэтажному особняку с черепичной крышей и боковой верандой. Он был выстроен в 1880 году и представлял собой нечто вроде гибрида, сочетавшего в себе архитектуру домов с крышей из деревянной черепицы с архитектурой в стиле классицизма, правда, колонны и прочие детали были не из мрамора, а из выкрашенного в белый цвет дерева. Вероятно, форма этих колонн и дала клубу второе название — «Коринф». А сиуанака — это название индейского племени, которое когда-то жило в этих местах. Так что полное название клуба тоже представляло собой гибрид двух цивилизаций — общим у них было то, что обе уже давно исчезли.

Одним словом, это был очень приятный домик, без всяких претензий, но сохранивший все свои достоинства и удачное сочетание чисто американского стиля с некоей фривольностью.

Каролин припарковала машину, мы вышли и направились к клубу.

Столовая клуба выходит окнами на Ойстер-Бей, мы выбрали столик у большого окна. Отсюда была видна наша яхта. Тридцать шесть футов в длину, класса «Морган». Название у нее — «Пауманок», так называли индейцы нынешний Лонг-Айленд.

Я заказал бутылку местного вина — «Банфи шардоннэ», его производят в бывшем поместье Вандербильтов, которое сейчас представляет собой настоящую ферму. Возможно, и нам удастся спасти Стенхоп Холл, превратив его в плантации олив или инжира. Вот только где взять столько денег на дополнительное освещение? Итак, я налил нам вина, и мы чокнулись за нашу встречу.

Я считаю, что детям надо разрешать пробовать вино как можно раньше. Это дает им возможность видеть в спиртном самую обычную вещь, а не тайну и не табу.

Еще бы, ведь его вам предлагает мать или отец. Это сработало в моем случае, в случае с Сюзанной — мы никогда не злоупотребляли алкоголем в юности. Я не говорю при этом о зрелом возрасте.

Мы поговорили о школе, о поездке Каролин в Кейп-Код и о нежелании Эдварда покидать колледж, которое и в самом деле было связано с девушкой, студенткой последнего курса близлежащего колледжа в Дартмуте. Мне кажется, что многие решения в жизни Эдварда будут обусловлены его страстями. Это нормально. Я сам такой и считаю себя вполне нормальным.

Потом разговор зашел о местных новостях и о планах на лето. Эдвард на третьем бокале разговорился. Каролин же ничем не проймешь, из нее не вытянешь ни слова, пока она сама не захочет заговорить. Каролин также необычайно проницательна, в этом она похожа на свою мать. Она спросила меня:

— У тебя все нормально?

Я решил, что не буду прикидываться и скажу правду.

— У нас возникли кое-какие проблемы. Вы слышали о наших новых соседях?

Эдвард встрепенулся.

— Да! Фрэнк Епископ Беллароза. Он что, угрожает вам? Да я с ним в два счета разберусь. — Он засмеялся.

— Наоборот, он и его жена — очень милые и приятные люди, — сказала Сюзанна.

Я не был в этом уверен, но добавил:

— Мы ему, вероятно, понравились, но не знаем, как реагировать на это. То же самое касается и других людей, соседей, знакомых. Так что вам могут при встрече всякого наговорить, не удивляйтесь.

Эдвард на это ничего не ответил, он вообще такой — если что взбрело ему в голову, то он добьется своего. Он с энтузиазмом воскликнул:

— А как он выглядит? Я могу с ним встретиться? Я хочу потом хвастаться, что знаком с ним. О'кей?

Эдвард ведет себя всегда очень непосредственно, несмотря на годы учебы в частной школе и на то, что большинство его родных корчат из себя аристократов.

Он похож на сорванца со своей копной рыжеватых волос, которые торчат в разные стороны. Рубашка у него все время вылезает из штанов, на галстуке и пиджаке постоянно какие-то пятна, а мокасины выглядят так, словно их долго жевала корова. Конечно, многое из этого делается нарочно, этот вид бездомного оборванца был всегда моден в колледже Святого Павла. И вообще, Эдвард — неуправляемый, но добрый мальчишка с дьявольским характером. — Если хочешь повидаться с нашим соседом — просто стучи к нему в дверь, — посоветовал ему я.

— А что, если его головорезы схватят меня?

Каролин закатила глаза. Она всегда считала своего братика неспособным на решительные поступки, трусишкой, хотя никогда и не говорила об этом. Они, несмотря на это, хорошо ладили между собой, но, возможно, благодаря тому, что виделись очень редко.

— Но ты же сразу уложишь их на лопатки, Шкипер, — поддразнил я Эдварда.

Он улыбнулся, услышав свое детское прозвище.

Каролин сказала, обращаясь ко мне и к своей матери:

— Я бы не потерпела, чтобы другие указывали мне, с кем мне дружить, а с кем — нет.

— Мы и не идем ни у кого на поводу, — заверила ее Сюзанна. — Но некоторые наши друзья огорчены. Это произошло, собственно, из-за одного случая в клубе «Крик». — Сюзанна вкратце рассказала о случившемся. В заключение она добавила: — Вашему отцу позвонили один раз по поводу того вечера, а мне — целых два раза.

Каролин обдумывала сказанное. Она превратилась теперь, как я уже говорил, в молодую женщину, уверенную в себе и в своем будущем. Ей наверняка будет сопутствовать успех в юридической карьере. Я даже сейчас могу представить ее в очках в строгой оправе и с папкой в руках. Леди-адвокат — так мы их называем в нашем кругу зубров адвокатуры.

— У вас есть конституционное право вступать в отношения с любым лицом, — безапелляционно заявила она.

— Мы это знаем, Каролин, — улыбнулся я. Студенты часто воображают, что открывают в колледже не известные никому вещи. Я тоже несколько лет думал, что получаю в Йеле уникальную информацию. — Наши друзья также имеют это право, и некоторые из них используют его, прекращая всяческие с нами отношения.

— Да, — согласилась Каролин, — наряду с правом свободной ассоциации в обществе есть также право на отказ от ассоциации.

— И в связи с этим мой клуб имеет право исключить меня из своих рядов.

На этом пункте Каролин споткнулась, так как по натуре она привержена либерализму.

— Почему вы не уедете отсюда? — спросила она. — В этих краях нет ничего, кроме анахронизмов и дискриминации.

— Поэтому нам здесь и нравится, — сказал я и получил в ответ нахмуренные брови. Каролин напоминает мне ее мать в том, что касается всяческой общественной деятельности, она является членом сразу нескольких организаций в своем студенческом городке. Я считаю эти организации весьма подозрительными, но не высказываюсь на этот счет, так как не спорю о политике с теми, кому еще нет сорока. — Куда же, по-твоему, мы должны уехать? — полюбопытствовал я.

— Поезжайте в Галвестон, поселитесь на пляже рядом с тетей Эмили.

— Неплохая мысль. — Каролин тоже обожает Эмили, так как та не побоялась пойти против законов супружеской морали и превратилась сейчас в вольную обитательницу пляжей. Каролин, впрочем, на подобное не решилась бы. Ее поколение не такое дикое и необузданное, каким было наше. Они лучше одеты и не покинут родной дом, не взяв с собой кредитную карточку. Но надо отдать ей должное, Каролин — очень искренняя девушка. — А возможно, нам стоит поехать с тобой на Кубу и посмотреть, как там обстоят дела с борьбой за мир.

— А почему мы ничего не заказываем? — спросила Сюзанна, которой всегда кажется, что я насмехаюсь над ее дочерью.

Каролин сказала, обращаясь ко мне:

— Не думаю, что Куба — это подходящее место для вас. Но, побывав там, начинаешь многое понимать.

В разговор вмешался Эдвард:

— Кому нужна твоя Куба, Кари? Поехали с нами на Кокоа-Бич, познакомлю тебя со своими приятелями. — Он захихикал.

— Не очень-то мне будет интересно с твоими грубиянами-друзьями, — ледяным тоном ответила она.

— Да? А почему же ты не отходила от Джеффри, когда он приезжал к нам на Рождество?

— С чего ты взял?

— С того и взял.

Я посмотрел на Сюзанну, и мы улыбнулись друг другу. Я сказал ей:

— А почему же ты никак не можешь вызвать мастера и починить свою машину?

— А почему же ты не приучишься убирать за собой носки?

Каролин и Эдвард поняли намек, заулыбались и замолчали.

Мы поговорили о Джордже и Этель Аллард, о Янки и Занзибар, о переносе конюшни на новое место и о других изменениях, произошедших с Рождества. Мы заказали ужин и еще бутылку вина, хотя я понимал, что мне не стоит пить больше двух стаканов перед выходом в море.

За едой Каролин снова заговорила о Белларозе.

— Он знает, чем ты занимаешься, пап? Он не спрашивал у тебя совета по налогам?

— Все наоборот, — ответил я. — Это я у него консультировался по поводу налогов. Это длинная история. Он, кстати, хочет видеть меня своим адвокатом, если ему будет предъявлено обвинение в убийстве.

Эдвард снова воспринял это как шутку.

— Убийство? Ну и ну! Не шутишь? Он что, убил кого-то? Ты собираешься его вытащить?

— Я не думаю, что он совершил убийство, в котором его обвиняют.

— А почему он хочет, чтобы его защищал именно ты? — спросила Каролин. — Ты же не занимаешься уголовными делами.

— Вероятно, мне он доверяет. Он, наверное, думает, что я смогу представить его в выгодном свете. Вряд ли он стал бы просить меня о защите, если бы был виновен. Он рассуждает, видимо, так: я верю в его невиновность, следовательно, жюри присяжных поверит мне.

Каролин кивнула.

— По твоим словам выходит, что он — славный малый.

— Да, такой же, как я.

Она улыбнулась мне.

— Мы все уверены в этом, пап.

Эдвард тоже улыбнулся.

— Берись за это дело. Задай им жару. Будешь сразу знаменитым. Ты уже решился?

— Пока не знаю.

— Я никогда не вмешивалась в дела вашего отца, — неожиданно заговорила Сюзанна, — но, если он возьмется за это дело, я его буду поддерживать.

Сюзанна редко публично заявляет о поддержке своего мужа, так что это заявление заинтриговало меня.

Так мы сидели и ужинали, всем было хорошо, мы расслабились — все было почти так же, как в старые добрые времена, но мне казалось, что это происходит с нами уже в последний раз.

Наши отношения с Каролин и Эдвардом были основаны на тех чувствах, которые возникли в пору их детства. Теперь они повзрослели, у нас у всех появились свои проблемы. Я помню, что отдалился от своего отца примерно в этом возрасте. С тех пор мы страшно далеки друг от друга. Но я все же помню, как он держал меня за руку в тот вечер.

Видимо, этот разрыв биологически предопределен. Возможно, когда-нибудь и мы с Сюзанной будем общаться со своими детьми, как со взрослыми. Мне всегда казалось, что даже животные узнают своих родителей, тех, которые вскормили их, и непременно подают какой-то сигнал об узнавании. Может быть, он расшифровывается так: «Спасибо».

Эдвард, жуя яблочный пирог, проговорил:

— Я хотел бы поехать с вами в Ист-Хэмптон в августе. На пару недель, пока не начнутся занятия.

Я покосился на Сюзанну.

— Возможно, нам придется продать наш дом в Ист-Хэмптоне, — сообщил я, — и не исключено, что это надо будет сделать еще до августа.

Эдвард уставился на меня так, словно ослышался.

— Продаете? Продаете летний дом? Но почему?

— Проблемы с налогами, — объяснил я.

— Эх... а я-то строил такие планы...

— Ну что же, тебе придется изменить свои планы, Шкипер.

— Эх, жалко.

Эдвард, судя по всему, не очень расстраивался, это обычная реакция детей на проблемы с деньгами у родителей. Каролин, я заметил, испытующе смотрела на нас с Сюзанной, пытаясь понять, в чем тут дело. Несмотря на весь свой интерес к обездоленным, ее едва ли трогали денежные проблемы. Возможно, она подумала, что ее родители собираются разводиться.

Мы закончили ужин, после чего Каролин и я отправились на пирс, где был пришвартован «Пауманок». Сюзанна с Эдвардом пошли к машине, чтобы подогнать ее поближе к пирсу.

Когда мы шли к причалу, я обнял Каролин за плечи, а она обняла меня.

— Пап, мы что-то совсем перестали разговаривать, — посетовала она.

— Вы здесь не часто появляетесь.

— Мы могли бы говорить по телефону.

— Могли бы. Давай так и будем делать.

Мы замолчали. Каролин внимательно посмотрела на меня.