XXI. ГРАЖДАНИН ФРАНСУА ГУЛЕН

Покинув Шатобриан, мадемуазель Ротру — точнее, Диана де Фарга — глубоко задумалась. В том настроении, что овладело ею, ее сердце было или, как ей казалось, должно было оставаться невосприимчивым ко всяческим нежным чувствам, и особенно к любви. Однако красота, изящество и учтивость всегда оказывают на порядочную женщину достаточно сильное воздействие, заставляя ее если не полюбить, то начать мечтать.

Мадемуазель де Фарга думала о своем попутчике, и мысль о нем впервые вызвала у нее легкие сомнения. Она спрашивала себя, отчего человек, столь надежно защищенный тремя подписями: Барраса, Ребеля и Ларевельер-Лепо — может испытывать такое непреодолимое отвращение к уполномоченным правительства, удостоившего его особым доверием.

Диана забывала при этом, что она сама, отнюдь не испытывавшая горячей симпатии к революционному правительству, путешествовала при его непосредственной поддержке; если г-н д'Аржантан действительно был из «бывших», как она предположила по некоторым словам во время их последней беседы, то, возможно, он получил поддержку, на которую ему было неловко ссылаться, при таких же обстоятельствах, как она.

Кроме того, Диана заметила, что, сходя с лошади, г-н д'Аржантан неизменно забирал с собой чемодан, вес которого далеко не соответствовал его размерам.

Хотя ее попутчик был сильным и во избежание подозрений зачастую нес чемодан в одной руке, как бы играючи, словно в нем лежало всего лишь несколько дорожных костюмов, было легко заметить, что этот чемодан весил больше, чем молодой человек хотел показать.

Быть может, он перевозил в нем деньги? В таком случае то был странный сборщик налогов: вез деньги из Парижа в Витре, вместо того чтобы отправить их из Витре в Париж.

Вдобавок, несмотря на то что в эту пору революционных потрясений нередко приходилось наблюдать явления, противоречащие общепринятым нормам, мадемуазель де Фарга слишком хорошо изучила различные слои общества, чтобы не знать, что мелкий служащий из главного города кантона, затерянного на краю Франции, не имеет обыкновения гарцевать на лошади, как английский джентльмен, а также изъясняться с учтивостью, сохранявшей неистребимый аромат дворянского достоинства, тем более на исходе поры, когда все сделались грубыми, чтобы не отстать от моды.

Она спрашивала себя — и ее сердце тоже задавалось этим вопросом, — кем мог быть этот незнакомец и что за причина побудила его путешествовать с паспортом, наверняка принадлежащим не ему.

Любопытно, что, расставаясь с Дианой де Фарга, г-н д'Аржантан задавался теми же вопросами, что и она.

Поднявшись на возвышенность, расположенную перед почтовой станцией Ла-Герш, Диана увидела с ее вершины простирающуюся на несколько льё дорогу, и она внезапно вздрогнула, ослепленная видом блестевших на солнце ружейных стволов. Дорога напоминала реку, катившую волны расплавленной стали.

То была республиканская колонна на марше: голова ее уже остановилась в Ла-Герше, а хвост, растянувшийся на пол-льё, все еще пребывал в движении.

В те смутные времена приходилось считаться со всем; поскольку Диана хорошо платила своим провожатым, возница осведомился, как ему ехать: за хвостом колонны или, направив экипаж ей наперерез, следовать не сбавляя скорости, до Ла-Герша.

Мадемуазель де Фарга приказала опустить верх коляски, чтобы не возбуждать любопытства, и велела не замедлять хода.

Почтарь исполнил приказ Дианы, взобрался на лошадь и продолжал путь тем приятным неторопливым шагом, что позволял скакунам почтового ведомства проделывать два льё в час.

Так мадемуазель де Фарга добралась до ворот Ла-Герша, то есть до въезда в улицу, выходившую на дорогу в Шатобриан.

У ворот образовался затор.

Гигантская машина, которую везли двенадцать лошадей, водруженная на слишком широкое основание, не проходившее между столбами ворот, преградила доступ на улицу.

Видя, что экипаж по какой-то неизвестной причине остановился, мадемуазель де Фарга выглянула в окно и спросила:

— В чем дело, кучер?

— Дело в том, гражданка, — отвечал тот, — что наши улицы недостаточно широки для орудий, которые хотят по ним провезти, и придется выкопать один из столбов, чтобы машина господина Гильотена могла въехать в Ла-Герш.

В самом деле, когда чрезвычайный уполномоченный правительства сьёр Франсуа Гулен решил отправиться в путь для устрашения городов и деревень, оказалось, как сказал возница, что улицы слишком узки не для самой машины, а для ее помоста на колесах.

Диана взглянула на отвратительное орудие, загородившее путь, и, осознав, что это, должно быть, эшафот, никогда не виданный ею, быстро отпрянула с криком:

— О! Какой ужас!

— Какой ужас! Какой ужас! — передразнил ее голос из толпы. — Я хотел бы поглядеть на эту аристократку, что отзывается без всякого почтения об орудии, которое со времени изобретения плуга принесло человеческой цивилизации самую большую пользу.

— Это я, сударь, — откликнулась мадемуазель де Фар-га, — и я была бы вам весьма признательна, если это в ваших силах, чтобы вы приказали как можно скорее впустить мою карету в Ла-Герш: я спешу.

— А! Ты спешишь! — вскричал, побелев от гнева, маленький, сухощавый мужчина в отвратительной карманьоле, которую не носили уже год или два. — Ах! Ты спешишь! Хорошо, сначала ты выйдешь из коляски, аристократка, и пойдешь пешком, если только мы тебя пропустим.

— Кучер, — сказала Диана, — поднимите верх коляски. Возница повиновался. Девушка откинула вуаль и явила взорам свое дивное лицо.

— С кем я говорю, — спросила она насмешливым тоном, — это случайно не гражданин Франсуа Гулен?

— Ты, кажется, смеешься? — вскричал человечек, бросаясь к карете и срывая с головы свой красный колпак — головной убор, который также давно никто не носил, но гражданин Франсуа Гулен вознамерился вновь ввести его в моду в провинции. — Ну да, это я; что ты хочешь сказать гражданину Гулену?

Он протянул руку, как бы собираясь схватить Диану за воротник, но девушка быстро передвинулась в другую сторону коляски.

— Прежде всего, гражданин Гулен, если вы хотите до меня дотронуться, что я считаю совершенно излишним, наденьте перчатки: я питаю отвращение к грязным рукам.

Гражданин Гулен подозвал четверых мужчин, видимо, для того, чтобы отдать им приказ схватить путешественницу, но тем временем Диана достала из потайного отделения своего бумажника охранное свидетельство Барраса.

— Простите, гражданин, — все так же насмешливо произнесла она, — вы умеете читать?

Гулен взвыл от ярости.

— Да? — продолжала она. — Ну что ж, в таком случае, читайте, но потрудитесь не помять бумагу: она может мне пригодиться, коль скоро я рискую время от времени сталкиваться с такими грубиянами, как вы.

Она протянула документ гражданину Франсуа Гулену.

Он состоял всего лишь из нескольких строк:

«От имени Директории предписывается гражданским и военным властям, под угрозой отстранения от должности в случае неподчинения, обеспечивать безопасность мадемуазель Ротру во время выполнения ее миссии и оказывать ей содействие, если она об этом попросит.

Баррас. Париж, сего… дня…»

Гражданин Франсуа Гулен прочел дважды охранное свидетельство мадемуазель де Фарга.

Затем, напоминая медведя, которого хозяин из-под палки заставляет делать реверанс, он сказал:

— Что за странные времена, когда женщины, причем женщины в атласных платьях, разъезжающие в колясках, наделены правом отдавать приказы гражданам, которые носят знаки республиканизма и равенства. Раз мы всего лишь заменили одного короля другим и у вас есть пропуск от короля Барраса, проезжайте, гражданка, но я не забуду вашего имени, будьте покойны, и если когда-нибудь вы попадетесь мне…

— Посмотрите, кучер, свободен ли путь, — сказала мадемуазель Фарга спокойным тоном, — мне больше не о чем говорить с этим господином.

Дорога была еще загорожена, но все же, изловчившись, кучер сумел проехать.

Мадемуазель де Фарга с большим трудом добралась до почтовой станции: улицы были наводнены республиканскими солдатами.

Здесь она вынуждена была остановиться. Последний раз она ела в Шатобриане, и, так как решила переночевать в Витре, ей непременно следовало пообедать в Ла-Герше.

Диана приказала подать обед к себе в комнату.

Едва она приступила к трапезе, как ей сказали, что полковник, командующий колонной, просит разрешения засвидетельствовать ей свое почтение.

Она ответила, что не имеет чести знать полковника и поэтому просит извинить ее за то, что не примет его, если только он не должен сообщить ей нечто важное.

Полковник настаивал, говоря, что считает своим долгом предупредить ее о чем-то, что известно ему одному и что представляет для нее определенную важность.

Мадемуазель де Фарга показала жестом, что готова принять посетителя, и ей доложили о полковнике Юло.

XXII. ПОЛКОВНИК ЮЛО

Полковнику Юло было лет тридцать восемь — сорок. Прослужив десять лет солдатом при королевской власти и не поднявшись выше капрала, он, после того как была провозглашена Республика, завоевал свои чины в бою, как подобает истинному храбрецу.

Он узнал о стычке, которая случилась у ворот города между гражданином Франсуа Гуленом и мнимой мадемуазель Ротру.

— Гражданка, — промолвил он, входя в комнату, — я услышал о том, что произошло между вами и нашим уполномоченным Директории. Мне нет нужды говорить вам, что мы, старые солдаты, не выносим всех этих субъектов, воздвигающих гильотины: они следуют за войсками по пятам, чтобы рубить головы, как будто порох и свинец, железо и огонь задают недостаточно корма смерти. Узнав, что вы остановились на постоялом дворе почты, я пришел лишь для того, чтобы выразить вам похвалу за то, как вы обошлись с гражданином Гуленом. Когда мужчины трепещут перед подобными мерзавцами, женщинам приходится разъяснять им, что такие отбросы человеческого рода недостойны даже обращения «негодяй» из таких прекрасных уст, как ваши. Скажите, гражданка, нужен ли вам полковник Юло? Он к вашим услугам.

— Спасибо, полковник, — отвечала Диана. — Если бы я чего-то боялась или хотела о чем-то попросить, я бы приняла ваше предложение с той же прямотой, с какой оно было сделано. Я направляюсь в Витре, это место моего назначения; мне остается преодолеть лишь один этап пути, и поэтому я полагаю, что за это время со мной не приключится беды, как не случилось на предыдущих этапах.

— Гм-гм! — произнес полковник Юло. — Я знаю, что отсюда до Витре всего лишь пять льё, но я также знаю, что дорога проходит по узкому ущелью и по ее краям раскинулись заросли дрока и утесника — кустарника, словно созданного для того, чтобы служить укрытием господам шуанам. Я убежден, что, несмотря на наши более чем внушительные силы, нам не избежать нападения по дороге в Витре. Если господин Баррас столь горячо рекомендовал вас, как мне говорили, стало быть, вы важная особа. Той, кому покровительствует Баррас, следует опасаться самого худшего, если она попадет в руки метра Кадудаля, не питающего к Директории почтения, коего она заслуживает. Кроме того, я как командир колонны, среди которой вы сейчас находитесь, был лично извещен официальным письмом, что гражданка по имени мадемуазель Ротру, возможно, будет просить, чтобы ей в порядке любезности разрешили путешествовать под защитой наших штыков. Говоря так, я использую выражение из полученного письма, разумеется, иначе я бы счел, что это мне оказали любезность.

— Я действительно мадемуазель Ротру, сударь, и я признательна господину Баррасу за то, что он не забывает меня, но повторяю вам: меры предосторожности мною приняты, а ряд рекомендаций, на которые я могла бы сослаться, столкнувшись с самим главарем шуанов, внушают надежду, что мне не грозит опасность. Но мне хочется сказать, полковник, что это не умаляет моей благодарности по отношению к вам, и особенно я рада тому, что вы разделяете мою неприязнь к подлецу, которого вам дали в попутчики.

— О! Что до нас, — сказал полковник Юло, — мы спокойны в отношении него. Республика уже не та, что во времена Сен-Жюстов и Ле Бонов, о чем я, откровенно признаться, сожалею. Те люди были храбрецами, они подвергали свою жизнь опасностям, как мы, и сражались бок о бок с нами; оставаясь непоколебимыми на поле брани, рискуя попасть в плен или быть убитыми, они имели право обвинять тех, кто покидал его. Солдаты не любили, но уважали их, и когда эти люди посягали на чью-то голову, то было понятно, что никто не вправе избавить эту голову от возмездия Республики. Но что касается нашего Франсуа Гулена, то он сбежит вместе со своей гильотиной, услышав первый же выстрел, и ни один из шести тысяч солдат, которыми я командую, не позволит ему и пальцем прикоснуться к любому из наших офицеров.

Тут путешественнице доложили, что ее коляска готова.

— Гражданка, — сказал полковник, — мой долг — произвести разведку местности, по которой проследует колонна. В моем распоряжении небольшой кавалерийский отряд, состоящий из трехсот гусаров и двухсот конных егерей; я отправлю их на дорогу, по которой вы поедете — не ради вас, а ради себя. Если вам придется прибегнуть к помощи офицера, что стоит во главе корпуса, ему будет приказано удовлетворить вашу просьбу и даже, если вы пожелаете, сопровождать вас до Витре.

— Благодарю вас, сударь, — отвечала мадемуазель де Фарга, протягивая руку старому солдату, — но я не простила бы себе, подвергнув опасности драгоценную жизнь защитников Республики ради сохранения столь незначительной и неприметной жизни, как моя.

С этими словами Диана спустилась вниз; полковник последовал за ней и галантно подал ей руку, когда она садилась в экипаж.

Почтарь ждал, сидя верхом.

— На дорогу в Витре! — приказала Диана. Возница тронулся в путь. Солдаты посторонились, пропуская экипаж; поскольку среди них не было никого, кто еще не знал бы о том, как она обошлась с Франсуа Гуленом, со всех сторон послышались грубоватые, но искренние комплименты.

Уезжая, она услышала, как полковник скомандовал:

— Егеря и гусары, по коням!

Было слышно, как в трех-четырех местах протрубили сигнал «Седлай!». Когда они выехали из Ла-Герша и оказались примерно в пятидесяти шагах от города, возница остановил экипаж, сделал вид, что ему нужно что-то поправить в постромке и подошел к дверце коляски.

— Не к ним ли у гражданки дело? — спросил он.

— К ним? — переспросила удивленная Диана. Почтарь подмигнул.

— Нуда, к ним!

— Кого вы имеете в виду?

— Друзей, кого же еще! Они там, справа и слева от дороги.

И он прокричал по-совиному.

— Нет, — отвечала Диана, — поезжайте дальше, но остановитесь в конце спуска.

— Хорошо! — пробурчал себе под нос возница, взбираясь на лошадь. — Да вы и сами остановитесь, хозяюшка!

В самом деле, они находились на вершине холма, полого спускавшегося вниз на протяжении пол-льё. По краям дороги возвышались крутые откосы, заросшие утесником, дроком и карликовыми дубами. В некоторых местах заросли кустарника были настолько густыми, что могли скрыть от глаз одного или двух человек.

Возница пустил лошадей обычным аллюром и стал спускаться с холма, напевая старую бретонскую песенку на карнакском диалекте.

Время от времени он повышал голос, словно в песне содержались наставления, обращенные к людям, которые были достаточно близко, чтобы их услышать.

Диана поняла, что ее окружают шуаны; она смотрела во все глаза и не говорила ни слова. Возможно, возница был шпионом, приставленным к ней Гуленом, а она не забыла о том, что тот угрожал ей, если она будет неосторожна и попадет в его руки.

В ту минуту когда ее экипаж спустился к подножию холма, где узкая тропа пересекала дорогу наискось, из леса выскочил человек на лошади, собираясь остановить экипаж; однако, увидев, что в нем сидит одна лишь женщина, он снял шляпу.

При виде всадника кучер откинулся назад, чтобы приблизиться к путешественнице, и сказал ей вполголоса:

— Не бойтесь, это генерал Круглоголовый.

— Сударыня, — обратился к ней всадник с чрезвычайной учтивостью, — я полагаю, что вы прибыли из Ла-Герша или, вероятно, из Шатобриана.

— Да, сударь, — отвечала молодая женщина, облокотившись о борт коляски и глядя на всадника с любопытством; она не выказывала страха, хотя видела, что на проселочной дороге таятся в засаде приблизительно пятьдесят всадников.

— Позволяют ли ваши политические убеждения или чувство общественного долга дать мне некоторые сведения о численности республиканской колонны, которую вы оставили позади себя?

— Это соответствует и моему чувству общественного долга и моим политическим убеждениям, — отвечала прекрасная путешественница с улыбкой. — Колонна состоит из шести тысяч солдат, вернувшихся из тюрем Англии и Голландии. Во главе ее стоит храбрец, которого зовут полковник Юло. Но по ее стопам волочатся крайне отвратительный мерзавец по имени Франсуа Гулен и крайне гнусная машина, именуемая гильотиной. Когда я въезжала в город, у меня произошла стычка с вышеупомянутым Франсуа Гуленом и он пообещал познакомить меня со своим орудием, если я когда-нибудь окажусь в его власти. Благодаря этому я снискала такую популярность среди республиканских солдат, презирающих своего попутчика так же, как мы с вами, что полковник Юло захотел непременно мне представиться и дать охрану, чтобы я добралась до Витре, из опасения, как бы по дороге я не угодила в руки шуанов. Ну, а поскольку я уехала из Парижа только ради того, чтобы попасть к ним в руки, я отказалась от охраны и велела кучеру ехать вперед. И вот я здесь и счастлива встретиться с вами, генерал Кадудаль, а также сказать, что я восхищаюсь вашей смелостью и ценю ваши достоинства.

Что касается конвоя, который должен был меня сопровождать, он сейчас как раз выезжает из города. Он состоит из трехсот конных егерей и двухсот гусаров. Чем меньше вы убьете этих храбрецов, тем большее удовольствие вы доставите мне.

— Я не стану скрывать от вас, сударыня, — отвечал Каду-Даль, — что вскоре произойдет столкновение между моими людьми и этим отрядом. Не угодно ли вам продолжать путь в Витре, куда я отправлюсь после сражения, горя желанием услышать более подробный рассказ о мотивах путешествия, невероятную причину которого вы мне сообщили?

— Тем не менее лишь она верна, — отвечала Диана, — и в доказательство я, с вашего позволения, буду присутствовать при сражении, вместо того чтобы ехать дальше; я прибыла, чтобы вступить в вашу армию, и таким образом получу боевое крещение.

Взглянув на небольшую колонну, Кадудаль увидел, что она приближается, вырастая на глазах, и обратился к вознице:

— Найди для госпожи такое место, где она не будет подвергаться опасности, — сказал он. — И если, вопреки ожиданиям, нас ждет поражение, растолкуй хорошенько синим, что это я, к ее великому сожалению, помешал ей продолжить путь.

Затем, поклонившись Диане, он произнес:

— Сударыня, молите Бога за правое дело, я же буду за него сражаться. Он устремился на тропу, чтобы присоединиться к своим товарищам, засевшим в засаде.

XXIII. БОЙ

Кадудаль обменялся несколькими словами со своими соратниками, и четверо из них, у которых не было лошадей, те из офицеров, что доставляли его приказы в вересковые пустоши и лесную чащу, тотчас же устремились сквозь заросли дрока к двум огромным дубам, — их ветви и густая листва служили укрытием от солнца.

Эти дубы стояли в конце дороги, напоминавшей улицу: она протянулась от города до тропы и была зажата между двумя откосами.

Добравшись до этого места, шуаны собрались проделать маневр, разгадку которого предстояло безуспешно искать тем, кто не был посвящен в план сражения, подготовленный генералом.

Экипаж Дианы передвинули с середины дороги на тропу, а сама девушка, отойдя на тридцать шагов от коляски, взобралась на бугор, поросший невысокими деревьями, из гущи которых могла незаметно наблюдать за происходящим.

Егеря и гусары продолжали продвигаться шагом, соблюдая осторожность. Впереди, на расстоянии тридцати шагов, шел авангард из десяти человек, следуя с той же крайней осмотрительностью, что и остальная часть отряда.

Когда из города вышли последние солдаты, прогремел выстрел, и один человек из арьегарда упал.

Это послужило сигналом. Тотчас же на обоих гребнях ложбины, где проходила дорога, замелькали вспышки выстрелов. Синие тщетно искали неприятеля, наносившего по ним удары. Они видели огонь и дым, слышали выстрелы, но не могли разглядеть ни оружия, ни людей, в руках которых оно находилось. Однако смятение не охватило ряды тех, кому грозила невидимая опасность. Каждый пытался не спастись от смерти, а покарать врага. Одни поворачивали обратно, другие заставляли своих лошадей взбираться на откосы; но в тот миг, когда чья-нибудь фигура поднималась над гребнем, выстрел в упор поражал человека прямо в грудь; люди катились вниз, увлекая за собой опрокидывавшихся лошадей, как амазонки Рубенса в битве на Термодоне.

Наконец, третьи, а таких было большинство, бросились вперед, надеясь миновать засаду и выбраться из западни, куда они попали. Но Кадудаль, казалось, предвидел и ждал это; видя, что республиканцы пускают лошадей вскачь, он пришпорил своего коня и в сопровождении сорока человек ринулся им навстречу.

И тут на местности протяженностью в километр разгорелся бой.

Те из солдат, кто решил повернуть назад, увидели перед собой преграждавших путь шуанов, которые принялись стрелять почти в упор и заставили их отступить.

Те, кто продолжал подниматься на склоны, находили на их вершинах смерть и падали оттуда вниз вместе с лошадьми, загораживая и загромождая дорогу.

Наконец, те, кто устремился вперед, столкнулись с Кадудалем и его соратниками.

По правде говоря, борьба продолжалась всего несколько минут; затем люди Кадудаля, казалось, дрогнули и повернули назад.

Тогда главные силы кавалерии синих бросились за ними в погоню; но, едва лишь последний шуан миновал два дуба, за которыми притаились четверо мятежников, как те навалились на деревья изо всех сил, и два великана, заранее подрубленные топором под корень, стали клониться навстречу друг другу и, ломая ветви, с грохотом рухнули на дорогу, став непреодолимой преградой. Республиканцы следовали за белыми по пятам, и двое из них вместе с лошадьми были раздавлены падающими деревьями.

Тот же маневр был проделан на другом конце ущелья. Два дерева, рухнув, скрестили ветви и образовали такой же завал, как тот, что закрыл противоположный конец дороги.

Люди и лошади оказались запертыми в гигантской ложбине; теперь каждый шуан мог выбрать себе жертву, прицелиться как следует и убить неприятеля наверняка.