Глава V

Гарриет подъезжала к Оксфорду под ледяным ливнем, который умудрялся просочиться даже через швы откидного верха и заставлял дворник работать в полную силу. Уже это одно делало поездку совсем не похожей на ту, июньскую, но главная перемена была в ее чувствах. Тогда Гарриет ехала в колледж неохотно, с тяжелым сердцем: блудная дочь, она хоть и не опустилась до мрачной романтики свиных рожков, но и не надеялась на откормленного тельца[98]. Теперь колледж сам узнал, что значит пятно на репутации, и обратился к ней за помощью, не слишком заботясь о морали, но уповая на ее профессиональные навыки. Не то чтобы Гарриет так уж волновала эта загадка и не то чтобы она рассчитывала ее разгадать, но теперь на нее можно было смотреть просто как на работу, которую предстоит сделать. В июне каждый указатель заставлял ее думать: “Еще не скоро – еще тридцать миль можно не волноваться – еще двадцать миль едем спокойно – еще десять миль, это не скоро”. Теперь, напротив, она торопилась добраться в Оксфорд как можно быстрее – вероятно, отчасти виной тому была погода. Она съехала по Хедингтонскому холму, думая только о том, как бы машину не занесло, пересекла Модлин-бридж, ограничившись лишь едким замечанием в адрес стайки велосипедистов, пробормотала “слава богу”, добравшись до ворот на Сент-Кросс-роуд, и радушно поздоровалась с привратником Паджеттом.

– Доброе утро, мисс. Гадкая нынче погода. Декан распорядилась, мисс, поселить вас в гостевой комнате в Тюдоровском здании, сама она сейчас на встрече, но к чаю вернется. Вы знаете, где гостевая комната, мисс? Наверно, в ваше-то время ее не было. Так вот, это на Новом мосту, мисс, между Тюдоровским зданием и Северной пристройкой, где раньше был коттедж, только теперь-то его снесли, поднимаетесь по главной лестнице, идете мимо Западной аудитории, той, где раньше была студенческая гостиная, мисс, пока не сделали новый вход и не сдвинули лестницу, потом направо и по коридору примерно до середины. Как бы вы не заплутали, мисс. Это только скауты вам могут показать, да где ж их сейчас найти.

– Спасибо, Паджетт. Я не заплутаю. Сейчас только поставлю машину в гараж.

– Не беспокойтесь, мисс. Льет как из ведра. Я сам позже ее поставлю. Пусть постоит немножко так, кому она мешает. И чемодан ваш я отнесу, мисс, я б вас и проводил, да только вот не могу отлучиться, пока миссис Паджетт из буфета не вернется.

Гарриет вновь попросила его не беспокоиться.

– Если знать, мисс, тут пройти-то несложно. Но из-за всех этих перестановок – тут оттяпают, там надстроят, еще где-нибудь что-нибудь поменяют – наши прежние леди часто путаются.

– Я не запутаюсь, Паджетт.

И в самом деле, ей не составило труда отыскать таинственную гостевую комнату, ориентируясь по передвинутой лестнице и снесенному коттеджу. Из окон она могла обозревать Старый двор, а вот Новый двор не просматривался, и большая часть здания Библиотеки была скрыта за пристройкой Тюдоровского здания.

Выпив чаю у декана, Гарриет и заметить не успела, как оказалась в профессорской, где собралось внеплановое заседание под предводительством ректора. Ей предъявили материалы дела – сложенные в кучку горестные плоды чьей-то извращенной фантазии. Там было штук пятнадцать подметных писем – их специально хранили для исследования. Чуть меньше половины – картинки вроде той, что Гарриет в июне подобрала на газоне. Еще были записки, в самых неблаговидных выражениях извещавшие разных членов колледжа, что их грехи падут на их же голову, что в приличном обществе им не место и что если они не оставят в покое мужчин, пусть не ждут ничего хорошего. Некоторые из этих посланий пришли по почте, другие кто-то подбросил на подоконник или под дверь, и все они были составлены из букв, вырезанных из газет и наклеенных на дешевую писчую бумагу. Еще было две записки к студенткам: одна к старшекурснице, безобидной девушке с хорошими манерами, которая готовилась к выпускным экзаменам по классической филологии, другая – к мисс Флаксман, чрезвычайно одаренной второкурснице. Последняя записка была сформулирована яснее, чем все прочие, – в ней упоминалось реальное имя. “Не оставишь в покое Фаррингдона, …, – пеняй на себя”. В середине стояло грязное ругательство.

Оставшиеся материалы были представлены, во-первых, брошюрой мисс Бартон “Положение женщин в современном государстве”. Как-то воскресным утром библиотечный экземпляр этой книги обнаружили весело потрескивающим в камине в студенческой, которая располагалась в здании Берли. Во-вторых, к делу были приобщены гранки и рукопись “Просодии английского стиха” мисс Лидгейт. С ними произошла следующая история. Мисс Лидгейт наконец внесла в гранки все необходимые исправления и уничтожила ранние редакции своей работы. После этого она передала гранки вместе с рукописью предисловия мисс Гильярд, которая согласилась прочесть текст и проверить точность исторических ссылок. Мисс Гильярд утверждала, что получила текст в субботу утром и отнесла к себе в комнату (которая располагалась на той же лестнице, прямо над комнатой мисс Лидгейт). Затем она ходила с гранками в библиотеку (старую, в Тюдоровском здании, которую теперь должна была заменить новая) и там их читала, сверяясь со справочниками. В тот день, по ее словам, она была в библиотеке одна – только у дальних стеллажей она заметила кого-то незнакомого. Потом мисс Гильярд ушла в трапезную обедать, а бумаги оставила на столе. После обеда она повела группу первокурсниц на реку, проверить, насколько они искусны в парной гребле. Вернувшись наконец в библиотеку, она обнаружила, что бумаги со стола исчезли. Сначала она подумала, что это мисс Лидгейт, увидев свой труд на столе, решила его забрать и внести новые важнейшие исправления. Поэтому она пошла к мисс Лидгейт, но той не было в комнате. По ее собственным словам, мисс Гильярд удивило, что коллега забрала материалы, не оставив даже записки, но по-настоящему встревожилась она только перед ужином, когда, в очередной раз стучась в комнату к мисс Лидгейт, вдруг вспомнила, что та собиралась на пару дней уехать в Лондон. Разумеется, тут же начались поиски и расспросы, но успехом они не увенчались. И только в понедельник утром, после службы, гранки обнаружили в профессорской – они были разбросаны по столу и по полу. Нашла их мисс Пайк – она первая из донов зашла в комнату. Скаут, которая убирала в профессорской, уверяла, что до службы там ничего не валялось, а выглядели бумаги так, будто их подбросили в окно – что было нетрудно сделать. Однако никто не заметил под окнами ничего подозрительного, хотя допросили весь колледж, особенно тех, кто позже прочих пришел в часовню и у кого окна напротив профессорской.

Найденные гранки были сплошь измалеваны типографскими чернилами. Все исправления на полях были начерно закрашены, то тут, то там уродливыми буквами были накорябаны ругательства. Рукописное предисловие сожгли, о чем победно сообщала надпись из больших букв, вырезанных откуда-то и наклеенных на первой странице прямо поверх текста.

Вот такими новостями мисс Гильярд пришлось встретить мисс Лидгейт, вернувшуюся в колледж в тот же день после завтрака. Попробовали выяснить, когда именно гранки унесли из библиотеки. Удалось опознать человека в дальнем эркере – им оказалась мисс Берроуз, библиотекарь. Она, однако, сказала, что не видела мисс Гильярд – в библиотеку та пришла позже, а на обед ушла раньше. Не видела она и гранок на столе – по крайней мере, не обратила внимания. В субботу в библиотеке было мало посетителей, но второкурсница, которая в три часа зашла свериться с позднелатинским словарем Дьюкенджа и, сняв книгу с полки, положила ее на стол, уверяла, что заметила бы гранки, если бы было что замечать. Студентку звали мисс Уотерс, она училась французской словесности у мисс Шоу.

Неудобно получилось со свидетельством казначея: та видела мисс Гильярд у дверей профессорской как раз в понедельник утром, перед службой. Но мисс Гильярд объяснила, что только до двери и дошла: она собиралась в профессорскую за забытой мантией, но потом вспомнила, что оставила ее в Елизаветинском здании, и отправилась туда, еще не успев войти в комнату. Она сердито осведомилась, уж не подозревает ли казначей, что это она испортила гранки. “Разумеется, нет, – заверила мисс Стивенс, – но если бы мисс Гильярд заходила в профессорскую, она бы знала, были ли гранки в комнате на тот момент, и, соответственно, помогла бы установить или terminus a quo, или же, напротив, terminus ad quem”[99].

Этим список вещественных доказательств исчерпывался, не считая того факта, что у колледжского секретаря и финансового распорядителя мисс Эллисон пропала большая бутылка типографских чернил. Ни в субботу вечером, ни в воскресенье распорядитель в свой кабинет не заходила и могла сказать только, что в час дня в субботу бутылка была еще на месте. Дверь кабинета она никогда не закрывала, поскольку деньги хранились в другом месте, а все ценные бумаги были заперты в сейфе. А ее помощница жила не в колледже и в выходные не приходила.

Больше интереса для следствия не представляло почти ничего – разве что на стенах в коридорах и туалетах то и дело появлялись грубые надписи. Но надписи эти, конечно, сразу же стирали, поэтому осмотреть их было нельзя. Разумеется, после пропажи и порчи гранок следовало принять административные меры. Доктор Баринг обратилась ко всему колледжу и призвала очевидцев дать показания. Но никаких показаний не последовало, и ректор написала приказ, запрещающий разглашать информацию о происходящем за пределами колледжа: всякому, кто поставит в известность прессу, университетскую или национальную, грозило строгое дисциплинарное взыскание. Кроме того, члены Шрусбери осторожно навели справки в других женских колледжах и выяснили, что такого рода безобразия нигде больше не творятся.

Поскольку на данный момент все факты свидетельствовали о том, что нападки на колледж начались не раньше прошлого октября, подозрение закономерно пало на студенток первого курса. Когда доктор Баринг дошла до этого пункта, Гарриет сочла, что пора вмешаться.

– Боюсь, – сказала она, – что мои показания позволят исключить и первый курс, и вообще большую часть студенток. – И, борясь с неловкостью, она рассказала о двух подметных письмах, которые обнаружила во время встречи выпускников.

– Благодарю вас, мисс Вэйн, – сказала ректор, когда Гарриет окончила свой рассказ. – Мне искренне жаль, что вам пришлось пережить столь неприятные мгновения. И разумеется, ваше свидетельство существенно сужает круг подозреваемых. Если злоумышленник присутствовал на встрече выпускников – значит, скорее всего, это либо кто-то из немногих студенток, которые тогда остались в колледже из-за устных экзаменов, или кто-то из скаутов, или же одна из нас.

– Да. Боюсь, что именно так.

Доны переглянулись.

– Очевидно, – продолжала доктор Баринг, – это не может быть одна из выпускниц, поскольку выходки продолжаются уже довольно долго. Не может это быть и кто-то из посторонних, кто в колледже не живет, – некоторые письма подбрасывали в комнаты прямо под дверь, а кроме того, установлено, что надписи на стенах появлялись уже после полуночи. Таким образом, виновника следует искать среди сравнительно небольшого круга лиц – среди тех трех категорий, что я обозначила.

– И конечно же, – добавила мисс Берроуз, – гораздо вероятнее, что это кто-то из скаутов, а не одна из нас. Мне трудно даже вообразить, чтобы кто-то в профессорской опустился до таких гнусностей. Но что до людей другого класса…

– Вы несправедливы, – парировала мисс Бартон. – Я совершенно убеждена, что мы не должны поддаваться классовым предрассудкам.

– Насколько я знаю, у всех наших скаутов безупречная репутация, – сказала казначей. – Можете быть уверены, я с большим тщанием подбираю персонал. Те, кто не ночует в колледже, – уборщицы и другие слуги, разумеется, вне подозрений. Кроме того, напомню, бoльшая часть скаутов живет в своем крыле. При этом главный вход в нашем крыле на ночь запирается, а все окна первого этажа зарешечены. Запасной вход отгорожен от остальных зданий колледжа железной калиткой. Так что попасть из скаутского крыла в наше можно одним-единственным способом – через буфет. Но и он на ночь запирается. Ключи хранятся у главного скаута, Кэрри. Она работает в колледже уже пятнадцать лет, и, полагаю, ей можно доверять.

– Никогда не понимала, – язвительно вставила мисс Бартон, – зачем запирать на ночь бедных слуг. Прямо как диких зверей. А все остальные ходят где пожелают. Впрочем, в данном случае все оказалось к лучшему.

– Вы прекрасно знаете, почему мы так делаем, – сказала казначей. – У служебного входа нет привратника, кроме того, через стены колледжа нетрудно перелезть. Решетки стоят на всех окнах первого этажа, выходящих на улицу или на Кухонный двор, – в наших комнатах в том числе. Что же до буфета, то его запирают для того, чтобы студенты не таскали еду – насколько я знаю, при моей предшественнице они только этим и занимались. Так что, как видите, ограничения касаются членов колледжа в той же мере, что и скаутов.

– А кто из скаутов живет в других зданиях? – спросила финансовый распорядитель.

– В каждом здании их по нескольку человек, – ответила казначей. – Все они женщины порядочные и уже давно у нас служат. У меня с собой нет списка, но, кажется, в Тюдоровском здании их три, в Елизаветинском – то ли три, то ли четыре, и еще четыре живут в мансардах в Новом дворе. В Берли живут только студенты. А, и еще, конечно, есть личная прислуга ректора и горничная в лазарете – она живет там же, где фельдшер.

– Я проверю своих слуг и выясню, не причастен ли кто-нибудь из них к этому делу, – сказала доктор Баринг. – Казначея я попрошу навести справки о горничной из лазарета. И не лишним будет следить за теми скаутами, которые ночуют в колледже, – это в их же интересах.

– Вы не можете не признать… – с горячностью начала было мисс Бартон.

– Это в их же интересах, – твердо повторила ректор. – Вы совершенно правы, мисс Бартон, нет оснований подозревать скаутов более, нежели нас самих. Но именно поэтому нужно как можно скорее снять с них подозрения.

– Несомненно, – сказала казначей.

– Что же до того, каким образом устроить проверку, – продолжала ректор, – касается ли дело скаутов или кого угодно, я уверена, что чем меньше людей будут знать детали, тем лучше. Возможно, мисс Вэйн выскажет какое-нибудь дельное предложение, мне лично или же…

– Вот-вот, – мрачно прервала ее мисс Гильярд. – Или же кому? Насколько я понимаю, никому из нас доверять нельзя.

– К сожалению, это правда, – согласилась ректор, – и сама я тоже под подозрением. Нет нужды говорить, что я всецело доверяю членам колледжа, всем вместе и каждому по отдельности, однако же я убеждена, что, как и в случае со скаутами, в наших интересах принять все возможные меры предосторожности. Вы что-то хотели сказать, проректор?

– Несомненно, тут вовсе не нужно делать различий, – сказала мисс Лидгейт. – Я готова подвергнуться любым следственным процедурам.

– Вас-то как раз ни в чем не заподозришь, – заметила декан. – Вы же больше всех пострадали.

– В какой-то мере мы все тут пострадали, – сказала мисс Гильярд.

– Боюсь, – подала голос мисс Эллисон, – придется допустить, что это может быть обманный ход, – насколько я понимаю, эти… э… анонимщики часто посылают письма самим себе, чтобы рассеять подозрения. Ведь так, мисс Вэйн?

– Да, – признала Гарриет. – Честно говоря, не очень верится, чтобы кто-либо намеренно причинил себе такой ущерб, какой понесла мисс Лидгейт, но если начать проводить подобные различия, то уже не остановишься. Я считаю, в нынешней ситуации нас устроит только однозначное алиби.

– А алиби у меня нет, – сказала мисс Лидгейт. – В субботу я уехала уже после того, как мисс Гильярд ушла обедать. Более того, в обеденное время я зашла в Тюдоровское здание, занести мисс Чилперик ее книгу, так что запросто могла бы заглянуть еще и в библиотеку и забрать рукопись.

– Но у вас алиби на то время, когда ваши гранки нашли в профессорской, – заметила Гарриет.

– Нет, – возразила мисс Лидгейт, – и того нет. Я приехала ранним поездом, когда все были в часовне. Конечно, чтобы забросить гранки в профессорскую и вернуться к себе в комнату, пока их не нашли, мне пришлось бы поторопиться – но я могла успеть. В любом случае я хочу, чтобы со мной обходились так же, как с остальными.

– Спасибо, – сказала ректор. – Все ли с этим согласны?

– Уверена, в этом вопросе мы единодушны, – отозвалась декан. – Но мы забыли еще об одной категории подозреваемых.

– Да, о студентках, которые оставались в колледже во время встречи выпускников, – сказала ректор. – Что мы о них знаем?

– Я не помню точно, кто там был, – ответила декан, – но думаю, большинство из них готовились к выпускным экзаменам на степень и сейчас уже окончили колледж. Потом сверюсь со списком. А, еще была мисс Каттермол, она готовилась к экзаменам первой ступени – уже повторно.

– Точно, – подтвердила казначей. – Каттермол.

– А та женщина, которая сдавала экзамены второй ступени, – забыла, как ее зовут. Хадсон, кажется? Ее не было тогда в колледже?

– Была, – сказала мисс Гильярд.

– Как я понимаю, одна сейчас на втором курсе, другая на третьем, – сказала Гарриет. – Кстати, а ничего не известно про Фаррингдона, который упоминается в письме к мисс Флаксман?

– Это самое интересное, – сказала декан. – Этот Фаррингдон учится, если я не ошибаюсь, в Нью-колледже, причем они были помолвлены с Каттермол еще до того, как поступили в Оксфорд, а сейчас он помолвлен с Флаксман.

– Вот как?

– И, как я поняла, в первую очередь – или отчасти – из-за того подметного письма. Мне рассказали, что, получив анонимку, мисс Флаксман обвинила мисс Каттермол и показала письмо Фаррингдону – в итоге молодой джентльмен разорвал помолвку и теперь ухаживает за Флаксман.

– Некрасиво вышло, – заметила Гарриет.

– Да. Правда, та помолвка была не более чем семейной договоренностью, а теперь все просто признали fait accompli[100]. Но кажется, второй курс страшно всполошился.

– Понятно.

– Остается вопрос, – сказала мисс Пайк, – какие шаги мы собираемся предпринять? Мы спросили совета у мисс Вэйн, и лично я готова признать – особенно в свете того, что мы только что услышали, – что нам никак не обойтись без посторонней помощи. При этом ясно, что полицию сюда вмешивать нежелательно. Но тогда у меня вопрос: предполагает ли мисс Вэйн сама вести расследование? Или же она посоветует обратиться к частному детективу? Или что?

– Честно признаться, я в неловком положении, – сказала Гарриет. – Я хочу помочь, чем только сумею, но вы ведь понимаете, что такого рода расследование займет много времени, особенно если вести его в одиночку. Это место – проходной двор, и патрулировать его почти невозможно. Понадобился бы целый отряд агентов – и даже если нарядить их скаутами или студентками, это вызовет недоумение.

– А исследование вещественных доказательств тут не поможет? – спросила мисс Пайк. – Лично я готова предоставить свои отпечатки пальцев или подвергнуться любой другой процедуре.

– Боюсь, – ответила Гарриет, – что дактилоскопия не столь много дает на практике, как может показаться из книг. То есть, разумеется, мы можем взять отпечатки пальцев у всей профессорской, а возможно, и у скаутов, хотя им это придется не по вкусу. Но только сомневаюсь, что на такой грубой бумаге различишь какие-либо отпечатки. Кроме того…

– Кроме того, – подхватила декан, – в наши дни любой преступник знает, что нужно работать в перчатках.

– А если не знал, – мрачно заметила мисс де Вайн, до сих пор молчавшая, – то узнал только что.

– Черт! – вскрикнула декан. – Я забыла, что это одна из нас.

– Вот почему я говорила, – вставила ректор, – что нам не следует обсуждать методы расследования.

– Сколько человек держали в руках эти письма? – спросила Гарриет.

– Думаю, немало, – ответила декан.

– А нельзя ли устроить обыск… – начала было мисс Чилперик. Она была самой молодой из донов – невысокая, худенькая, застенчивая женщина, помощник тьютора по английской словесности, известная в первую очередь тем, что была помолвлена с младшим доном из другого колледжа.

Ректор не дала ей договорить:

– Прошу вас, мисс Чилперик. Воздержитесь от такого рода предложений. Возможно, вы кого-то предупредили.

– Невыносимое положение, – сказала мисс Гильярд. Она сердито взглянула на Гарриет, как будто невыносимое положение создала именно она. Что ж, в каком-то смысле так и было.

– Похоже, – сказала финансовый распорядитель, – что хотя мы сами позвали сюда мисс Вэйн, ни последовать ее совету, ни даже выслушать его мы не в силах. Сцена в духе Гилберта и Салливана[101].

– Давайте спросим напрямую, – предложила ректор. – Вы советуете обратиться к частному детективу?

– Только весьма необычному, – сказала Гарриет, – обычный бы вам совсем не подошел. Но я знаю одну организацию, где вы можете найти нужного человека и рассчитывать на полную конфиденциальность.

Она вспомнила о мисс Кэтрин Климпсон, содержавшей машинописное бюро, которое на самом деле было женским детективным агентством и занималось мелкими расследованиями. Агентство давно стало самоокупаемым, но Гарриет знала, что основано оно на деньги Питера Уимзи. Она была одной из немногих людей в Королевстве, кто это знал.

Мисс Эллисон кашлянула.

– Плата за услуги детективных агентов, – заметила она, – будет странно смотреться в годовом отчете.

– Думаю, это разрешимо, – сказала Гарриет. – Я лично знаю это агентство. Возможно, плата и не потребуется.

– Это неправильно, – сказала ректор. – Работа конечно же должна оплачиваться. Я готова взять расходы на себя.

– Так тоже неправильно, – возразила мисс Лидгейт. – Разумеется, мы на это не согласимся.

– Может быть, я сначала спрошу о размере гонорара? – предложила Гарриет. Сказать по правде, об этой стороне дела она ничего не знала.

– Спросить не помешает, – согласилась ректор. – Между тем…

– Я хотела бы предложить, – сказала декан, – оставить все это дело на рассмотрение мисс Вэйн, поскольку она единственная в этой комнате вне подозрения. Возможно, на свежую голову ей придет какая-нибудь мысль, и с утра она вам ее изложит. Или не с утра – ведь с утра у нас церемония открытия и визит лорда Оукаппла, – а в какое-нибудь другое время.

– Хорошо, – сказала Гарриет в ответ на вопросительный взгляд ректора. – Так и решим. И если я придумаю, чем могу быть вам полезна, то сделаю все, что в моих силах.

Ректор поблагодарила ее.

– Мы все понимаем неловкость нашего положения и постараемся как можно скорее решить это дело. И еще: что бы ни думала и ни чувствовала каждая из нас, совершенно необходимо отгонять все смутные подозрения и стараться не говорить ничего такого, что звучало бы как обвинение. Ничто так не разрушает научное сообщество, как атмосфера взаимного недоверия. Со своей стороны повторю, что всецело доверяю каждому члену профессорской. Я буду стараться сохранить непредвзятость ума и вас, коллеги, призываю к тому же.

Доны с этим согласились, и встреча окончилась.

– Что ж, – сказала декан, когда они с Гарриет шли по направлению к Новому двору, – в жизни еще не была на таком неуютном собрании. Дорогая моя, вы бросили бомбу!

– Боюсь, что да. Но что мне было делать?

– Разумеется, нечего. Боже мой! Легко ректору говорить о непредвзятости ума, но мы теперь будем отчаянно гадать, что думают о нас коллеги и не даем ли мы повода заподозрить нас в сумасшествии. Вот эта-то подозрительность – самое страшное, понимаете?

– Понимаю. Кстати сказать, я наотрез отказываюсь подозревать вас. Уж вы-то в высшей степени в здравом уме. Вы самый здравомыслящий человек, кого я встречала.

– Не сказать, чтобы вы проявили непредвзятость, но спасибо на добром слове. И ректора с мисс Лидгейт тоже ни в чем не заподозришь, ведь правда? Но думаю, лучше так не говорить. Иначе методом исключения… Боже! Неужели не найдется какого-нибудь чужака с фальшивым железным алиби?

– Надеюсь, что найдется. Кроме того, в нашем распоряжении те две студентки и скауты.

Они вошли в гостиную декана. Мисс Мартин яростно разворошила угли в очаге, села в кресло и уставилась на огонь. Гарриет, примостившись на кушетке, смотрела на нее.

– Послушайте, – сказала декан, – вам не стоит делиться своими соображениями со мной, но зато нам всем ничто не мешает делиться соображениями с вами. Правда? Ну так вот. Какова цель этих нападок? Это не похоже на личные счеты. Скорее на слепую ненависть ко всему колледжу. Что за этим стоит?

– Ну, может быть, кто-то считает, что колледж его чем-то оскорбил. А может, сводит личные счеты, прикрываясь дымовой завесой. Или просто забавляется – безобразия часто устраиваются из этих соображений, если слово “соображение” тут уместно.

– Но тогда это просто хулиганство. Все равно что дети перевернут мебель или слуги притворятся привидениями. И раз уж мы о слугах, как вам мысль, что виновен кто-то из них? Разумеется, мисс Бартон будет возражать. И все-таки в этих записках очень грубая лексика.