Они встретились, как два чужих человека. Она узнала его, потому что он был единственный пассажир без руки, а он ее вообще не узнал. Ей было стыдно вспоминать о первых часах их встречи. У нее не было выбора, кроме как взять его в свой подвал. Тут-то и начался настоящий кошмар. Это было все равно что взять с улицы бродягу и быть вынужденной жить с ним. Это был ее дом, ее вещи, за которые она заплатила свои собственные деньги… и в этом доме была всего одна спальня. Френк был ошеломлен и взбешен. В первый же день она отвергла его, и в последующие месяцы ничего не изменилось.

Нахмурившись, она смотрела вниз, на воду под мостом. Когда она жила у мисс Бейтс, гувернантки на пенсии, ее брали в церковь каждое воскресенье и учили произносить целые куски из Библии. После отъезда мисс Бейтс она попала к священнику, и ее религиозное расписание неимоверно уплотнилось. Тем не менее Лейла никогда не молилась и не думала, что там есть кто-то, кто слышит ее слова. Единственное, что она вынесла из пребывания в доме священника, — совесть. Вот эта совесть теперь и губила ее жизнь.

Посторонний человек, деливший отныне с ней кров, был изгоем общества и не имел представления о том, что теперь делать. Когда-то он был крепкий, самоуверенный мужчина, живущий спартанской жизнью среди таких же, как он. Он был красивый, коренастый, здоровый и женился на хорошенькой горничной, которая отдалась ему. Затем он отплыл на четыре года, оставив ее с тридцатью шиллингами и адресом матери на случай, если она родит. Он видел чудеса и ужасы Индии, пошатался по борделям и питейным залам и приобретал опыт в жестокой войне. Затем ему дали хлороформ, а когда он проснулся, то обнаружил, что его правая рука лежит в ведре под столом, на котором его оперировали.

Армии он был больше не нужен и оказался дома с маленькой пенсией. Френк ожидал увидеть хорошенькую горничную, а вместо этого нашел актрису по имени Лейла, которая жила в квартире, где от него требовали снимать при входе ботики, есть с помощью полдюжины ножей и вилок, стряхивать пепел в китайскую пепельницу, говорить «извините», если рыгнет, и не показываться на глаза, если кто-нибудь приходил. Ему также воспрещалось сидеть в подтяжках, вытирать подливку в тарелке горбушкой хлеба, называть ее Лил, ругаться и раздеваться при ней. Кроме того, он не должен был подходить к ее кровати.

Совесть подсказывала Лейле, что Френку должно быть слишком плохо без всего этого, но она не могла выносить его грубых привычек и мерзкого языка. Ее бесило, когда он называл ее Лил, или делал вульгарные замечания о ее фигуре. И, конечно, она не могла и подумать о близости с ним. Она избегала всякого физического контакта с Френком, даже когда давала ему что-нибудь. Он думал, что это из-за его увечья, и это было ей неприятно: если бы он вернулся из Индии целым и невредимым, все было бы точно так же. Ее муж теперь был противен ей.

От Вивиана всегда исходил душистый запах ароматного мыла, чистой одежды, свежевымытых волос и теплой, здоровой кожи. От Френка пахло потом, пивом и плохо переваренной пищей. У Вивиана были белые зубы, он постоянно весело улыбался. У Френка была злобная улыбка, обнажающая желтые зубы с дырками, оставшимися после походов к армейским дантистам. Вивиан всегда носил шелковые рубашки и накрахмаленное белье. На Френке была грубая фланель, которую он, казалось, носил всю жизнь. Манеры Вивиана могли превратить портниху в герцогиню. У Френка манер не было вообще. Речь Вивиана была утонченно изящной, а когда он произносил ее имя, то следил за каждым звуком. Френк говорил запинаясь, а когда он произносил «эй, Лил», она вскипала от бешенства.

Оправившись от шока, вызванного тем, как изменились ее обстоятельства, Френк попытался утвердиться, сказав, что она должна бросить театр. Лейла возразила, что эта работа дает ей деньги, на которые они живут. Он полагал, что его ультиматум станет более действенным, когда он сам пойдет работать. Но никто не хотел брать на работу однорукого солдата. Поэтому Лейла продолжала работать в Линдлей, догадываясь, что мужчине должно быть трудно смириться с жизнью на заработок жены. И еще труднее ему было смириться с тем, что у нее есть поклонники.

Они из-за этого часто ругались. Лейла настаивала, что это часть ее работы и что Лестер Гилберт разорвет с ней контракт, если она будет отказываться от приглашений. Френк угрожал пойти к «этому толстозадому Гилберту» и сказать, что миссис Дункан не красивая сука, а его жена. Испуганная и рассерженная, Лейла говорила, что ее тут же выгонят с работы, и предлагала ему найти работу, которая давала бы им столько же денег, как ее нынешняя. Френк однажды ударил ее по лицу, и она в отчаянии выбежала из подвала.

Приглашения на ужин продолжались, и Френк сильно запил. Однажды, приехав домой, она застала его пьяным, спящим на ее постели, и была вынуждена постелить себе на полу у плиты. Самый трудный вопрос в этой ситуации касался супружеских обязанностей. Лейла понимала, что Френк страдает. У нее разрывалось сердце за человека, потерявшего руку. Она понимала, как трудно ему, должно быть, жить рядом со зрелой молодой женщиной, на которую у него есть все законные права. Но Лейла не могла заставить себя выполнять супружеские обязанности. Теперь она все больше боялась, что Френк попытается взять ее силой, и старалась приходить в подвал как можно позже. Когда он был пьян, он мог сделать все, что угодно. В тот сентябрьский день дело шло именно к этому.

Много раз Лейла думала больше не возвращаться домой, но в этом подвале было все, что она имела, и, кроме того, она боялась, что Френк отправится в театр Линдлей, и это станет концом ее карьеры. Тогда не поможет даже смена имени и прослушивание в другом театре. Ее лицо было уже хорошо знакомо в театральных кругах, и многие менеджеры хотели, чтобы она значилась в афише именно как Лейла Дункан. Она пыталась найти различные выходы из этого положения, но ничего не получалось, а в ее памяти постоянно всплывали слова Френка, которые он сказал ей в Тилбери:

— Ну, Лил, когда ты была в беде, я протянул тебе руку помощи и женился на тебе. Теперь твоя очередь протянуть руку мне.

Она жалела его. Френк был в тяжелом положении, но и она тоже. Господи, как положить этому конец? Стоя на мосту в парке, она спрашивала себя, есть ли там действительно кто-то, кто слышит ее молитвы. Вивиан, наверное, знает это.

Лейла двинулась дальше, повторяя про себя его имя и умоляя простить ее за все, что она сделала ему в тот день. Если бы она не заставила его ненавидеть себя, он бы снова вернулся к ней. Стараясь сдержать слезы, она шла в тени деревьев, вспоминая каждую черточку его лица, его улыбку, смеющиеся глаза, его голос «такой, что девушка и глазом не моргнет, как окажется в постели у его обладателя».

«О, Рози! — воскликнула она про себя. — Если бы ты была здесь, ты бы подсказала мне, что делать. Три года назад, летом, я проявила слабость и разрушила жизнь сразу трех человек. Неужели единственный выход — это последовать твоему примеру?»

Ничего не видя от слез, она шла по парку. Лейла больше не могла ходить к профессору Гольдштейну. Он выгнал ее, и был совершенно прав. Человек должен посвятить пению все свои мысли и быть внутренне спокойным. Без этого нет смысла заниматься. С крахом любви рухнули и все ее честолюбивые планы. Впереди она представляла только неизбежную, постепенную деградацию и супружество с человеком, которого не любила. Как хорошо она теперь понимала, почему Рози сделала то, что сделала. Когда пришло время выбрать между медленной гибелью и мгновенным покоем, конечно, был только один ответ. Лестер Гилберт считал, что шоу нужно снимать прежде, чем интерес публики начнет падать. «Пусть они ждут большего», — вот его девиз. Но кто ждет большего от Лейлы Дункан? Френку без нее будет лучше. Для Вивиана найдется много заботливых рук. В ее жизни никого больше не было. Схватившись в отчаянии за перила, она посмотрела на спокойную холодную гладь озера, неудержимо манящую ее.

— С вами все в порядке, мэм? Могу я вам чем-нибудь помочь?

Испуганно обернувшись, Лейла увидела высокого худощавого человека, серьезно смотревшего на нее.

— Чем я могу помочь вам? — вежливо повторил он. — Похоже, вы чем-то расстроены. Может, вызвать вам кеб?

— Да… да, с вашей стороны это будет очень любезно, — выдавила она из себя и, взяв его под руку, которую он вежливо предложил, пошла к ближайшим воротам. — У меня неприятности.

— Как жаль. Тогда вам лучше поехать домой и отдохнуть, милая леди.

Ее вежливый спаситель взмахнул тростью, и кеб подъехал к тротуару. Она искренне поблагодарила его и села в кеб. Все происшедшее можно было бы сразу забыть, если бы не одно странное совпадение. Пожилым джентльменом был сэр Фредерик Кливдон, ее бывший хозяин. Она думала о его вежливости, изысканных манерах и, главное, о том, что он не узнал в ней бывшую горничную своей дочери. Ей показалось, что она слышит голос Рози: «О, Лей, ну и потеха!»

Ее собственный смех больше походил на плач, но этого никто не мог услышать.

Было уже два часа ночи, когда они вышли от Романо. Октябрьский туман, как вуалью, окутал улицы Лондона. Лейле хотелось, чтобы карета ехала быстрее. Билли Мидлтон все более распалялся, и она не была уверена, что он останется в рамках приличий. В любом случае, это будет их последняя встреча. Лейла была расстроена. Билли был веселым, легким в общении молодым человеком с мальчишеским энтузиазмом во всем, за что брался. И она полюбила его, слишком полюбила, чтобы расстаться, причинив ему боль. Своей любовью она уже причинила боль двум мужчинам, и ей не хотелось, чтобы на совести был еще один.

Как она и боялась, молодой человек достал огромную нитку с великолепным жемчугом, что стало прелюдией к объяснению в любви. Как можно мягче она отвергла и его подарок, и слова обожания, прежде чем он смог сделать ей предложение порядочного или непорядочного толка. Она сказала ему, что ставит свою театральную карьеру выше человеческих отношений, и так будет всегда. Это была тяжелая сцена, в конце которой она убежала в свой подвал, бормоча про себя, что молоденькая Нелли просто дура, что завидует ей. Красота — это оружие, от которого она с удовольствием бы избавилась.

Лейла вошла в дверь, и у нее упало сердце. Френк сидел на стуле около железного изголовья кровати и дожидался ее прихода. Он совсем не был пьян. На его лице читалось вполне определенное намерение. Гадая, какую тактику ей предпринять, Лейла задвинула дверной засов и подошла к плите, чтобы согреться после холода ночи. Френк не мог ее там видеть. Она стояла, пытаясь выиграть время. Сердце ее бешено колотилось.

— Поздновато, а? — донесся его раздраженный голос. — Неужели, чтобы съесть индюка и запить шампанским, нужно столько времени?

— На улице сильный туман. Пришлось ехать медленно.

— Да? По просьбе твоего джентльмена, я полагаю. Достаточно медленно, чтобы успеть полапать тебя по дороге.

Лейла не отвечала, и через мгновение он громко спросил:

— Ты здесь, Лил?

— Да… и я очень устала.

— Тогда иди в кровать.

Сцепив руки, она стояла около плиты, полная дурных предчувствий и не зная, что делать. Даже если она убежит и поймает в этот час на Миртл-стрит кеб, то куда ей ехать?

— Только не говори мне, что ты уже слегка развлеклась по дороге домой, — снова донесся его голос. — Молодая здоровая баба вроде тебя вполне может трахнуться за ночь больше, чем один раз.

Лейла заткнула уши, чтобы не слышать, что он говорит. Но Френк был уже рядом с ней в длинных мешковатых подштанниках и фланелевой рубашке, правый рукав которой был завязан узлом. Ворот рубашки был расстегнут, и ей были видны темные волосы на его груди. Летним днем три года назад этот вид очень возбудил ее. Господи, как она изменилась!

— Я тебе уже говорила, что в моих встречах после спектакля нет ничего безнравственного, — сказала Лейла, пытаясь поставить между ними стул. — Меня приглашают джентльмены.

Френк хрипло засмеялся и сказал, что у джентльменов есть такой же орган, как и у обыкновенных мужчин, и они нуждаются в его использовании таким же способом и так же часто.

— И неважно, будет это в проклятом кебе или в подвале. У меня он не хуже, чем у любого джентльмена. Пришло время тебе в этом удостовериться, Лил.

Он направился к ней.

— Я не могу, Френк. Сегодня опасные дни.

— Врешь. — Его сильное лицо исказилось гневом. — Ты говорила, что уже последняя неделя.

— Я устала, и у меня ужасно болит голова. Он криво усмехнулся.

— Три года назад она у тебя не болела, Лил. Насколько я помню, ты сгорала от нетерпения. Если бы я лично не удостоверился, что это было в первый раз, то подумал бы, что ты занимаешься этим с малолетства.

У Лейлы взыграла гордость. Она попыталась объяснить ему и себе самой, как случилось то, что сегодня наполняло ее стыдом.

— Я была одинока… всю жизнь. Люди, воспитывавшие меня, делали это из благотворительности, а не из любви ко мне. Когда я встретила тебя, Френк, я почувствовала, что и у меня в жизни наконец появился кто-то родной. Я больше ничего и не хотела. Только чтобы я была интересна кому-то как человек. В тот день… за городом… я не собиралась. Ты же знаешь это. Ты знаешь, как я потом плакала. Это ты заставлял меня потом продолжать делать то, что я считала постыдным. Я боялась, что иначе ты уйдешь, и я останусь одна, как и прежде.

Лицо Френка не изменилось.

— Ты хочешь разжалобить меня, Лил. Не надо, девочка. Я заставлю тебя сделать это. Я отлично помню, как ты крутилась от удовольствия. Я знаю, когда шлюхи получают подо мной удовольствие. И ты его сейчас получишь, Лил.

Не в силах больше это слушать, Лейла попыталась проскочить в спальню, которая запиралась на ключ. Но он ждал это. Он резко схватил рукав ее вечернего голубого платья. Шелк треснул, обнажив плечо и кружевной лифчик. В тот же момент он сделал ей подножку, и она упала на пол лицом вниз. Он мгновенно оказался на ней, пригвоздив ее своим весом к ковру, так что она не могла пошевелиться.

Лейла рыдала, а он, сидя на ней, расстегивал застежки ее платья и лифчика, пока спина не оголилась. Затем он сорвал с нее юбку и попытался стащить шелковые панталоны, пока она не сообразила, что ему нелегко это сделать. Он передвинулся ниже, и как только тяжесть его веса ослабла, она сделала отчаянную попытку освободиться. Если он хоть раз возьмет ее, это будет началом конца. Лейла Дункан больше не будет существовать.

Она была молодая, физически крепкая и гораздо более сильная, чем можно было предположить по ее фигуре. Перевернувшись, Лейла начала без разбора бить и царапать его, не обращая внимания на то, что во время борьбы оказалась почти голой. Френк не был готов к такому яростному сопротивлению, главное препятствие заключалось в отсутствии руки. По-видимому, он, как и она, с отчаянием понимал, что исход их борьбы решит вопрос раз и навсегда. В результате Лейла уже была вся в синяках и царапинах. Наконец, вскочив на ноги, она, спотыкаясь, метнулась в спальню, захлопнула дверь и трясущимися руками с трудом повернула ключ. В изнеможении она опустилась на пол и прислонилась к стене. На ней была только изорванная в лохмотья нижняя юбка. Френк с сумасшедшей силой колотил в дверь, выкрикивая непристойности и проклятия, которые только мог изобрести.

Она сидела, прислонившись к стене, не в силах унять дрожь. За дверью, наконец, все стихло, а она все сидела на полу, пленница в собственном доме. Как она завтра наберется храбрости, чтобы отпереть дверь?

Уже начинало светать, когда Лейла наконец сомкнула глаза. Проснулась она в полдень и тихо лежала в кровати, пытаясь разобраться в произошедшем. Затем, одевшись в самую строгую блузку и юбку, она на цыпочках подошла к двери. Повернув ключ как можно тише, Лейла боязливо вошла в комнату.

Френк сидел в подтяжках с бутылкой пива в руке перед горой сэндвичей на столе. Несколько пустых пивных бутылок стояли на полу. Одеяло и подушки валялись в углу. Тревожно оглядываясь, она прошла мимо него, чтобы приготовить себе чай. Мысль о еде была противна ей, но она знала, что перед спектаклем надо перекусить. Поставив вариться яйцо, она тонко нарезала хлеб и намазала его маслом. Когда все было готово, Лейла положила завтрак на поднос, поставила на стол и села напротив мужа. Яйцо осталось нетронутым; она пила чай и обдумывала то, что должна ему сказать.

— У меня все тело в синяках, — тихо произнесла она.

— Ты сама в этом виновата, глупая сука, — последовал ответ.

Поднявшись со стула, она плотно сцепила руки.

— Этого больше никогда не будет, Френк. Лейла Дункан, или Лили Лоув, — не та женщина, чтобы с ней так обращались мужчины. Ты в трудном положении, я это понимаю. Но ведь и я тоже, чего ты не понимаешь. За три года я стала совершенно другим человеком, у меня другая шкала ценностей. Я научилась правильно говорить, носить элегантные платья и вошла в круг тех, у кого когда-то работала горничной. Я больше не Лили Лоув и не могу мириться с вещами, с которыми смирилась бы горничная. Я не могу и не хочу вновь становиться той девушкой. Я скорее умру.

Он не проявлял никакой агрессии, и Лейла подошла ближе.

— Ты часто повторяешь, что протянул мне руку помощи, и поэтому теперь моя очередь помочь тебе. Я тоже так считала, пока вчера, в этой спальне, не поразмыслила над этим. Три года назад я решила, что беременна, и испугалась. Но ты знаешь, Френк, это совсем не походило на руку помощи. Мы поженились. Во время брачной церемонии ты солгал священнику о своей профессии, затем ты, как холостяк, отправился на четыре года в Индию. Ты дал мне тридцать шиллингов и чей-то адрес в Шотландии, сказав, что это твоя мать. Но я должна была написать ей только в том случае, если родится ребенок и Кливдоны меня выгонят. Ты не сказал о своей женитьбе ни ей, ни в армии, а мне наказал сохранять ее в секрете от Кливдонов. Я должна была остаться у них, потому что ты не хотел посылать мне денег. Ты собирался копить их на нашу будущую жизнь. Таким образом, кроме свидетельства о браке, тридцати шиллингов и адреса посторонней женщины на другом конце страны я не получила ничего и должна была сама о себе заботиться. Вот как ты протянул мне «руку помощи», Френк. К счастью, я не была беременна, но Кливдоны выгнали меня по другой причине, которую я не могла предвидеть. Я потратила твои тридцать шиллингов, чтобы не умереть с голоду, когда бродила по улицам в поисках работы. Я не написала твоей матери в Шотландию и не обратилась за помощью к тебе, чтобы не тратить сбережения на наше будущее. Я держала свое замужество в секрете, чтобы получить работу в Линдлей, но я никогда не забывала, что замужем, и оставалась полностью верна тебе. Ты же, наоборот, после свадьбы чувствовал себя неплохо, потому что имел постоянную работу, еду, оплаченное жилье, множество друзей и путешествовал по чужой стране. Разве это тебя выгнали на улицу, заменив на какую-то опытную сиделку? Это ты в отчаянии мучился, пытаясь достать деньги на квартиру или еду? Ты оставался полностью верным Лили Лоув? И теперь, когда ты потерял руку и стал им не нужен, ты направился прямиком к жене, о которой хотел, чтобы никто не знал. Ты здесь уже четыре месяца, Френк. У тебя комфортабельная квартира, прекрасная еда, отопление, когда холодно, пиво и табак… и компаньонка, которая за все это платит.

Она взялась руками за спинку стула.

— Не говори мне больше про «руку помощи».

— Лил… я…

— Подожди, — резко оборвала она. — Я еще не закончила. Я готова давать тебе все это так долго, как будет необходимо. Все, что я хочу взамен, — чтобы ты вел себя порядочно и сохранял наш брак в тайне ради моей работы, которая важна для нас обоих. А то, что я не хочу жить с тобой как жена, не имеет никакого отношения к тому, что ты потерял руку. Если бы я любила тебя, это не имело бы никакого значения. Но я не люблю тебя, Френк. И никогда не любила. Я была одинока, а ты был слишком решителен. Но что было, то было. Через три года слишком поздно горевать об этом.

Он сделал неясное движение, и Лейла быстро повторила:

— Слишком поздно, Френк, и прошлая ночь была последней каплей. Если три года назад я была тебе что-то должна, я могу рассчитаться. Прежде чем уйти сегодня в театр, я дам тебе тридцать шиллингов и адрес благотворительной организации. Я уйду от тебя больше, чем на три года— на всю жизнь, но ты никому не должен говорить о нашем браке, чтобы я могла потом поделиться с тобой частью моих сбережений.

Она взяла в руки поднос.

— Утром я пришлю кого-нибудь за моими вещами. Квартира оплачена до субботы, ты можешь пока в ней остаться.

Потрясенный, он уставился на нее.

— Ты не можешь так поступить. Ты не бросишь меня, Лил!

В этот момент раздался стук в дверь, и Френк, громко чертыхаясь, встал, подошел к двери и распахнул ее.

— Ну?

Послышался тихий голос, и Френк, опершись рукой о косяк, преградил вход в квартиру.

— Она не мисс Дункан, а миссис. Чего ты хочешь от моей жены? Если ты из тех надушенных ублюдков, что таскают ее в этот поганый Савой, то можешь убираться. Хоть у тебя важный вид, я могу сделать из тебя рагу, и закон будет на моей стороне.

При звуке его голоса Лейле показалось, что земля уходит из-под ее ног. Она слишком хорошо знала этот голос, хоть не слышала уже пять месяцев. Не смея поверить, Лейла смотрела на Вивиана, сжимая в руках поднос, не в силах пошевелиться. Он, конечно, заметил синяки и царапины, оставшиеся от прошлой ночи. Ей казалось, что он видит Лили Лоув, лежащую под грузным солдатом на краю поля, видит испуганную, заплаканную девушку, благодарно отдавшую всю свою жизнь за тридцать шиллингов и адрес в Шотландии.

Боль и мука в глазах Вивиана ясно показали ей, что между ними все кончено навсегда. Ни он, ни она были не в силах произнести ни слова, а только смотрели друг на друга через голову Френка.

Наконец он тихо, запинаясь, произнес:

— Простите меня. Я… я сделал… ошибку. Огромную ошибку.

Он повернулся, поднялся по ступенькам и исчез из виду. Несколько мгновений Лейла слышала звук его шагов по тротуару. Все, что ей осталось, — это воспоминание о его красивом лице, искаженном страданием, сжатых в горькой усмешке губах и глазах, полных вопросов, на которые она сейчас не могла ответить.

Френк попытался взять у нее из рук поднос, но она крепко вцепилась в него. Если бы она не держалась за него, то, наверно бы, рассыпалась, как кучка пепла, как огонь, который никогда больше не загорится.