ГЛАВА ПЯТАЯ

Через неделю наступит Рождество — последнее в девятнадцатом столетии. И хотя Сесил Роде отрядил добровольцев готовить рождественские пироги для солдат, заточенные в Кимберли люди испытывали мало радости. Идущие на помощь английские войска было слышно, но не видно. И за исключением дозорных, уже никто не всматривался жадно в горизонт, выглядывая облака пыли, поднятой спасателями. После многочисленных неоправдавшихся надежд, после дней, полных жарких обсуждений и веселых шуток, воцарившаяся безысходность уничтожила интерес к армии, находившейся за далекими холмами.

Одиннадцатого декабря жители были разбужены доносящимися издалека звуками сражения и высыпали на улицы, вновь ожидая подхода английских войск. Но звук выстрелов вскоре смолк, горизонт остался чист, надежда умерла. Короткое послание, полученное полковником Кекевичем, сообщало, что атака захлебнулась около Магерсфонтейна. А радостные крики буров означали полное поражение англичан.

Опасаясь дальнейшего падения дисциплины, Кекевич решил не сообщать эту новость гражданским, таким образом только усилив их недоверие по отношению к военным. Одним из худших следствий осады было отсутствие сведений о происходящем во внешнем мире, и Кекевич недооценил, как повлияет сокрытие этой информации на тех, кого он защищал. Чувствуя, как напряжены нервы после девяти недель страха и неопределенности, после ежедневных, за исключением воскресений, разрывов снарядов, каждый человек предпочитал знать правду, даже ужасную. Неведение давало волю воображению, и обыватели считали, что ими пренебрегают. Раздражение скоро переросло в гнев, гнев — в ярость.

Когда местная газета опубликовала статью о «секретных действиях военных», материал для которой мог быть предоставлен редактору только самим Родсом, это было воспринято как протест против самих военных. Кекевич, к несчастью, не мог отрицать получения приказа о насильственном выселении части жителей, когда город освободят английские войска, так как те не в состоянии обеспечивать постоянную защиту такому огромному числу людей. И, учитывая финансовый крах, потерю домов и собственности, опасности, подстерегавшие детей и стариков во время сражения за город, все чаще и чаще раздавались предложения сдаться.

Когда вышло постановление о нормировании чая, кофе, овощей и большинства других продуктов, разочарование населения стало повсеместным. Хорошо, что они не знали о письмах, доставленных Кекевичу местными гонцами, преодолевавшими пространство между Кимберли и английскими войсками.

Полковнику сообщили, что под Магерсфонтейном войска понесли большие потери, что задержало их на неопределенный срок. Командование лихорадочно вызывало подкрепление и строило новые планы атаки, но просило не рассчитывать на освобождение до конца января. За этой просьбой последовала другая, назначавшая датой конец февраля. Имея под боком Родса, встречающего в штыки каждый его приказ, и население, выступающее против военных, Кекевич чувствовал себя в западне. Он не только переносил тяготы осады наравне с другими, но должен был кормить войска и следить, чтобы в нужный момент они были готовы к борьбе.

Естественно, военные стали с презрением относиться к гражданским. Солдат не просили рисковать жизнью, чтобы защитить город, который не являлся их домом или частью британской территории. Однако то, что их вообще не просят рисковать жизнью, стало источником непреходящего раздражения. Зная, что враг, окруживший город, убивает тех, кто идет к ним на помощь, зная, что английские солдаты гибнут на другой стороне этих холмов, военные воспринимали враждебность местного населения как личное оскорбление.

Если не подойдет помощь извне, маленький усталый гарнизон Кимберли будет уничтожен. Внимание врага было сейчас отвлечено, поэтому военные отказались от тактики постоянных рейдов, заканчивающихся временным захватом укреплений буров ценой нескольких жизней. Солдаты были раздражены бездельем и ненавистью обывателей, офицеров приводило в уныние ощущение беспомощности и приказы лгать тем, кто все равно узнавал правду от Сесила Родса.

Кроме того, оставались еще жара, пыль, насекомые, отсутствие почты и газет, комендантский час, запиравший людей в домах с наступлением темноты, ежедневные очереди за продуктами, постоянные обстрелы, страх восстания среди чернокожих рабочих. Оставалась неизбежность видеть каждый день одни и те же лица, не зная, что им сказать. Как результат отсутствия новостей город наводнили слухи и сплетни. После того как два жителя голландского происхождения были пойманы около линии обороны и обвинены в шпионаже, все остальные буры в городе оказались в изоляции и столкнулись с неприкрытой ненавистью. Женщину, овдовевшую во время того несчастливого штурма, почему-то заклеймили предательницей. Симулянты, расплодившиеся после приказа о выдаче масла только детям и инвалидам, вызвали проклятия и обвинения в жадности по отношению к действительно больным людям.

Некоторые английские военные были обвинены местными жителями в том, что те совращают их жен, — некоторые военные действительно так и делали. Члены королевских вооруженных сил ссорились с солдатами местных сил самообороны — первые заявляли, что Кимберли — не более чем второразрядное поселение, а последние— что это их оппоненты относятся к второразрядной армии, не способной воевать с кучкой фермеров.

В высших эшелонах власти царило не меньшее напряжение. Враждовали те, кто в настоящий момент был в любимчиках у Родса, и те, кто не попал в эти ряды или разочаровался в великом человеке. Начались перешептывания о лояльности фон Гроссладена, чья родная страна снабжала буров оружием и боеприпасами. Его теплые отношения с Францем Миттельхейтером — еще одним почти немцем — были предметом многочисленных пересудов. Может быть, тенор передает свои сообщения бурам, замаскировав их под песни? Почему певец так часто посещает мастерские «Де Бирс», если не для того, чтобы считать количество сделанных там снарядов?

Шведскую графиню заметили сидящей у окна с зеркалом в руке. Скорее всего, она просто разглядывала свою прическу, но солнце отражалось в зеркале и сигналы могли легко передаваться ее сыну, который, как это хорошо было известно, входил в число врачей, лечащих пленных у буров.

Утверждения, которые в обыденной жизни показались бы глупыми, приобретали оттенок настоящего патриотизма. Дни превращались в недели, недели в месяцы — и не было ни малейших признаков скорого освобождения.

Лейла сейчас почти каждую неделю получала анонимные письма. Все одинаковые по смыслу, хотя и написанные разными почерками, они обвиняли ее в содержании заведения, где «раскрашенные шлюхи» вовлекали мужчин в бездну «грехов, которые будут наказаны волей Божьей». Они по-прежнему расстраивали ее, хотя и не так сильно, как в первый раз. Оставалось загадкой, кто их доставлял, но это происходило всегда, когда она уходила, а Нелли стояла в очереди за пайком или выходила в сад стирать. То, что кто-то подходит достаточно близко к закрытому деревьями бунгало и видит все происходящее там, заставляло Лейлу чувствовать себя очень неуютно, ни одна из соседок не производила впечатление религиозной фанатички или озлобленной старой девы. Почему она была так уверена, что за письмами стояла женщина, Лейла не знала. Было, наверное, естественно, что те, кто жил тяжелой жизнью, реагировали именно таким образом, глядя на актрису, развлекающую солдат, — обе профессии вызывали стойкую неприязнь в обществе.

Нелли не знала о письмах, и Лейла радовалась, что она ничего не стала рассказывать, когда прочитала строчки, относящиеся к маленькой Салли — «незаконнорожденный плод твоих грехов». Впервые с момента рождения ребенка Лейла задумалась, не считают ли Салли ее дочкой. Это привело к еще более неприятным мыслям о том, действительно ли в городе бытует мнение, что она содержит бордель. Солдаты, посещающие ее коттедж, разумеется, не стали бы об этом говорить, да и офицеры быстро бы положили конец подобным измышлениям. Даже Саттон Блайз, который до сего времени делал вид, что ее не существует, едва ли мог похвастаться успехами в этом направлении.

Тем не менее, чувство, что за ней постоянно следят, вызывало странное ощущение каждый раз, когда она выходила на улицу. Демонстрируя свое равнодушие к подобным сплетням и в то же время зная, что в напряженной ситуации блокады должна быть сохранена хоть частичка красоты, она продолжала надевать свои изысканные наряды, заслуженно вознесшие ее в число первых модниц Лондона.

Большинство местных женщин носило сшитые дома темные платья с маленькими шляпками, но Лейла озаряла улицы абрикосовыми, голубыми и розовыми нарядами с царящими над ними огромными модными шляпами, украшенными перьями, искусственными цветами и кисеей. Другие защищали себя от солнца темными зонтами — на лицо Лейлы падала мягкая кружевная тень. Возможно, она сознательно подчеркивала свою женственность на публике. Мужчина по имени Френк Дункан однажды сломил ее дух, но она не позволит кучке злобных женщин повторить это.

В то утро за неделю до Рождества Лейла наняла кеб, чтобы ехать в дом к барону фон Гроссладену, где должно было состояться обсуждение ее выступления в канун Нового года. Зная, что во время религиозного праздника буры временно забудут о войне, барон решил, пользуясь короткой передышкой, по возможности ослабить царившее в городе напряжение. Так как он был близок к Родсу, а его дом располагался в очень удобном районе города, а также, возможно, подозревая, что немецкое происхождение вызывает пересуды, барон фон Гроссладен вызвался организовать концерт под открытым небом для всех жителей Кимберли.

Сосед, торговец бриллиантами, решил в свою очередь провести подобный праздник для детей, воспользовавшись разнообразными талантами актеров, готовых танцевать, представлять комедии и фокусы.

В изысканном платье лимонного цвета, отделанном черно-белой тесьмой, и в подходящей по цвету шляпке Лейла прошла в салон на первом этаже. Поздоровавшись с Маргарет Вейси-Хантер, затем с хозяином, она принялась объяснять, почему не смог прийти Франц.

— Для певца даже небольшая простуда может иметь серьезные последствия, — говорила она, приняв приглашение матери Вивиана присесть на кресло рядом. — Сильная жара в Кимберли сама по себе очень тягостна, не говоря уже о потоках пыли, поднятой ветром. Франц решил, что очень важно дать его голосу отдохнуть, чтобы он мог петь в вечер Рождества.

Барон, удостоверившись, что его гостья села, тоже опустился в кресло. На его лице играла уверенная улыбка, и Лейла в который раз спросила себя, почему же она не доверяет этому человеку. Ее отношение к будущей невесте барона определялось давно высказанным мнением о матери, позволившей собственным сыновьям страдать под властью их деда. И хотя при встрече Маргарет Вейси-Хантер оказалась нежной и очаровательной, Лейла по-прежнему была уверена, что первое впечатление самое верное. За благовоспитанной вежливостью матери Вивиана она чувствовала холодный эгоизм. Почему же Вивиан этого не видит?

— Миттельхейтер не подведет нас, — сказал барон. — Поэтому, мисс Дункан, в его отсутствие нам остается лишь обсудить ваше участие в том, что, без сомнения, станет событием года. — Его холодные голубые глаза на мгновение потеплели. — В исторических книгах несомненно отметят, что дух жителей Кимберли в это ужасное время остался несломленным.

— Не думаю, что я хотела бы быть упомянутой в исторических книгах, — заметила Лейла, — хотя люди, подобные вам и мистеру Родсу, там несомненно будут.

— Посмотрим, посмотрим, — прозвучал самодовольный ответ.

— Вместе с полковником Кекевичем, — добавила Лейла.

Улыбка мгновенно исчезла.

— Надеюсь, историки будут добры к этому человеку и пропустят… эээ… непривлекательные аспекты его командования.

— Но, Гюнтер, он не такой уж и негодяй, — пожурила его Маргарет, чьи серо-голубые глаза и платье из чесучи вполне дополняли сдержанную вежливость жениха. — Сесил выставляет Кекевича только в черном цвете, я знаю, но военному трудно покрыть себя славой в подобной ситуации.

Он снисходительно потрепал ее по руке.

— Сесил много общался с ним, дорогая, что дало уникальную возможность узнать человека, столкнувшегося с задачей, к которой он не готов. Ты, однако, можешь быть спокойна, так как твоя безопасность находится не только в его руках.

Лейлой в это утро явно овладел демон безрассудного бунта— она словно со стороны услышала свои слова:

— Так как именно полковник Кекевич проводит дни и ночи, следя за врагом, в то время как мы имеем возможность проводить такие приятные встречи, как сейчас, именно Кекевич обеспечивает безопасность жителей — он и солдаты под его командованием.

Маргарет с внезапным интересом принялась разглядывать собеседницу, в то время как Гроссладен выдавил кривую улыбку.

— Боже мой. Такая страстная защита военных, мисс Дункан. Впрочем, вы большая их любимица, как я слышал.

Неприятные размышления Лейлы об истинном значении только что услышанных слов были прерваны объявлением слуги.

— Майор Вейси-Хантер.

Подавив желание обернуться, Лейла приказала себе не двигаться, чувствуя, какой беспорядок творится у нее в голове. Маргарет между тем здоровалась с сыном.

— Вивиан, я так рада, что эти нудные обязанности сегодня не помешали тебе присоединиться к нам.

Лейла слишком хорошо знала Вивиана, чтобы не заметить осторожность в его ответе.

— В своей записке ты намекнула о важности дела, мама.

Так как барон не выказал особой радости, Лейла догадалась, что нежная Маргарет не посоветовалась прежде со своим женихом. Глядя, как та целует сына в щечку, она подумала, что, возможно, недооценила леди Вейси-Хантер.

— Надеюсь, мама, что у вас все благополучно, — вежливо произнес Вивиан, — и у вас, сэр.

Повернувшись к Лейле, он пробормотал:

— Я снова в незавидном положении, мисс Дункан, так как и не подозревал, что встречусь с вами.

Заметив, что Вивиан выглядит гораздо менее напряженным, чем ранее, и к нему начинает возвращаться былая уверенность, Лейла улыбнулась ему.

— Мы оба удивлены, майор. Я вижу, вы вполне оправились от своей раны.

— Выздоровление может занять долгое время и оставить шрамы, — ответил он со значением. — Мне повезло.

— Гюнтер, знаю, что ты одобришь мое внезапно возникшее сегодня утром желание послать за Вивианом, — сказала Маргарет ласковым голосом. — Я не видела его с момента выписки из госпиталя, и мне казалось разумным пригласить джентльмена, чтобы он заменил герра Миттельхейтера и чтобы высказал взгляд военных на наш план.

Стараясь не растерять прусскую приверженность приличиям, барон резко проговорил:

— Твое желание встретиться с сыном, Маргарет, очень естественно. Мой план, однако, не требует никакого одобрения военных. Давай, отправимся пить кофе. Думаю, что не имеет смысла далее продолжать нашу встречу: Миттельхейтер отсутствует, и мы слишком увлеклись разговором о заживающих ранах, полученных в совершенно ненужном бою. Боюсь, что нам не удастся решить ни один из интересующих меня вопросов.

Обнажив зубы в улыбке, направленной Лейле, он продолжил:

— Вы можете рассчитывать на меня. Вместе с Миттельхейтером мы составим программу так, чтобы проявить все ваши способности.

Вивиан опустился на стул. Его рана затруднила даже такое простое движение.

— А вы полностью осведомлены о способностях мисс Дункан? — спросил он барона с обманчивой невинностью.

— Я слушал пение мисс Дункан достаточно часто, чтобы узнать, что она обладает голосом необыкновенной мощи и красоты, — последовал сдержанный ответ. — И мне не требуется мнение военных по этому вопросу, майор.

— О, но вы не видели ее, одетой во время выхода в белые страусиные перья.

Он смотрел на Лейлу; его другая рана тоже, очевидно, начинала заживать.

— Ко мне вернулась память. Я вспомнил нашу встречу в Лондоне с мисс Дункан.

— Моя дорогая мисс Дункан, белые страусиные перья! — тихо воскликнула Маргарет. — Не думаю, что любой джентльмен, особенно мой сын, чья память всегда была хорошей, может забыть столь привлекательное зрелище.

Вполне понимая к этому времени, что Маргарет неспроста пригласила сына, Лейла ответила как можно более спокойно:

— Когда я расскажу, что была лишь одной из тридцати девушек, выбранных так, чтобы они походили друг на друга, вы поймете, почему даже отличная память майора Вейси-Хантера легко дала сбой. Будь он здесь в составе целого полка уланов, боюсь, я также вряд ли вспомнила бы его.

— У меня есть и другой сын, мисс Дункан, — поделилась Маргарет. — Он управляет семейным имением в Корнуолле. Бедный мальчик, наверное, так расстроен тем, что его мать и брат оказались в заложниках.

— Чарльз, скорее всего, ничего не знает, мам, — заметил Вивиан, прихлебывая кофе. — Без сомнения, он считает, что ты все еще в Родезии. А если решит справиться о нахождении моего полка, то ему скажут, что он в Кейптауне.

— Разумеется, если его не просветила Джулия. Маргарет быстро повернулась к Лейле.

— Вы не знакомы с женой моего сына? Чувствуя, как замер Вивиан, Лейла осторожно ответила:

— Я плохо знаю людей за пределами театрального круга.

— Она сейчас в Кейптауне и, несомненно, потеряла голову от переживаний, зная, что Вивиан оказался в такой опасности.

— Джулия не тот человек, чтобы терять голову, — заметил Вивиан резко. — Мне кажется, мисс Дункан вряд ли захочет слушать о незнакомых людях, в то время как ее пригласили обсуждать программу концерта. Я слышал, что будет играть военный оркестр, не считая музыкантов из театра, — обратился он к барону. — Так как мисс Дункан такая отличная актриса — даже по меркам Вест-Энда в Лондоне, где талантов не счесть, — ей должно быть позволено самой подобрать себе репертуар. В театре ведущей актрисе никогда не приказывают исполнять то-то и то-то. У нее спрашивают, что бы она хотела спеть, а затем составляют выступление с учетом ее пожеланий.

Фон Гроссладен бросил хмурый взгляд на Вивиана.

— Вы знаете так много об искусстве, майор. Возможно, вы ошиблись в выборе профессии и должны были бы стать актером. — Он кивнул в сторону Лейлы. —Я совершенно не проинформирован о вашем высоком положении, мисс Дункан. Простите, если мое отношение вас обидело.

Лейла кивнула и, не удержавшись, добавила:

— Никто сейчас в Кимберли не может считать себя занимающим высокое положение. Мы все пленники. — Помолчав мгновение, она сказала:

— Майор прав в своем предположении, что я предпочла бы сама продумать свое выступление, которое затем представлю на ваш суд. Актер — это существо, подверженное настроению, и к нему надо относиться со снисхождением, что подтвердит миссис Вейси-Хантер, которая сама интересуется музыкой.

— Как замечательно сказано, моя дорогая, — восхитилась Маргарет. — Но мне кажется, вы никогда не слышали, как я играю на пианоле, и мы ни разу с вами не обсуждали музыку.

Понимая, что чуть не выдала себя, Лейла поторопилась исправиться.

— О вашей интерпретации классических произведений говорят все, кому довелось их услышать. Ходят слухи, что вы могли бы стать серьезной соперницей самых известных пианистов, если бы выбрали эту карьеру.

Улыбка на лице Маргарет свидетельствовала об одобрении комплимента, но подозрение по-прежнему сквозило в ее взгляде.

— Возможно, ты должен включить меня в число участников концерта, Гюнтер, — поддразнила она барона, повернувшись к нему.

— Нет, дорогая. Я не позволю моей будущей жене выступать на публике как…, как…

— Как мисс Дункан, которая это проделывала в течение десяти недель в отчаянно трудных условиях, повинуясь желанию облегчить участь тех, кто осажден в Кимберли, — гневно бросил Вивиан. — Мама может добиться того, что все в комнате восхитятся ее игрой, но мы-то знаем, как часто блистающие в салонах ничем не могут похвастаться на публике, кроме своих хороших манер. Лейла… Дункан, — добавил он, чтобы не выглядеть слишком фамильярным, — может покорить всех зрителей в театре — людей, которые жаждут даже платить за этот плен.

После нескольких минут тишины Маргарет тихо сказала:

— Твой пыл предполагает, что ты неоднократно оказывался в подобном плену, Вивиан. Можно даже вообразить, что именно мисс Дункан вызывала эти чувства, если, конечно, не считать, что ты забыл о белых страусиных перьях, пока тебе случайно не напомнили о них.

Он, видимо, был готов к подобным словам, потому что ответ прозвучал с требуемым оттенком равнодушия:

— Ты покинула Англию, мама, так давно, что вряд ли знаешь, каким заядлым театралом я стал. Атмосфера в день премьеры — это нечто неописуемое. Даже самые разумные сходят с ума от возбуждения.

— Разумеется. Я помню, что твой отец очень любил премьеры… и все, что им сопутствует, — продолжила Маргарет насмешливо, глядя прямо в глаза сыну. Затем она повернулась к барону, нежно улыбнувшись тому.

— Разве это не замечательно, Гюнтер, что твой рождественский концерт войдет в историю?

Слуга принес еще кофе, и разговор свернул на обсуждение необходимых приготовлений к концерту. В течение всей беседы Лейла чувствовала на себе взгляды Маргарет, которая поочередно поглядывала то на нее, то на сына. Вследствие этого Лейла постаралась сократить свое пребывание в гостях у барона, воспользовавшись первой же возможностью. Однако Вивиан нарушил ее планы: когда слуга объявил о прибытии кеба, он встал, заявив, что проводит мисс Дункан к экипажу. Чувствуя, что отказ лишь привлечет внимание хозяев, Лейла попрощалась и последовала за Вивианом, не вполне понимая, что ей ждать.

Повернувшись к Вивиану и зная, что слуга идет в отдалении, она сказала:

— Благодарю вас за упоминание о моем таланте.

— Меня пригласили как замену Миттельхейтеру. А этот субъект несомненно кинулся бы на твою защиту.

Они стояли вместе около опаленного солнцем портика, ветерок доносил запахи экзотических цветов, и, казалось, не было этих трех лет разлуки, а она вновь стала неуверенной, смущенной девушкой в желтом платье рядом с высоким офицером, которого не ожидала встретить. Выражение его глаз подтверждало, что былая вражда исчезла, его ищущий взгляд уничтожал любые попытки сопротивления с ее стороны.

То, что Вивиан не пытался уйти или как-то разрушить возникшее взаимное притяжение, говорило о чувстве, в которое Лейла не могла поверить. Это было опасно, но она стояла и стояла, глядя на его блестящие волосы, бронзовое от загара лицо, мятую форму цвета хаки с кожаными ремнями и высокие ботинки, покрытые пылью. Она вспоминала запах мыла и лосьона, ласковое прикосновение рук, его улыбку, освещавшую когда-то ее подвал, и любовь, которая отказывалась умирать. Ее ум вспоминал, а тело тут же отзывалось на эти воспоминания.

— Значит, ты принял мое предложение стать друзьями? — спросила она неуверенно.

— Требуется огромная лошадь рядом и толпа любопытных зевак, чтобы добиться желаемого результата, — последовал ответ мужчины, в чьих глазах зажегся прежний яркий свет.

— И мы не будем друзьями?

— Как я уже говорил раньше, слишком поздно. Сама не желая того, она все же была вынуждена сказать:

— Твоя мама постаралась сегодня довести до моего сведения, что слишком поздно и для всего остального.

— Разве? — спросил он тихо. — Разве, Лейла? Мир вокруг временно перестал существовать. И пока длится осада, мы свободны от всех обязательств, за исключением тех, что требуются здесь. Незнакомые люди встретились и стали необходимы друг другу. Я сражаюсь рядом с местными жителями, которые приняли меня как командира, доверив свою судьбу. Те, кто жил добычей алмазов, призванных украшать женщин, сейчас делают снаряды, чтобы убивать буров. Неожиданно возникают связи, которые так же быстро распадутся с приходом наших войск. Но до того мы могли бы в полной мере воспользоваться замкнутостью мирка, в котором оказались. Разве не можем мы наслаждаться нашей свободой, пусть даже находясь в плену, пусть даже на короткое время?

Не вполне понимая, что ей предлагает Вивиан, Лейла помедлила несколько минут, прежде чем ответить:

— Кажется, тебе совсем не нужен Оскар и толпа соглядатаев, чтобы добиться успеха.

— Но я ведь не прошу разъяренную девушку стать моим другом — а только в этом случае нужна лошадь.

Мечтая дать ему тот ответ, который он просит, но все еще в смятении, Лейла заметила: