Зиночка всегда с нетерпением ждал весны. Но сейчас от бесчисленных луж под ногами, грязи, мокрых и голых деревьев, серого низкого неба над головой ему становилось тоскливо. Хотелось сделаться таким крошечным, чтобы никто и не замечал.
      Как много изменилось за девять месяцев в его светлом, безоблачном мире. И сам он стал другим. Да Зиночки-то уже давно и не было. С легкой руки Сазона его зовут по кличке Угол или по фамилии, будто он не двенадцатилетний мальчишка, а взрослый человек, которому много-много лет. Теперь он жил в постоянном напряжении. Боялся, что опять обманет Сазон или еще кто-нибудь. Стал настороженным, недоверчивым. В классе не разговаривал, на переменах не бегал, как другие. Знал, что вездесущая Елизавета Серафимовна может подвиться в любую минуту. И тогда… тогда снова вызовет маму…
      Он до сих пор помнит тот день, будто это было вчера. Утром он проснулся от запаха лекарств. И испугался, как тогда, когда папа. Кинулся в мамину комнату. Она лежала бледная, измученная, прижимая руки к груди.
      Болит, мамочка?
      Болит, — беззвучно, одними губами, ответила она и виновато улыбнулась: — Видишь, сынок, какая я… никудышная, — она долго лежала с закрытыми глазами. Потом медленно, будто сама с собой, заговорила: — Как ушел Ваня, так все и прахом пошло. Вот какую он мне силу давал… Сам… со смертью в обнимку, а ни себе, ни мне раскисать не давал. И сына воспитывал. И все в доме исправно было… А теперь что?.. Дом без хозяина — сирота. И мы с тобой горькие сироты. Что будет с тобой?.. Не про то я, что нашкодничал, С кем не бывает. На кого обопрешься в жизни? А я вот… от пустого разговора слегла… И тебя, сынок, мучаю… Позвони на завод. Видно, не смогу я нынче.
      Он позвонил. Вызвал врача. Сварил кофе — он, говорят, помогает.
      Мама, успокоенная, уснула. Видно, боль отпустила сердце.
      Дожидаясь врача, он чуть не опоздал в школу. Солидный пожилой доктор выписал лекарство. А у калитки доктор на его испуганное „Что делать маме?“ взял Зиночку за пуговицу пальто и сказал значительно:
      — Прежде всего — положительные эмоции! И, конечно, избегать перегрузок. Неплохо бы на месяц-два — в санаторий… Вот так-то, молодой человек…
      Зиночка все понял, кроме первого. Вернулся домой, нашел в словаре слово „эмоции“. Оказывается, это — переживания, чувства, настроение!.. Нужно, чтобы у мамы было хорошее настроение. Мною радости. И никаких чтоб не было вызовов в школу!..
      Весь день он только и думал: „Эмоции! Положительные эмоции Машинально списывал с доски. Слушал и не слышал ничего.
      После уроков он первым схватил в раздевалке пальто и, не дожидаясь Жени с Сашей, выскочил на улицу. Бежал по Державинскому и думал: „Только бы мама… Я сделаю. Я все сделаю!“ И вдруг его настигла страшная мысль: „А что если мама…“ Комок подкатил к горлу, Он остановился. Боялся, что за дверью… Порыв ветра сорвал с крыши подтаявшую сосульку. Она со звоном разлетелась у ног на мелкие кусочки. Зиночка вздрогнул и кинулся бежать. Рванул дверь и чуть не задохнулся от счастья: мама, живая!.. Сидела в кресле и чинила его рубашку.
      Она подняла лицо с запавшими глазами:
       Вернулся, сынок! Я тебя так ждала. Сейчас ужинать
 
      Десятого марта, в сумерках возвращаясь из школы, Зиновий увидел у водоразборной колонки женщин. Он было прошел мимо, но слышал свою фамилию и затаился у забора.
      —Плохи ее дела. Три дня работает, а две недели пластом лежит, — произнес чей-то знакомый скрежещущий бас.
      —Ведь молодая еще. Неужто не вылечат? — Опросила вторая.
      —Где там! Беспременно умрет! Не весной, так осенью. Сердечники всегда так! — бодро, будто радуясь, ответила первая.
      —Вы о ком, соседки, судачите? — подошла третья женщина.
      —Да об Угловой же. Степановна говорит: умрет до лета.
      —А как же мальчишечка? Пропадет без матери!
      —Чего еще! — пробасила Степановна. — В приют возьмут.
      —Мальчонку до слез жалко! — настаивала третья.
      —Ишь, пожалела! — оборвала ее Степановна. — Да коли знать хочешь, он всему и причина. В школе чегой-то там сделал. Никого не признает! Вот мать и таскают в школу чуть не каждый день… Такие деточки живого в гроб вгонят!..
      —Неправда! — крикнул Зиновий. — Стыдно так, Степановна!.. Вы… Вы никогда к нам больше не приходите! — и побежал.
      Оторопевшие женщины молчали. Только Степановна бросила след:
      — Как-кой мерзавец!.. Я ж говорила, истинный фулюган!..
      Ворвавшись в дом, Зиновий, всхлипывая, кричал:
      —Мама! Мама!.. Я прошу тебя… Я очень тебя прошу…
      Ч—то с тобой? О чем ты? — испуганно спросила мама.
      —Мама, никогда не пускай в дом эту… Степаниху. Она… она говорит о тебе… всякие гадости…
      —Защитник ты мой дорогой, — растрогалась мама. — Не плачь, сплетница она. Вся улица знает… Ну, а если все же придет?
      Я выгоню ее! Метлой! — яростно закричал Зиновий.
      — Ну-ну, успокойся. Раз так — не будет ее в нашем доме…
      Зиновий сел было за уроки. Но потом решительно отодвинул задачник и стал что-то писать. Зачеркивал, вырывал листы. И упорно продолжал начатое… В комнате мамы уже давно погас свет, когда он кончил работу. Аккуратно переписал на чистый лист. Стараясь не скрипеть, открыл дверцу шифоньера. На плечиках прямо перед ним висела папина парадная гимнастерка. Ордена и медали горели золотом, серебром и темно-красной, как запекшаяся кровь, эмалью. Он долго стоял то открывая, то закрывая глаза. И видел отца. Живого, мужественного. Справедливого. Потом что-то прошептал и, вчетверо сложив листок, спрятал его в дальний, потайной карман гимнастерки, где отец при жизни хранил свой партийный билет.
      В воскресенье, когда Зиночка еще спал, мама решила почистить парадный костюм отца, посмотреть: не завелась бы моль. Нащупав в кармане что-то твердое, вынула, развернула листок, волнуясь, роняя слезы, прочла:
      „Папа, даю тебе честное пионерское слово, что буду настоящим мужчиной, как ты хотел тогда, в госпитале.
      Я никому не Дам обижать маму. А Степаниху в жизни не пущу на порог. Я буду делать все по правде, как ты. И у мамы тогда не будет болеть сердце. Ей нужны положительные эмоции. Так сказал доктор. Теперь маму никогда не будут вызывать в школу. А что Степаниха говорит, что я хулиган и из-за меня мама болеет и умрет, это вранье. Я вырасту и буду такой, как ты. И мама будет жить долго-долго, как я. Всегда готов!
      Зиновий Углов“
      Мама аккуратно положила клятву Зиночки на место. Наклонилась над спящим сыном и осторожно поцеловала в лоб.
      — Вот и дождалась я… Мужчина растет. А какой же ты длиннющий стал, мой родненький. Да худой… Не бойся, сынок. Не умру я… пока ты не станешь таким, как отец. Слово ему дала.
 
                                        ОТВЕТСТВЕННОЕ ПОРУЧЕНИЕ
      После того как Елизавета Серафимовна стала классным руководителем, случилось как-то так, что все мальчишки постепенно лишались поручений… Звеньевых Женю Карпенко и Ваню Савченко не избрали вновь. Углова и Филиппова отозвали из октябрятских звездочек „за недисциплинированность“. А Сундуков и еще несколько ребят сами отказались от поручений, которые им были не по душе.
      И девчонки совсем задрали носы, стали покрикивать на мальчишек, называть то хулиганами, то лентяями. Из-за каждого пустяка жаловались Елизавете Серафимовне, а та устраивала один разнос за другим. Ребята хмурились, назло отказывались от любой работы, а на крик отвечали угрозами: „Вот выйдешь после уроков, фискалка!“ И придумывали разные каверзы.
      Только Саша осталась прежней. Дружила с Зиночкой и Женей, играла с мальчишками в мяч и снежки. Помогала по математике. Никогда не ходила жаловаться. За это ее ребята уважали. А девчонки дразнили „мальчишницей“ и „подхалимкой“. Но Сашу они побаивались и называли так только за глаза да в записочках, написанных по-печатному, которые подбрасывали на переменах.
      Однажды, уже в марте, в записке, написанной обычными буквами, Саша узнала почерк Липкиной. Она прижала Зойку в угол и, тыча записку в нос, сказала яростно:
      — За это, знаешь, что делать надо?! Я цацкаться не буду!..
      Перепуганная Зойка помчалась к Елизавете Серафимовне.
      Срочно вызванная Сашина мама не замедлила явиться. На перемене из класса выдворили учеников, и состоялся разговор. Из-за прикрывшейся двери услышали голос Сашиной мамы:
      — Нет уж. Вы не убегайте. Дослушайте до конца.
      Не хочу! Еще никто не позволял себе так со мной разговорить! — кричала Елизавета Серафимовна.
      Плохо, что не позволяли! Ни одного моего/ слова вы опровергать не смогли! Так?.. И не очумеете, потому что это правда… И, будьте уверены, если вы не сделаете выводов, так их сделают другие. Так имейте в виду…
      Девчонки шарахнулись в стороны. Дверь с треском распахнулась, Елизавета Серафимовна, взволнованная, с красными пятнами на шее, быстро простучала каблучками и скрылась в учительской. Следом вышла Галина Николаевна. Улыбнулась ребятам и пошла к выходу твердой походкой уверенного в своей правоте человека.
      — Вот дает! — восхитился Стасик. — Елизавета пулей вылетела. После этого Елизавета Серафимовна совсем перестала замечать Магакян. А вызвав к доске, „„гоняла“ сразу за несколько уроков подряд. И, хотя Саша всегда отвечала без запиночки, никогда больше четверки ей не ставила.
 
      Когда Зиночку отозвали из октябрятской группы, он долго переживал: „Как же так? С самого первого класса у меня всегда было дело, теперь ничего. Разве я перестал быть пионером?..“ И он решил посоветоваться с друзьями,
      — Я ни за что не попросила бы! — вздернула головой Саша.
      По-почему? — не согласился Женя. — Он же не четверку вынашивать будет, как Сундук. По-моему, правильно…
      Правильно?! А когда Зойка всякие гадости пишет, а мою маму и за что вызывают — это тоже правильно?!
      — Это совсем другое дело, — сказал Женя. — Ты неправа…
      — Тогда ты, знаешь, кто? — взорвалась Саша. — Размазня!.. Ну и дите к своей Елизавете! — и Саша убежала.
      Несмотря на ссору, через несколько дней Зиночка решился:
      — Елизавета Серафимовна, когда мне дадут пионерское поручение? У меня всегда было, — сказал он ей на перемене.
      Елизавета Серафимовна сначала удивленно вскинула брови, но потом, подумав, ответила:
      А что же ты хочешь; делать?
      Ну… — замялся он, — не знаю. С октябрятами интересно…
      Нет, дружок! Их мы тебе не доверим… Но я подумаю.
      На другой день после шестого урока было классное собрание. Елизавета Серафимовна ругала двоечников и требовала от них письменных обязательств. Те послушано писали и сдавали листочки. Елизавета Серафимовна подчеркивала ошибки и заставляла переписывать вновь. Потом стали говорить о том, как помогают отстающим. Оказалось — плохо помогают. Стали прикреплять к ним других. Было скучно. Хотелось есть. Все тихонько развлекались как могли. Сазон ножом вырезал на парте: „Здесь был…“
      А теперь о Васильченко, — сказала Елизавета Серафимовна. — Если ему не помогут, он снова останется в пятом классе.
      Не! Я не хочу! — моментально откликнулся Сазон,
      Неуместные шутки, — нахмурилась учительница. — Ты так ведешь себя, что ни одна девочка не хочет с тобой заниматься. Как же быть? — она перевела взгляд на Зиночку и предложила: — Углов, ведь ты дружишь с Васильченко, и сидите вы за одной партой. Может, возьмешься помочь ему? Подумай.
      Зиночка хотел возразить: „Я не хочу. Он не друг мне!“ Но Салон, прикрыв рукой рот, тихо сказал:
      — Соглашайся, дурак. Тут жрать хочется, спасу нет, а он резину тянет. Можешь хоть совсем не ходить, понял?
      Зиночка глянул на него, кивнул головой:
      Можно я до завтра подумаю?
      Хорошо, — согласилась учительница, — соберите книги.
      Собрали! — закричали ребята, выскакивая из-за парт. Дома, уже перед тем как ложиться спать, он спросил:
      Мама, как ты думаешь, нужно помогать тому, с кем ты в ссоре?
      — Видишь ли, сынок. Вы же мальчишки. Сегодня поссорились, а завтра помирились. Не враги какие-нибудь смертельные… Если человек нуждается в помощи, я думаю, надо помочь.
      — А если он говорит: „Можешь совсем не помогать“? Мама улыбнулась и покачала головой:
      — Знаю. Мальчишки — народ самостоятельный. Может, из гордости отказывается. А сам бы рад…
      „Точно, — решил про себя Зиночка, — это Сазон из гордости отказывался. Значит, пойду. Он же не смертельный враг…“
 
      Второй месяц подряд, проводив маму на работу, Зиночка собирает книги и спешит к Сазону заниматься.
      — Начнем с математики, — предлагает он.
      — Ага, кореш. Ты дави сто седьмую задачку, а я сто девятую. А потом перепишем и будет вдвое быстрей. — Но вскоре Сазон теряет терпение:
      — Дурацкая задачка! И выдумал ее дурак. Ну зачем это:
      Из пункта „А“ в пункт „Б“?“ Говорили бы по-русски: из Ростова в Новочеркасск… Совсем голову задурили!
      Зиночка начинает решать его задачу. Но Сазон вскакивает:
      — Не ломай голову. Я вспомнил: мы ее в прошлом году решали. Найдем тетрадку — и порядок!..
      Через полчаса все перерыто, но тетрадки нет. Зато нашлись гайданы. Крашеные. И два — свинцом залитые, битки.
      — Пошли на улицу. Поиграем. Задача не волк. Куда денется? Зиночка возражает, но Сазон тянет из комнаты… В разгар игры от здания школы слышится звонок. Зиночка бледнеет, предчувствуя беду. А Сазон стыдит:
      — Ну и трус же ты, Угол! Может, сегодня и не спросит.
      Но чаще всего спрашивали Зиночку именно тогда, когда не успевал выучить уроки. Появились тощие тройки. Он просиживал до двух часов ночи за уроками, а утром, заспанный, опять бежал к Сазону… В дневник стали просачиваться двойки. Он воевал с ними. Но сил не хватало.
      Мама, глядя на его измученное лицо, говорила не раз:
      —Так и слечь недолго. Может, попросить, чтоб освободили?..
      —Нет, мама! Я все сделаю сам, — испуганно упрашивал он. Но сделать ничего не мог. И решился поговорить с Сазоном:
      —Так тебя и на третий год в пятом оставят, — сказал он.
      —Ну и плевать. Я сам брошу школу. Подамся в совхоз…
      — Так зачем же я?.. Зачем? — возмущенный его вероломством, закричал Зиночка. — Меня ведь тоже оставить могут!
      —Ну и дурак, — невозмутимо сказал Сазон, играя пятаком.
      —Так из-за тебя же оставят! Я ведь с тобой занимался!
      — Ты мне горло не дери! Чо я тебе, рупь должен?! Просил я ходить? Ну?.. Так и вали отсюда, пока морду не набил!..
      Гнев кипел в Зиночке. Так бы и стукнул в наглую физиономию. Но Сазон сам замахнулся. Зиночка испугался и побежал прочь.
      До конца учебного года оставались считанные недели. А у Зиночки по четырем предметам были двойки.
 
      До ссоры Сазон хоть в школу ходил ежедневно. А теперь место за партой рядом с Зиночкой пустовало все чаще. Правда, Зиночка был этому даже рад. Едва Сазон появлялся, как тотчас принимался изводить его всячески. То ногой лягнет под партой, то локтем ткнет: „Чего расселся, профессор кислых щей!“ То тетрадь на пол свалит да еще башмаком грязным наступит. И Зиночка сидит на самом краю скамейки в неудобной напряженной позе, поминутно ожидая каверзы. Какие уж тут занятия…
      Но и когда Сазон появлялся, то чаще всего был на уроках труда и математики, реже — на географии и естествознании, а русского избегал совсем. Увидев издали Елизавету Серафимовну, тотчас скрывался в туалете.
      Однажды Сазон заговорился с мальчишками на перемене, а когда хотел бежать, в дверях уже появилась Елизавета Серафимовна.
      Она тоже увидела его, но сделала вид, что не замечает. Уж очень была сердита на него. Просматривая журнал, и директор, и завуч задали один и тот же неприятный вопрос: „Почему Васильченко не ходит именно, на ваши уроки?..“
      Не прошло и пяти минут, как Сазон поднялся:
      — Можно выйти?
      Елизавета Серафимовна будто не слышала и продолжала писать па доске.
      —Выйти можно? — переминаясь с ноги на ногу, повторил Сазон
      —Он еще спрашивает! — возмутилась Елизавета Серафимовна. — За две недели раз осчастливил своим присутствием и… Разве ты ученик?!. Ты пустое место!.. Можешь хоть совсем не приходить!..
      —И не приду! — выкрикнул он, направляясь к двери. — Подумаешь!.. Пустое место!.. Да видал бы я в белых тапочках… ваши глаголы?.. — он хлопнул дверью и до конца учебного года больше в школе не появлялся.
 
                                             ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
      Утром второго мая Женя, отдуваясь, втащил к Зиночке два больших пакета. И тотчас плюхнулся на них, вытирая лоб:
      — Думал, руки оторвутся. Это тебе, — сказал он.
      В пакетах оказались две книги научно-фантастических повестей Беляева, „Туманность Андромеды“ Ефремова и тридцать журналов Искатель“. С разноцветных обложек, набранные крупным шрифтом, кричали слова: „Фантастика! Приключения!“.
      — Спасибо, Жень! — обрадовался Зиночка. — Только их же и за два месяца не прочитаешь. Может, пока заберешь половину?
      Женя обиженно засопел. Но тут же виновато улыбнулся:
      —Разве я ничего не сказал?.. Вот баран! Поздравляю с днем рождения!.. Это мы с папой тебе дарим.
      —Ну-у, Женька! Да я теперь!.. У-у-ух! — Зиночка закружился вокруг в диком индейском танце. И стал вдруг: — А что же я тебе подарю? На свой день рождения ты ведь в лагере будешь… Ага! Закрой-ка глаза! Да не подглядывай!
      Женя закрыл, а когда разрешили открыть, глянул и вскрикнул:
      — Ох, ты-ы! Крас-сота! — Из прямоугольной банки, шевеля прозрачными плавниками, смотрели на него пучеглазые золотые рыбки. Он смеялся, глядя, как красавицы, выпятив губы, хватают корм, Потом нахмурился:
      — Не возьму, Зин! У тебя всего две.
      — А вот и не две! Мама, скажи ему!
      — Правда, Женя, — подтвердила мама. — У этих вуалехвосток появились детки. Пока крошечные. Но растут они быстро…
      Присев на корточки перед банкой, Зиночка объяснял, как ухаживать за рыбками. Он не слышал, как тихо отворилась дверь. Что-то твердое легонько стукнуло его по макушке, зацепило прядку волос, потянуло вверх. Он глянул: над головой на зеленой, как цвет донской воды, леске болталась серебристая металлическая рыбка-блесна с хищным острым крючком. — Спиннинг! — радостно закричал Зиновий, вскакивая.
      —Бери, рыбак! Ты ведь хотел, — смеясь, сказала Саша, поднимаясь из-за спинки стула. И тотчас потянула носом, — Тетя Оля! А чем это у вас вкусненьким пахнет?
      —Пирогом, Сашенька, — появляясь в дверях, ответила мама. — Все в сборе? Тогда марш за стол…
      —Сашенька, — после завтрака сказала мама, — поведи-ка мальчишек погулять. Праздник ведь. А Зинка опять до двух ночи уроки учил. Да и Женя, гляди, какой желтый.
      — Ага, тетя Оля!.. Маль-чи-ки-и! Пошли в Театральный парк!..
 
      День рождения Сильвы 25 апреля. Но праздновали его сегодня, так как папа только вчера, 1 мая, вернулся из Франции. Ну а какой же праздник без папиных подарков.
      Сильва была в отличном настроении. Папа подарил ей шерстяной костюмчик, золотые туфельки, как у Золушки, красивый пенал из палисандрового дерева с набором чудесных авторучек и еще кучу всяких мелочей. Да и дела в школе радовали. Она снова отличница! Полгода занятий с опытными репетиторами не прошли даром. Помогла и Елизавета Серафимовна, которая давно, когда еще только приняла класс, сказала:
      — Не бойся, девочка. Я обещала твоей маме, что выращу из тебя круглую отличницу. Класс должен иметь отличницу, и он будет ее иметь!.. Интеллигентным людям и помогать приятно…
      У Сильвы собрались подружки из бывшего четвертого „а“, двое соседских мальчиков и Валерка Сундуков.
      Зойке подарок купить было не за что. Она подарила Сильве наволочку на диванную подушку с красивыми яркими цветами.
      — Прелесть! — похвалила Эльвира Карповна. — Неужели ты сама вышивала?.. Чудесно. Такой вышивке место на художественной выставке. Мы ее очень будем беречь! Правда, Сильва?
      А Валерка преподнес Сильве большую красивую вазу для цветов, будто сплетенную из голубых, белых и розовых жгутов стекла.
      —Валера! — воскликнула Сильвина мама. — Какой чудесный подарок! У тебя тонкий вкус. Но ведь это стоит таких денег!
      —Ну что вы! — подражая папе, сказал Валерка. — Главное — чтобы Сильве нравилось. А деньги… я сам заработал.
      —Какая самостоятельность, — сказала мама Сильве. Негромко. Но так, чтобы и Валерка мог услышать. — Чудесный мальчик!..
      После праздничного стола и танцев под магнитофон они пошли погулять по праздничному городу.
 
      Во всю ширину улицы Энгельса по дороге, по тротуарам текла праздничная толпа ростовчан. Текла в одном направлении — к Театральной площади. Там, по давней традиции, на высоком мраморном крыльце театра имени Максима Горького сегодня выступают лучшие артисты эстрады, коллективы Дворцов культуры.
      Гремят оркестры. Тысячи людей танцуют на громадной площади. Шум, смех, яркие платья, улыбки, улетающие ввысь воздушные шары. И ни одной автомашины. Сегодня праздник людей! Пеших веселых танцующих и поющих людей… Автомашины тихонько, на цыпочках, обходят праздничные толпы по параллельным улицам.
      Людская река увлекла Женю, Сашу и Зиночку, понесла по течению, выплеснула в море Театральной площади. Чтобы не потеряться, они взялись за руки и поплыли, не сопротивляясь. Попадали в водовороты, покружившись, оказывались то перед эстрадой, то перед сказочными деревянными избушками. Купили по шарику и отпустили, как птиц, в голубое небо. Потом их вынесло к аттракционам. Очередь огромная. Но проныра Сашка, крикнув: „Мальчики! Держитесь за столб, чтоб не унесло-о!“ — исчезла в толпе. А через пять минут выплыла, потрясая билетами: „Взяла на все-е!“
      Покатались на „колесе обозрения“. Потом Саша спросила:
      — А на самолете со мной кто? Билета всего два.
      — Пускай Зинка пикирует. У меня от этого чертова колеса аж очки вспотели! — весело признался Женя.
      Самолет, набирая скорость, взмыл в небо. Выше. Выше. Руки вцепились в борта кабины. Брезентовые лямки врезались в плечи, а тело потеряло вес и неуправляемой пушинкой падало в бездну голубого неба. Земля куда-то пропала! Везде небо. Да еще впереди голова Саши с растрепавшимися волосами. Казалось, падение никогда не кончится. Но в неуловимый миг тело вновь приобрело вес. Он рос, рос. Теперь уже Земля с острыми верхушками деревьев, яркими домиками аттракционов, тысячами людских голов летела навстречу, всей громадой падала на Зиновия…
 
      — Смотрите! Наши! Магакян и Углов в самолет садятся, — крикнула Зойка. — Я бы умерла от страха. Какая все-таки Сашка!
      Сильва брезгливо вздернула плечами. А Валерка сказал:
      — Чего ты, Зойка, разохалась! Они же сейчас „маму“ кричать будут! После первого круга их высадят.
      Самолет сделал мертвую петлю. Еще. Еще. „Маму“ они не кричали. Валерка покраснел и испуганно подумал: „Пока они крутятся, нужно поскорее уйти. А вдруг Сильве взбредет в голову…“ И едва Сильва открыла рот, он с перепугу гаркнул:
      —Сильва!!!
      Сильва вздрогнула. А Валерка сказал небрежно:
      —Может, и мы… на самолете? Красота…
      —Какая же порядочная девочка… — начала Сильва.
      — Правильно! — перебил ее обрадованный Валерка. — Я же пошутил! Пойдемте лучше я вас мороженым угощу.
      — А кататься? — удивилась Зойка. — Зачем же мы пришли?.. Сойдя с карусели, они нос к носу столкнулись с Сашей.
      — Видеть ее не могу! — отворачиваясь, шепнула Сильва Валерке. — Так и перебегает дорогу везде… как черная кошка.
      Валерка захохотал и сказал таинственно:
      — Союз?!. Мы им еще такое устроим! Будут знать… Сильва улыбнулась и в знак согласия кивнула головой.
 
                                                     ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
      В душе у Зиновия все кипело. И он решился — пришел к кабинету директора. Входили и выходили учителя, родители, а он все ждал, прижавшись к прохладной стене. Наконец, вышла плотная, среднего оста, женщина. На лацкане синего жакета — узкая орденская планка. Большие карие глаза ее в полутемном коридоре щурились. Она устало провела рукой по пышным черным волосам с пробивающимися на исках белыми нитями. Увидела Углова и улыбнулась:
      —Ты кого ждешь? У вас же каникулы.
      —Вас, — краснея, ответил Зиновий.
      — Лицо мне твое знакомо, а вот фамилию никак не вспомню, — заходя за стол, сказала Алевтина Васильевна.
      — Углов я… Зиновий.
      — Вот ты кто! — Улыбка исчезла с ее лица, глаза погрустнели. — Хорошо знала твоего отца. Прекрасный, отзывчивый человек. Он много помогал нашей школе… Что-то уж очень ты бледненький, Зиновий. Ты не болен?
      — Не-ет, — еле выдавил из себя Зиночка.
      Директор подождала еще немного, давая ему успокоиться, и спросила:
      — Так что ты хотел мне сказать?
      Он собрался с духом и, вскочив, выпалил:
      —Алевтина Васильевна! Переведите меня в другой класс!
      —Почему? Тебя кто-нибудь обидел?
      —Нет… Маме нельзя волноваться… а она опять вызывает!
      —Кто вызывает? За что?
      — Она… она меня ненавидит! — испугался своей смелости и затопился: — Я отвечал за весь год. И диктанты писал. А она сказала: переведу условно… только пусть мать придет…
      Директор с удивлением смотрела на дрожащего Зиночку. Хотела сказать что-то, но передумала. Налила воды и приказала:
      — Выпей и успокойся. — Подошла к двери и попросила секретаря — Принесите мне снова журнал пятого „б“… Ты ошибаешься, Углов. За что тебя могут ненавидеть? Ты сделал что-то плохое?
      Зиночка помотал головой. Вошла секретарь с журналом. Алевтина Васильевна просмотрела оценки и улыбнулась:
      —Вот все и выяснилось. Ты уже шестиклассник. Никаких „условно“. И выбрось свои нехорошие мысли из головы.
      —Правда?! — вскочил Зиновий. — И можно маму не вызывать?!
      —Правда, — подтвердила директор.
      —А она не передумает? — с тревогой спросил он.
      —Елизавета Серафимовна?.. Не передумает. Ты скажи лучше, что с мамой?
      —Сердце у нее… когда папа… часто болеет… Спасибо, Алевтина Васильевна! До свиданья, Алевтина Васильевна.
      Едва он вышел, директор резко встала из-за стола:
      Да что же это такое! Только что состоялось это неприятное объяснение с родителями Савченко и Капустина, как явился Углов. И опять та же история. „Условно“!.. Нет, видно, тут без взыскания не обойтись, — она пододвинула к себе книгу приказов и попросила вошедшую пионервожатую: — Алла, найдите Елизавету Серафимовну и скажите, что я ее жду.
      —Зинка! Ну что она сказала?.. Почему так долго? Мы хотели уже выручать идти! — наперебой спрашивали Саша с Женей.
      А он не мог прийти в себя от счастья. Стоял и улыбался.
      —Может, ты того? — Женя ткнул пальцем в висок. — Чокнулся?
      —Ну говори же! Ведь все хорошо? — теребила за рукав Саша.
      —Хо-ро-шо-о! — закричал Зиновий и побежал со двора.
      Они догнали его, схватили за руки, смеялись, теребя. Зиночка, вновь переживая случившееся, рассказал им все.
      —Молодец! — радовался Женя. — Я так боялся, что ты струсишь.
      —Я говорила? Говорила! Алевтина Васильевна, знаешь, какая мировая! Человека насквозь видит!.. Пошли на Энгельса, газировки выпьем. Что-то во рту пересохло.
      Выпив воды, они уселись в Первомайском саду. Саша сказала:
      — Пока ты там парился, мы так хорошо придумали! Придем на завод и скажем: „Зиночкина мама часто болеет, потому что сердце… А если полечится — болеть не будет, а хорошо будет работать каждый день. Вам же еще и лучше!..“ Ну как? Здорово?
      — Ага, — сказал Зиночка. — Только мне стыдно за себя просить.
      — Стыдно?! — налетела на него Саша. — Ты и к директору говорил „стыдно“. И не себе просить, а маме! Понял?!
      — А если нас выгонят?
      — Не выгонят, — вмешался Женя. — Не имеют права. Папа мне рассказал. Профсоюз защищает рабочих. И должны, если правильно, сделать так, как рабочий просит. А у нас правильно!..
      Полные решимости, подходили они к заводу. По крутой, как пароходный трап, железной лестнице поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью с табличкой: „Председатель завкома…“ Постучали — молчание. Еще раз — ни звука.
      — Пусто, — сказал Зиночка, желая одного — поскорее уйти.
      — Посмотрим, — шепнула Саша и глянула в замочную скважину — Есть! Женщина. Симпатичная. Эта сразу поймет!
      Саша рванула дверь. Женщина удивленно посмотрела на них:
      — Вам кого?
      — Вас, товарищ Афиногенова, — ответил Женя. — Вы ведь Афиногенова?.. Нам нужна сердечная путевка в санаторий.
      — Ой, уморил! — засмеялась она. — У тебя, что ли, сердце больное?
      — Не смешно, — обиделся Женя. — У Зиночкиной мамы!
      — У твоей, что ли? — спросила она, глядя на Сашу.
      — Нет. Это его маме надо. Зиночки, — и указала на Зиновия.
      — Он — Зиночка?!. Цирк какой-то! Он же пацан!.. Или говорите толком, или выкатывайтесь!
      Они рассказали. Афиногенова порылась в бумагах.
      — Нет. Угловой не можем. И работает она у нас без году неделю, и не проявила себя так уж очень…
      — Так потому что болеет! — перебил возмущенный Зиновий.
      — Слушай ты, мамин защитник! — рассердилась Афиногенова. — Ты чего орешь?! Отдыхать все желают. И вообще, тут не детский сад. Пусть мать сама приходит… Идите, идите…
      Очутившись снова в пустом коридоре, друзья растерянно переглянулись. Первой опомнилась Саша:
      — Надо на нее пожаловаться!.. К кому бы еще пойти?
      И тут Зиночка вспомнил, как к ним приходил на праздники папин друг — Семен Семенович Дубровин. Большущий. Вся грудь медалями увешана…
      —Дядя Семен еще тут работает, — сказал Зиночка. — Он тоже, как и папа, в парткоме.
      —Так чего же ты молчал? Пойдем к нему! — потребовала Саша…
      Над заводским двором завыла сирена. Обеденный перерыв. К столовой, заполнив проход между цехами, быстро приближались рабочие. Ветерок донес запахи железа, машинного масла, краски.
      —Смотри, Зинка, не прозевай, — предупредила Саша.
      —Давай! — крикнул он, увидев в толпе могучую фигуру кузнеца.
      —Дядя Семен!.. Семен Семенович!.. Товарищ Дубровин! — в три голоса закричали они разом.
      Дубровин увидал их, помахал рукой и пошел к проходной.
      — Зиновий?! Вот молодец, что пришел проведать! — протягивая большую, темную от въевшейся копоти руку, сказал дядя Семен. — Знакомь с друзьями… Саша?.. Хороша Саша! А ты, видать, бойкая! Мальчишек не бьешь?.. Женя? Ну ты верняком профессором будешь. Почему?.. Наружность у тебя такая… внушительная.