- Мой отец назвал рабочий класс "вечным деревом".
      - А что? - Ганна секунду подумала, повела плечами. - Видите вон тот платан, огромный, ветвистый, такой могучий. Видите? Вот такое дерево, да?
      - Не знаю.
      - Нет, еще мощнее и действительно вечное, потому что наши руки всегда, и при коммунизме нужны будут, их не заменит никакая техника.
      Журка рассмеялся, потому что так ее слова совпадали со словами отца, точно они заранее сговорились с Ганной, и так Журке приятно было, что он попал в самую точку.
      -Вы приходите к нам. Вы сами увидите,-сказала Ганна, потому что ей показалось: он не верит и смеется над ее словами. - Знаете, какие у нас люди? Хотите, расскажу? Начальник цеха Кузьма Ильич. Он в войну в Сибири на морозе работал. Представляете, что это такое?
      Руки металлом прихватывало. А работать нужно было, для фронта необходимо. И Кузьма Ильч-работал.
      А после войны, между прочим, он заочный институт кончил. Рабочего человека любит. Если вы честно трудитесь, он вас от любой невзгоды грудью прикроет. А мастером у нас Дунаянц-горячий, вспыльчивый, но душа золотая! Если что - он с вами до вечера над чертежами просидит.
      Журка жадно слушал, понимая теперь каждое слово и все представляя себе, о чем она говорила: огромный завод, светлый цех, вспыльчивого мастера.
      - А наши девушки, - продолжала Ганна. - У меня три подружки. Самая закадычная - Галка, Хохотушка.
      Посмотрите-не поверите, что на ее счету три рацпредложения. Днем веселая, не пикнет, а вечером... - Ганна закрыла глаза, улыбнулась. Воспоминания разбередили сердце. Так захотелось на завод, в бригаду, к подружкам.
      Она хотела отложить цветы и смахнула сумку. На землю вывалились письма. Журка бросился поднимать их и успел прочитать два слова: "Энергетик", "Цыбулько"...
      - Еще рассказывайте,-попросил он, подавая сумочку.
      - Мы все очень дружны. Все "как один человек. Испытывали вы такое, Витя, чтобы твои мысли совпадали с мыслями друзей, твои стремления были и их стремлениями, твои чувства - и радость и горе - разделялись бы ими, как свои чувства. Испытывали?
      - В команде, во время соревнований.
      - Это все-таки не то. Игра прошла, и вы разошлись, разъединились. А мы работаем на одном заводе, в одном цехе, в одной бригаде, живем в одном общежитии, учимся в одном втузе. И в кино вместе, и в Дом культуры, и на самодеятельность. У нас Сеня на баяне играет, и Нелька и Нюся песни поют.
      Ганна поймала себя на мысли, что она уже не для него, а для себя рассказывает, и чем больше рассказывает, тем сильнее хочется всех повидать и поработать со всеми.
      - Ну еще, пожалуйста, - попросил Журка.
      - Мы вот, знаете, Витя, соберемся вечером и начинаем соображать, что бы такое новенькое придумать? Не для денег, не для какой-то там славы. Хочется нам, чтоб лучше было, хочется почувствовать, на что мы способны.
      Вот вам, наверное, хочется, чтоб больше очков было?
      - Хочется.
      - Вот так и нам...
      - Жура!-прервал их резкий голос.
      Журка так и обмер. Некоторое мгновение он колебался: отзываться ли? Потом понял: все равно от этого не уйти-обернулся. Шагах в десяти от скамейки стояла мать.
      * * *
      - Жура! - повторила она повелительно.
      - Я сейчас, - буркнул Журка и пошел навстречу матери.
      - Так вот ты как занимаешься! - сказала Нина Владимировна дрогнувшим голосом. - Так вот где бабушкины розы! Идем.
      Но Журка не мог уйти, не сказав Ганне до свиданья.
      Он вернулся к ней и, не поднимая глаз, не произнес, а простонал:
      - Извините.
      - Так вы совсем не Виктор,-сказала Ганна ледяным голосом.
      - Честное слово...
      - Вас зовут каким-то другим, каким-то птичьим именем.
      - Я потом... Я все объясню.
      Ганна схватила розы и попыталась вернуть их Журке. Он круто повернулся и чуть ли не бегом бросился от Ганны.
      - Какой ужас! Какой ужас!-твердила Нина Владимировна сквозь слезы.
      Они пришли домой. Нина Владимировна громко хлопнула дверью, точно хотела припечатать ее накрепко, чтобы уж не выпустить больше сына за свой порог. На стук из кухни выглянула бабушка. Журка еще раз заметил, что она сегодня обмякла и изменилась, как после болезни.
      - Вот, мама!-воскликнула Нина Владимировна сдавленным голосом. - Я привела вора. Это он... Он сидел с какой-то девчонкой, и у нее на коленях букет...
      - Не смей так говорить! - крикнул Журка.
      - Вот видишь? Видишь?! Из-за какой-то рыжей девчонки...
      - Не смей. Я прошу.
      Журка беспомощно поднял руки, словно хотел защитить Ганну от этих словесных ударов.
      -Действительно, Нина,-вмешалась бабушка.- Какие ты глупости говоришь.
      - Но ведь у нее в руках были наши розы, и он, оказывается, для нее...
      - Печально и жаль,-сказала бабушка и затрясла головой, возбуждаясь. Но если он... Цветы.., Для девушки... Это-настоящий мужчина.
      - Ах, мама! Что вы такое...
      - Нет, нет. Это я приветствую даже.
      -Мама!-Нина Владимировна зарыдала.-Это ужасно!-выкрикивала она сквозь слезы.-Вместо экзаменов... Я его специально привезла...
      На этот раз Журке нисколечко не было жаль ее. Воспользовавшись паузой, он поднялся к себе наверх и закрыл дверь.
      Блеснула мысль: "Она еще там. Еще не ушла. Я все расскажу. Пусть не думает, что я обманщик..."
      Бежать!
      Он бросил взгляд на окно, секунду помедлил и решительно уже известным способом полез вниз.
      Ганны не было на скамейке. Журка обегал весь парк.
      Нигде не было.
      Он вспомнил конверт, обратный адрес, название санатория и кинулся разыскивать "Энергетик".
      Санаторий находился неподалеку от моря. Среди зелени возвышалось двухэтажное белое здание с высоким крыльцом и колоннами.
      У самых колонн Журка остановился и начал наблюдать за каждым выходившим из санатория. Он стоял до тех пор, пока не занемели ноги. Ганны все не было.
      Журка понял, что стоять и ждать дальше бесполезно, и поплелся неизвестно куда.
      Начался дождь. Журка не заметил, как от гор отделилась черная туча и накатилась на город, точно собираясь придавить его своей тяжестью. Вскоре под ногами зажурчала вода, вначале отдельными ручейками, через несколько минут-сплошным потоком. Зажглись уличные фонари, и асфальт, покрытый водой, заблестел.
      В первое мгновение Журка не понимал, почему воды все больше и больше (в Ленинграде вода не бежит так стремительно по дорогам и не сбивает с ног), а потом догадался: он поднимается в гору, а вода стремится навстречу ему, вниз, под уклон.
      Чем дольше и сильнее шел дождь, тем больше было воды, тем обильнее были потоки. В потоке начали попадаться отдельные ветки, листья, лепестки цветов. На несколько секунд они прилипали к асфальту, задерживались, новой волной их смывало и несло дальше.
      Журка встал под разлапистый кедр и попробовал переждать дождь. Гудел асфальт, журчала вода, звенели на деревьях листья.
      Фонарь освещал часть кедра и ближайшие кусты. На ветвях, на кончике каждой иголочки висели капли и блестели, как елочные украшения. А на листьях они держались, не сливаясь и не скатываясь, и скорее походили на ртутные шарики, чем на дождинки.
      Журка наклонился и попробовал сорвать листок вместе с ртутными шариками. Но листок дрогнул и сбросил с себя дождинки. Одна из них попала Журке на руку и быстро скатилась вниз, убежала.
      Ему сделалось холодно.-Мокрая одежда была как ледяной панцирь. Куда-нибудь заходить и обогреваться в таком виде было неприлично, и Журка направился к дому.
      В окнах горел свет, значит, проходить, как обычно, невозможно. Нужно было возвращаться все тем же путем, через окно, и очень осторожно...
      Только он успел переодеться, улечься, угреться, как заскрипела лестница и раздались голоса. Хлопнула дверь.
      Послышались вздохи облегчения.
      Журка сделал вид, что спит.
      - Через окно, - произнесла мать возмущенно.
      - И через трубу полезет, - сказала бабушка. - Такой возраст. И такой темперамент... Весь в дедушку, - добавила она после паузы.
      Они удалились.
      Журка подождал, пока перестанет скрипеть последняя ступенька, и, повернувшись, подпер голову руками, начал смотреть вниз, на спящий город, на мерцающие огни. Он отыскал глазами место, где, по его мнению, был расположен "Энергетик", и помахал яркому огоньку, Огонек тоже как будто подмигнул в ответ, будто заметил Журку.
      * * *
      Перед тем как опустить письма в высокий, как шкаф, главпочтамтовский ящик, Ганна подошла к окошечку "до востребования". И она не ошиблась. Опять на -ее имя была получена целая пачка корреспонденции. Тут же, на почтамте, сев за покрытый стеклом стол, Ганна принялась за чтение полученных писем. Первым попался под руки листок от Полины Матвеевны, без знаков препинания, без красных строк, с заглавными буквами там, где их не должно быть. Полина Матвеевна писала:
      "Доченька моя, Ганнушка! И не слушай ты никого.
      Тут мы без тебя разберемся. Нас тут целый коллектив, а ты там одна. Тебе, родненькая, поправляться надо. Это первое дело. Первое дело у человека здоровье. Я б тебе советовала больше у моря быть, и на лодке тоже неплохо. Это очень придает силы. Я еще до войны в доме отдыха на Кавказе была, так каждый день на лодке каталась. Зато и вернулась как яблочко. А еще фрукты ешь. Ты прикупай, Ганнушка, не экономь. Ежели в деньгах перебой будет, мы подошлем. Ты отдыхай, отдыхай, знай, чтоб на 120% было. А балаболок этих не слушай.
      Звенят, звенят.. а что звенят? Он сам не маленький, отобьется. Ржавчина-то его не тронет, потому как он в ра^боте, и мы тут, рядом. Отдыхай, Ганнушка. Не вздумай взбаламутиться. Все твое-твоим будет. Целую тебя, доченька".
      Тревога и волнение завладели Ганной.
      "Что там случилось такое?"
      Она отыскала Галкино письмо, разорвала конверт наискосок.
      Галка подробно описывала свой поход.с Сержем в театр, потом сообщила об отношениях Нельки, Нюси и Сени.
      "Обоих в кино пригласил. Представляешь какой?!
      Просто тупица, даже зло берет..."
      Все это было не то. Ганна пробегала строчки глазами.
      "...Все ж таки наш полковник молодец..."
      Ганна остановилась, стала читать внимательно.
      "...Такой азарт вокруг этих рам был, потому что его товарищи (я писала тебе) очень хотели помочь полковнику. А нам тоже неудобно было в стороне оставаться, потому что он наш..."
      Ганна пропустила несколько строчек.
      "От него мы, конечно, все скрывали, собирались в перерывы у Кузьмы Ильича, вместе с мастером Дунаянцем, а вечером у Сени..."
      Ганна перевернула страницу.
      "...Усач все ходит. Подробностей не знаем. С ним Сеня имеет дело..."
      Ганна отложила Галкино письмо, отыскала конверт, подписанный четкими буквами, как чертеж, - Сенин конверт.
      "Мой жизненный опыт не подвел,-писал Сеня,-и предчувствия подтвердились. Сегодня Куницын-так фамилия того усатого (может, помнишь новенького из парткабинета?)-все рассказал мне. Нашего полковника собираются раздолбать за обмен деталями. (Представляешь, из горячей воды в холодную: то ни за что в газету, то ни за что в позорники?! Вот так иногда бывает!) Все, оказывается, идет от Песляка, который невзлюбил нашего бригадира.
      Относительно реостатных рам-полный порядок. Он сам все придумал. Вместо тисков - новый зажим, система такая. Сделал подвижную стойку, другую систему пазов. Описывать это долго. Приедешь - сама убедишься:
      отлично вышло. (Дунаянц говорит: "шик-модерн". Помнишь, любимое словцо?) Дело теперь ускорилось раза в три, а может, и больше. Вчера он норму дал, а сегодня до перерыва почти столько же выдал, сколько вчера.
      Между прочим, Клепко жлобом был - жлобом и остался. Я своими ушами слышал, как он сказал полковнику: "Эх, спутал все. Мы хотели эти рамы до рубля довести". Чувствуешь? Я решил при первой возможности дать по нему со страшной силой. Надеюсь, ты поддержишь меня?
      Еще через эти рамы мы познакомились с мировыми дядьками-товарищами нашего полковника. Один из них, по фамилии Копна, просто великолепный мужик, в прошлом токарь, потом моряк, капитан первого ранга.
      Между прочим, этот Копна мне до плеча, и весу в нем килограммов пятьдесят-не больше. Представляешь - Копна?!
      Тебя прошу: напиши Сержу и в партком, Песляку, тебя послушают. Не дело это - из-за ничего на человека. Он вовсе не такой... Он знаешь какой...
      Ганна перечитала Сенино письмо, секунду помедлила и решительно сгребла конверты в сумочку.
      Она спешила, как врач спешит к больному человеку, ждущему его помощи.
      По дороге вспомнила, что не опустила свои письма, на мгновение задержалась.
      - Теперь ни к чему,-проговорила она, чувствуя в себе новые силы, как после крепкого и глубокого сна, дающего отдых и энергию жизни.
      * * *
      На этот раз Журку никто не разбудил. Он проснулся сам и, еще не открывая глаз, почувствовал: проспал.
      В комнате было по-дневному тепло. Птицы пели тоже подневному, не так оживленно и весело, как по утрам.
      И шум, доносящийся с улицы, был дневным, не таким гулким, как в ранние часы, смешанным с другими шумами, приглушенный надвигающейся жарой июльского дня.
      Из кухни доносились нервные голоса матери и. бабушки. Журка вспомнил, что нужно разыскать Ганну, и мгновенно поднялся, решив про себя, что уйдет на поиски ее, чего бы это ни стоило.
      Одежда еще не просохла, пришлось надеть тренировочный костюм. Он помедлил, покосился на окно и рывком открыл дверь.
      Разговор тотчас смолк. Мать и бабушка повернули головы в его сторону.
      "Пусть что угодно - молчать буду".
      К его удивлению, они не сказали ни слова, только ответили на его "доброе утро" и опять занялись мытьем^ посуды, точно это было таким важным делом, от которого нельзя оторваться.
      После завтрака мать произнесла только одну фразу:
      - Я очень тебя прошу, ходи через дверь.
      - Перед соседями неудобно, - поддержала бабушка.
      Журка молча кивнул и бросился к выходу.
      - А книги? -крикнула мать вдогонку.
      Пришлось возвращаться за учебниками...
      На заветной скамейке Ганны не было. Журка немедля направился в "Энергетик".
      Первое, что он увидел, подойдя к столику дежурной сестры, были цветы. Розы.
      Журка даже вздрогнул: "Неужели мои? Откуда? Почему?" Но не успел ответить: сестра вскинула покрытую косынкой голову и устремила на него вопросительный взгляд.
      - Мне бы,.. относительно... Тут товарищ один, - замямлил Журка.
      - Фамилия?
      - Фамилия? - повторил Журка.
      - Ну да, фамилия. Я ж не знаю, о ком вы спрашиваете.
      Журка не знал фамилии Ганны. Это было нелепоне знать фамилии, - но так уж вышло, сразу не спросил, а потом неудобно было спрашивать. И вообще, он не привык еще по фамилиям, с ребятами все больше по имени, а то и по кличкам. А с девушками... Они для него тоже были Машами, Танями, Зинами...
      - Вот такая... - Журка прочертил круг над своей головой, что должно было означать венок, но тут же замолк, поняв, что выглядит глупо.
      - Не понимаю.
      И вдруг Журка вспомнил конверт. Он успел тогда прочитать два слова: "Энергетик" и "Цыбулько". Первое - это вот санаторий. А второе?
      - А Цыбулько может быть? - спросил он неуверенно.
      - Почему нет? Украинская фамилия. Значит, Цыбулько?-сестра потянулась к толстому'журналу с загнутыми краями.
      Журка покосился на цветы, радуясь, что все наконец выяснится и сейчас он разыщет Ганну.
      - Цыбулько, Ганна Тимофеевна,-прочитала сестра, проведя пальцем по.раскрытому журналу.
      - Да, да, Ганна, - поспешил подтвердить Журка.
      - Уехала.
      - Как уехала?
      - Одним из видов транспорта.
      - Ну что вы?! Не может быть.
      - Досрочно на пять суток.
      Журка вышел из санатория и остановился на широком крыльце.
      "Уехала. А как же я? А что же со мной?"
      Он не мог себе представить, что будет дальше, и боялся сделать шаг вперед. Площадка крыльца была как бы плацдармом, на котором он мог еще держаться, хотя бы памятью о ней.
      Мимо него проходили люди, поглядывая на Журку с любопытством, спрашивали, кого он ждет. Дальше оставаться здесь было неудобно, и он, сделав над собой усилие, медленно сошел с крыльца.
      Вокруг кипела жизнь. Доносились голоса людей. Он ничего не слышал и никого не замечал. Все это теперь не трогало его и не существовало для Журки, все это теперь опустело, поблекло и потеряло всякий смысл. Он шел один точно по вымершему городу.
      Его окликнули, но Журка не остановился. Никому он не нужен, и никто его не интересует.
      Кто-то хлопнул Журку по плечу.
      Цыган!
      - Торопишься? Догоняешь кого-то? - спросил. Цыган.
      Журка не ответил.
      "Да, да, догонять! - блеснула мысль. - Она ж из Ленинграда".
      Журка бросился домой.
      Мать сидела у раскрытого окна и шила.
      - Вот что, - с ходу, едва переводя дыхание, произнес Журка. - Напрочь! - и швырнул учебники так, что они, скользнув по столу, упали на пол. ^
      Мать подняла на него удивленные, все так же печальные глаза. На мгновение жалость, к ней сжала Журкино сердце, но он тут же поборол это чувство, крикнул:
      - Не буду заниматься. Летим домой.
      - Что ты говоришь? - Брови Нины Владимировны дрогнули.
      - Не хочу! - закричал Журка, боясь пожалеть мать, отступить от решения. - Не выбрал... Глупо.., Пойду работать... На завод пойду.
      На крик из кухни появилась бабушка.
      - Нет, ты только послушай,-зарыдала Нина Владимировна.
      Журка бросился к себе наверх и начал собираться, засовывать в чемодан одежду и книги.
      Снизу доносились сдержанные рыдания и прерывистый разговор. Бабушка успокаивала мать.
      "Молоток бабуся!"-одобрил Журка и придавил чемодан коленом.
      Тут он вспомнил о медали, подарке бабушки в день окончания школы.
      - Вот это уж теперь ни к чему,-сказал Журка.
      Он достал из чемодана коробочку и аккуратно положил ее на дедушкину полку с книгами.
      Мать еще несколько раз в этот день пробовала уговаривать его. Журка не отступал от своего.
      Наутро Нина Владимировна позвонила знакомым и, заручившись местами на самолет, стала укладывать вещи. Она собирала платья и плакала. А Журка думал:
      "Если она поездом, тогда я раньше ее прилечу. Вот будет здорово. Вот будет номер! Здравствуйте, Ганна. Я - вот он!"
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      Сильный стук разбудил Степана Степановича. Он приподнялся на руках," прислушался. Стук повторился.
      Степан Степанович заспешил к дверям.
      - Кто?
      - Свои.
      Это был голос жены.
      От неожиданности он не мог открыть дверь. Цепочка выскальзывала из пальцев. Наконец открыл, увидел Нину Владимировну и сына.
      Журка стоял у порога, смотрел на него выжидающе, сжимаясь весь и сутулясь. -
      - Все горбишься,-сказал Степан Степанович.- Проходите.
      Нина Владимировна опустилась на табуретку у плиты и заплакала.
      - Что такое?
      - Ты еще... еще не знаешь всего, - выговорила Нина Владимировна сквозь слезы.
      Степан Степанович не понял ее, оглянулся на Журку.
      Тот стоял, виновато улыбаясь, но в глазах его появилось то выражение, которое уже было однажды: и пугливости, и решительности, и готовности действовать наперекор всему-выражение солдата, победившего страх.
      - Не хочет сдавать... Учиться не хочет, - с трудом выговорила Нина Владимировна.
      - Ну и что ж. Не маленький. Еще есть время подумать, разобраться.
      - Нечего сказать-утешил. Я думала, хоть ты воздействуешь. А ты... - Нина Владимировна достала платок, утерла лицо и резко поднялась. - Ну, чего стоишь! - прикрикнула она на Журку и пошла по комнатам, твердо ступая, словно стараясь подчеркнуть этим свою злость и обиду.
      "Не плачет больше-и ладно",-подумал Степан Степанович и пошел умываться.
      - У Иринки был?-крикнула вслед ему Нина Владимировна.
      - В порядке,-не останавливаясь, ответил Степан Степанович.
      Дверь в ванную комнату была полуоткрыта. Он заметил, что сын выходит на кухню и все поглядывает в его сторону. Выйдет, взглянет, делая вид, что ищет что-то, и опять скроется.
      "Может, посоветоваться хочет?"
      Степан Степанович подозвал сына.
      - Завтра на завод пойдем, если не возражаешь.
      Журка закивал головой, будто ждал этого предложения. А сам тотчас подумал о другом, о. главном: "Где Ганна? Как найти ее?"
      Пока что все складывалось не в его пользу. Хотя они и летели самолетом, но мало что выгадали. Из-за грозы посадку совершили в Москве и до Ленинграда добирались поездом. А она, вероятно, в эти минуты уже с поезда сходит. Поехать бы на вокзал. Но нельзя. Что скажешь?
      Как уйдешь? Где ее искать?
      "И как это я не расспросил, где она живет? Нужно было узнать, и только. А теперь что? Куда податься?
      Живет в общежитии. Ха! Сколько, их в Ленинграде. Работает на заводе. Так их, наверно, несколько десятков.
      Еще и номерные есть. Тогда вообще..."
      Выйдя на кухню, Журка еще раз заглянул в ванную комнату. Отец причесывался у зеркала. Несмотря на раннее утро,ъид у него был усталый, шея заросшая, плечи опущены, и весь он казался меньше, чем всегда. ЖУРка даже остановился, пораженный своим открытием, только сейчас поняв, в чем дело: пропал "столбик"! Отец потерял военную выправку, пригнулся, обмяк и сразу постарел. Журке почему-то вспомнилось, как они на даче пригибали деревья, чтобы покачаться на них. Деревья потом так и оставались согнутыми.
      Журка еще раз посмотрел на отца через плечо, и жгучая жалость сжала сердце. Он понял вдруг, как нелегко было отцу это время.
      "А нам не написал, и сейчас не жалуется".
      Песляк был не в духе. В последнее время все шло шиворот-навыворот. Чем сильнее старался, тем больше не ладилось дело. То ЧП, то случаи недовольства расценками.
      В годы войны он секретарствовал в Казахстане. Приходилось много ездить по ухабистым, размытым дорогам. Машина частенько буксовала, и шофер, длинноногий Митька, всегда ругал при этом хозяйственников.
      - Чертяки! Резины не дают. Вон, поди, гладкая, как плешь.
      Резина и в самом деле была низкого качества. Скаты приходилось обматывать цепями, которые при езде погромыхивали, как кандалы.
      Но и цепи не всегда помогали. Нередко Песляку приходилось вылезать из машины и, стоя чуть ли не по колено в грязи, подкладывать под колеса ветки, доски - что попало, и толкать свой застрявший "виллис".
      Сейчас было точно такое же состояние, будто он забирается в грязь и буксует, а машина идет юзом и вотвот сползет в кювет.
      Он действовал на заводе старыми, как ему казалось испытанными методами: вызывал, накачивал, грозился - не помогало. Его машина продолжала буксовать, скользить в сторону, и не было сил удержать это неуправляемое движение.
      "Так есть же еще сила, так не кончился же еще Прокопий Песляк",-твердил он себе и вспоминал, как совсем еще недавно все у него получалось. Машина шла куда надо.
      Перед ним сидели Георгий Фадеевич - немолодой рабочий и начальник цеха - Кузьма Ильич. Они сидели в партийном кабинете, потому что у Песляка шел мелкий ремонт-меняли провода. Тут же, в конце длинного стола, покрытого давно нестиранным кумачом" пристроился заведующий парткабинетом Куницын. Он перебирал какие-то журналы, делая .вид, что к чему-то готовится.
      Залетающий в раскрытые окна ветер изредка шевелил страницами, и они шуршали, как сухие листья.
      Песляк все сильнее раздражался. Разговор опять принимал не тот оборот. Этот Георгий Фадеевич, отказавшийся от наряда, на все доводы и убеждения Песляка лишь перекладывал руки с колен на стол и обратно и твердил односложно, как попугай: "бестолковщина", "безобразие вглубь загонять не стану". А его начальник, вместо того чтобы одернуть своего подчиненного, помалкивал, поглядывал в окно, будто и не слушал разговора.
      - Да ты знаешь?!-Песляк повысил голос.-Знаешь, что это такое-отказ от наряда?
      Георгий Фадеевич сдернул руки с колен, словно обжегся, ответил с достоинством:
      - Я-то знаю... А вот ты... Ты-то вот и не знаешь.
      Он встал и неторопливо, но решительно пошел к двери.
      - Куда?!-рявкнул Песляк.
      Георгий Фадеевич даже не оглянулся.
      Песляк злым взглядом смотрел на Кузьму Ильича:
      что тот теперь скажет?
      Кузьма Ильич был невозмутим, все поглядывал в окно, выходящее в заводский двор.
      - Вот она-твоя работа,-произнес Песляк.-Никакой воспитательной работы в цехе не ведется. Не цех, а черт знает что!
      Кузьма Ильич поднялся, давая понять, что не желает слушать незаслуженные обвинения.
      - Вы все в стороне. А мне за вас вкатывают,- говорил Песляк. - Я не намерен больше терпеть. И этого, между прочим, товарища Стрелкова мы также призовем к порядку.
      - За что же?-спросил Кузьма Ильич.
      Песляк смолк. Фамилия Стрелкова вырвалась у него под горячую руку.
      - Так за что же?-повторил свой вопрос Кузьма Ильич.
      - Дурной пример подает. Молодежь портит, - решительно произнес Песляк. - Махинации разные устраивает.
      - Никакого дурного примера он не подает..
      - Прикрываешь? А обмен, чьих это рук дело?
      - Об обмене я знаю. И вообще это мелочь...
      - Мелочь... У нас нет мелочей... Из мелочей...
      Куницын опять зашуршал книгой.
      - А ну-ка, Платон Матвеевич, скажи, - обратился к нему Песляк, абсолютно уверенный в поддержке своего подчиненного.-Мелочь это или не мелочь?
      Куницын медленно повернулся, и Кузьма Ильич увидел его лицо, обмякшее, непривычное.
      - Ну?!-потребовал Песляк.
      И этот окрик как бы перевесил чашу внутренних весов. Куницын одернул пиджак, весь подобрался и ответил негромко, но четко:
      - Стрелков тут не виноват.
      Песляк тоже медленно поднялся и произнес после паузы:
      - Та-ак... Ты, Кузьма Ильич, свободен.
      - А у меня еще есть вопросы, - сказал Кузьма Ильич, не желая оставлять Куницына в таком положении,
      - После, после.
      - Относительно инициативы... Участия рабочих...
      По расценкам, по нормам.
      Песляк протянул Кузьме Ильичу руку.
      - Зайди как-нибудь.
      Они остались вдвоем с Куницыным.
      - Ты, товарищ, думаешь со мной работать или нет?-спросил Песляк.
      На секунду опасения за недобрые последствия этой ссоры овладели Куницыным. Но он тотчас подавил эти чувства.
      - Нет,-ответил он и повторил твердо:-Нет, товарищ, не думаю. Повернулся через левое плечо и пошел тяжелым шагом из кабинета.
      Журка проснулся рано, открыл глаза, увидел на стене свою фотографию, освещенную солнцем, и сна как не бывало. Тотчас подумалось о том, что случится сегодня. Произойдет встреча с Ганной. Конечно же он разыщет ее. Сперва пойдет в справочное, потом по указанному адресу. Если ее не будет дома, он дождется. Хоть до утра ждать будет.
      Журка лежал и думал о Ганне, представляя себе встречу с нею. Она все еще сердится, но он объяснит, и она поймет. Поняла же тогда и даже цветы взяла. А на этот раз, может, так случится, что от удивления и рассердиться не успеет, просто протянет руку, улыбнется и скажет: "Садитесь". Он сядет, и она будет задавать ему знакомые вопросы: куда он поступает? как подготовился? А он тогда и скажет, что никуда не поступает, а идет на завод.
      Журка засмеялся, представляя выражение ее лица, когда он скажет эти слова.
      "Вот было бы хорошо устроиться и документик показать".
      Тут Журка подумал, что сама работа его не притягивает, идет он лишь потому, что это будет приятно Ганне..
      "Ну и что? И тоже неплохо..."
      _ Он почувствовал себя счастливым оттого, что у него теперь есть Ганна и для нее он готов на все. Такого у Журки никогда не было. То есть было: стремился разряд получить, мячик в кольцо забросить. Но это не то. Сейчас, для Ганны, он готов хоть один против целой команды выступить. Очень это здорово, когда есть человек, для которого охота звезду с неба достать!
      Журка чувствовал себя богатым. У него появилось то, чего никогда не было. Цель жизни. Он и не знал, что ему недоставало этой цели. И каким он был бедным...
      В комнате родителей послышалось движение. Поднялся отец. Журка тотчас понял, что это он. Отец встает определенно, не рассиживается, не расхажйвается, не потягивается и не зевает. Встанет на ноги и пойдет.
      "Да, это ей будет приятно", - подумал Журка и тоже встал.
      Отец, увидев его на кухне, кивнул одобрительно.
      "А у отца тоже цель,-рассудил Журка.-Его Ганна - его работа".
      Это открытие обрадовало Журку. Отец вдруг сделался ближе и понятнее.
      Появилась мать. Молча стала возиться у плиты, готовить завтрак.
      "Опять не разговаривают",-догадался Журка. Но теперь ссора родителей мало волновала его. Даже смешно было: стоят два взрослых близких человека, молчат, и каждый готовит сам себе завтрак.
      Журку одолевало нетерпение. Хотелось скорее броситься на розыски Ганны. Но для этого нужно было пойти на завод, устроиться на работу, получить документик, а уж потом-в справочное.
      Мать поставила перед Журкой брызжущую маслом сковородку и сказала:
      - Я тебя об одном прошу: не торопись, подумай, еще есть время.
      - Ага, - буркнул Журка, лишь бы она отвязалась и не вздумала читать мораль или задерживать его.
      Они вышли вместе с отцом и некоторое время шагали молча.
      - Поначалу будут трудности, - сказал отец. - Может, не понравится. А ты не отступай. Работа-она слабеньких не любит. Малодушных она презирает. А уж потом, если ты к ней с любовью, то и она... Она тебя на всю жизнь полюбит, такую радость даст... - голос у Степана Степановича потеплел, как будто оттаял.
      Журка невольно вспомнил разговор с Ганной: ее голос, ее мысли совпадали с отцовскими.
      "Вот бы послушала... Вот бы удивилась... Сразу бы отца зауважала..."
      Перед кабинетом начальника отдела кадров отец остановился, снова выпрямился "столбиком". Журка еще никогда не видел, чтобы отец так подтягивался. Это подействовало, Журка тоже вытянулся, как перед ответственной игрой, и шагнул вслед за отцом.
      За столом сидел нестарый человек, весь чистый и гладкий, в безукоризненно белой рубашке.