Однажды вечером в январе 1836 года по дороге, высеченной в обрывистом склоне Абруццких гор в Южной Италии, быстро катила почтовая коляска, запряженная четверкой сильных лошадей.
      Слуга, сопровождавший карету, ехал, стоя сзади и держась за ремни, а единственный ямщик правил лошадьми, запряженными не a la Daumont, как это в обычае при почтовой езде, а с выносными.
      В карете, стекла окон которой были опущены, сидели молодой человек и молодая женщина и с наслаждением вдыхали вечерний воздух, напоенный ароматом горных цветов.
      Молодому человеку было, судя по наружности, лет около двадцати шести; он был среднего роста, белокур, нервного сложения; лицо его выражало одновременно энергию и доброту. Блеск его голубых глаз свидетельствовал о львиной храбрости, а прямой нос — о сильной воле и настойчивости.
      Его спутница представляла тип совершенно ему противоположный. Ее черные, как смоль, волосы, пунцовые, оттененные легким пушком губы и блестящие черные глаза обличали ее южное происхождение. Она была высока и стройна, а руки ее были замечательно изящны. Молодой человек улыбался задумчиво, почти грустно; наоборот, улыбка молодой женщины носила отпечаток затаенной иронии, свидетельствующей у женщин о слишком рано пережитых ими житейских бурях.
      Взглянув на нее, не трудно было угадать, что она долго надеялась, страдала и плакала, но теперь перестала уже надеяться и принимала жизнь такой, какова она есть, и, устав страдать, предпочла роль мучителя роли жертвы.
      Ее высокий с несколькими преждевременными морщинками лоб носил печать ума, быть может, даже гениального, а по складкам в углах губ и насмешливой улыбке психолог мог бы угадать равнодушие, наступающее после чрезмерных страданий, и горький скептицизм, составляющий силу у женщин и доводящий до отчаяния мужчину.
      Почтовая карета спускалась по крутому склону в глубокое ущелье, дикий вид которого напоминал самые мрачные произведения Сальватора Розы. Между двух горных цепей расстилалась равнина, по которой несся горный поток. Обрывистые, почти остроконечные горы были покрыты низкорослыми растениями с темной зеленью, из-за которых там и сям выступали то старые скалы или развалины феодального замка, то полуразрушенная стена или обвалившаяся башня.
      В просвете между скал мелькал иногда вдали голубой горизонт, опоясанный морем, залитым лучами заходящего солнца.
      — Леона, — говорил путешественник, сжимая в своих руках руку молодой женщины, — не находите ли вы так же, как и я, что дикая красота природы составляет чудную рамку для любви?
      — Да, — кивнула она головой с очаровательной грацией.
      — Дорогая моя, — продолжал он, — как сильно любишь во время путешествия! Жизнь вдвоем во время передвижения, уединение двух сердец среди вселенной, больших дорог и незнакомых людей, разве это не величайшее блаженство, о котором только можно мечтать?
      Молодая женщина не отвечала. Мысли ее были далеко, быть может… быть может, суровое величие природы, среди которого она проезжала, всецело поглотило ее.
      — Ах! Дорогая Леона, — снова восторженно заговорил путешественник, — какую бесконечно счастливую жизнь, жизнь, полную упоений, дает ваша любовь!.. Пока случай не столкнул меня с вами, я был свободен, но грустил; мое незанятое сердце призывало незнакомку, мое воображение рисовало мне идеал… Я нашел и то, и другое. Этот год, проведенный в путешествии, которое скоро придет к концу, миновал, как сон… как счастливый сон… Выстрадали, когда я встретил вас, мрачная и печальная, точно статуя отчаяния, вы казались уже умершей для жизни, для любви, для надежды, и отчаяние наложило на ваше лицо свою роковую печать.
      — Молчите, Гонтран, молчите! — перебила его молодая женщина.
      — Я никогда не спрашивал вас о том таинственном прошлом, которое вы так тщательно скрывали от меня. Вы были прекрасны, умны и вы страдали; я полюбил вас с первого взгляда. А потом, — о Боже! ведь молодость отважна и любит вступать в неравную борьбу, — я захотел бороться против вашего горя, отчаяния, уныния, против всего, что так терзало вас. Я осмелился надеяться, что ваше разбитое, усталое сердце сохранило хотя одну струну, способную издать звук. Я вернул к жизни вас, готовую умереть, я надеялся, что вы полюбите меня, и вы любите меня теперь… В течение целого года, как мы покинули Францию, вы счастливы…
      Прекрасная путешественница молча пожала руку своему спутнику.
      — Однако, — прибавил он, — теперь я боюсь.
      — Чего? — спросила она.
      — Возвращения, — пробормотал он.
      — Какое безумие!
      — Ах, дорогая моя, если бы вы только знали, сколько непостоянства, скептицизма и разочарования в этом проклятом городе — Париже; если бы знали, как страдают там все, кто любит!
      — Какая же тому причина? — спросила она.
      — Ревность, — ответил глухим голосом путешественник. Улыбка мелькнула на губах молодой женщины. Ее спутник принял эту улыбку за выражение любви, но беспристрастный наблюдатель уловил бы в ней насмешливое сострадание.
      — Ах, — продолжал Гонтран, — когда любят, как я, то ревнуют и к тени, и к солнцу, проникающему в будуар любимой женщины, ревнуют и к взглядам восхищения праздной толпы. А кто знает? Может быть, вы скоро разлюбите меня? В Париже так много молодых и красивых мужчин.
      Она с негодованием пожала плечами. Заметив это, Гонтран просиял и сказал ей:
      — Вы ангел!
      Пока путешественники обменивались взаимными любезностями, местность, по которой они проезжали, становилась все пустынней. Далекий горизонт исчез, ущелье, по которому катилась карета, сузилось, и жалкая горная растительность уступила мало-помалу место густому, высокому сосновому лесу.
      Вдруг ямщик обернулся.
      — Господин маркиз, — сказал он на плохом французском языке, — наступила ночь, а дорога плоховата. На прошлой неделе разбойник Джузеппе и его шайка напали здесь на двух англичан. Оружие при вас?
      Молодой человек вздрогнул; затем, протянув руку в кузов кареты, вытащил оттуда пару пистолетов.
      — Стегни лошадь и кати во весь опор, — приказал он.
      Услышав имя Джузеппе, молодая женщина встрепенулась, и вдруг смертельная бледность разлилась по ее лицу.
      Путешественник заметил эту перемену и приписал ее волнению, охватившему ее при рассказе о нападении разбойников, которыми кишели итальянские дороги.
      — Леона, — страстно сказал он ей, — не бойтесь ничего… Что бы ни случилось, я умру, защищая вас.
      Молодая женщина недоверчиво покачала головой, а карета продолжала мчаться вперед.
      Ночь близилась; солнце золотило вершины гор, тени падали на долину, и мрак, первый предвестник звезд, придавал каждому близкому и отдаленному предмету прихотливые, фантастические очертания.
      Маркиз Гонтран де Ласи — так звали путешественника — сидел вооруженный парой пистолетов; возле него лежал кинжал с трехгранным лезвием, привезенный им из Индии.
      Маркиз был храбр до безумия; он часто рисковал жизнью, а кровавые приключения во время путешествий доставляли ему какое-то непонятное наслаждение, однако на этот раз он чего-то страшился… Он взглянул на Леону.
      Вдруг шагах в двадцати в кустарнике, окаймлявшем дорогу, мелькнул свет и просвистела пуля. Одна из лошадей, запряженных в карету, упала, раненная насмерть.
      Маркиз, услышав выстрел, встрепенулся подобно боевому коню при звуке трубы.
      — Откиньтесь в глубь кареты, — сказал он Леоне, — там пули не коснутся вас…
      Он выскочил из кареты с гибкостью тигра, с кинжалом в зубах и держа по пистолету в каждой руке. Слуга его, бывший солдат, служивший под его начальством, последовал его примеру. В тот же миг два человека вышли из чащи кустарника. Один держал ружье наготове, а у другого оно было перекинуто через плечо и еще дымилось.
      — Господин иностранец, — сказал последний, — подождите одну минуту, не стреляйте. Я хочу поговорить с вами.
      — Что вам угодно? — спросил Гонтран.
      Разбойник остановился на почтительном расстоянии и вежливо поклонился.
      — Сударь, — сказал он, — меня зовут Джузеппе, и мое имя должно быть знакомо вам.
      — Вы ошибаетесь.
      — В таком случае, так как вы не знаете меня, то я сейчас дам вам некоторые разъяснения.
      — Говорите, я слушаю вас.
      — Сударь, — продолжал разбойник, — я неаполитанец по происхождению, разбойник по профессии, дилетант по своим привычкам и поэт по призванию; я люблю слушать оперы в Сан-Карло и Скала и пишу в свободное время звучные стихи, которые пою, аккомпанируя себе, в остальное время я обираю путешественников на больших дорогах.
      — Господин разбойник, — холодно возразил Гонтран де Ласи, — надеюсь, вы не для того остановили меня, чтобы прочесть мне свои стихи и расспросить меня о какой-нибудь новой оперной примадонне?
      — Разумеется, нет.
      — В таком случае что же вам угодно?
      — Ваш кошелек, ваша светлость, если вы добровольно отдадите его мне.
      — А если я буду защищать его?
      — Тогда вы умрете.
      Разбойник свистнул, и тотчас же из ближайших кустарников, из-за скал и стволов деревьев вышло множество вооруженных разбойников, которые почтительно окружили своего начальника.
      — Как видите, сударь, — сказал бандит, — шайка моя довольно многочисленна.
      Если бы Гонтран был один, то он стал бы защищаться до последней крайности, но в случае его смерти Леона попала бы в руки разбойников.
      — Сколько же вам надо? — спросил он Джузеппе.
      В это время прекрасная путешественница выглянула в окно кареты. Джузеппе вскрикнул.
      — Маркиза! — пробормотал он.
      Услышав этот крик и это имя, Гонтран вздрогнул.
      — Что это значит? — спросил он высокомерно.
      — Ах, извините, ваша светлость, но я думал, что имею удовольствие…
      — Вы знаете эту даму?
      — Черт возьми! И даже очень близко. Леона вышла из кареты и подошла к Гонтрану.
      — Этот человек — гнусный лгун, — сказала она, указывая на Джузеппе, — я никогда его не видала.
      — Тысячу извинений, синьора, — проговорил разбойник, — но вы не относились ко мне так презрительно в то время, когда жили во Флоренции.
      Гонтран побледнел при этих словах и взглянул на Леону с некоторым беспокойством; но она оставалась по-прежнему спокойна и невозмутима.
      — Господин разбойник, — сказала она, улыбаясь, — ваша память изменяет вам или вы жертва странной ошибки.
      Я никогда не жила во Флоренции, не была маркизой и вижу вас первый раз в жизни.
      — В таком случае я ошибся, — проговорил последний, сделавшись вдруг почтительным и вежливым, — тысячу извинений, синьора!
      Леона бросила на Гонтрана взгляд, полный торжества; Гонтран вздохнул с облегчением.
      — Теперь, мой друг, — сказала она, — отдайте ваше золото этому человеку и будем продолжать путь.
      — Прекрасная синьора, вы хотите так дешево отделаться? Неужели вы думаете, что я польщусь на несколько сот луидоров теперь, когда дело идет о вашем выкупе, о выкупе за женщину, которая так походит на мою первую возлюбленную, что я вас даже принял за нее?
      Гонтран вздрогнул и навел дуло пистолета на лоб разбойника.
      — Сударь, — остановил его Джузеппе, — если вы убьете меня, то у вас останется еще тридцать противников, которые также найдут эту женщину прекрасной,
      Маркиз побледнел, и пистолет выпал у него из руки.
      — Хорошо, — проговорил он, — я в вашей власти; какую сумму желаете вы получить?
      — Человек, путешествующий в сопровождении такой красивой женщины, должен быть богат. Ваше имя, если позволите?
      — Маркиз де Ласи.
      — Родом из Вандеи? Не так ли?
      — Именно, а разве вы меня знаете?
      — Сударь, — вежливо ответил Джузеппе, — я веду свои дела очень широко и основательно. У меня есть корреспондент в Париже. Если кто-нибудь из людей с положением уезжает из Франции в Италию, то я немедленно получаю дубликат его паспорта и подробные сведения о его привычках, характере, семейных отношениях и имуществе.
      — Дальше? — хладнокровно произнес маркиз.
      — Год назад у вас было тридцать тысяч ливров годового дохода, теперь же осталось только двадцать. Вы истратили крупную сумму, двести тысяч франков, на удовлетворение капризов этой женщины.
      Джузеппе почтительно поклонился Леоне.
      — Впрочем, — добавил он галантно и немного насмешливо, — я должен признаться, что эта дама заслуживает такой жертвы, и даже еще большей. Что же касается меня, то я, хотя и разбойник, но готов заплатить сто тысяч экю за любовь подобной женщины.
      Гонтран вздрогнул.
      — Но я добрый малый, — продолжал бандит, — и предлагаю вам на выбор: уступите мне синьору или заплатите сто тысяч экю.
      — Сто тысяч экю! — вскричал молодой человек, бледнея. — Да вы с ума сошли!
      — Почему это?
      — Но ведь это целое состояние!
      — Вам останется сто тысяч франков. Это немного, но когда любишь, то достаточно. Вы купите себе, в двадцати лье от Парижа, маленький домик, где и поместите эту госпожу. Вы, вероятно, знаете песенку «Хижина и сердце».
      Маркиз, бледный от гнева, глядел то на разбойника, то на Леону, видимо, пораженную словами Джузеппе. Что делать? У него даже мелькнула мысль убить молодую женщину, чтобы она не досталась никому, а затем защищаться до последней капли крови, настолько ему было стыдно дать обобрать себя таким образом. Но Леона была так прекрасна!
      — Самое лучшее, — заметил Джузеппе, — что я могу вам посоветовать, — это оставить мне эту даму. Вы найдете себе в Париже новый кумир, а я буду счастливейшим из разбойников в мире, потому что эта женщина удивительно похожа на маркизу. Эта прихоть мне обойдется в сто тысяч экю. Ну, что ж! Не в деньгах счастье…
      — Молчи, негодяй! — вскричал Гонтран. — Обирай меня, но не оскорбляй женщину, которую я люблю! Ты получишь свои сто тысяч экю.
      — Прекрасно! — сказал разбойник. — Если бы я был женщиной и кто-нибудь принес ради меня подобную жертву, то я, кажется, полюбил бы его.
      И Джузеппе искоса взглянул на Леону.
      Гонтран де Ласи решился сразу. Он разорялся, но зато спасал Леону, а разве ее любовь не была величайшим блаженством?
      Бандит подал ему лист бумаги и сказал:
      — Вот, сударь, вексель банкирского дома Массеи и Коми, на дом Ротшильда в Париже. Проставьте цифру и подпишите ваше имя.
      Гонтран подписался, отчетливо написав сумму в сто тысяч экю.
      — Теперь, ваша светлость, — добавил разбойник, — мне ничего больше не остается, как поблагодарить вас и пожелать вам счастливого пути.
      Джузеппе галантно предложил руку Леоне и довел ее до кареты; молодая женщина, слегка наклонившись к нему, прошептала:
      — В Париже… через неделю.
      Я буду там, взглядом ответил ей Джузеппе.
      Гонтран ничего не видал и не слыхал, но сердце у него замерло. Карета помчалась, оставив мертвую лошадь на дороге.
      — Леона, — грустно сказал маркиз. — Я люблю вас!
      — О, я знаю это, — отвечала она, — вы добры и благородны, Гонтран.
      — Но поклянитесь мне, что этот человек лжет, что он действительно никогда не видал вас.
      — Клянусь вам! — спокойно проговорила она. Эта женщина лгала.

      Прошел месяц с тех пор, как Леона и Гонтран де Ласи вернулись в Париж. Маркиз реализовал свое имущество, и сто тысяч экю были выплачены разбойнику. Никто не знал, благодаря какой катастрофе внезапно расстроилось состояние Гонтрана.
      У маркиза был дядя, шевалье де Ласи, старый холостяк, богач, имевший шестьдесят тысяч ливров годового дохода. Шевалье шел семьдесят восьмой год. Возвратясь в Париж, маркиз рассуждал так:
      — Мой дядя стар и разбит параличом, он проживет самое большее четыре или пять лет. У меня есть еще двадцать тысяч ливров годового дохода, и они всегда останутся у меня. Вместо того, чтобы удовольствоваться процентами, я трачу капитал. Но я хочу, чтобы Леона была счастлива.
      Любовь Леоны сделалась целью жизни для Гонтрана, его мечтой, его счастьем. Он кокетливо обставил ей маленькую квартирку на улице Порт-Магон и почти все время проводил у нее, разорвав со светом. Леона была, однако, грустна; улыбка, которую Гонтран принимал за выражение любви, стала более чем редкой. Она сделалась сумрачна, и когда он спрашивал ее о причине, Леона, не отвечая, пожимала плечами. Гонтран мало-помалу вступил в ту фазу страсти, которую называют мукой любви: он ревновал ее к тени, к мысли, к неизвестному… Иногда ему приходил на память бандит Джузеппе, и он невыносимо страдал. Леона часто выходила из дому под различными предлогами. Гонтран не смел следовать за нею: такое поведение возмутило бы ее. В продолжение нескольких дней она дулась на него безо всякой причины: вскоре ссоры сделались чаще… Любовь начала походить на пытку.
      Однажды утром маркиз приехал в десять часов; Леоны уже не было. Это показалось ему странным, так как она редко вставала ранее полудня. Однако в течение нескольких дней неровность и резкость характера молодой женщины настолько усилились, что Гонтран примирился с ее ранним выходом и приводил себе тысячу доводов, чтобы объяснить его необходимостью. Маркиз прошел не останавливаясь через столовую и зал в маленький будуар, обитый светло-серым шелком, с лакированной мебелью и украшенный тысячью безделушек с фантастической роскошью, введенною в моду аспазиями нашего времени. Маркиз подошел к туалетному столику и взял лежавшую на нем тщательно запечатанную записку; он разорвал конверт и, небрежно развалясь на кушетке около камина, начал ее читать. Но едва он прочел первые строки, как переменил свою непринужденную позу и выпрямился.
      — Это невозможно! — вскричал он. — Этого не может быть! Этого не будет!
      По мере того, как маркиз читал записку, губы его становились белыми от волнения, лицо изменялось, жилы на шее надувались и принимали сине-багровый оттенок. Наконец, дочитав записку, он с гневом скомкал ее, разорвал на несколько мелких кусочков и бросил их на ковер. Затем он сильно дернул сонетку и позвал хорошенькую камеристку… Молодая девушка вошла.
      — Ты должна знать, где твоя госпожа, — сказал он ей. — Ты это знаешь и скажешь мне…
      — Клянусь вам, маркиз…
      — Не клянись, это бесполезно. Вот тебе кошелек с двадцатью пятью луидорами, возьми и говори…
      Манон протянула свои красивые розовые пальчики и осторожно взяла кошелек.
      — Если госпожа откажет мне, — начала она, — я буду рассчитывать на доброту господина маркиза для получения другого места. Госпожа в Париже, на улице Ришелье, номер 60.
      Глаза молодого человека загорелись от ревности.
      — Леона обманывает меня! — прошептал он. Субретка чуть заметно пожала плечами, как бы говоря:
      «Может ли господин долее сомневаться в этом!»
      — О! — сердито вскричал маркиз, — кто осмелится похитить у меня сердце Леоны, тот умрет!
      И, быстро поднявшись, он направился к выходу.
      — Сударь, — окликнула его субретка, — вы спросите там неаполитанского графа Джузеппе.
      Холодный пот выступил на лбу у маркиза.
      — Джузеппе, — пробормотал он, — так это он!
      И, вернувшись в комнату, Гонтран взял кинжал, который привез из Италии и подарил Леоне, любившей оружие, золоченые стилеты и красивые пистолеты с рукоятками из слоновой кости.
      Гонтран де Ласи сел в карету и приказал везти себя на улицу Ришелье. Кучер помчался во весь опор; молодой человек быстро вошел в помещение привратника и спросил, может ли он видеть графа Джузеппе.
      — Граф уехал, — был ответ.
      — Уехал?
      — Час назад.
      — Один?
      — Нет, с дамой.
      Крик бешенства вылетел из судорожно сжатого горла Гонтрана.
      — О, — прошептал он, — с ней!
      — Сударь, — сказал ему привратник, — не вы ли маркиз де Ласи?
      — Да. Что вам надо от меня?
      — Вот письмо, оставленное дамой, которая уехала вместе с графом.
      Гонтран разорвал конверт и жадно начал читать:
      «Милый!
      Так как, по всему вероятию, Манон выдаст мою тайну, я решила написать, чтобы подать вам совет. Я уезжаю, не ищите меня. Вы любите меня, а я — увы! — не могу ответить вам тем же. Любовь рождается внезапно. Судьбой мне не дано было полюбить вас; я носила в своем сердце одну и притом единственную любовь, и эта любовь, как небесный огонь, озаряла невзгоды моей жизни. Я была маркизой, стала авантюристкой; вы были богаты, а я хотела роскоши, золота и драгоценностей. Я разыграла с вами любовную комедию, чтобы скорее увлечь вас, хотя не любила вас. Человек, которого я люблю и любила всегда, — разбойник Джузеппе. Он богат и теперь примирился с правительством обеих Сицилии. Мы едем в Неаполь, где он женится на мне. Мы будем там счастливы. Прощайте, дорогой маркиз, забудьте меня и позвольте мне остаться вашим другом.