Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сэр Невпопад из Ниоткуда (№1) - Сэр Невпопад из Ниоткуда

ModernLib.Net / Юмористическая фантастика / Дэвид Питер / Сэр Невпопад из Ниоткуда - Чтение (стр. 8)
Автор: Дэвид Питер
Жанр: Юмористическая фантастика
Серия: Сэр Невпопад из Ниоткуда

 

 


Резко, словно от толчка, проснувшись, я открыл глаза и сел на своей соломе… Рядом со мной никого не оказалось. Я снова улегся и попытался воссоздать в памяти ту восхитительную картину, которая только что привиделась мне в сонном забытьи. И вдруг вспомнил, что прежде ни разу в жизни не было у меня цветных снов. Только черно-белые.

6


НЕПРИЯЗНЬ может быть мимолетной, но случается, что она день ото дня растет и, если ее объект постоянно находится рядом, захватывает человека целиком, без остатка.

Так было и со мной. С тех пор как мы с Тэситом повстречались с колдуньей и спасли ее от расправы, я все время старался изгнать из своей души это чувство к своему лучшему другу или хотя бы скрыть перемену в моем отношении к нему. Но мне это плохо удавалось. Что же до него, то он оставался в точности таким же, как и прежде. Происшествие на холме нисколько не изменило ни его характер, ни взгляды, ни теплоту и искренность дружеских чувств ко мне.

Разумеется, то, что я вдруг стал иным, не укрылось от его чуткого взгляда. Моя злость требовала выхода, и я сделался куда более агрессивным, чем прежде, я гораздо охотнее участвовал в рискованных приключениях, о каких еще совсем недавно и помыслить не смел. И без прежнего смущения принимал от Тэсита свою долю добытых денег всякий раз, когда он мне ее предлагал. Все до одной монеты я относил в конюшню, в одном из дальних уголков которой, под половицей, оборудовал себе тайник, о чем, разумеется, никто, кроме меня, не знал, даже моя мать. Мне когда-то попалась в руки прочная и довольно вместительная жестяная коробка. Вот она-то и служила мне копилкой. Я прятал ее под досками пола, которые в том месте можно было без особого труда приподнять. Поздними вечерами, когда все в трактире укладывались на боковую, я выуживал коробку из-под пола и восхищенно разглядывал и пересчитывал свои сбережения. Или просто набирал полные пригоршни монет и медленно ссыпал их в коробку, наслаждаясь приятным звоном. Я словно к чему-то готовился, к каким-то переменам в своей жизни, хотя, признаться, даже отдаленно себе не представлял, в чем они могли состоять. Маделайн по-прежнему продолжала убеждать меня, что я избранник судьбы и совершу в будущем великие дела, но я так уже привык к этой ее болтовне, что перестал вслушиваться в слова. Сам я, разумеется, ни о чем подобном никогда не помышлял. Просто чувствовал: что-то должно вскоре произойти. И как умел, к этому готовился.

Частенько случалось, что я ловил себя на мыслях о Шейри. Тэсит каким-то непостижимым образом всегда угадывал по моему выражению лица, что я задумался именно о ней. В подобных случаях он давал мне дружеский подзатыльник и весело приговаривал:

— Опять ты ее вспомнил. Будет тебе, в самом деле!

— Она очень привлекательна, — возражал я.

— Прежде всего она ведьма. Спасти от смерти колдуна или колдунью — дело во всех отношениях славное. Ведь их племя таинственно связано с потусторонними силами, которые в таком случае, может статься, неожиданно придут тебе на помощь, когда ты окажешься в беде. Но в то же время весь этот колдовской народ, По, не чета тебе и мне. У них свои повадки, взгляды и обычаи. Они живут в своем мире, куда нам вход заказан. Боже тебя упаси приближаться к границам этого мира, а тем более — делать попытки в него проникнуть. И прикипать душою к волшебникам и магам мы, простые смертные, также не должны. Это гибельный путь, поверь.

— Да знаю я все это, — мрачно соглашался с ним я, и на довольно долгое время мне удавалось изгнать Шейри из своих мыслей. Но в конце концов она снова туда прокрадывалась, словно хитрая, лукавая кошка, и тогда между нами с Тэситом опять происходил диалог, подобный вышеприведенному.

Что же до моей матери, то она все еще продолжала заниматься своим ремеслом. Но от подобной жизни женщины быстро стареют и теряют привлекательность. Легко в течение долгих лет сохранять красоту и свежесть, ежели ты можешь себе позволить быть неприступной скромницей, потому как нужда не заставляет тебя торговать своим телом. Гобелен, висящий на стене, сохранится целехонек хоть сотню-другую лет, разве что краски чуть потускнеют. Но швырните его на пол в трактире, чтобы все забулдыги, которые собираются в общем зале, изо дня в день топтали его своими грубыми грязными башмаками, и от него вскорости останутся одни лохмотья. Примерно то же произошло и с Маделайн. К тому времени, о каком я веду речь, морщины на ее лице сделались такими глубокими, что были заметны даже издалека, а прежде стройное и крепкое ее тело стало дряблым и неаппетитным. Да и взгляд ее заметно потускнел, перестал быть лукавым и манящим. Теперь выражение ее глаз, пожалуй, вполне соответствовало тому жалкому жизненному статусу, какой издавна стал ее уделом. Разумеется, по мере того как она утрачивала внешнюю привлекательность, посетители трактира все с меньшей охотой пользовались ее услугами.

Мои чувства к Маделайн остались прежними, весьма и весьма противоречивыми. Прежде всего она была моей матерью, родившей меня на свет и защищавшей от его жестокости. И если бы она в свое время не противопоставила этой жестокости всю силу своей материнской любви, то меня бы уже давно не было в живых. Это я всегда помнил. Подозреваю, что многие матери на ее месте сочли бы за благо предоставить меня, маленького уродца, моей отнюдь не милостивой судьбе. Но Маделайн отстояла мое право на жизнь, потому что верила: придет время, и судьба мне еще как улыбнется!

Но какой бы хорошей матерью она ни была, согласитесь, трудно питать уважение к человеку, которого все вокруг презирают, причем вполне заслуженно. Ведь занималась она презреннейшим ремеслом, что и говорить!

Ныне, мысленно воскрешая в душе ее образ, я склоняюсь к тому, что в целом она была безобиднейшим на свете существом, к которому жизнь оказалась слишком сурова и немилостива. Я был ее единственной отрадой, и потому меня нисколько не удивляет, что она при любой возможности стремилась отрешиться от мрачной действительности, мысленно переносясь в мир своих утешительных мечтаний, и что объектом этих мечтаний неизменно оказывалось не что иное, как мое блестящее будущее, мое предназначение, моя великая судьба.

Я, как мне уже не раз случалось упомнить, не мешал ей предаваться этим грезам, но участия в ее бесконечных разговорах на тему моего будущего не принимал. Вместо этого я реально о нем заботился, стараясь научиться защищать себя от возможных противников.

Тэсит был неустрашимым воителем. Я же не имел ни малейшего вкуса к каким бы то ни было сражениям. И если мне выпадала возможность уклониться от таковых, удрать, уползти или каким угодно иным способом избежать в них участия, я бывал этому страшно рад. Однако вполне отдавал себе отчет, что порой схватка делается неизбежной и хочешь не хочешь — приходится биться, защищая свою жизнь. Примером тому могло служить, в частности, наше знакомство с Тэситом, которое, как вы помните, произошло во время одного из подобных сражений. В тот раз Тэсит оказался рядом как нельзя кстати, он меня здорово выручил. Но не мог же я рассчитывать, что он всегда будет находиться подле меня и в случае чего спасет от любой опасности. Приобретенный опыт, а также и здоровый цинизм мне уже тогда подсказывали, что рассчитывать в жизни нельзя ни на кого и ни на что — только на себя самого.

Поэтому овладение приемами самообороны и стало для меня столь важной и насущной задачей. Делом это оказалось, как вы догадываетесь, нелегким, а все из-за моей проклятой хромоты. Плохо себе представляю, как бы я в нем преуспел, кабы не помощь Тэсита. Он с готовностью согласился обучить меня всему необходимому. Главным орудием моей защиты, а в случае чего и нападения, должен был служить посох, без которого я не мог обойтись и с которым не расставался ни на минуту. Он словно бы сделался частью меня самого. Тэсит придумал упражнения, которые помогали мне хоть как-то компенсировать мой телесный изъян, и ежедневно по многу раз заставлял меня выполнять их. И я очень скоро выучился использовать любую опору, будь то дерево, каменная стена или дощатый забор, чтобы прочно утвердиться на обеих ногах, вращая при этом свой посох как колесо ветряной мельницы. Мало-помалу я наловчился так быстро его крутить, что даже Тэсит несколько раз едва избежал увечья, пытаясь пробиться сквозь этот мой оборонительный заслон. Мы с ним вскорости пришли к общему мнению, что любое оружие, попав в этот «смертельный круг» (это Тэсит не без хвастовства так его именовал), обречено быть сломанным или выбитым из рук того, кто его против меня направит. А что до кулака или поднятой для удара ноги, то их, ясное дело, ждала еще более плачевная участь.

После долгих тренировок я научился без труда переходить от обороны к нападению. Если облокотиться было не на что, я переносил почти всю тяжесть тела на здоровую ногу, лишь слегка опираясь на правую ступню, что давало мне возможность в любой миг переместиться вперед, назад или в сторону. Я по-прежнему предпочитал уклоняться от поединков, но целью наших с Тэситом упражнений вовсе и не являлось превращение меня в этакого бесстрашного задиру. Просто мой друг полагал — и я с ним охотно соглашался, — что любой, кому пришло бы в голову меня задеть, несомненно, счел бы меня легкой добычей, так несолидно я выглядел при своем довольно хлипком сложении и хромоте. Но в таком случае им, этим искателям легких побед, предстояло убедиться, что я еще как способен за себя постоять. Этот неожиданный отпор, по нашей с Тэситом теории, должен был остудить пыл любого из нападавших.

В добавление ко всему перечисленному Тэсит здорово потрудился над моим посохом. Оружие это теперь можно было легким поворотом разъединить на две равные части. Благодаря чему при необходимости я мог бы отбиваться от нападавших, держа в каждой руке по увесистой дубинке. В одном из концов посоха Тэсит выдолбил отверстие с клапаном, которое должно было служить мне тайником, хранилищем ценностей, куда можно было упрятать поживу, если бы мне случилось, к примеру, огреть кого-либо своим оружием и после ограбить.

На другом конце посоха Тэсит укрепил фигурки дерущихся льва и дракона. Из этой красивой рукоятки при нажатии на едва заметный бугорок в ее основании выскальзывало металлическое «жало» длиной дюйма в четыре. Оно располагалось непосредственно в пасти дракона. Разумеется, этот острый стержень не мог служить заменой меча или копья, но так или иначе его наличие стало бы неприятным сюрпризом для любого, кто вздумал бы на меня напасть.

Маделайн, конечно же, пребывала в полном неведении насчет того, чем занимались мы с Тэситом. Я не считал нужным посвящать ее в это. Она по-прежнему очень тепло к нему относилась и считала, что дружба с ним идет мне на пользу.

Бедняга Тэсит. До чего ж он был прямолинеен и ограничен! Каким узким казался мне его кругозор, его внутренний мир, исчерпывавшийся шаблонными понятиями о первостепенном значении отваги, доблести, мужества в жизни любого уважающего себя человека! И это, заметьте, при том, что он вовсе не являлся образцом добродетели, не брезгуя при случае воровством и грабежами. Со временем меня стало порядком раздражать даже и его бессребреничество: он щедро делился своей добычей со всеми и каждым. Не только мне, участнику его вылазок, неизменно перепадала щедрая доля золотых — нет, он оделял ими и нищих на дорогах, и бедствующих крестьян, себе же оставлял всего ничего. Его лес кормил. Складывалось впечатление, что он воровал и грабил просто забавы ради, чтобы чем-то себя занять. Меня это злило не на шутку. Потому что любой другой, обладая его талантами, давным-давно разбогател бы, а мог бы и власти добиться. Однажды я не выдержал и выложил ему это напрямик.

— Власть, — поморщился Тэсит, тряхнув головой, — это вовсе не то, к чему должен стремиться человек, наделенный истинной мудростью.

— Это еще почему? — спросил я. День был жаркий, мы оба только что выкупались в быстрой неглубокой речке и лежали на траве голые по пояс, предоставляя солнцу высушить нашу кожу. Я никогда в точности не был уверен, сколько мне лет. Маделайн, жившая в своем фантастическом вымышленном мире, воспринимала меня как существо без возраста и не считала нужным обременять мое сознание такими прозаическими понятиями, как прожитые дни, месяцы и годы. Поэтому я могу с уверенностью утверждать лишь то, что в тот день, о котором идет речь, второе десятилетие моей жизни перевалило за половину, но еще не достигло завершения.

— Власть порабощает, обязывает и сковывает, По, — назидательно проговорил Тэсит. — Стоит лишь ее добиться, как другие начинают на нее посягать. Это не моя игра, поверь. Пусть другие, те, кто выше меня, дерутся между собой, заключают перемирия и объединяются в союзы. Лишь бы только меня не задевали. Я предпочитаю, чтобы они даже не догадывались о моем существовании.

— Но ты мог бы возвыситься до их уровня, если бы захотел, — возразил я.

Тэсит беззаботно улыбнулся:

— Только в том случае, если они опустятся до моего.

В этот миг отдаленный шум возвестил нам о приближении всадников.

К тому времени, о котором я веду речь, все мои чувства стали столь же обостренными, как и у Тэсита, и в лесу я ориентировался, пожалуй, не хуже него. Поэтому Тэситу больше не приходилось привлекать мое внимание к едва заметному шевелению ветки или легкому шелесту травы, предупреждавшим об опасности. Я все это и сам замечал.

— Лошади, — сказал я. — Всадники. — Насторожив слух, я принялся считать: — Похоже, их пятеро… Нет, шесть, семь…

— Десять, — уверенно произнес Тэсит и поднялся, сделав мне знак следовать за ним. — Пошли.

Стук копыт, сперва доносившийся до нас с большого расстояния, делался все отчетливей. Мы с Тэситом быстро, насколько это позволяло мое увечье, зашагали по лесу. В холмистой части Элдервуда была вершина с площадкой наверху, словно нарочно созданной для обзора окрестностей. Оттуда без труда можно было разглядеть даже прилегающие к кромке Элдервуда поля и тропинки. Покрытая густыми зарослями кустарника и деревьев, вершина эта в то же время могла служить и надежным убежищем. Туда-то и направлялись мы с Тэситом.

Взобравшись на холм, мы улеглись под кустами и стали следить за всадниками. Тэсит был прав — их оказалось десять. Лошади у них были просто чудо как хороши: все как одна серой масти, крупные, сильные, ухоженные, с блестящей гладкой шерстью, которая отливала черным при каждом движении мускулистых и стройных ног. Издали они походили на темное грозовое облако, стремительно несущееся между землей и небом. Впечатление это усиливалось тем, что небо и в самом деле начало темнеть. Не иначе как гроза надвигалась.

Одежда на верховых хотя и разнилась по стилю и покрою, но была выдержана в одинаковой черно-белой цветовой гамме.

Выглядела вся эта кавалькада весьма внушительно. Если не сказать — устрашающе: всадники все как один были вооружены мечами, а у нескольких имелись также и щиты, на которых ясно различался герб — большой шар, опоясанный цепочкой отпечатков человеческих ступней.

Поначалу казалось, что кавалькада собирается въехать в Элдервуд, но она промчалась стороной. По-видимому, воины предпочли сделать крюк, лишь бы не очутиться в сумрачной чаще легендарного и небезопасного леса. Во всяком случае, путь их лежал не сюда.

Ни одеяния всадников, ни гербы на их щитах лично мне ни о чем не говорили, но, покосившись на Тэсита, по его взгляду и по нахмуренным бровям я понял, что ему об этих людях известно многое. Нет, он вовсе не казался испуганным. Его вообще мало что на свете страшило. Но озабочен он был не на шутку, и это от меня не укрылось.

— Скитальцы, — процедил он сквозь зубы в ответ на мой немой вопрос и прибавил, видя мое недоумение: — Люди Меандра.

— Меандр! — Стоило ему это произнести, как я ощутил одновременно любопытство и жгучий страх. Имя это было мне хорошо знакомо. — Ты уверен? Ты, часом, не ошибся?

Тэсит молча кивнул. Где-то вдалеке раздался удар грома, который словно возвещал о начале настоящей драмы в моей жизни. Я поежился.

Меандр — Безудельный король, Меандр-скиталец, Безумный Меандр. Как только его не называли! И возможно, что ни одно из этих прозвищ и даже все вместе взятые не выражали истинной сути этой полулегендарной личности.

Меандр был когда-то владетелем холодной, скованной вечными льдами земли на дальнем севере. Титул короля он получил после кончины своего отца Сентора, о котором все отзывались как о правителе сравнительно мудром и справедливом. Сентор этот, как говаривали, выстроил роскошный замок, сверкавший всеми цветами радуги и получивший название Ледяного дворца. Это сооружение оказалось настолько великолепным, что король Сентор возьми да и умри через считанные дни после окончания строительства. Тогда-то Меандр и унаследовал трон отца, став королем значительной части Холодного Севера. Ходили слухи, ничем, правда, не подтвержденные, что он лично помог отцу отправиться на тот свет.

Взойдя на трон, Меандр взял за себя принцессу из соседнего королевства… к слову сказать, единственного, случившегося поблизости. Она была славным созданием, эта принцесса Тия, и где бы она ни находилась, всем в ее присутствии становилось тепло, уютно и легко, хотя дело и происходило, повторюсь, на дальнем севере, в скованных льдом Холодных землях. В общем, эти двое объединили свои королевства и стали ими править. Сообща они владели довольно-таки обширным, пусть и насквозь промерзшим, пространством и были, полагаю, вполне этим довольны.

Однажды Меандр и Тия отправились погостить в ту часть своих владений, что прежде принадлежала Тие. Их сопровождал многочисленный воинский эскорт. Но путникам не повезло: свирепая снежная буря, какой не помнили даже старожилы этих суровых мест, застигла их в дороге. Ледяной вихрь неожиданно вклинился между королевской четой и их эскортом. Стихия буйствовала целые сутки, а когда небо наконец прояснилось, воины, как ни искали, нигде не могли обнаружить Меандра и Тию. Поиски продолжались долго — несколько дней, но результатов не дали. В северном королевстве воцарилось уныние. Подданные оплакивали своих властителей.

Но вдруг, ко всеобщему изумлению, Меандр живым и невредимым возвратился в свои владения. Проделав пешком долгий и изнурительный путь сквозь снежную пустыню, он рухнул без чувств, едва очутившись под сводами Ледяного дворца. В течение двух недель несчастный находился между жизнью и смертью. Единственным, что стало ясно окружающим из его невнятного полубредового бормотания, было то, что прелестная Тия мертва. Меандр в конце концов выздоровел, хотя и лишился в итоге нескольких пальцев на ноге, отморозив их во время своего пешего перехода во дворец. Придворных, когда он окончательно пришел в себя, несколько удивило то спокойствие, с каким он держался после всего пережитого. Но в гораздо большее изумление ввергла всех его первая же после выздоровления тронная речь.

— Мы пришли к полному и окончательному пониманию сущности нашего мира, — провозгласил Меандр, если верить молве. — Прежде мы ограничивали себя пределами наших владений — Холодных земель, и это являлось с нашей стороны непростительной глупостью. В мире не существует ни границ, ни преград, ни каких-либо иных ограничений, кроме тех, которые создаем мы сами. Следовательно, они искусственны, рукотворны и не имеют никакого отношения к действительному положению вещей. С этого самого места, расположенного близ верхней оконечности нашего мира, мы провозглашаем, что отныне нами не признаются никакие государственные границы. Мы отправимся в путешествие и станем, когда и сколько нам будет угодно, находиться там, где мы пожелаем. Мы почитаем себя королем любой местности, открывшейся нашему взору, и заявляем, что взор наш порядком утомлен лицезрением данной северной местности, покрытой снегами и наводящей уныние и скуку. А посему мы отправляемся обозревать другие территории и владеть любой из них ровно столько времени, сколько мы сочтем нужным пребывать на ней.

— Но ваше величество, — подал голос один из оторопевших придворных, — а как же ваш великолепный дворец?

— Глупости все это! — с сердцем возразил ему Меандр. — Дворцы и замки — это ловушки, где врагу всего удобнее вас атаковать. В случае неудачи в войне любые из этих строений могут переходить в чужие руки. Нет, наше королевство будет подвижным, а двор — странствующим. Довольствоваться одним-единственным местом для проживания и властвования — удел ничтожных, ограниченных личностей. Пусть другие властители хоронятся за прочными стенами своих замков и дворцов и тешат себя надеждой, что находятся в безопасности. Мы же, — тут он позволил себе улыбнуться, — уподобимся океану. Попробовал бы кто-нибудь нанести ему удар! Он неуязвим. Его невозможно заключить в границы, он никому не подвластен, он беспределен и всемогущ!

При дворе не знали, что и подумать об этой неожиданной декларации Меандра, о его новой философии. Приближенные повздыхали, пошептались между собой. Но что они могли поделать? Он ведь был их господин и повелитель, а они — его подданные. Лично я склоняюсь к мысли, что не последнюю роль во всем этом сыграло местоположение земель Меандра. Предложи он своим вассалам и армии переместиться с цветущего юга на ледяной север, и его затея, может статься, не увенчалась бы успехом. Но идея перебраться с севера на юг, напротив, многим пришлась по душе. Меандр очень быстро доказал всем, кто сомневался в твердости его решения, что ему не до шуток. Стоило только слугам и челяди вынести из замка все ценное, все то, что можно было сдвинуть с места, как король приказал сровнять творение своего папаши с землей. Я в точности не знаю, как именно он это проделал, но говорили, что когда замок рухнул, грохот долго еще отдавался эхом по безмолвным снежным равнинам северных земель. Он стих, только когда Меандра и его подданных уже и след простыл.

Вот так и сделался Меандр странствующим королем. Он шел напролом через чужие земли, бесцеремонно нарушая границы и попирая права любых властителей. Для него не существовало никаких правил, кроме тех, которые ему самому угодно было установить. Многих это возмутило, и некоторые из оскорбленных царствующих особ попытались дать ему отпор. Одно из первых серьезных столкновений произошло у него с королем Вероном, властителем Верхнего Монклера. Последний давным-давно объявил, что ни один из зарубежных правителей не смеет нарушить пределы его королевства без уплаты соответствующей пошлины. Разве что заявится в Монклер по личному приглашению самого монарха. Стоило Меандру вторгнуться в Верхний Монклер и разбить там свой лагерь, как Верон отправил к нему парламентеров с требованием об уплате пошлины. Парламентеры так никогда и не вернулись ко двору своего короля. Предположив, что Меандр их умертвил, Верон послал против Меандра свой испытанный в боях Пятый кавалерийский полк. Прибыв в лагерь странствующего короля, солдаты с изумлением убедились, что парламентеры не только живы, но и вполне счастливы, присягнув на верность Меандру. Да и мало кто на их месте устоял бы против такого искушения: в лагере Меандра вовсю бушевало веселье. Его подданные, нисколько не церемонясь, настреляли в лесу всевозможной дичи, в том числе королевских оленей.

Пятый кавалерийский, как и любой из военных полков любой армии, состоял преимущественно из солдат и низшего офицерства. Люди это были грубые, происхождения самого что ни на есть простого. Исключение составляли только командир и двое-трое его непосредственных подчиненных. Вот они-то и попытались отклонить гостеприимство Меандра, который радушно пригласил весь Пятый в полном составе к своему королевскому столу — без различия чинов и званий. Что же до солдат, привыкших, что с ними обращаются как со скотиной, то им данное предложение пришлось весьма по душе.

— Веселитесь и пируйте с нами, любезные сэры, — сказал им Меандр. — Отведайте хоть раз те дары, которые столь щедро предлагает ваша собственная земля. Плюньте на кровожадные подстрекательства ваших командиров. Они вам не указ!

Слова эти были встречены воплями негодования со стороны офицерства. Командир полка потребовал от своих солдат выполнения приказа. Но он здорово переоценил степень своей власти над этими ребятами. Да и то сказать: напасть на противника, который готов дать отпор, — это одно, а обратить оружие против мирно пирующих, гостеприимных чужеземцев — совсем иное. Немаловажную роль сыграли во всей этой истории также дамы и девицы из свиты Меандра. Эти прежде холодные и чопорные леди, убравшись восвояси с дальнего севера, все как одна «оттаяли» и были настроены весьма решительно — все без исключения недвусмысленно выказали готовность одарить новоприбывших своими ласками. Солдаты Пятого полка, как вы догадываетесь, не выдержали двойного искушения вкусной едой и доступными женщинами и дружно капитулировали. Благородные офицеры, которые остались верны своему королю Верону, напрасно пытались воззвать к совести и чувству долга подчиненных. Грубые неотесанные солдаты, объевшись олениной и предвкушая бездну удовольствий от общения с чужестранками, умертвили своих командиров одного за другим. Вот так Меандр одержал победу над Пятым кавалерийским полком.

Правители соседних государств извлекли из этого серьезный урок. Они поняли, с какой трудноразрешимой проблемой столкнула их жизнь. Меандр же из Верхнего Монклера двинулся в Верхний Эшелон, проследовал через всю Верхнепоясничную область, и никто из тамошних королей и их вассалов не в силах был его остановить. Он с легкостью вербовал себе сторонников из числа местного населения, он без зазрения совести отнимал у любого все, что приглянется, разорял охотничьи угодья и опустошал поля, но при этом даже не помышлял о захвате и присвоении чужих земель, не пытался завладеть ничьим троном, что шло вразрез с повадками и обыкновениями тогдашних воинственных королей. А между тем его войско, постоянно находясь на марше, за недолгий срок стало едва ли не самым боеспособным в мире, и мало кто из королей, оскорбленных действиями Меандра, отваживался выставить против него свою армию.

Поэтому, заметив со своего наблюдательного пункта людей Меандра — скитальцев, как их принято было именовать, — мы с Тэситом просто не знали, что и подумать. Какой только сброд не влился в его окружение за время странствований! Короля-скитальца и его подданных многие называли не иначе как вечно движущимся хаосом. Самому Меандру даже в голову не приходило требовать хоть какого-либо отчета от своих подданных, призывать их к порядку, к выполнению каких-либо правил, к соблюдению законов. Он вообще мало на кого обращал внимание. Казалось, после смерти королевы Тии его вообще ничто на свете не занимало и не заботило.

Многие считали, что Меандр попросту спятил.

Мне тоже так казалось. Во всяком случае, при виде десятка всадников из числа подданных этого безумца, огибающих Элдервуд, я ощутил в своей душе безотчетный страх.

— Что будем делать? — спросил я Тэсита.

Тот недоуменно пожал плечами:

— Делать? Да ничего не будем. В Элдервуд они не въехали, и лично для меня этого вполне довольно. Иначе у нас появились бы проблемы, это уж как пить дать. А так… — И он беззаботно махнул рукой.

Над нашими головами прогрохотал гром, по листьям застучали тяжелые капли дождя. Мы спустились вниз, забрались в одну из пещер и стали пересказывать друг другу все, что нам было известно о Меандре. Тэситу он был не по душе, мне же личность странствующего монарха, будь он хоть сто раз безумцем, казалась загадочной и не лишенной некой интригующей привлекательности.

— Может, и мне стоило бы к нему примкнуть, — вслух размечтался я. — Я ведь нигде еще на свете не был, кроме нашего Города и Элдервуда.

— И как только тебе могла прийти в голову такая глупость? — напустился на меня Тэсит.

— Вовсе не глупость. Может статься, он единственный из всех королей, кто сам живет и другим жить дает. И подданные, между прочим, им довольны.

— Меандр умалишенный, — насупился Тэсит.

— Это как посмотреть, — не сдавался я. — А вдруг он как раз самый что ни на есть нормальный, просто весь мир вокруг него спятил с ума?

Тэсит подтянул колени к подбородку и терпеливо возразил:

— Для Меандра не существует таких понятий, как справедливость, закон и порядок. Он и его люди — воплощенная непредсказуемость. Есть в этом свое обаяние, не спорю. Но ведь от них не знаешь, чего и ждать. Никогда не знаешь. А это, поверь, небезопасно.

Дождь усилился и вскоре обратился в настоящий ливень. В пещере было тепло и сухо, и мы с Тэситом болтали без остановки обо всем вперемешку, перескакивая с важных предметов на пустяки. День закончился, наступили сумерки, а за ними и вечер. Я сам не заметил, как заснул под убаюкивающую мелодию дождя.

Картина, которая мне привиделась, была такой яркой, словно предстала передо мной наяву.

Я увидел мать. Маделайн со мной говорила, но будто бы откуда-то издалека. Смысла ее слов я тогда в точности не уловил, да и до сих пор не могу их припомнить. Разумеется, она, как всегда, упомянула о моей великой судьбе и предначертанных мне подвигах. Но наряду с этим было и еще что-то — возможно, даже не в словах, а в ее интонациях, во всем ее облике, — что-то пугающее, жуткое.

Я даже во сне осознавал: она так говорит и так себя держит, словно видится со мной в последний раз.

Она вскрикнула, и я проснулся. Эхо ее жалобного вопля все еще отдавалось у меня в ушах, но его перекрыл громовой раскат, который раздался снаружи.

Просыпаясь, я здорово дернулся и разбудил этим Тэсита. Еще не вполне стряхнув с себя сонное оцепенение, я выпалил:

— Мне надо домой.

— Что случилось? — забеспокоился Тэсит.

Но мне некогда было объясняться с ним. Я опрометью бросился вон из пещеры. Дождь все еще лил, но мне было плевать и на это. Меня гнал вперед ужас, равного которому я еще никогда не испытывал. Я даже о своей хромой ноге почти позабыл, мчась во весь опор через лес по тропинке, с которой ни разу не сбился, несмотря на дождь и темень. К этому времени я уже знал Элдервуд не хуже Тэсита.

Он, кстати говоря, следовал за мной по пятам. Обнаружил я это не сразу, поскольку Тэсит неизменно передвигался по лесу без единого звука, как тень, даже если у него не было нужды ни от кого таиться. Лишь когда он коснулся ладонью моего плеча, я понял, что он решил меня сопровождать. Мне было все равно. Я откуда-то твердо знал, что мне сейчас надлежит быть в трактире, и торопился туда изо всех сил.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43