И настроение сделалось лучше. Даже мать заметила это.
      - Ты чего это улыбчивый стал? - спросила Нина Владимировна Журку.
      - Просто отдохнул,-по-своему объяснила бабушка. - А может, понял кое-что...
      Тренировки проходили ежедневно. Ребята являлись аккуратно, слушались Журку беспрекословно.
      Однажды после сильнейшего и неточного удара мяч перескочил через ограду и покатился по мощенной булыжником дороге. Это случалось и раньше. Ребята всякий раз просили идущих по дороге:
      - Подайте мяч.
      И те подавали.
      П на этот раз Журка крикнул:
      - Девушка, подайте, пожалуйста, мячик.
      Девушка не обернулась, будто не слышала.
      - Девушка! - повторил Журка.
      Девушка не откликнулась.
      "Глухонемая, что ли?"-подумал он и перемахнул через ограду.
      Девушка остановилась перед ним и посмотрела на Журку каким-то странным взглядом: точно смотрит и не видит.
      Журке даже неловко стало.
      - Извините,-сказал он.-Я за мячом.
      Девушка ничего не ответила и пошла своей дорогой.
      Журка обратил внимание на красивую белую шею и толстую рыжую косу, уложенную венком на голове.
      - Ну, чего ты там? - крикнул Цыган сверху.
      - Иду,-ответил Журка и опять подумал:-"Нет, она не глухонемая, просто какая-то странная".
      Не знал Журка, что странную девушку зовут Ганной Цыбулько.
      Никак не думала, не предполагала Ганна, что окажется в Крыму, у моря, одна. Но так случилось.
      Все шло хорошо. Все шло чудесно. Она работала. Она любила. И ее любили. До свадьбы оставалось несколько дней. Горячие были денечки. Конец полугодия. Они обязались бригадой выполнить семимесячный план. Товарищ Песляк ежедневно интересовался, как продвигается дело, можно ли рапортовать?
      А тут еще этот новенький, Степан Степанович. Он потребовал дать и ему план. Ганна не соглашалась. Он настоял, и партком поддержал его.
      А тут еще комитет комсомола поручил ей комиссию по проверке бригад, борющихся за звание коммунистаческой.
      Только к вечеру освобождалась она от всех дел и спешила к портнихе примерять свадебное платье. А потом они встречались с Лешей и шли к Неве, пешком, чуть ли не через весь город. По дороге успевали наговориться досыта. На работе в эти дни и поговорить некогда было.
      У Невы в эти вечера было людно. На гранитных скамьях вдоль набережной сидели притихшие парочки.
      Тут же маячил рыбак-фанатик, неподвижный, как изваяние.
      - На одном конце червяк. А кто на другом? - шутливо, вполголоса спросила Ганна.
      Леше тотчас передалась ее шутливость, и он стиснул зубы, чтобы не рассмеяться.
      - А кто же на другом? - повторила она.
      У Леши задрожали плечи, и он поспешно отвернулся.
      Пройдя рыбака, оба прыснули. Потом взглянули друг на друга и снова фыркнули. И еще долго сдержанно смеялись, оглядываясь на невозмутимого человека.
      По гранитным ступенькам они спустились к самой воде, сели и плотно прижались друг к другу, как будто отошли от остального мира.
      Здесь было тихо. Все звуки приглушались и отдалялись. Шипели машины, шуршали шаги прохожих, слышался тихий разговор. Но все это было там, наверху, на набережной. А тут чуть всплескивалась вода, почти не отражая ни домов, ни людей.
      У моста стояли пароходы и баржи, ожидая часа развода. Они не шевелились, не покачивались и казались монументами, поставленными здесь на века. И все вокруг, покрытое тусклым цветом, как бы лишилось других красок и потому казалось необычным и сказочным. Даже шпиль Петропавловки не блестел и не сверкал, а как бы сливался с тусклым небом, с тусклыми домами, с тусклой зеленью и потемневшей водой. Этот тусклый цвет, не меняясь и не сгущаясь, опускался на город, едва скрывалось солнце, и держался до нового восхода.
      Было самое прекрасное время года. Белые ночи. Огней не зажигали. Только по часам можно было определить время.
      - Полпервого, - сказал Леша.
      - Уже?
      Они говорили вполголоса, словно боялись вспугнуть эту чуткую тишину, этот сказочный непривычный мир, эту притихшую воду и застывшие баржи у моста.
      - Хорошо, - прошептала Ганна.
      Издалека донеслась песня. Ни слов,ни мотива не разобрать,будто пели глубоко, под этой черной водой, даже не пели, а играли на каком-то сказочном инструменте.
      Послышался легкий всплеск, наверное сонная рыба перепутала время и встрепенулась раньше срока. Река не шевелилась, черные тени от парапетов почти сливались с водой. И оттого, что река была неподвижной, этот всплеск тоже казался далеким, прилетевшим сверху, с земли.
      - Мы всегда будем вместе,-прошептала Ганна.
      Она почувствовала, как он еле заметно кивнул головой, и закрыла глаза.
      - Леша, скажи... Вот если со мной что случится...
      - Ты что? Спросонья, что ли?
      - Нет... Допустим... Ты меня не оставишь?
      - Да брось ты... Такой резко положительный человек...
      - Нет, скажи,-повторила она, не открывая глаз.
      Ганна знала, что он не оставит, и представляла, что он скажет, но ей хотелось услышать его слова сейчас.
      - Скажи...
      Она почувствовала его дыхание на своей щеке.
      - Скажи,-настаивала она.
      - Никогда не оставлю. И выбрось эти мысли... Это уже серьезно прошу.
      - А я тебя... Какой бы ты ни был, что бы с тобой ни случилось...
      Раздался протяжный скрип, полязгивание. Тотчас послышались голоса, будто ждали этих звуков, как условного сигнала. Голоса были вялыми, уставшими и не походили на голоса людей. Казалось, это перекликаются ночные птицы.
      Когда Ганна открыла глаза, мост уже развели, он и в самом деле походил на гигантскую птицу, распростершую крылья для взлета. Но птица все не взлетала, а баржи и пароходы начали двигаться ей навстречу. Они ползли медленно, не нарушая покоя, как и должны были двигаться монументы, которые перекатывают по гладкой и черной дороге на новое место.
      Все, что происходило вокруг, не походило на явь, но не было и сном, Ганна все видела и слышала - и спокойная ночь, и очертания одноцветных домов на том берегу, легкое воркование воды и бесшумное движение барж по реке-все казалось подчиненным таинственной силе.
      - Закрой глаза,-прошептала она.-Нет, закрой.
      Закрыл?
      - Ну, закрыл... По просьбе трудящихся.
      - Ты когда-нибудь молился?
      - Ты что? .. Ну, в самом деле?
      - Не открывай глаз. Отвечай.
      - Ну я ж не верующий... И ты...
      - А я молилась... Маленькая... Про себя... Не богу, конечно, а кому-то... Не знаю кому... Чтобы маму нашел...
      - Не нашел же,..
      - Нет, не нашел... А ты скажи мне всю-всю-всю правду... Ты ничего от меня не -скрываешь? Ни в чем не обманываешь?
      - Ну что сделать, чтобы ты поверила?
      - Просто скажи правду.
      - Да я уже сто раз говорил.
      Она прижалась щекой к его щеке.
      Так они сидели долго, не открывая глаз.
      Неожиданно что-то мягкое, теплое и ласковое коснулось ее лица.
      Ганне представилось, что это само счастье погладило ее. Она хотела сказать об этом Леше, но не сказала, побоялась спугнуть прекрасный миг.
      Солнце-красное, круглое, еще неяркое-висело в разводе моста.
      Барж и пароходов уже не было, и казалось, что мост развели специально, чтобы пропустить солнце.
      Все вокруг преобразилось, ожило, засверкало красками, сделалось знакомым, только в тысячу раз красивее, чем всегда. Все вокруг было чистым, свежим, радостным, будто умытым. Шпиль Петропавловки сиял. Деревья сверкали зелеными вершинами, и каждый листок был ясно виден. Окна домов блестели.
      А вода стала синевато-голубоватой. В глубине ее были видны стайки коричневых рыбок. А на поверхности отчетливо отражались искрящиеся на солнце парапеты, арки моста, лица Ганны и Леши.
      Ганна, глядя в воду, машинально принялась поправлять прическу. И вдруг словно спохватилась:
      - Идем, Лешенька. Сегодня столько дел.
      Она заговорила громко, по-дневному, без опаски вспугнуть тишину и таинственность.
      Леша, не возражая, поднялся и подал ей руку.
      Навстречу им попадались парочки, такие же счастливые, как и они, проносились машины, сверкая лакирован. ньши крыльями. Все так же, не шевелясь, стоял рыбак со своей длинной удочкой. Теперь он не вызывал смеха.
      Просто казалось, что так и должно быть.
      - Идем, Лешенька. Идем, может, такси схватим.
      Ганна, тряхнув головой, побежала, увлекая его за собой. Венок рыжих волос распустился, толстая коса скатилась на плечи и, подпрыгнув, развернулась во всю спину.
      Ганна любила свою работу больше всего на свете.
      Еще с ремесленного сохранила она ощущение чуда от того, что такой большой и такой тяжелый станок делается послушным, подчиняется ей и понимает ее, как живой.
      Когда Ганна выточила первую деталь, нарезала первую гайку, ей не верилось, что это сделала она, что гайка получилась настоящая, такая, какую делают старые мастера.
      Ганна остановила станок, прошла по цеху, отыскивая, кто еще нарезает такие же гайки. Оказалось-слесарь Уклейкин. Она тихонько взяла из его ящика гайку и, уйдя в умывалку, долго сравнивала ее со своей. Выходило точь-в-точь как у него.
      И тогда гордость и радость овладели ею. , После ремесленного Ганна попала на этот завод, в бригаду Полины Матвеевны. Ей сразу же дали норму, и она опять заробела. Разве может она угнаться за Полиной Матвеевной, за другими слесарями, работающими на заводе по многу лет?
      - Ручки белые все-то сделают,-ласково ободрила Полина Матвеевна.
      Ганна неясно помнит мать, но ей показалось, что эти слова сказала мама. "Сделаю, все сделаю", - про себя ответила она и как бы выбыла из цеха, ничего и никого не видя, кроме станка, кроме резца и детали.
      - Поздравляю, доченька,-в конце дня сказала Полина Матвеевна. - Почти норму дала. Нет, нет. Нынче все. Завтра я тебе покажу кое-что, для скорости, - п потянешь.
      Ганна, помнится, расплакалась без причины, и Полине Матвеевне пришлось провожать ее до самого общежития.
      - Что случилось? - всполошилась тогда Галка Матвеева, подружка Ганнина.
      - Почти норму выполнила, от радости.
      На следующий день к ней вновь подошла Полина Матвеевна:
      - Не так делаешь-то. Вот приглядывайся, как надо.
      Так и нянчила Ганну Полина Матвеевна, следя за каждым ее шагом.
      Так и росла Ганна, по капле собирая драгоценный опыт дорогих своих учителей.
      Ганна любила людей, в каждом искала добринку и старалась сделать так, чтобы и другие заметили эту добринку в ее товарище. Единственное, что вызывало в ней неприязнь, это нелюбовь человека-к работе...
      Приняв бригаду от Полины Матвеевны, Ганна собрала товарищей в красном уголке и сказала им лишь одну фразу:
      - Будем работать как можно лучше.
      Товарищи знали ее не первый день, уважали и верили Ганне. Но в цехе кое-кто принял ее назначение с насмешкой. Бригадиров-девушек еще не бывало.
      Особенно усердствовал Кирилка: по многу раз на день подходил к ее станку, подбоченивался и хихикал, похрюкивал. Ганна старалась не обращать внимания на этого наглого парня. Кирилка пытался ухаживать за нею, но безуспешно. Появился Леша и окончательно пресек эти ухаживания.
      Прошло время. Все встало на свое место. Ее бригада была не на плохом счету. Выполняла и перевыполняла нормы. И к бригадиру-девушке все привыкли.
      С бригадой Ганны Цыбулько соревновалась соседняя бригада Пепелова. И побеждала.
      Портрет Пепелова висел на общезаводской доске Почета, изрядно запылившись и выгорев на солнце.
      Ганна не завидовала этим успехам, не переживала поражений, потому что знала-ее бригада работает честно, с полной отдачей. А в глубине души сочувствовала Пепелову, и было неловко за него: такой пожилой, а так любит, чтобы его хвалили.
      * * *
      Ганне и Леше предстояло ехать в мебельный магазин за торшером. Узнав о скорой свадьбе, завод выделил молодым однокомнатную квартиру в новом доме. А завком выхлопотал через кассу взаимопомощи ссуду на мебель.
      Теперь каждый день Ганна и Леша ездили по городу в поисках нужной мебели. Они уже купили диван-кровать. И вот сегодня поехали за торшером, который приглядели еще вчера в ближайшем мебельном магазине.
      - Только ты сегодня, Лешенька, не мешай. Я сама выберу.
      Подошла очередь Ганны.
      - Нам торшер с тремя рожками.
      - Почему с тремя?-возразил Леша.
      - Мы ж договорились... Желтый, зеленый и красный...
      - Как светофор,-заметил Леша.
      Ганна хотела спорить, но подумала и поправилась:
      - Вот тот, желтый, синий и розовый.
      Она оглянулась. Леша улыбнулся - согласен.
      - Тебе не тяжело?-спросила она, передавая ему торшер.
      - Ха! Я еще и тебя унесу. Хочешь?
      Они шли по улице, гордясь своей покупкой. Ганна несколько раз пробовала подложить руку под торшер, на Лешино плотное плечо.
      - Не надо, мне не больно, - всякий раз говорил он, но было видно, как ему приятна ее помощь.
      "Какой он у меня красивый",-думала Ганна, любуясь Лешей. Лицо его сегодня было необычным: на щеках выступил румянец, ранние морщинки на лбу и у глаз разгладились. Слегка припухлые губы вздрагивали, гася улыбку.
      "Любит", - замирая от радости, думала Ганна.
      Придя в квартиру, они заспорили, в какой угол ставить торшер.
      - К кровати,-говорила Ганна,-можно будет лежать и читать.
      - Лежа читать вредно. Поставим к столу.
      - Ты не понимаешь.
      Леша уступил. Торшер зажгли, хотя было-совершенно светло. Желтые пятна упали на паркет. Леша подошел к торшеру, шутливо вскинул руку в салюте, как пионер.
      - Клянусь, что буду свято хранить этот свет...
      - Вот и у нас свое хозяйство. Личная собственность,-сказала Ганна серьезно.
      - Скажешь тоже.
      - А знаешь, пусть это нехорошо, но я мечтала о своем домике, о своей квартире, где все сделано моими руками, все привычно, все такое, что нравится мне и тебе. - Ганна говорила вполголоса, хотя они были только вдвоем и их никто не слышал.-Понимаешь, как это странно? Я всю жизнь жила среди людей, среди коллектива:
      детский дом, ремесленное, наше общежитие. А вот была такая тяга к своему, к личному. И откуда в нас такое?
      - Что особенного?-
      - Нет, постой. Это, наверное, где-то в крови...
      - У меня кровь недавно проверяли, сказали: нормальная.
      Ганна посмотрела на Лешу, усмехнулась и поцеловала в щеку.
      - Лучше практические дела обсудим,-сказал он, стараясь не показать виду, что доволен ее поцелуем.- Послезавтра на носу, а у нас еще не все ясно... Кирплку, например, будем приглашать?
      - Я пригласила Пепелова, всю его бригаду.
      - А Кирилку?
      - Я говорю: всю бригаду. Мы с ними соревнуемся, нехорошо кого-то обходить.
      - Смотри. Он пьяный-дурак дураком.
      - Думаю, что будет все как надо.
      - Но он...-замялся Леша.-Он вроде ревнует...
      Мы не раз сталкивались.
      - Теперь чего ж ревновать?-успокоила Ганна.
      - Смотри...-Леша обнял ее за плечи и притянул к себе.
      Так они сидели долго, может быть час, может быть дг.а, не разговаривая, не шевелясь.
      - Может, останемся? - чуть слышно спросил Леша.
      - Не нужно. Подожди, мой прекрасный.
      Он неохотно встал, подал ей руку, и они медленно пошли из своей квартиры, с трудом сдерживаясь, чтобы не остановиться, не остаться здесь, не дать волю своим чувствам. Потом не раз Ганна спрашивала себя: почему она поступила так? почему не осталась, не уступила его просьбе? И отвечала: "Потому что мы по-настоящему любили друг друга".
      * * *
      В жизни каждого человека есть свои красные дни.
      Чаще всего они мало кому известны, для других людей мало что значат, но оттого не становятся менее ценными и дорогими для тех, кто их отмечает. Они разные по своей значимости, эти дни. У одного-это день рождения.
      У другого-день великого открытия. Праздник одного может быть торжеством многих людей и праздник многих может не быть радостью одного человека.
      У каждого свое счастье. И потому, что оно свое, только свое, как будто маленькое,-значение и важность его неменее огромны для человека.
      Ганна была счастлива. Она дождалась своего праздника, своего красного дня-дня свадьбы.
      Как будто совсем не спала она, ожидая этого праздника. Открыла -глаза и увидела чистое, голубое, освещенное солнцем небо. Ганна улыбнулась небу, вскочила и босая подбежала к окну.
      Город еще спал. Солнце еще не вышло из-за домов, только окрасило крыши, трубы, вершины деревьев в золотистый цвет. Город лежал тихий, безлюдный, светлый и чистый, точно умытый. Редкие пешеходы, дворники, подметающие панели, машины, поливающие улицы, не нарушали этой тишины. Шорохи шагов, шуршание метел, шипение воды отчетливо были слышны и как бы подчеркивали, даже усиливали эту раннюю, чуткую тишину.
      Ганна именно таким и представляла свой праздниктихим, чистым и светлым.
      "Здравствуй, мой праздничный город^,-мысленно сказала она. И тут же подумала: "Каким-то ты будешь завтра, через год, через много лет? Какой-то будет новая, неизведанная еще жизнь?" Чувство тревоги появилось в ней. Ганна тотчас прогнала это чувство, повторила шепотом:
      - Здравствуй, мой праздничный город.
      И город, словно услышав ее, ответил: засиял, засверкал, залучился, весь будто вспыхнул. Показалось яркое
      солнце. Она зажмурилась от его лучей.
      - Чего ты? - спросила Галка, подходя к подруге.
      - Прекрасно... Смотри, как прекрасно.
      - Ты сейчас красивая,-сказала Галка, оглядывая ее. - Вся такая сияющая, а волосы так просто огнем горят.
      - Нет, ты туда посмотри.
      Галка обняла ее за плечи, давая понять, что разделяет ее восторг.
      - Ты счастливая? - спросила Галка после паузы.
      - Очень.
      - Как я тебе завидую... Нет, по-хорошему. Пусть все у тебя будет хорошо.
      - Спасибо, Галочка. Я тебя никогда не забуду. Мы навек подруги, верно?
      - Ага.
      Они посмотрели друг на друга и заплакали, каждая чувствуя в душе, что их дружба на этом кончается, что этот счастливый день - начало их отдаления.
      - Ну, не надо. Хватит,-сказала Ганна.-Ты босая.
      Опять температура подскочит.
      - Нет, у меня уже совсем не болит горло.
      - Давай одеваться. Дел еще уйма.
      Вспомнив о делах, о предстоящем дне, Ганна вновь обрела спокойствие. Легкая грусть тотчас прошла. Расставание с подругами, изменение привычной жизни - все это отошло на второй план. На первом плане-ее праздник, новая, неизвестная еще жизнь, которая, она знала, будет прекрасной.
      Проснулись Нелька и Нюся. Тихо подошли к Ганне.
      - Ты платье надень,-попросила Галка.
      - Еще рано.
      - Надень, надень,-поддержали девушки.
      Платье было белое, новое, специально сшитое к этому празднику.
      Ганна оделась и прошлась по комнате, слегка отставляя руки в сторону, словно боясь запачкать чистую ткань.
      - Надень туфли, - попросили девушки. - Повернись. Подними руки.
      Ганна слушалась и выполняла просьбы подружек. По - их взглядам, по их лицам она видела, что девочкам нравится и ее платье, и вся она в этом платье. Ей хотелось, чтобы ее состояние передалось девочкам, чтобы и им было радостно в ее праздник.
      Потом ее стали причесывать и так и этак, то со шпильками, то без шпилек, то веночком, то заплетая косу, провозились так, что.. когда постучал Леша, она была еще не готова.
      - Так ведь к одиннадцати нужно, ко времени, - кричал Леша из-за двери. - Очередь пропустим.
      Ганна в ответ смеялась, а девчонки визжали:
      - Нельзя! Нельзя!
      Когда наконец она оделась и вышла в окружении подруг, двери всех комнат открылись. На нее смотрели любопытные глаза. Со всех сторон слышалось:
      - Счастливо. Всего-всего!
      Она. шла, не чуя под собой ног. Голова кружилась.
      "Вот он, мой праздник. Вот он!"-повторяла она про себя и плохо видела, плохо понимала, что происходит, чувствуя лишь одно: рядом Леша, рядом ее подруги, и над всеми яркое праздничное солнце.
      * * *
      Прямо из Дворца бракосочетаний они отправились в свою квартиру. Праздник начался раньше намеченного времени, тотчас после приезда в дом.
      - Надо бы отметить,-сказал закадычный друг Леши Сеня Огарков и, не услышав возражении, поспешил на кухню.
      Он вернулся с бутылкой шампанского. Полина Матвеевна принесла стаканы.
      - Уж надо-то, надо,-подтвердила она.
      Ганна и Леша стояли посреди комнаты, держась за руки, готовые ко всему. Они не знаяи, что теперь нужно делать, как вести себя, и целиком доверились своим друзьям.
      Их заставили выпить, поцеловаться, сесть на диван.
      И они все это выполнили безропотно.
      Их попросили принять торжественную позу и не шевелиться. Их фотографировали вдвоем и поодиночке, и вместе с девчатами. И они не возражали.
      Ганна чувствовала себя и робко, и отрешенно. Состояние было такое, словно она - это не она, будто бы не властна была над собой, а в то же время понимала, как следует поступать, как не следует, и не стала садиться к Леше на колени, сколько ее ни просили. Она почему-то стеснялась взглянуть на Лешу, видела только белый цветок, который кто-то вложил ему в нагрудный кармашек.
      (К ее волосам был приколот точно такой же цветок, но она не видела этого.) Казалось бы, они были в своей квартире, кругом подруги, и Сеня, и Полина Матвеевна, все такие свои, давно знакомые, близкие люди, а вот както странно, непривычно. Ведь теперь они муж и жена.
      И об этом все знают. Это так прекрасно. И так боязно чего-то.
      Уже появились гости: Пепелов и Степан Степанович.
      - Поздравляю, - сказал Степан Степанович, протягивая Ганне коробку. Это столовый сервиз, в хозяйстве пригодится.
      - Что вы! Это ж дорого!
      - А у него пенсия большая,-сказал толстогубый Клепко, входя в комнату и кланяясь всем сразу.
      Пепелов покосился на него неодобрительно и сообщил Ганне:
      - А наш подарок чуть позже будет.
      - Да не надо,-проговорила Ганна, в душе восхищаясь и Степаном Степановичем, и Пепеловым, и Клепко. Все они сегодня были необыкновенными, празднично одетыми, хорошими, и в глазах у них сверкали добрые огоньки.
      - Занимай гостей-то,-шепнула Полина Матвеевна Леше.
      - Пошли, кухню покажу. Сам кое-что сделал,-тотчас предложил он.
      Пришел Кузьма Ильич, разодетый, при галстуке, и щеки необычно белые, наверное, только-только побрился,
      С лестницы донеслось тарахтение и крик:
      - Транспорту дорогу!
      По голосу, по развязному тону все узнали Кирилку.
      - Вот это наш подарок... - начал было Пепелов и осекся.
      Кирилка с трудом втиснул в двери широкую детскую коляску.
      - Ты что? - налетел на него Пепелов.
      - А что? - Кирилка оскалился, но заметив, что бригадир рассердился не на шутку, объяснил деловито: - За другими очередь, а эту свободно купил...
      - Так это ж на двоих.
      - А мне не жалко.
      Общий хохот покрыл эти слова.
      Сразу всем стало весело, все зашумели. Ганна почувствовала себя совсем легко. И когда Полина Матвеевна пригласила всех к столу, Ганна, не стесняясь, посмотрела на Лешу и сама подала ему руку.
      Открыли бутылку шампанского. Пробка, хлопнув, взлетела к потолку.
      - Салют в вашу честь, - сказал Степан Степанович, сидевший справа от Ганны. И тут же спросил шепотом: - А где Лешина мама?
      - Больна. Встать не может. Мы уже к ней заезжали.
      -Так, дорогие мои!..-торжественно произнесла Полина Матвеевна, поднимаясь из-за стола.
      Новый звонок не дал ей продолжить свою речь.
      Пришли Песляк ,и комсомольцы во главе с Сергеем Дегтяревым, принесли подарок-радиоприемник "Фестиваль".
      Пока его вручали, пока говорили по этому поводу громкие слова, пока все были отвлечены этим занятием, Кирилка успел перебрать все ножи, один за другим, пробуя их острие коричневым большим пальцем.
      - Тупые, хоть верхом садись.
      - Зачем тебе?-спросил Клепко, сидевший рядом, и пошевелил кустистыми бровями.
      - Да ноготь этой колымагой содрал, обрезать надо.
      Девочка,-обратился он к Галке.-Есть в этом доме острый? Надо, говорю.
      Галка неохотно принесла из кухни сточенный, с кривым лезвием, большой нож.
      Новых гостей кое-как усадили, втиснули на два стула по три человека и еще притащили гладильную доску и на ней меж стульев разместили неустроенных товарищей.
      - Так что ж, - привычно начал Песляк, поднимая рюмку.
      Кирилка постучал ножом по бутылке. Стало тихо.
      - Разрешите от имени, - Песляк оглядел гостей. - Да просто так, по-человечески поздравить и пожелать всяческого добра, на долгие, как говорится, годы.
      Все начали чокаться друг с другом, каждый хотел поздравить молодых. Поднялся шум и образовалась толкучка.
      Степан Степанович заметил, что Кирилка воспользовался этой толкучкой: пропустил лишний стаканчик.
      - Для лучшего звучания,-нагло объяснил он и вновь постучал ножом по опустевшей бутылке. На него сердито покосился Песляк, и он, пожав плечами, сунул ножик в карман пиджака.
      - Нет, какие все! Какие! - шептала Ганна, прижимаясь к Лешиному плечу.
      - Горько!-крикнул Кирилка.
      - Будет тебе, - прицыкнула Полина Матвеевна. - Пей меньше, вот и не будет горько.
      - Так ведь положено.
      - Положено, так и пущай лежит.
      Потом пошли тосты один за другим. Все перемешалось. Образовались отдельные группки. Песляк беседовал с Кузьмой Ильичом и Пепеловым. Сергей с Сеней Огарковым. Девушки и Полина Матвеевна окружили м-слодых.
      Степан Степанович сидел в сторонке, с интересом и душевной симпатией наблюдал за молодежью и думал:
      "Славные ребята...Вот и мой бы..." И тут он вспомнил о неудачном разговоре с сыном, о своем неожиданном срыве-пощечине: "Да-а, не лучший метод воспитания.., Вот к ним бы его..." Но тотчас усмехнулся своим мыслям: "Разве такое возможно? Он сейчас небось загорает на южном солнышке..."
      Кирилка, оказавшийся в одиночестве, допил чей-то неполный стакан и крикнул:
      - Музыки желаю!
      В^дя, что его никто не слушает, он схватил кусок хлеба и запустил им в девушек. Кусок угодил Галке в лицо.
      - Ты, прекрати! - предупредил Леша и шагнул к нему.
      Кирилка вскочил, оскалился и стал так походить на бульдога, что, казалось, вот-вот зарычит от злости.
      - Ты что? А ну угомонись! -строго прикрикнул Песляк.
      Кирилка опустил голову и нехотя сел.
      Разговор продолжался. Шум все нарастал.
      Наступил тот период, когда энергия должна была
      найти выход, когда невозможно уже сидеть спокойно:
      нужно плясать, петь, веселиться до упаду.
      Отодвинули стол, убрали стулья. Песляк и Кузьма
      Ильич, воспользовавшись этим, стали прощаться. С ними
      вместе ушли Пепелов и Клепко. Из старших остались
      Полина Матвеевна и Степан Степанович.
      - Мне спешить некуда. Разрешите остаться? - сказал он,
      - Да как вам не ай-яй-яй!-Ганна обняла его и поцеловала.-Да вы мне как родной.
      - А меня?-нетвердым голосом спросил Кирилка.- Брезгуешь? Строишь из себя.
      Ганна виновато улыбнулась, не зная, что сказать.
      - Перестань, - вмешался Леша. - Прибереги репертуар для другого случая.
      - Другого не будет.
      - Организуем... Через профсоюз.
      Все засмеялись.
      Кирилка почувствовал обиду. Всегда этот Лешка над ним превосходство имел, и по работе, и Ганну увел, и даже здесь.
      Он вскочил, оскалился.
      - Давай... подходи, не боись.
      - Ну-ка! - прикрикнула Полина Матвеевна.
      - А-а... Не боись.
      Леша не двигался. Все приумолкли. Всем было радостно и весело, и непонятно, чего хочет этот Кирилка.
      - Что ж, коленки дрожат? Хорош у тебя муж, храбрый заяц!
      Кирилка взял со стола стакан и спокойно, обдуманно швырнул его на под.
      - Прекратить безобразия!-крикнул Степан Степанович, будто подал команду.
      - Ну-у! Н-новатор! - Кирилка небрежно отмахнулся.
      - А ну-ка, хлопцы, помогите, - решительно произнес Степан Степанович, кинулся к Кирилке и вместе с Сеней, Сергеем и другими ребятами в минуту скрутил его и потащил к дверям.
      - Трус!-орал Кирилка.-За бабью юбку прячешься!
      - Мне просто не хочется рук марать... Такой день у меня сегодня,-сказал Леша.
      - Правильно, Лешенька. Умница. - Ганна обнимала его и успокаивала.
      Кирилку выставили за дверь. Он попробовал вломиться. Дверь не поддавалась. Ему сделалось жарко. Он рванул пиджак и почувствовал в кармане что-то твердое.
      Сунул руку - нож. Кирилка со злостью всадил его в косяк, а сам опустился на пол и вскоре уснул.
      * * *
      У Ганны испортилось настроение. Было неприятно, что так получилось с этим Кирилкой.
      - Я же говорил, дурак дураком,-утешал ее Леша. - Ему пить совсем нельзя.
      И все начали успокаивать Ганну.
      "А гости-то здесь при чем?"-подумала Ганна и, встряхнув головой, улыбнулась.
      - Что же танцы? Мы ж танцевать хотели.
      Все тотчас оживились, довольные, что праздник продолжается.
      Сеня достал из-за дивана баян, медленно, будто нехотя, примостил его на коленях, склонил голову, точно прислушался - не играет ли он сам? А потом неторопливо развел мехи. Полились негромкие, плавные звуки вальса.
      - Что стоишь-то? - спросила Полина Матвеевна. - Начинай... Тебе, тебе положено.-Она подтолкнула Ганну в спину.
      Ганна вся подтянулась, посерьезнела, величаво вскинула голову и, не взглянув на Лешу, положила легкую руку ему на плечо. Леша подхватил ее осторожно, кажется более' всего боясь приблизиться к Ганне вплотную, и, уставив никого не видящий взгляд вдаль, закружился, чуть опережая музыку. Ганна почти незаметно придержала его и, выждав мгновение, закружилась так, что белое платье развернулось колоколом.
      - Вот она у нас какая!-сказала Полина Матвеевна и всхлипнула от умиления.
      - Славная молодежь!-тотчас поддержал Степан Степанович.-Я вот и то думал...-он хотел сказать о своих мыслях, о сыне, о ссоре, об отъезде жены и Журки на Юг, но осекся: ни к чему, не к месту была бы его откровенность. Полина Матвеевна посмотрела на Степана Степановича искоса, словно оценила про себя, и спросила: