Перекресток Круа-Муссю, где должны были встретиться приглашенные баронессой Сент-Люс охотники, был одним из самых диких мест в Керлорском лесу. Отсюда расходились по всем направлениям леса восемь прекрасно шоссированных дорог: одни из них вели к морю, а другие шли в поля.
      Перекресток этот получил свое название от большого креста из черного камня, поросшего мхом и возвышавшегося в центре скрещивающихся дорог; с крестом этим была связана старинная легенда.
      На этом самом месте во времена Крестовых походов у одного из баронов де Болье, охотившегося с рогатиной на кабана, страшный зверь распорол лошадь, затем устремился на всадника, придавленного трупом животного; но последний, видя неминуемую гибель, дал обет поставить на этом месте крест, если останется жив. Его обет был услышан: не успел кабан коснуться клыками владельца Керлора, как уже упал раненный, пораженный стрелою охотника, бывшего в свите барона. Барон Болье сдержал обет и воздвиг этот крест, который годы мало-помалу покрыли красивым зеленым мхом.
      Ровно в три четверти десятого псари и охотники Керизу и Керлора прибыли на место встречи. Псарь, которому поручено было выследить зверя, доложил, что напали на след старого кабана и дикой свиньи.
      Полковник, в охотничьем платье, на прекрасной ирландской лошади, принадлежавшей покойному барону де Болье, прибыл почти в одно время с экипажами и окинул собак взглядом знатока.
      — Сейчас видно, что госпожа Сент-Люс, — прошептал он, — любительница охоты. Отец ее был охотник и у него были самые лучшие собаки во всей Бретани. Вместо того чтобы продать, она сохранила их для себя. Какая чудная свора!
      Собаки г-на Керизу, большая часть которых была вандейской породы, во многом уступали собакам Керлора, однако и они обещали сделать чудеса.
      «Если маркиз захочет, — думал управляющий, — то он найдет прекрасный случай затеять ссору, с графом Степаном. В России охотятся на медведей, волков, лосей и даже на оленей, но не имеют ни малейшего понятия, что такое настоящая псовая охота. Я уверен, что граф натворит тысячу глупостей».
      В лесу раздался топот, и вскоре полковник увидел, как из лесной чащи выехали гг. де Керизу, дядя и племянник, и граф Степан.
      Шевалье де Керизу представлял собою замечательный тип благородного фермера и охотника; он остался бретонцем с головы до ног. Длинные седые волосы падали ему на плечи, платье его было из грубого сукна, а ботфорты могли бы защитить его ноги от колких кустарников и репьев, если бы всадник сошел на землю, фигура у него была поистине богатырская, лицо продолговатое и суровое. Ехал он на
      маленькой, коренастой, нервного сложения лошадке арморийской породы, очень горячей.
      Виконт де Керизу был, напротив, бульварный лев, городской охотник; охотничий костюм его был сшит Стобом, а ботфорты изготовлены г-ном Сакоски.
      Костюм графа Степана был почти такой же, как на виконте де Керизу.
      Полковник и русский дворянин дружески пожали друг другу руки.
      — Ну, что, капитан Ламберт, — спросил граф Степан вполголоса, — довольны вы вашим новым местом?
      — Я счастлив… — ответил полковник, хотя и с улыбкой, но взволнованным голосом. — Я вижу ее каждый час… Благодарю!
      Граф наклонился к самому его уху:
      — Теперь ваша очередь сказать ей обо мне, — прошептал он. — Вам хорошо известно…
      — Да, — сказал полковник с восхищением отца, который знает, как обожают его ребенка. — Я знаю, что вы ее любите…
      — А она?
      — Неблагодарный, — укоризненно заметил Леон.
      — Ах! Эти пятнадцать дней разлуки, — прошептал граф, — показались мне целой вечностью.
      — Ну, так вечность прошла. Через пять минут вы увидите ее; она приедет со старым бароном де Ласи, своим соседом, и племянником барона, молодым маркизом Гонтраном де Ласи.
      При эпитете «молодым» граф вздрогнул и спросил:
      — Что это за маркиз де Ласи?
      — Это, — простодушно ответил полковник, — один из молодых людей, пользующихся успехом в предместье Сен-Жермен.
      Граф вздрогнул, и полковник заметил, что он начинает ревновать.
      — Маркиз, — продолжал мнимый капитан Ламберт, — бывший офицер; он известен своими дуэлями, имевшими для него всегда счастливый исход. Он убил двенадцать противников и был любим самыми неприступными женщинами. Жизнь этого человека — целая эпопея…
      Говоря это, полковник наблюдал, какое впечатление производят на графа его слова.
      «Ого, — подумал он. — Вот уже он ревнует, как тигр!»
      — Каким образом, — спросил русский дворянин, — маркиз должен приехать сюда вместе с баронессой?
      — Очень просто! Керлор находится на пути от замка в Круа-Муссю. Эти господа заедут в Керлор, чтобы проводить баронессу Сент-Люс.
      В то время, как полковник объяснял это графу, на перекрестке показалась амазонка с двумя кавалерами. Это были баронесса Сент-Люс и гг. де Ласи. Баронесса была прекрасна в своей светло-голубой бархатной амазонке, на вороной лошади, которой она управляла с замечательной грацией и ловкостью. Гонтран ехал у нее с левой стороны, а старый барон де Ласи — с правой.
      Граф Степан бросил сначала взгляд, полный любви, на баронессу, которую он страстно любил и находил теперь красивее, чем когда-либо, а второй взгляд, полный любопытства и той инстинктивной ненависти, которую питает любящий человек к своему сопернику, — на маркиза.
      Элегантная простота охотничьего костюма Гонтрана, грация, с которой он управлял лошадью, мужественно красивое и в то же время грустное лицо, на которое жизненные бури наложили свой отпечаток, — все оправдывало слова полковника.
      Гонтран и его дядя прибыли в Керлор в то время, когда баронесса оканчивала туалет; их провели в будуар львицы. Маркиз, вошедший уже в свою роль, выказал восхищение красотой госпожи Сент-Люс, и баронесса, кокетка, привыкшая видеть у своих ног массу поклонников, казалось, была польщена его восхищением. К тому же Гонтран был один из тех людей, которые всегда производят глубокое впечатление на женщин. Отчасти, может быть, следуя заранее принятому решению, отчасти уступая странному влечению, баронесса Сент-Люс была очаровательно любезна с маркизом в течение тех двадцати минут, которые он провел в ее будуаре.
      По дороге из Керлора к Круа-Муссю она все время разговаривала с ним о Париже, о последних зимних праздниках, о гуляньях в Шантильи, о выставке картин, о новой опере, перескакивая с одного предмета на другой и не останавливаясь ни на одном.
      Конечно, если бы сердце у Гонтрана не было занято, то Сент-Люс через час могла бы прибавить к своим прежним поклонникам еще нового; но два образа жили в его разбитом сердце: один — улыбающийся, спокойный, невинный — образ Маргариты! Маргариты, которую он так сильно любил, Маргариты, потерянной для него навсегда по милости шевалье д'Асти; другой — ужасный образ бледной женщины, с глазами, налившимися кровью, в то время когда она с яростью и отчаянием боролась с убийцей, — образ Леоны.
      Эти две тени вселили могильный холод в сердце Гонтрана, в котором ничья любовь не могла уже найти себе отклика.
      Увидав графа Степана, которого баронесса Сент-Люс любила такой же капризной и призрачной любовью, как и его предшественников, она захотела немного помучить его, чтобы убедиться в силе его любви, а также повинуясь своей развращенной и жестокой натуре, находившей удовольствие в мучениях своих рабов.
      Она холодно поздоровалась с человеком, который приехал сюда исключительно ради нее, и, притворившись, что ее чрезвычайно занимает анекдот, который ей рассказывал маркиз де Ласи, хохотала, как ребенок.
      — Итак, господа, — сказала она, обменявшись приветствиями с охотниками, — на кого мы будем охотиться?
      — На кабана или на кабаниху, баронесса, — ответил шевалье де Керизу, — это мы предоставляем решить вам самой.
      — Я хотела сначала узнать ваше мнение, шевалье; к тому же, — прибавила с улыбкой баронесса, — я вам приготовила сюрприз, господа. Вы сегодня вечером будете танцевать в Керлоре…
      — Танцевать! — вскричал старый барон де Ласи.
      — Я пригласила на бал весь город Ванн; сегодня у меня будут обедать пятьдесят человек, а затем мы будем танцевать на траве; поэтому-то я и хотела узнать, на охоту за которым из этих двух животных потребуется больше времени.
      — На кабана, баронесса.
      — Отлично, — сказала она с улыбкой, — будем охотиться на кабана; таким образом, мы убьем время до обеда.
      Тотчас же собаки были спущены, и на животное напали в его берлоге; через четверть часа выгнали его оттуда. Граф Степан видел, как баронесса пустила свою лошадь на лай собак и закричала:
      — Кто любит меня, пусть следует за мной!
      Он быстро помчался на этот крик. Но Гонтран уже скакал рядом с амазонкой в чаще, по тропинке, и они возобновили, несмотря на то, что лошади их неслись галопом, прерванный разговор.
      Граф чувствовал, как буря поднимается в его сердце…
      «Может быть, — подумал он, — она уже любит его?»
      И он пришпорил свою лошадь, чтобы присоединиться к ним в то время, как оба старых охотника и полковник, всецело отдавшись охоте, поехали по разным дорогам. Но случай не благоприятствовал графу. Лошадь его была хуже, чем у Гонтрана и у баронессы, а потому он вскоре далеко отстал от них.
      Молодой русский, бешенство которого все возрастало, скоро потерял из виду в чаще, вследствие извилин, образуемых лесной тропинкой, амазонку и ее спутника.
      Наконец граф, совершенно не знавший расположения леса, окончательно сбился с пути; он даже не слышал более лая собак и звука рожка Гонтрана, которые некоторое время указывали ему дорогу; гнев его достиг своего апогея… Ревность скоро разрушила все предположения, которые он строил по поводу нелюбезного приема, оказанного ему баронессой, и ее предпочтения Гонтрану, и он глубоко возненавидел последнего.
      Уже в течение двух часов граф блуждал по лесу, не находя места охоты, как вдруг услыхал вблизи лай собак и звуки рога и пустил свою лошадь во весь опор по направлению доносившегося до него шума.
      Вдруг на поляну, где он очутился, с воем выбежали собаки. Позади собак галопом неслись егерь, баронесса и Гонтран.
      Граф, не обративший внимания на собак, поехал навстречу баронессе.
      Она улыбнулась ему, и гнев графа пропал.
      — Граф! — сказала баронесса, — вот прекрасный для вас случай доказать, что русские такие же прекрасные охотники, как и французы.
      — Каким образом, баронесса? — спросил граф, с завистью взглянув на Гонтрана.
      — Надо исправить ошибку: как вы видите, собаки бегут врассыпную.
      Граф Степан слегка покраснел; он был совершенно неопытен в такого рода случаях, но предпочел бы лучше умереть самой ужасной смертью, чем сознаться в этом перед Гонтраном, в котором он видел уже соперника.
      Он соскочил с лошади, кликнул собаку, которая побежала на голос охотника, и начал исследовать следы, оставленные на влажной густой траве, покрывшей в этом месте землю.
      — Сейчас видно, — холодно сказал Гонтран, также соскочивший с лошади, — что граф незнаком ни с нашей местностью, ни с нашими собаками. Он так же неопытен, как и баронесса, — прибавил он, улыбаясь госпоже Сент-Люс.
      — Неужели! — воскликнула она.
      — Для женщины это вполне естественно, — заметил маркиз, — но для мужчины…
      — Милостивый государь, — прервал его граф, сдерживая гнев.
      — Вы приняли встречный след за настоящий, — продолжал Гонтран, — а потому впали в ошибку. В этом месте пробежала лань, и следы смешались. Те собаки, которые предпочитают охотиться за ланью, бросили преследовать кабана, другие стараются отыскать его следы, эта же собака почти потеряла чутье, а потому и не может найти следа.
      После этого объяснения Гонтран легко отыскал следы кабана, направил по ним собак и громко затрубил в рог.
      Затем он холодно поклонился растерявшемуся и бледному от злости графу, вскочил на седло и поехал вслед за охотниками; баронесса, не удостоив даже взглядом графа Степана, последовала за Гонтраном.
      Молодой русский вспомнил тогда презрительный взгляд, которым баронесса взглянула на Армана, и сказал себе:
      — Теперь настал мой черед. Маркиз занял мое место, как я когда-то занял место Армана, но, клянусь святым Николаем, покровителем русских, я отомщу и убью этого человека!
      Он вскочил на лошадь и попытался догнать уехавших, но они были уже далеко.
      Кабан, выгнанный из берлоги, мчался, окруженный собаками. Только час спустя граф Степан выехал на опушку леса и увидал в четверти мили маркизу и баронессу, быстро мчавшихся вперед.
      Измученный и обессиленный кабан стоял, прислонясь спиной к дикой груше, росшей посреди засеянного гречихой поля, и приготовился храбро отразить нападение собак.
      Граф понял, какая ужасная драма должна была разыграться, и, пришпорив лошадь, помчавшуюся с быстротою ветра, в несколько минут догнал охотников. Баронесса, презирая опасность, уже направила свою лошадь в сторону кабана, который клыками раздирал наиболее смелых собак. Пришедшее в ярость животное, с налитыми кровью глазами, устремилось на лошадь. Граф понял опасность, угрожавшую неблагоразумной амазонке, и решился встретить кабана раньше баронессы; он решился пожертвовать жизнью для спасения той, которую любил… Но Гонтран успел уже предупредить его. Одним прыжком маркиз очутился в десяти шагах от кабана и, с ножом в руке, приготовился встретить его. Ошеломленный граф услыхал вопль ужаса, рев зверя и крик торжества.
      Он увидал баронессу, покачнувшуюся от волнения на седле, кабана, распростертого на земле, смертельно раненного в плечо, и Гонтрана, наступившего на него в позе победителя.
      Граф опоздал, и ненависть его достигла крайних пределов.

      Четыре часа спустя темная ночь окутала старый замок Керлор; ночь была теплая, лунная, июльская, насыщенная резким запахом, который нес с собою морской ветер.
      Блестящее и изысканное общество наполнило мрачный замок, обыкновенно молчаливый и унылый после кончины последнего барона Болье, а теперь внезапно оживившийся по мановению палочки двадцатилетней волшебницы. Все окрестное дворянство получило приглашение на бал, которым молодая баронесса Сент-Люс начала свою жизнь в деревне; в большой столовой старого замка за столом сидели пятьдесят приглашенных, а в тени парка, ярко освещенного, танцевала толпа, восхищенная непрерывно сменявшимися развлечениями.
      Гонтран и баронесса Сент-Люс были царями праздника. Маркиз, спасший неосторожную амазонку, сделался, благодаря своему подвигу, кавалером царицы бала. Гонтран, начавший ухаживать за нею, увлек баронессу и заставил ее совершенно забыть графа Степана.
      Бродя одиноко в одной из темных аллей парка, благородный москвич, снедаемый позором своей оплошности, искал предлога придраться к сопернику и убить его или самому пасть от его руки. От страшного волнения глаза графа сверкали, и он впивался ногтями себе в грудь, слушая обаятельные звуки долетавшего до него вальса: наконец, когда волнение графа достигло крайних пределов, он неожиданно направился на лужайку к танцующим. Баронесса Сент-Люс танцевала с Гонтраном, как некогда в Париже с графом на глазах у раздраженного Армана.
      Граф, бледный, как смерть, ждал, пока смолкнет оркестр и Гонтран проводит баронессу на место. Он сделал шаг по направлению к маркизу, и тот, догадавшись, в чем дело, вышел из круга танцующих и беспечно направился в одну из уединенных аллей парка.
      Граф пошел за ним и догнал его.
      — Милостивый государь! — окликнул он Гонтрана.
      Тот обернулся и поклонился.
      — Вы все уединяетесь, милостивый государь, — сказал он с полнейшим равнодушием, что еще более взбесило молодого русского, — хотя этот праздник восхитителен!
      — Вы находите? — насмешливо спросил граф Степан.
      — На вас трудно угодить, — простодушно заметил Гонтран, — если вы не соглашаетесь с этим.
      — Мне действительно трудно угодить…
      — Ну, что ж! — спокойно продолжал маркиз, прекрасно знавший, что самое верное средство рассердить человека — это не замечать, что он рассержен. — После ваших петербургских балов наши скромные бретонские празднества, конечно, кажутся вам жалкими.
      — Нисколько.
      — В таком случае я не знаю, чем объяснить ваш скучающий вид.
      — Здесь есть лица мне антипатичные, — надменно сказал граф.
      — В самом деле?
      — Вы, французы, называете эти лица отвратительными!
      — Честное слово, милостивый государь, — сказал Гонтран, — мне хотелось бы узнать, кто они такие…
      — Это очень нетрудно узнать вам, милостивый государь.
      — Вы думаете?
      — Пойдите в замок и посмотрите на себя в зеркало. Гонтран ожидал такого ответа. Он сделал шаг назад и холодно посмотрел на графа.
      — Вы нахал, милостивый государь! — проговорил он, отчеканивая каждое из этих слов.
      — Очень может быть. Маркиз пожал плечами.
      — Вы, может быть, обиделись уроком, который я дал вам по части охоты.
      — Может быть, и так.
      — И вы желаете, чтобы я дал вам еще урок на шпагах.
      — Очень буду рад.
      — Хорошо! — сказал де Ласи надменным тоном. — Надеюсь дать вам его после бала.
      — Отчего же не сейчас?
      — Да просто оттого, что я имею успех у баронессы и хочу позаботиться о дальнейшем.
      Последние слова окончательно вывели графа из себя.
      — Милостивый государь… — прохрипел он, — я люблю баронессу Сент-Люс.
      — И я так же, — спокойно заметил маркиз.
      — Но она любит меня, — продолжал с отчаянием русский.
      — Она полюбит меня, — возразил Гонтран, — каждому свой черед; так водится всегда.
      — Возможно и это.
      — Или я вас убью, или вы меня!
      — Я рассчитываю на последнее.
      Гонтран так посмотрел на графа, что менее храбрый человек, без сомнения, испугался бы.
      — Итак, не угодно ли сейчас же?
      — Извините, вы забываете, что ни у вас, ни у меня нет с собою шпаги: прошло то время, когда каждый дворянин носил шпагу.
      — Мы найдем шпаги в замке.
      — Положим.
      — Пойдемте в таком случае!
      — О-го, — спокойно заметил Гонтран, — вы, кажется, сильно спешите умереть.
      — Или убить вас…
      — Охотно допускаю это. Но, тем не менее, нужно быть последовательным во всем. Чтобы достать шпаги в замке, придется обратиться к такому человеку, за которого вы могли бы поручиться; притом наше отсутствие должно быть непродолжительным, чтобы не быть замеченным, иначе нам могут помешать.
      — Ну и что ж?
      — В замке, — продолжал де Ласи, — есть человек, на которого, мне кажется, можно положиться: это управляющий.
      — Капитан Ламберт?
      — Да. Он достанет нам шпаги и будет нашим свидетелем. Быть может, драться в присутствии одного свидетеля не принято, но не беда, — дерзко прибавил Гонтран, — ведь здесь деревня!
      Насмешка маркиза лишила графа последнего самообладания.
      — Я знаю, — продолжал Гонтран, — прекрасное местечко на берегу моря, в двухстах шагах от замка, на верхушке скалы. Там очень удобно драться и легко скрыть все следы дуэли.
      Маркиз расхохотался.
      — Мертвого человека, — пояснил он, — одним толчком ноги можно похоронить на дне океана. Вы найдете там самую лучшую могилу, о которой только может мечтать человек, убитый на дуэли.
      И Гонтран, поклонившись своему противнику, прибавил:
      — Итак, через час, на скале. Я приду туда.
      — И я не замедлю, — сказал граф.
      Гонтран вернулся на бал, танцевал еще минут двадцать и исчез. Граф же пошел искать полковника. Но того с час уже никто не видал.

      Куда же девался полковник?
      После обеда видели, как он то приходил, то опять уходил, за всей наблюдал и отдавал приказания.
      В то время, когда хозяйка и гости разбрелись по саду и парку, а слуги, исполнив свою обязанность, пили в буфетах, весь нижний этаж был почти совершенно пуст.
      Наика, прекрасная и благородная девушка, с редким самоотвержением исполняла, по обыкновению, долг приемной матери. Она проводила маленького Гектора в его комнату, заставила его на коленях прочесть вечернюю молитву, уложила его и, поцеловав в лоб, сказала:
      — Спи, дитя мое.
      Затем Наика, которой было всего двадцать лет и которая любила развлечения, как все девушки ее возраста, отправилась на бал. Этим-то моментом и воспользовался полковник. Он проскользнул в длинный коридор, который вел к главной лестнице, поднялся никем не замеченный в верхний этаж и очутился на площадке, куда выходили окна замка, обращенные к морю. Замок, как мы уже сказали, был расположен на почти отвесной скале. В средние века один из баронов де Болье выстроил узкую лестницу, спускавшуюся с площадки к песчаному берегу, представлявшему здесь удобное место для причала рыбачьих лодок.
      Полковник увидал человека, спокойно сидевшего на нижней ступеньке лестницы, и направился к нему. Увидав полковника, человек встал. Это был Жан.
      — Ты готов? — спросил его полковник.
      — Как видите, — ответил Жан.
      И он указал пальцем на песчаный берег. Полковник взглянул на подножье скалы и заметил при свете луны причалившую лодку и в ней человека.
      — В таком случае, идем… — сказал он. Жан пошел за ним.
      Оба сообщника на цыпочках прошли в комнату спавшего Гектора. Спальни госпожи Сент-Люс и Наики находились рядом, и дверь, служившая сообщением между ними, была открыта всю ночь.
      Около кровати Наики стояла кроватка маленького Гектора.
      Когда обе женщины уходили к себе и оставались одни, настоящая мать проявлялась, и г-жа Сент-Люс проводила долгие часы, любуясь на безмятежный сон своего малютки.
      Наика не заперла дверей. Ее комната, окна которой выходили в парк, примыкала к большой зале, через которую прошли полковник и Жан.
      — Что, если он проснется и закричит? — шепотом спросил Жан.
      Полковник покачал головой.
      — Дети спят очень крепко, — ответил он.
      Действительно, при свете ночника, стоявшего на камине, они увидали маленького Гектора, спавшего с полуоткрытым улыбающимся ротиком.
      — Нельзя же, однако, унести его раздетого, — заметил Жан.
      — Совершенно верно, — согласился полковник.
      — Так позвольте действовать мне. Я его разбужу, одену, и он последует за нами. Вот увидите.
      И Жан нежно позвал ребенка.
      — Гектор!
      Ребенок проснулся и начал звать мать.
      — Мой милый маленький Гектор, — сказал ласковым голосом Жан, — меня послала мама Наика.
      — Где же мама Наика? — спросил ребенок.
      — На балу, она танцует.
      — Ах, да, — пробормотал ребенок, — она веселится с мамой Бертой, а меня уложили спать… а мне совсем не хотелось спать!
      — Ну, так они послали меня за вами. Хотите одеться?
      — А ты оденешь меня?
      — Да.
      Жан взял ребенка на руки, поднял его с кроватки и проворно одел.
      — Теперь, — сказал он ему, — пойдемте. Полковник, все время стоявший в тени, вышел первый и прошел на площадку.
      Жан следовал за ним, ведя за руку малютку.
      — Однако, — спросил Гектор, — куда же ты меня ведешь? Разве мы идем не в парк?
      — Да, в парк, — отвечал Жан. — Но сначала я хочу показать вам отличную лодку.
      — Лодку! А где же эта лодка? — спросил в восторге ребенок.
      — Внизу, у скалы. Идемте.
      И так как ребенок шел недостаточно быстро, то слуга взял его на руки и начал спускаться по лестнице, которая вела к морю. Внизу, у лестницы, лодка ждала похитителей и ребенка.
      Жан прыгнул в лодку.
      — Куда мы едем? — спросил снова Гектор.
      — Мы прокатимся по морю, — сказал Жан и спросил полковника:
      — Полковник, когда мы приедем в Париж, что прикажете сделать с ним?
      — Жди моих приказаний, — ответил последний. Лодка отчалила и выехала в открытое море, а полковник медленными шагами вернулся в Керлор.
      Когда он дошел до площадки, то остановился на минуту, чтобы взглянуть на лодку, увозившую ребенка, быть может, навсегда, в то время, как мать танцевала, и злая улыбка, иногда появлявшаяся на его губах, исказила его лицо.
      «Теперь, — подумал он, — у меня самый лучший залог… один ребенок за другого! Я могу, гордо подняв голову, потребовать счастья для моего Армана!».
      Лодка быстро мчалась по направлению к Кемпену. Недалеко от города похитителя ожидала почтовая карета, которая должна была доставить его и ребенка в Париж.
      — Теперь, — сказал полковник, когда лодка исчезла вдали, — очередь за графом Степаном!
      Он спустился в парк, где молодой русский обегал все аллеи, отыскивая его.
      Это ожидание несколько успокоило графа; его лихорадочное раздражение перешло в холодный и сдержанный гнев, который так свойствен всем людям севера.
      Полковник угадал по его бледности, что вызов был сделан, и быстро направился к нему.
      — Полковник, — вполголоса сказал граф, — отойдемте в сторону… на одно слово…
      — Бог мой! Что с вами?
      — Ничего.
      — Вы бледны…
      — Вы находите? Есть у вас здесь шпаги?
      — Что? — спросил полковник, притворяясь глубоко удивленным.
      — Шпаги, — повторил граф.
      — Зачем? О, Господи!
      — Я хочу драться.
      — С кем?
      — С де Ласи.
      — С бароном или маркизом?
      — С маркизом. Я оскорбил его… Мы будем драться насмерть.
      — Вы его оскорбили?
      — Да, и он ждет меня… на скале.
      — Как? Сейчас?
      — Сейчас.
      — Вы оскорбляете во время бала в доме баронессы ее гостей!..
      Граф сильно сжал руку полковника.
      — Она сама всему виною, — сказал он, задыхаясь. — Она вызвала во мне ревность… и я ненавижу маркиза всеми силами души.
      — В таком случае, — холодно заметил полковник, — вы правы, его следует убить.
      — Шпаги! — повторил граф.
      — Пойдемте, — сказал полковник. — Керлор — старинный замок, и мы найдем здесь рапиры всех веков.
      Действительно, в Керлоре был зал, названный покойным бароном де Болье оружейным, где было собрано всевозможное оружие всех эпох: от мушкета до пистонного ружья, от шотландского палаша до современной фехтовальной шпаги.
      Сюда-то полковник привел графа Степана и сказал ему:
      — Выбирайте!
      Граф снял пару фехтовальных шпаг, попробовал сталь и сделал ими несколько движений в воздухе.
      — Теперь, — сказал он, — будьте моим секундантом.
      — Хорошо.
      — Повторяю вам, что между мною и маркизом дуэль эта будет насмерть.
      — Отлично! Но кто же будет секундантом маркиза?
      — Вы же.
      — Как я?
      — Он сам предложил мне это. «Одного секунданта вполне достаточно, — сказал он, — в таком случае не будет ни шума, ни скандала».
      — Маркиз прав. А где назначено встретиться?
      — Он выбрал площадку скалы, в ста шагах от замка. Он, ждет меня там.
      — Я знаю это место.
      Полковник и граф вышли из Керлора и пошли по тропинке к месту, назначенному Гонтраном. Последний уже дожидался их.
      Ночь была ясная; луна ярко освещала море.
      «Вот прекрасное время для смерти, — подумал полковник, дьявольски улыбаясь. — Для госпожи Сент-Люс настанет трагическое утро после бала: граф мертв, Гектор исчез… Арман будет отомщен!».
      Он шел впереди, держа шпаги под мышкой; граф следовал за ним и вследствие какой-то необъяснимой странности человеческого ума и сердца за час перед тем этот кипевший гневом и жаждавший мести человек теперь был погружен в меланхолию, сожалел о прошлом, думал о любви и жизни. Он шел, склонив голову и жадно вдыхая свежий ночной воздух.
      «Я должен убить маркиза, — говорил он себе, — потому что не хочу умереть».
      Полковник обернулся к нему.
      — О чем вы задумались, граф? — спросил он.
      — Я думаю, — сказал тот, вздрогнув, — что главная тайна жизни — это смерть. Кто знает, буду ли я жив через час?
      — Вы с ума сошли? Высчитывать шансы умереть, идя на дуэль, по-моему, непростительная глупость.
      — Ах! — вздохнул граф. — Я не думаю, что на свете есть человек храбрее меня. Однако какое-то странное чувство волнует меня…
      — Какое?
      — Мне кажется, что на мне должна оправдаться пословица: «Когда двое дерутся из-за женщины, то всегда бывает убит тот, кого она любила первым».
      Полковник пожал плечами.
      — Знаете ли, — продолжал граф Степан, — прошла только неделя после моей последней дуэли.
      Полковник вздрогнул.
      — Вы дрались? — поспешно спросил он.
      — Да.
      — Где?
      — В Париже.
      — С кем?
      — С молодым человеком, искавшим случая поссориться со мною за две недели перед тем, с которым случай столкнул меня в Опере.
      Полковник вдруг остановился посреди тропинки и обернулся к графу. Он побледнел, как смерть, и мрачное предчувствие овладело им…
      — Вообразите, — продолжал граф, — мне необычайно повезло на этот раз; молодой человек чуть не убил меня…
      Полковник едва переводил дыхание. Они стояли всего в нескольких шагах от места, где ожидал их Гонтран.
      — Скорее, граф, — закричал маркиз, — я жду вас уже двадцать минут!
      Эти слова заставили полковника и графа продолжать путь. Однако встревоженный полковник внезапно спросил своего собеседника: