—Сы-ыграем в шахматы? Меня зовут Женя. А тебя?
      —Зиночка. Только я не умею.
      — Не умеешь? — удивился и обрадовался Женя. — Так я тебя научу! Пре-екрасная игра, — он положил на подоконник доску величиной с полтетради. Крохотные пластмассовые фигурки втыкались в специальные дырочки на черных и белых клетках.
      — Ох, ты! Какие красивые! — изумился Зиночка.
      — Это мне па-апа подарил! На день рождения, — гордо сообщил Женя. — Смо-отри. В исходной позиции они сто-оят так…
      Едва Зиночка освоил основные премудрости игры: какие фигуры где стоят и как ходят, прозвенел звонок.
      А на второй перемене у его парты остановился другой новичок, Валерка Сундуков. Глянул в упор светло-голубыми на выкате глазами и спросил:
      —Ты драться умеешь?
      —А зачем?! — удивился Зиночка. — У нас не дерутся.
      —Совсем-совсем не умеешь?
      —Нет.
      —Тогда я тебя бить буду.
      —За что?! — опешил Зиночка, глядя на крупного лобастого Валерку, которому он головой едва доставал до плеча.
      —Все мальчишки дерутся! — отрезал Валерка.
      —А я нет. Хочешь, нас Женя лучше в шахматы играть научит?
      —Может, ты еще с девчонками в классики играешь?
      —Играю, — чистосердечно признался Зиночка. — Тогда ты, знаешь, кто?
      —Кто?
      —Девчачий попик! Вот! — и щелкнул Зиночку по лбу.
      —Отстань!
      —Не трогай Зиночку! — закричали дежурные. Но Валерка снова больно щелкнул по лбу. Зиночка побежал. Валерка догнал его около учительского стола, замахнулся. Зиночка от страха присел, а Валерка стукнулся рукой о край стола. Закричал от боли, кинулся вперед. Но тут Зиночка встал, и Валерка со всего маху ударился носом об его голову.
      Их окружили вбежавшие девочки. Валерка схватился за нос. На руку упала теплая красная капля.
      —А-а-а-а! — заревел Валерка. — Он мне нос разбил! Зиночка смотрел на него и растерянно хлопал ресницами.
      —Что-о такое?! — входя в класс, спросила учительница.
      —Это он! Он!.. — тыча в Зиночку пальцем, скулил Валерка.
      —Неправда! — закричали вокруг. — Новенький сам!
      —А где же наши медицинские сестры?
      — Мы тут! Мы сейчас! — Две девочки с белыми повязками на рукаве мигом усадили Валерку, запрокинули голову и стали энергично вытирать ваткой измазанное лицо.
      — Ну достаточно. Садитесь все! Приготовьте тетради…
      И урок пошел, как всегда. Только за несколько минут до звонка, продиктовав задание на дом, учительница сказала:
      — Вот теперь, Валерий, объясни, что с тобой случилось.
      Валерка вскочил и начал сочинять. Как Зиночка ни за что напал на него, разбил нос… Класс неодобрительно гудел.
      — Ты сказал правду? — глядя в глаза, спросила Александра Михайловна, когда запас Валеркиной фантазии иссяк.
      — Пра-авду. Пу-усть все скажут! — протянул Валерка.
      —Ну садись… Кто думает, что виноват Зиночка? Класс не шелохнулся. Учительница снова спросила:
      —А кто думает, что виноват Валерий?
      Скрипнул паркет под ногами, и все сорок шесть, в том числе и новенький, Женя Карпенко, молча встали за партами.
      —Видишь, Валерий, класс с тобой не согласен. Что скажешь?
      —Они… они врут! Это потому, что я новенький!.. Я… Я… маме скажу! — растерянно озираясь, лепетал Валерка.
      —Правильно, — согласилась учительница. — Передай маме, что я хочу с ней поговорить. Завтра же.
      —Но вызовы родителей в школу, разговоры с учительницей не очень-то действовали на Валерку Сундукова. Он притихал на два-три дня, а потом снова начинал задираться.
      Что делать с Валеркой, все вместе думали.
      —Да всыпать ему так, чтоб помнил!.. А чего ж он слов не понимает! — горячились ребята.
      —Разве это выход? — усмехнулась Александра Михайловна. — Тогда получается, что Валерий прав. И вы не лучше его. Кулаками только злобу воспитывают. Иначе нужно. Подумайте…
      И тут Саша Магакян придумала это…
      Весь класс готовился к утреннику. Кто будет танцевать, кто читать стихи. Шили костюмы. Репетировали каждый день. На утренник пригласили третий «а» и третий «в». Зал был полон.
      Публика громко хлопала певцам и танцорам, а потом начался спектакль.
      На сцене классная комната. Но ученики — не люди, а птицы. На крышке парты, положив ногу на ногу, лихо подбоченясь, сидел петух с красным гребнем и большим разноцветным хвостом… Все началось как в известной сказке. Лиса Патрикеевна заглянула в окно и запела сладким голосом:
      —Ах ты, Петя, Петух удалой!..
      —Ко-ко-ко! — всплеснул крыльями петух, склонил голову набок, голосом Саши Магакян пропел: — По-по-повтори! На ко-ко-ко-по-по-по-хож?!
      —Ну и Саша! — восторгались зрители.
      Но дальше все пошло совсем не так, как в сказке. Петух, рассерженный тем, что ему не дали дослушать сладкую песенку лисицы, разбушевался. У одного отнял ластик. Другому сломал карандаш, дергал ворону за косу. Отвешивал подзатыльники воробушкам. И пел хвастливо:
 
                              Только в школу войду,
                              Придираться начну…
                              Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!
                              Мне без драки нелегко!
                              Никого я не боюсь.
                              Я со всеми подерусь.
                              Я на всех очень зол.
                              Сразу — цап! — за хохол!..
 
      Обиженные птицы плакали. А Петух бахвалился:
      — Я гер-р-рой! Я пох-хож на ор-ла-а-а!..
      — Вот петух! Вот дает! — смеялся Валерка вместе со всеми. Но потом уловил насмешливые взгляды. К нему оборачивались с первого ряда. На него смотрели с боков. Он беспокойно заерзал на стуле: «Чего они? Может, нос в чернилах?» Поплевал на носовой платок и добросовестно потер нос. Еще больше смеются. Кто-то на него даже пальцем показывает.
      —А здо-орово похож! — смеясь, сказал сзади Карпенко.
      —Кто похож?.. На кого похож? — обернулся Валерка.
      —Так ты что? До-о сих пор не понял? — удивился Женя. — Ты-ы похож! На того вон петуха!
      —Я-а-а? — угрожающе привстал Валерка. — Да я тебе, очкарик!.. — и замолк — увидел рядом с Женей завуча.
      Валерка насупился и перестал смотреть на сцену. А там события шли своим чередом. Хвастливый Петух-задира оказался трусом. Он спутался своего отражения в зеркале. Заорал во все горло. Наступил на свой хвост. Вырвал его с корнем. И, жалкий, бесхвостый, умчался а кулисы, крича:
      — Воробьи! Синицы! Галки! Спасите меня! Отнимите меня! Выручайте, братцы! Я ни-ко-ко-ко-гда не буду драться!..
      Зрители кричали «бис» и неистово хлопали в ладоши. Но артисты повторять не стали. Вместо этого, сбросив с себя петушиное обличье, вышла Саша Магакян и объявила:
      — Мы показывали сценку из жизни нашего класса… И еще мы решили присудить приз «Переходящий петух» Валере Сундукову…
 
      Этот приз учредил родительский комитет еще в первом классе, когда за одну неделю случилось сразу три драки.
      — Прямо петухи какие-то, — жаловалась Александра Михайловна родителям, — так и наскакивают друг на друга.
      Родители посоветовались и купили в магазине игрушек небольшого пластмассового ярко раскрашенного петуха.
      Драчуна теперь не наказывали. Просто от него на время уходила соседка по парте, а на ее место ставился «Переходящий петух». Кажется: что такого? Стоит игрушка. Ну и пусть стоит! Но ни один задира не выдерживал такого соседства больше трех дней. «Переходящий петух» гостил иногда и у девочек. А с Сашей Магакян сидел за одной партой дважды…
      Вскоре драки прекратились. За два года все забыли о «Переходящем петухе». Но вот теперь…
      Петух сидел на левой половине парты. Валерка твердо решил не обращать на него внимания. Но сам нет-нет и глянет. И тотчас увидит насмешливые взгляды девочек… Сначала петух казался ему обыкновенным, даже красивым. «А здорово! Никому не разрешают игрушки, а у меня стоит…» К концу урока петух казался ему отвратительным уродом. Будто нечаянно, он смахнул его на пол. И вздохнул облегченно. Но из соседнего ряда встала девочка и молча поставила петуха на место… Так повторялось много раз. На третий день вошел Валерка в класс и крякнул от досады. Петух уже не стоял. Он гордо восседал на золотом прутике, воткнутом в дырочку посреди парты. Теперь не смахнешь.
      На перемене даже первоклассники ходили за ним табуном. За спиной слышалось: «Петя… Петушок, золотой гребешок… Вон, вон пошел…» Валерка кипел от злости.
      Одноклассники же вели себя так, будто ничего не случилось. Но Валерка чувствовал, что между ними возникла какая-то стена. Если скажет — ответят. Попросит — дадут. И только. Как чужому.
      Класс был начеку. Когда он придрался за что-то к Жене Карпенко, между ним и Женей тотчас встали мальчишки. Чуть не заплакал Валерка с досады. Но не будешь же со всем классом драться… Ему хотелось пожаловаться на несправедливость. Но жаловаться было не на кого. Вскоре Валерка понял, что против всех ему не выстоять. Он пообещал классу больше не задираться. И «Переходящий петух» исчез.
 
                                  «Я, ЮНЫЙ ПИОНЕР СОВЕТСКОГО СОЮЗА…» 
      К этому событию готовились с первых дней третьего класса. Читали книги о героях-пионерах, проводили утренники. Учили «Торжественное обещание». К началу апреля знали назубок законы и обычаи пионеров, что означает галстук и салют, пионерский значок и знамя. Часто в классе возникали споры о том, чем отличается пионер от непионера и какими они должны быть с тех пор, когда повяжут красный галстук. Очень волновались: а вдруг кого-нибудь не примут!..
      Зиночка удивился, узнав, что папа и мама тоже были пионерами.
      — Так вы же взрослые!
      — Ну и что ж, — сказал папа, — ведь когда-то и мы с мамой были маленькими и, как ты, учились в школе.
      —И галстук носили?
      —Конечно. Свой галстук я до сих пор берегу.
      —А почему?
      — Берегу, как дорогую для меня память… о детстве, о первой ступеньке, с которой все началось.
      — Что началось, папа? — подался вперед Зиночка.
      — Все, сынок. Иван Углов начался. Понимаешь? Ну, каким я стал после, все было заложено еще тогда, когда был пионером.
      —Папка! Значит, самое главное в пионерах начинается?
      —Конечно.
      —А потом что было?
      —Потом комсомол… Война. На фронте я уже стал коммунистом.
      —Значит, и у меня будет, — мечтательно сказал Зиночка. — Первая ступенька — пионер. Потом — комсомолец. А потом — коммунист! Да, папа?
      —Да. Но запомни, сын: если ты будешь хорошим пионером, потом — настоящим комсомольцем, только тогда из тебя и человек стоящий будет и коммунист получится. Понимаешь?
      —Да, папа, — вздохнул он, — Только, наверно, это очень трудно.
      —Но только там, сынок, где трудно, вырастают настоящие люди…
      — Сегодня у нас будет три урока. А потом мы пойдем в Парк пионеров, — объявила Александра Михайловна.
      — Ура-а-а! — закричали ребята.
      — Это еще не все, — добавила она. — К нам в гости придет один из самых первых вожатых, который в 1922 году создавал отряд юных пионеров в Сокольническом районе Москвы.
      В парке их встретил широкоплечий мужчина с седой головой:
      — Познакомимся? — пряча хитринку на дне своих светлых глаз, сказал он. — Меня зовут Николай Иванович. А вас?
 
      —Ваня!.. Женя!.. Нина!.. Саша! — разом назвали себя ребята. В едином выкрике смешались все имена. Николай Иванович, довольный своей выдумкой, засмеялся. Рассмеялись и ребята.
      —Так вы же ничего не поняли, — сказал Зиночка.
      —Нет, я все понял, — продолжая смеяться, ответил Николай Иванович. — Вы — дружные ребята! Это главное. И, конечно, будете хорошими пионерами. Правильно я понял?
      —Правильно! — хором подтвердили ребята.
      —Так о чем же вам рассказать?
      —О пионерах!.. О первых!.. О героях!..
      —Хорошо. Я расскажу вам о первых… когда еще не было пионерской организации.
      —Слушая его, ребята замерли, боялись пропустить хоть слово, мо, как живые, вставали перед их глазами герои.
      Вот он, Павлик Андреев, бьется на улицах Москвы с врагами революции в октябрьские дни 1917 года… Он смертельно ранен… Вот несут мальчишку-героя на скрещенных винтовках его старшие товарищи, красногвардейцы завода Михельсона…
      Американский писатель коммунист Джон Рид, после написавший о нашей революции книгу «Десять дней, которые потрясли мир», зажав в руке шляпу, подошел к мертвому герою и сказал товарищам: «Это замоскворецкий Гаврош…» Опустили Павлика в могилу у Кремлевской стены на Красной площади рядом с другими героями Октябрьской революции… А после его именем назвали бывший Арсеньевский переулок столицы, школы и дружины, отряды и клубы, бригады молодых рабочих…
      Петроградскому мальчику Коте Чекану было всего девять лет. Но страстно ненавидел врагов революции и боролся с ними как мог, вместе с родителями-артистами он выступал на фабриках и заводах, казармах и на боевых кораблях Балтийского флота. Звонким мальчишеским голосом читал он гневные стихи против белогвардейцев, клеймил их позором. Славил революцию и ее солдат… Враги возненавидели артиста. Они выследили его и толкнули под стальные колеса… Погиб девятилетний Котя. Но не забыто его имя. В Ленинграде, на суровом поле Жертв революции, рядом с павшими бойцами Октября, рослыми товарищами-революционерами, на его могиле лежит гранитная плита бессмертия, на которой написано: «Юному артисту-агитатору Коте Мгеберову-Чекану, 1913–1922».
      Проходят мимо люди с седыми головами и снимают шапки. Проходят пионеры — отдают салют…
      Один рассказ следовал за другим. Ребята забыли о времени.
      —Ну, на сегодня, пожалуй, довольно, — сказал Николай Иванович. — Поговорим немного о другом… Вы знаете «Торжественное обещание»? Знакомы с обычаями юных пионеров?
      —Конечно!.. Знаем!.. Учили!
      — Вот и хорошо. Но у пионеров в 1922 году был еще «Железный закон»… Не слыхали?.. Расскажу. Ведь тогда большинство детей были или совсем неграмотны, или еле-еле читать-писать умели. Так вот в «Железном законе» было сказано: «Буду стремиться всегда, везде, где возможно, получить знания для того, чтобы употребить их на пользу трудящихся». Подходит он вам?
      —Подходит!.. Еще как! — отозвались ребята.
      —А обычаи у них такие же были? — спросил Зиночка.
      — Обычаи? О! Это интересно. Может, и вам пригодится. Вот послушайте. Я их до сих пор наизусть помню:
      1. Пионер не валяется в постели утром, а поднимается сразу, как
      ванька-встанька.
      2. Пионеры стелют постели сами, а не чужими руками.
      3. Пионеры моются тщательно, не забывают мыть шею и уши,
      чистят зубы и понимают, что зубы — друзья желудка.
      4. Пионеры точны и аккуратны.
      5. Пионеры стоят и сидят прямо, не горбясь.
      Пионеры не боятся предлагать свои услуги людям.
      Пионеры не курят; курящий пионер уже не пионер.
      8. Пионеры не держат руки в карманах; держащий руки в карманах не всегда готов.
      9. Охраняют полезных животных.
      10. Помнят всегда свои обычаи и законы.
      Ребятам очень понравились законы и обычаи пионеров двадцатых годов. Особенно понравился восьмой. И через два дня на стене их класса висел плакат: «ПИОНЕРЫ НЕ ДЕРЖАТ РУКИ В КАРМАНАХ; ДЕРЖАЩИЙ РУКИ В КАРМАНАХ НЕ ВСЕГДА ГОТОВ».
 
      На торжественной линейке в день памяти Владимира Ильича Ленина пионерские галстуки повязал им Николай Иванович.
      Читая «Торжественное обещание», многие запинались, хотя и знали его наизусть. Ведь не шутка. В пионеры принимают раз в жизни!.. С песней «Взвейтесь кострами…» отправились на Пушкинский бульвар, и каждый посадил по маленькой елочке.
      Зиночка с галстуком на груди влетел в дом и удивился. На столе — его любимый яблочный пирог, вазочки с вареньем.
      —У нас будут гости, мама?
      —Нет. Мы с папой тебя ждем. Ты у нас именинник.
      — Правда, мама! Сегодня, как день рождения. Даже еще лучше! Папа с мамой подарили Зиночке книги «Как закалялась сталь» и «Молодая гвардия».
      — А можно, мама, я товарищей позову? Будем чай пить. Книги рассматривать. Как в настоящий день рождения.
      — Конечно, зови. Я, видишь, всего наготовила.
      На первом же сборе Сашу Магакян избрали председателем совета отряда, и Зиночка был рад за свою подружку. А через неделю ему тоже дали новое, уже пионерское поручение: назначили вожатым октябрят в первом классе «б».
      Со страхом входил Зиночка в первый класс. Но все получилось хорошо. Они как-то сразу понравились друг другу. Зиночка играл с октябрятами в мяч и в классики. Устраивал соревнование по скакалочке: кто больше раз подпрыгнет и не зацепится. Ходил с ними смотреть мультфильмы в Первомайский сад. Рассказывал сказки, читал книжки, которые прежде приносила в класс Александра Михайловна. А при нужде помогал выучить таблицу умножения и правильно написать трудное слово. Уже через неделю октябрята так привыкли к нему, что прибегали на переменах к Зиночкиному классу, чтобы побыть вместе хоть пять минут, решить важный спор или поделиться радостью: «А мне Нина Осиповна пятерку поставила за четырежды девять — тридцать шесть!..»
 
                                               ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ДЕТСТВА
      Есть такая волшебная штука — калейдоскоп. Посмотришь в трубочку — и увидишь чудесные, сказочные узоры. Чуть повернешь — дрогнет изображение. Эх, какая досада! Такую красоту разрушил… Но не горюй. Всмотрись. Уже возник другой рисунок. Не хуже прежнего. И хоть сто лет крути — складываются все новые и новые, прекрасные, но никогда не повторяющиеся узоры.
      Как в чудесном калейдоскопе, разворачивалась перед Зиночкой жизнь. Летели дни, месяцы, годы. И каждый из них приносил новое, интересное, радостное. Он вместе с друзьями спешил все увидеть, узнать, попробовать. Ребячьи ссоры, обиды, которые вчера переживались так остро, через день-два забывались, меркли, и уже невозможно было вспомнить, из-за чего вспыхнула ссора. Не хватало силенок, так, при нужде, его защищали товарищи. Если не понимал чего-то, спотыкался, так его учила, помогала избежать ошибок Александра Михайловна. Если чего-то не хватало для полного мальчишеского счастья, так мама, всевидящая мама, сама все узнает и поймет, сумеет убедить отца… И вновь, как в волшебном калейдоскопе, дрогнет прежнее изображение и появится перед Зиночкой то, чего он так желал: новая игрушка, интересная книжка, коньки или прекрасная рыболовная снасть.
 
      Взволнованный и удивленный, перевернул Зиночка последнюю страницу учебника четвертого класса. А что же дальше…
      И вот наступил, наконец, этот день. За столом, покрытым красной скатертью — Александра Михайловна. А класс полон, как никогда, партами нарядные, в отутюженных формах, повзрослевшие, притихшие ученики. Проходы заставлены стульями. На них устроились родители. Некоторые мамы и папы втиснулись в узкие парты и сидят напряженные, подогнув ноги, не смея повернуться.
      — Здравствуйте, мои дорогие! — тихим, чуть дрогнувшим голосом начала Александра Михайловна. — Мне радостен этот день, потому что наш общий четырехлетний труд доведен до конца. Мы прошли первый этап по дороге знаний успешно. Мы горды тем, что не потеряли в пути ни одного ученика. Мы рады, что пришли к финишу дружным, настоящим коллективом… И мне одновременно грустно: ведь я расстаюсь с вами. И с вами, дети. И с вами, мои дорогие помощники, родители…
      Зиночка, сидевший за первой партой у самой двери, слушал и не слышал учительницу. В душе разгоралась обида на родителей.
      Мама с утра нагладила ему пионерскую форму. Положила в карман белый носовой платок и сунула железный рубль на мороженое. Приготовила себе нарядное платье. Повесила на спинку стула папин выходной костюм. Зиночка чем только ни занимался, чтобы поскорее шло время. Излазил закоулки двора. Выглянул на улицу. Попробовал читать новую книжку, которую принес папа. Но ему не читалось, не сиделось…
      — Знаешь что, Зиночка. Иди-ка ты в школу. А как только папа придет с работы, и мы подойдем. Иди. Мы не задержимся.
      «Сказала: „не задержимся“, а самих все нет, — с досадой думал Зиночка, ерзая за партой. — У всех пришли. Только моих нету. Так и собрание кончится…»
      А собрание, и правда, подходило к концу. Александра Михайловна уже раздавала похвальные грамоты.
      — Углов Зиновий! Награждается похвальной грамотой за отличные успехи и поведение на протяжении четырех лет…
      Все захлопали. Зиночка вскочил и сказал виновато:
      —А мама с папой…
      —Ничего, — успокоила учительница. — Придут…
      Но собрание кончилось, а они так и не пришли. И хотя Александра Михайловна отдала в руки Зиновию красивую грамоту с золотим гербом, он вышел из школы разобиженный. «Когда не надо, так, небось, приходили, — бурчал он. — А как грамоту получать — так нету…»
      — Зиночка! Айда в кино! — подскочила к нему Саша. — В Первомайском сегодня картина новая. Говорят, интересная!..
      После кино они группой человек в двадцать долго ходили по Театральному парку. Катались на колесе обозрения. А когда зажглись фонари, любовались водяными каскадами.
      — Папа, смотри! Мне грамоту дали! А вы… — крикнул Зиночка, рывком открывая дверь. И осекся, едва переступил порог.
      Вещи в комнате разбросаны. На полу лежит опрокинутый стул с папиным выходным костюмом. Везде горит свет. И никого. Только щекочет ноздри запах каких-то лекарств.
      — Папа!.. Мама! — испуганно закричал он, хотя и видел через распахнутые двери комнат, что в доме никого нет.
      Соседи рассказали: часов в семь отца привезли с завода на машине. Он, шатаясь, еле дошел до кровати.
      «А я в это время кино смотрел», — подумал Зиночка.
      В девять отец потерял сознание. Вызвали «скорую помощь».
      «А мы в парке эскимо ели. Смеялись… Как же так? Разве так может быть?.. Мне похвальную грамоту дали… а папа…»—Он хотел бежать, но никто не знал, куда увезли отца с мамой.
      — Сиди уж дома. Мать вернется, а тебя нет. Что с ней будет? Сиди, — приказала пожилая соседка.
      Зиночка послушался. Сел на пороге и стал ждать. Временами казалось, что слышится шум автомашины. Он вскакивал, бежал к калитке. Но улица по-прежнему была тихой, сонной и пустой.
      Часы в зале громко пробили полночь. А он все ждал. В голове сверлил, ворочался один колючий вопрос: что с папой?.. Зиночка не помнит, чтобы папа чем-нибудь болел, даже насморком. Он говорил маме, часто болевшей то гриппом, то ангиной:
      — Тебе бы, Олюшка, нашу фронтовую школу — так и ты бы ничем не болела… Война меня навек от всех хворей вылечила…
      Что же случилось?..
 
                                                       ОСКОЛОК
      Мама вернулась под утро, когда в окна, в распахнутую настежь дверь уже тихо вползал рассвет. Зиночка, свернувшись калачиком, спал в большом папином кресле, так и не сняв праздничной формы. Она машинально убрала с дороги стулья, поставила их на обычные места у стены. Погасила свет.
      Услышав щелчок выключателя, Зиночка вздрогнул и открыл глаза. Со страхом глянул в мамино лицо, осунувшееся, вдруг постаревшее за одну ночь. Спросил:
      —А папа?
      —Папа там, — ответила она глухим, незнакомым голосом.
      —Что с ним?
      —Сердце, Зиночка… сердце.
      — Но ведь он никогда не болел. Не жаловался.
      — Не жаловался, — как эхо, повторила она. Помолчала. — У него весь разговор о других. О тебе, обо мне все… беспокоился. О товарищах… — Мама вдруг как-то остро глянула Зиночке в лицо и шепотом поделилась страшным: — Двадцать лет… двадцать лет носит… смерть… под сердцем… У-у-у-ух! — вскрикнула она и ничком повалилась на диван.
      Углова ранило в самом конце боя под Гроссдорфом. Ослепительно блеснула вспышка разрыва. Тугая волна спрессованного воздуха швырнула Ивана в сторону. И он провалился в темноту. Стал падать, падать в черную пропасть и никак не мог достигнуть дна. Сколько же он летит? Час?.. День?.. Год?..
      Временами казалось, что он погружается в топкое болото. Гнилая вонючая жижа захлестывает его, попадает в рот, в нос. Совсем нечем дышать. Спасение только в одном: дотянуться до тоненькой березки. Он напрягал все силы, но руки не слушались. Не мог пошевелить даже пальцем… Где-то, когда-то это уже было!.. Когда и где?.. Березка с бело-розовой корой отдалялась, отдалялась. И снова вокруг одна чернота. И опять он летит, летит в нескончаемую бездну…
      Очнулся Углов утром. Высоко над головой белел потолок. Скосил глаза и увидел койку. А за койкой — окно. А за окном — аккуратно подстриженные кусты с мелкими ярко-зелеными листьями. А выше — спокойное, неправдоподобно голубое, будто эмалевое, небо.
      За спиной скрипнула дверь. Он хотел повернуться. Но боль пронзила грудь навылет. Перехватило дыхание. Послышались осторожные шаги, и над ним склонилась голова молоденькой девушки с льняными волосами, упрятанными под белую косынку. В глазах медсестры мелькнуло удивление, потом — радость. Она ойкнула, и исчезла. Но вскоре появилась снова в сопровождении сразу нескольких людей в белых халатах.
      — Го-олуб-чик ты мо-о-ой! — растягивая слова и по-волжски окая, сказал пожилой врач с рыжей бородкой клинышков. — Осилил! Богатырь ты мой! Осилил!.. А я что говорил?! — обернулся он к остальным. — Слушай, парень. Я тебе такое скажу!.. Наши Берлин взяли!.. Все! Конец войне! Понимаешь, мир!.. Так уж ты, пожалуйста, не огорчай нас. Живи!..
      Выписали Ивана Углова только осенью, когда уже советские войска на Дальнем Востоке разбили Квантунскую армию императора Хиросито. Пришел подтянутый, в полной форме, со всеми орденами и медалями на груди, к начальнику госпиталя проститься:
      — Товарищ полковник медицинской службы! Сержант Углов к дальнейшему прохождению службы готов! — и добавил шутливо: — Жаль, что с самураями уже управились…
      Полковник оглядел его с головы до ног, пощипал себя за рыжую бородку. Приказал:
      — Садись! — и хмыкнул насмешливо:--Для прохождения службы, говоришь?! Ну уж дудки! Про службу забудь, — помолчал и, положив большую теплую руку на его плечо, сказал душевно, как сыну: — Вот что, Углов… Береги себя. Не для того я тебя штопал, чтобы ты от дурацкого молодечества концы отдал… — он порылся в стопке бумаг на столе, достал большой рентгеновский снимок и пояснил:- Вот это ты собственной персоной. Вот сердце. А вот это пятнышко—тот самый проклятый осколок. Прямо в сердечной сумке. Понимаешь?
      — Так точно, товарищ полковник! — улыбнулся Углов.
      — Да ни черта ты не понимаешь! — рассердился полковник. — Тут такое дело, а он зубы скалит!.. Ну ладно, — сказал он более спокойно, — смотри дальше. Вот тут и тут я осколки из легких тебе вынул. Здесь нерв сшил. Два этих ребра починил, ну и еще кое-что по мелочи. А вот его… Его я не тронул. Не боги мы еще, сержант… Нет, не боги! — он сердито махнул рукой. — Короче. Бери снимок. И помни об этой железке… Живи. Расти детей. Но не напрягайся… Если что — вот тебе мой московский адрес. А лучше приезжай сам.
      Возвратясь в родной Ростов, Углов нашел отцовскую хату заколоченной. Соседи сберегли от лихих людей.
      Отец его, старый рыбак Василий Углов, умер еще во время фашистской оккупации. Иван разыскал Олю, невесту свою, верно ожидавшую его всю войну. И сыграл свадьбу. В стареньком домике на Очаковской вновь затеплилась жизнь.
      Оле про осколок не сказал. «Зачем тревожить. Успеется. И так натерпелась, бедолага, — думал Углов. — А то будет на меня как на живую икону смотреть…».
      Пошел устраиваться на завод, где работал до войны. Рассказал все, как есть. Показал рентгеновский снимок. В отделе кадров заахали. Пришлось дойти до директора.
      — Я же не бог весть что прошу, — говорил Иван Васильевич. — Работал слесарем до войны. И теперь слесарить буду.
      Но директор был человек осторожный:
      — Нет, товарищ гвардии сержант. Вы свое отработали. Вон вся грудь в орденах! Инвалид Отечественной войны. Пенсию назначат и живите потихоньку… Ну куда я вас с осколком в сердце приткну?.. А случится что? С кого спрос?
      Углов горячился, доказывал, но директор был неумолим:
      —Нет, дорогой. В цех не возьму!.. Вот, хочешь, я тебя в порядке исключения в старшие вахтеры определю?.. Обмундирование. Паек хороший. И без всяких там перегрузок.
      —Это что же? В сторожа меня? — возмутился Углов. — Чтобы, как дед Архип, пропуска на гвоздик накалывать?.. Мне работать надо! Понимаешь? Работать!..
      Помыкавшись по другим предприятиям, Углов, наконец, устроился слесарем на судоремонтный завод «Красные зори». Тут уж он, наученный горьким опытом, ни пенсионную книжку, ни снимок не показывал. И все прошло, как по маслу. Истосковавшись по мирной жизни, он работал сноровисто, с огоньком, с выдумкой. Дело спорилось в его сильных, умелых руках.
      Вскоре его назначили бригадиром… И бригада его вот уже двадцать лет подряд считалась на заводе одной из лучших.
      Однажды ребята их бригады мылись в только что отремонтированном после войны душе. Посмотрели они на Углова и переглянулись: вся грудь исполосована страшными рубцами от ранений и операций. И тайно от него решили: «Бригадира поберечь нужно. А ну, не дай бог, от натуги раны откроются!..». Теперь, если попадалась особо тяжелая работа, они, смеясь, отталкивали Углова:
      — Иди! Иди! Твое дело мозгами шевелить. С начальством ручаться. А это: раз-два, взяли! Мы тут и без тебя управимся.
      В последние годы, особенно весной и осенью, Углову все чаще становилось плохо. Ноет стальная заноза в сердце. Боль порой стискивает так, что перехватывает дыхание.
      —Чегой-то не в духе наш начальник! Туча тучей ходит, — говорил кто-нибудь из молодых, увидев вздувшиеся от напряжения мышцы на скулах, потемневшее лицо бригадира.
      —Дура! — беззлобно одергивал его старый рабочий-фронтовик. — Вишь, непогодь какая?! В такую пору и пустяковая рана ноет. А на нем живого места нет. Другой бы волком выл…
 
      И вот случилось это…
      Иван Васильевич шел по заводскому двору и улыбался. Сегодня у сына торжественный день. Четыре класса окончил — не шутка! Взрослеет пацан. Головенка уже неплохо соображает. Вот только ростом, кажется, не в отца пошел…
      Его обогнал грузовик.