2

Я ухожу, оставляя доктора Уокера наедине с Филом. Сейчас на беднягу обрушится шквал вопросов… Впрочем, не сомневаюсь, он бывал и не в таких переделках, а я слишком устала, чтобы принимать на себя атаку. Фил работает психиатром-консультантом, сейчас он станет лихорадочно перебирать в уме знакомых медиков, желательно светил. Нутром чую, доктора Уокера, пусть и настоящего профессионала, Филу будет мало. Ему нужен еще кто-то, чтобы проверить заключение. Лучше всего близкий приятель. Филу понадобится подтверждение компетентности Уокера. Он станет проверять доктора, даже не скрываясь перед ним. Говорят, люди не меняются, но, увы, это не про Фила, он как-то уж очень быстро переменился в последнее время. Стал подозрительным, нервным, каким раньше никогда не был. И не в меру педантичным, привередливым, а порой и совершенно не чутким. С таким мне самой захотелось бы развестись.

Тем временем атмосфера в приемном покое, похоже, достигает критической точки. Мужчины, которые были в очереди за мной, подступают к охраннику, кричат, тычут в лицо пальцами ему, а потом медсестре. Она стоит неподвижно, как каменная статуя, сложив руки на груди, с непроницаемым выражением лица.

Я подвигаюсь поближе к стойке, ищу взглядом Марка. Все стулья заняты, по помещению нетерпеливо слоняются не менее двадцати страждущих, видно, что нервы у них на пределе. В углу врач с медсестрой стараются успокоить пожилую пару, отчаянно предающуюся горю: похоже, только что получили ужасное известие. Мужчина рыдает, тщедушное тело его ходит ходуном.

– Все под Богом ходим, – говорит женщина.

Поджав губы, мы с ней обмениваемся взглядом, словно подтверждаем истинность этих слов.

Марка нигде не видно. Бормоча извинения, пробиваюсь сквозь толпу и выхожу на ярко освещенную площадку перед больницей. Эдинбург не славится хорошим климатом, но сегодня весь день светит солнце, как в какой-нибудь Барселоне или в Милане, и вечер удивительно теплый, воздух непривычно благоухает. Перед зданием три машины «скорой помощи», задние дверцы открыты. Рядом врачи из бригады, попивают что-то из пластмассовых стаканчиков, о чем-то весело болтают.

А вон и Марк, метрах в двадцати на травке газона, курит, рядом друзья, двое парней и девушка – это Саймон, Эш и Эмили, все они ходят в хоккейный клуб. Марк замечает меня, гасит сигарету о подошву и шагает навстречу.

– Лив! Как там Робби? Все в порядке?

– Я только что с ним говорила. Еще слаб, ему надо как следует выспаться. Завтра будет совсем здоров.

– Слава богу! – выдыхает Марк, и все четверо радостно улыбаются.

– Спасибо тебе, Эмили, – поворачиваюсь я к девушке.

Она совсем миниатюрная, не больше пяти футов ростом. Я благодарно обнимаю ее, и она прижимается ко мне всем телом.

– Если б не ты, кто знает, чем бы все это кончилось. «Скорая» не сразу приехала.

– Я так рада, что у меня получилось. Как увидела, что он не дышит, так и обомлела. Ужас! – Она даже вздрагивает, и глаза ее блестят. Тушь для ресниц плывет, она пытается вытереть и только размазывает ее по щеке. – Правда, я очень испугалась.

– Ты все сделала просто здорово. И совсем не видно было, что испугалась. Ты у нас молодец! – нахваливают мальчишки хором, и я не могу сдержать улыбки.

Эмили часто у нас бывает, и я знаю, как они все любят ее и уважают.

– Просто в четвертом классе нас научили оказывать первую помощь. Я и не думала, что когда-нибудь пригодится. Вообще-то, я собираюсь стать врачом.

– Прекрасно, – говорю я. – Ты уже подала документы куда-нибудь?

– Хочу поступить в медицинский, в Глазго… – кивает она. – Правда, надо еще экзамены сдать.

– Ну, дай тебе Бог! Сейчас в медицинский поступить не так-то просто.

– Это верно, – соглашается она и, закусив губу, отводит глаза. – В общем, я рада, что Робби стало лучше, но мне надо скорей домой. Родители будут беспокоиться.

– Конечно. Сейчас посажу вас всех в такси. Вы где живете? – гляжу я на Саймона с Эшем. – Давайте прикинем, как ехать.

– Мы можем и на автобусе добраться, – говорит Саймон. – Ночные сейчас ходят.

– Неизвестно еще, сколько прождешь. – Достаю мобильник и набираю городскую службу такси. – Спасибо вам всем, что пришли поддержать Робби.

– Нам в Вест-Энд, – тычет пальцем в себя и Эша Саймон.

– А мне в Мюррейфилд, – подхватывает Эмили. – Так что нам одной машины хватит.

Делаю заказ, дежурный диспетчер обещает два такси в течение десяти минут. Мальчишки обсуждают футбольные новости, Эмили спрашивает, собираюсь ли я сходить куда-нибудь во время летнего фестиваля. Отвечаю, что еще не видела программы, и она рассказывает о паре-другой мероприятий сверх основной программы, заинтересовавших ее. Мы обсуждаем достоинства разных мест, где проводятся представления, а тут и первая машина при езжает. Я сажаю в нее Эмили с мальчиками, даю водителю деньги.

– Послушай, – говорю я Эмили на прощание, – если захочешь поближе познакомиться с работой терапевта, сообщи. Обязательно, слышишь?

– Хорошо, – отвечает она и улыбается нам с Марком. – До свидания.

Такси отъезжает, и все трое машут нам из заднего окна.

Марк подцепляет носком ботинка камешек, несколько секунд удерживает его, а потом подбрасывает высоко в воздух. На его футболке все еще видно кровавое пятно, но теперь он не обращает на него внимания.

– Лив… Не рассказывайте об этом маме, ладно?

– Боюсь, придется. А ты что, не собираешься?

– Ей это очень не понравится. – Он ставит ногу на землю. Камешек катится в канавку. – На месяц запрет меня дома и никуда не пустит.

– К сожалению, все могло кончиться гораздо хуже. А ты знаешь, Марк, ведь доктор Уокер уверен, что Робби перебрал бутирата.

Он смотрит на меня безучастно.

– Надо выяснить, как такое могло случиться, – продолжаю я.

– Доктор ошибся.

– Этот доктор очень опытный, он не мог ошибиться. И если вы с Робби говорите правду…

– Да правду мы говорим, правду! – кричит он, ероша волосы. – Господи! Ну почему нам никто не верит?

– Да потому, что легче поверить в то, что он сам принял наркотики, а теперь врет, чем в то, что ему их подсунули.

– Нет, он не врет.

– Тогда как препарат попал в его организм?

На минуту он умолкает, не зная, что ответить.

– Я вот что думаю. Не исключено, что кто-то действительно незаметно подмешал, – замечаю я.

Марк подцепляет носком ботинка еще один камешек, но тот не удерживается и падает.

– Никто из наших не мог этого сделать, – говорит он.

– Сам понимаешь, все будут думать, что Робби попробовал, не рассчитал и перебрал, поэтому и потерял сознание.

– Ну да. – Марк смотрит на меня сквозь густые, падающие на глаза пряди. – Но вы-то верите нам?

– Верю, если уж на то пошло. Но ведь ты соврал мне про то, где вы провели вечер.

– Я хотел как лучше.

– Врать можно, только если не хочешь сделать кому-нибудь больно. – (Он поджимает губы.) – Во всяком случае, если Робби действительно кто-то подмешал наркотики, это преступление, и надо сообщить в полицию.

– Вот черт! – Марк разевает рот, покачивается с носка на пятку. – Мама с ума сойдет, если меня выгонят.

– За что тебя выгонять?

– Нам ведь нельзя ходить в паб, а если в полиции станут задавать всякие вопросы… – Он покорно вздыхает. – Директор узнает про выпивку, наркотики и фальшивые документы и взбесится. Репутация школы и все такое. Если все обнаружится, нас накажут по полной.

– Что ж…

Чуть не сказала: «Надо было головой думать, а не шляться по пабам». А что, ведь правда, если б думали своей башкой о последствиях, Робби не лежал бы сейчас в больнице чуть не при смерти от передозировки. Но я не говорю ему ничего. Сейчас не время и не место читать нотации.

– Ладно, поживем – увидим. Если понадобится, мы с твоей мамой поговорим с мистером Уэллесли.

Такси с визгом разворачивается и останавливается прямо перед нами; дизельный двигатель довольно урчит у края тротуара. Мы залезаем внутрь. Я называю адрес, водитель трогает с места. Минут через пятнадцать будем дома. Первые пять Марк молчит, смотрит на мчащиеся мимо окна домов; улицы пусты, разве что случайная кошка перебежит дорогу и скроется в темноте. Мы проезжаем мимо выстроившихся в ряд многоквартирных домов с темными окнами. Крыши четко вырисовываются на фоне неба, освещенного почти полной луной, рядом с которой едва видно звезды. Огни светофоров дают дорогу, как только мы подъезжаем, машина едет с постоянной скоростью, миль тридцать в час. Вдруг водитель, не притормаживая, сворачивает за угол, и мы с Марком валимся друг на друга.

– Ну и лихач, – ворчит Марк, и мы с ним, вцепившись в рукоятки над дверцами, отлипаем друг от друга.

– Ему небось тоже хочется поскорее домой, – говорю я. – В ночное время много не заработаешь.

– Так, значит, вы думаете… – Марк вздыхает, вертит головой. – Что-то не верится, что Робби чуть не умер. – Он наклоняется вперед и упирается локтями в колени. – Бред какой-то.

– И не говори.

Меня снова охватывает тот самый страх, который я ощутила в больнице, становится вдруг холодно. Достаю из сумки кардиган и набрасываю на покрывшиеся гусиной кожей плечи.

– Послушай, среди вас есть кто-нибудь, кто не очень любит Робби? Или мог бы, хоть ради забавы, подмешать ему наркотики?

– Нет, мы все нормально друг к другу относимся. Ну… Есть один такой, Дейв Ренуик, но у него с Робби сейчас все нормально.

Наклоняюсь вперед, повторяя его позу, наши руки и лица теперь на одной линии.

– А этот Дейв… Он был в пабе?

– Мы все дружим. Он бы не стал делать ничего такого.

Марк хмурится, ему явно не нравятся мои намеки. Понимаю, что пока лучше набраться терпения и подождать, пусть выспится, утро вечера мудренее. Не стоит давить на него, пусть сам попробует найти объяснение.

Такси останавливается возле дома. Расплачиваюсь с водителем, и мы идем по дорожке. Я глубоко вдыхаю аромат буйно разросшейся цветущей жимолости, он словно вытесняет из организма вонь больницы, запах крови и пота чужих людей, кислый смрад рвоты. Открываю ключом дверь на веранду, где почти весь проход заставлен обувью и сумками. Прижимаясь к стенке, прохожу дальше, и мы попадаем в коридор, а там уже ждет наша собачка, наш Бенсон. Он немедленно бросается к Марку. Бенсон – терьер, от роду ему четыре года, и в характере у него есть некая любовь к смертельному риску – например, он обожает прыгать вниз по ступенькам. Бенсон очень обаятельный пес, он не такой, как все, уникум: в отличие от большинства маленьких собак, у него нет неприятной склонности к непрерывному лаю. Мы все очень любим его.

– Я не стану будить тебя утром, – говорю я Марку. – Съезжу за Лорен, заберем Робби и вернемся после обеда. А потом отдохнем все вместе.

– Неплохо. – Он опускает на пол извивающегося Бенсона и поглаживает, чтобы тот успокоился.

– Ты слышишь, все вместе. Я теперь с вас глаз не спущу.

– Спокойной ночи, Лив. – Он стоит прямо против меня, плечи опущены, шея вытянута вперед. – Правда, мне очень жаль, что все так вышло. Я понимаю, вы думали, что мы сидим у меня дома, дурака валяем, а потом приходим сюда.

– Не люблю, когда меня обманывают.

– Не надо было так поступать. – Он делает еще шаг ко мне и неловко обнимает. – Больше это не повторится.

– Да уж, больше не повторится. – Я отвешиваю ему дружеский подзатыльник и толкаю к лестнице. – Марш в кровать, да не забудь почистить зубы.

Иду в гостиную и сажусь рядом с кучей ждущего утюга белья. Я редко надеваю туфли на высоком каблуке, ноги смертельно болят. Подтягиваю их на диван и массирую ступни до тех пор, пока не убеждаюсь, что смогу спокойно пройтись. Бенсон тоже прыгает на диван и смотрит на меня карими глазками-пуговицами, словно ждет ответа на немой вопрос: а как дальше?

– Ну и что мы будем делать с Робби, а, Бенсон? Ты знаешь, я очень испугалась. Очень-очень.

Бенсон опускает взгляд. Он способен на смертельные трюки, но может и успокаивать. Теперь песик кладет голову мне на колени и снова заглядывает в глаза.

– Как такое могло случиться? Что, если кто-то хотел напугать Робби? – (Бенсон сочувственно ворчит.) – Или наркотики предназначались кому-то другому, а ему попали случайно, по ошибке? – Я щекочу песика между ушей. – Не знаю, что и думать. Не знаю…

Звонит телефон, я вздрагиваю, ковыляю через комнату и хватаю трубку.

– Алло?

– Я звоню сообщить тебе свежие новости.

Господи, это всего лишь Фил. Гора с плеч. Я уж было подумала, доктор Уокер хочет сказать, что состояние Робби ухудшилось.

– Я выхожу из больницы. Состояние Робби стабильное.

– Рада это слышать.

– Он сразу уснул.

Еще бы. Да так крепко, чтобы наверняка не пришлось отвечать на дурацкие вопросы Фила.

– Я навел справки насчет Уокера у Боба Николса из неврологии.

– Ну и?

– Он работает здесь всего полгода, поэтому мы его и не знаем. Очень опытный врач. Долго практиковал в Лондоне, в больнице Святого Фомы. Три срока даже отработал в Афганистане добровольцем.

Чутье меня не подвело.

– Ты говорила с Лейлой и Арчи?

– Марк сегодня ночует у меня. Поговорю с ними завтра, когда вернутся из Пиблса.

– Что они делают в Пиблсе?

– Они остановились в «Гидро». Решили недельку оттянуться. – Я помолчала. – У Арчи день рождения. Давно планировали поездку.

Нет, и это не помогло, между мной и Филом все тот же лед.

– Но они должны знать, что случилось с Марком и Робби.

– Я же сказала, позвоню Лейле завтра.

– Ты была в курсе, что парни идут в паб?

– Конечно нет!

– А что они говорили, куда пойдут?

– Сходят к друзьям, а потом домой.

– И ты отправилась развлекаться?

– Робби семнадцать лет, Фил. А через полгода будет восемнадцать.

– Оливия, нам надо серьезно поговорить. Наш сын не только врет о своем времяпрепровождении, он еще пьет, шляется по пабам, скорее всего, с поддельными документами, а что еще хуже, употребляет наркотики.

– Я не верю, что Робби употребляет наркотики.

– Ты и правда считаешь, что доктор Уокер поставил неверный диагноз?

– Нет. – Я стараюсь говорить медленно и спокойно. – Там явные симптомы передозировки. Я вполне допускаю это. Я не допускаю того, что он сознательно принимал бутират.

– И на чем основано это твое мнение?

– Мальчики в один голос категорично утверждают, что наркотиков не употребляли.

– Оливия, – вздыхает он, – подростки всегда врут.

– Я это знаю. Но я также хорошо знаю своего сына и считаю, что в данном случае он говорит правду.

– Но он же соврал о планах на вечер?

– Он считает, что существует два вида лжи.

– А именно?

– А именно не хочет, чтобы я запрещала ему ходить в паб, поэтому и обманывает. Он уверен, что там нет для него ничего страшного, я об этом все равно ничего не узнаю, поэтому какая разница? – Я откидываюсь назад и прижимаю коленки к груди. – Но принимать наркотики, да еще лошадиными дозами, – совсем другое дело. Сам подумай, он всегда был ребенком…

– Робби больше не ребенок. И ты прекрасно знаешь, что надо срочно принимать меры.

– Он не так легко поддается чужому влиянию и не такой безответственный, как тебе кажется, – гну я свою линию. – Он общается с нормальными детьми, они хорошо учатся, занимаются спортом. То есть… В общем, не торопись, Фил, тут надо подумать.

– Я уже подумал и пришел к выводу, что ты сама убедила себя, что он не врет. Тебе так удобно, потому что это избавляет тебя от необходимости контролировать его.

– Что-о? – Я резко ставлю ноги на пол и встаю.

– Робби и Лорен нуждаются в более ответственном воспитании.

– По-твоему, я плохо их воспитываю? Я всегда разговариваю с ними, я забочусь о них. Я готовлю, стираю, слежу, чтобы они вовремя делали домашние задания, чтобы не грубили старшим и уважали других. Я гуляю с ними, я все делаю ради них, я… Но самое главное, самое главное, – голос мой хрипит под напором сдерживаемых чувств, – я люблю их, ты понял, Фил? Я люблю их по-настоящему, без дураков.

– А вот Эрика говорит…

– Уже два часа ночи, – обрываю я, – и мне плевать, что говорит твоя Эрика, даже если тебе вздумается сообщить мне об этом в два часа дня в воскресенье.

– Оливия, это…

– Сладких снов, Фил.

Кладу трубку и иду наверх в спальню, внутри все кипит. Я понимаю, без толку пытаться открыть Филу глаза на мою точку зрения, но он не заставит меня разувериться в Робби. Еще я прекрасно понимаю, что объективно мои действия выглядят очень наивно, но я все равно верю сыну. Да, подростки часто обманывают родителей, но не все же время.

И я не позволю Филу повернуть все дело так, чтобы он с чистой совестью пошел добиваться права на совместную опеку. Расходясь, мы подписали соглашение об опеке, и он попросил, чтобы Робби и Лорен два раза в месяц оставались с ним на выходные. Что хотел, то и получил. Но с недавнего времени он стал просить позволения чаще встречаться с детьми, в то время как сами дети хотят, чтобы все оставалось, как прежде: два раза в месяц. Здесь, в этом доме, рядом со мной, они чувствуют себя спокойней, чем с Филом и его подружкой Эрикой. Нравится им это или нет, придется смириться.

На следующее утро еду забирать Лорен – она ночевала у подруги Эмбер. В гостиной меня встречает стайка хихикающих девчонок, все, кроме Лорен, громко приветствуют меня. Она бурно прощается с каждой, собирает вещи и выходит за мной из комнаты.

– Ну почему ты всегда приходишь первой? Смотри, еще ни за кем не приехали, а ты уже явилась! – Она швыряет сумку на заднее сиденье, сама садится рядом. – Надоело, честное слово!

– Ну, извини, Лорен… Надо ехать в больницу, я беспокоилась, что мы опоздаем.

– В больницу? Так ведь нам к папе в следующее воскресенье!

– Знаю-знаю. Но мы едем не к папе, а в другую больницу.

Поворачиваюсь к ней, собираясь объяснить все как можно мягче. Лорен и Робби очень близки. Она младше на шесть лет, но мальчик не относится к ней как к назойливой мелюзге. Невооруженным глазом видно, что между ними нет никаких трений и в любой ситуации им весело вместе. Я знаю, что дочь очень расстроится и даже рассердится на меня, что сразу не сообщила о случившемся с Робби.

– Мне надо тебе кое-что сказать, но прежде хочу, чтоб ты знала: все хорошо и беспокоиться уже не о чем.

– Ты про что?

Она хмурится, но губы едва заметно дрожат, а это значит одно: она испугалась.

– Вчера вечером с Робби случилась маленькая неприятность.

– Что за неприятность?

– Ему пришлось провести ночь в больнице.

– Почему?

– Он был в городе и потерял сознание. Марк вызвал «скорую».

– Но почему?! – кричит она. – С чего он вдруг потерял сознание?

Я рассказываю ей все как было. Стараюсь держаться как можно спокойнее. О том, что он мог умереть, – ни слова. А также о том, что ему могли подмешать наркотик. Но и этого хватает, чтобы лицо ее побелело как мел, а губы задрожали.

– Мама, он же мой брат. Почему ты не позвонила?

– Хотела позвонить, но было уже поздно, больше двенадцати…

– Но я не спала!

– И еще я подумала, что тебе неприятно будет в больнице.

– Будто я не бывала в больницах! – восклицает она. – Да я по нескольку часов сидела, поджидая папочку, и здоровалась со всеми его пациентами. Ты знаешь, какие они? Пускают слюни, кричат… Да и вообще очень странно себя ведут.

– Я все понимаю, но…

– И еще… И еще Робби наверняка думал, что я приеду.

Глаза у нее голубые, как две ледышки, и она этим пользуется, под ее ледяным взором я боюсь пошевелиться.

Отвожу взгляд, включаю двигатель и трогаюсь. Лорен сидит неподвижно и смотрит прямо перед собой, только руки на коленях чем-то заняты. У нее дурная привычка колупать заусенцы на ногтях, откусывать и жевать их. Бывает, так увлечется, что раздерет до крови. Приходится втирать мазь календулы, но не всегда получается, чаще всего она не дает к себе притронуться.

– По пути заедем в супермаркет и купим для Робби что-нибудь вкусненькое, все, что он любит. – Искоса бросаю на нее взгляд: сидит неподвижно, виден только профиль. – Как тебе эта идея?

– А где Марк?

– Спит. У нас дома.

– Может, лучше сразу поехать в больницу и забрать Робби?

– Я звонила туда. Он хорошо выспался, проспал всю ночь, недавно встал. Его все равно не выпустят раньше полудня.

– А папе сказала?

– Да. Когда я вчера уходила из больницы, он был уже там.

– Робби с ним говорил?

– Не знаю. – Я поворачиваю к стоянке супермаркета, торможу перед «лежачим полицейским». – Он казался еще слишком слабым.

– Не надо было звонить папе. – Теперь она смотрит на меня. – Не надо говорить ему ничего из того, что касается меня или Робби.

– Но как же, я должна. Он как-никак ваш отец. Имеет право все знать.

– Он бросил нас. У него не должно быть никаких прав.

– Вас с Робби он не бросал. Он бросил меня.

– Это все чушь собачья! Родители всегда так говорят, чтобы успокоить детей. Как трогательно!

Она выходит из машины, я тоже. Этот разговор мы заводим не в первый раз, и дочь всякий раз садится на свой конек: «Он отказался от всех нас, он бросил всю семью». В прошлом году, когда Фил сказал, что будет жить отдельно, Лорен была так потрясена, что сначала не поверила.

– Но мы же такая дружная семья. Как ты можешь взять и уехать от нас? – твердила она, хвостом таскаясь за ним из комнаты в комнату, пока он собирал вещи. – Ты совершаешь ошибку, папочка. Все это неправильно.

Он старался, как мог, уговаривал ее, пытался что-то объяснить, но в конце концов уехал, безжалостно поправ безграничное доверие этой девчушки.

– Как папа мог нас бросить? Не понимаю! – билась она. – Надо вернуть его. Что сделать, чтобы он вернулся?

Она повторяла это изо дня в день, но со временем пришлось смириться. Лорен перестала кричать и плакать, перестала упрашивать меня сделать что-нибудь, лишь бы возвратить отца. Она твердо усвоила, что он ее предал. Мы с ним оба ее предали.

– Он только делает вид, что заботится о нас с Робби, – говорит она, шагая за мной в магазин. – А на самом деле заботится только о себе и об этой безмозглой сучке Эрике.

– Лорен, прошу тебя, не употребляй таких слов.

– Да боже мой, мама! – топает она ногой. – Совсем не на то ты обращаешь внимание! Какая же ты глупая!

– Послушай, с меня хватит! – Я останавливаюсь и прикладываю руку к груди, чтобы успокоиться. – Мне и без того досталось в эти выходные, а тут еще ты. Грубишь собственной матери!

Пару секунд она стоит молча, потом бледнеет, смотрит на меня виновато:

– Прости меня, мама.

Бросается ко мне, обнимает так крепко, что не оторвать. И начинает плакать – молча, слезы текут в три ручья.

– Послушай, доченька… – Я отдираю ее от себя, чтобы заглянуть в глаза. – Я понимаю, тебе не сладко, но знай, папа любит тебя, очень любит. Ты сама представить не можешь, как он тебя любит.

– Да наплевать мне на папу, – глубоко вздыхает она. – У меня есть только ты и Робби.

– А у нас с Робби есть ты. – Я целую ее в лоб. – И у нас все хорошо, – делаю попытку засмеяться. – Могло быть еще лучше, особенно у твоего братишки, но дело поправимое, надо только прикупить побольше вкусного.

Она поднимает голову и заглядывает мне в глаза:

– А ему сколько можно?

– Сколько влезет.

– И никаких ограничений?

– Никаких.

– Круто! – Лорен рукавом вытирает слезы, хватает тележку, разгоняется и прыгает на нее. – Купим мороженое с карамельной крошкой, чипсы-тортилья и разные соусы. Ах да, и рулетики с креветками, и бисквит с малиной.

Я только успеваю кивать, и минут через десять тележка наша полным-полнехонька, лакомств обоим хватит на месяц. Когда рассчитываюсь с кассиршей, дочь заглядывает мне в лицо. Догадываюсь, что прикидывает, можем ли мы все это себе позволить, и, одарив ее уверенной улыбкой, я, как волшебной палочкой, взмахиваю кредитной картой.

Дело, увы, в том, что полгода назад Лорен случайно подслушала разговор. Тогда мы с Филом продали наш общий дом и делили вырученную сумму. Свою долю он решил потратить на покупку жилья вместе с Эрикой, а я взяла ипотечный кредит и купила для нас с детьми дом, гораздо меньше, конечно, но вполне удобный для работы и учебы. Хотя зарабатываю я прилично, с выплатой по кредиту и расходами на переезд и обстановку от получки у меня почти ничего не оставалось. И как-то Фил попенял мне, мол, перестала покупать детям натуральную, экологически чистую еду, а я без обиняков объяснила ему, в чем причина. Этот разговор и подслушала Лорен, и с тех пор всегда беспокоилась насчет денег.

Мы собираемся сесть в машину, и она хватает меня за руку.

– Прости меня, мамочка, я иногда с тобой бываю… Прям стерва.

– Поняла наконец.

– А это не такое уж неприличное слово? – Она смотрит на меня сквозь белокурую челку. – Ну, не такое, как то… Или слово на букву «х» или «п»?

– Не хватало, чтоб ты их употребляла, да еще при мне.

– Да-да, конечно, мамочка… – Она сует в рот конфету. – А сама-то… Я вот слышала однажды, как ты сказала слово на букву «х».

– Наверно, очень на кого-то разозлилась. – (Она закатывает глаза.) – Ну да, скорее всего! – повторяю я.

– А я? Могу ведь и я на кого-нибудь разозлиться?

– Не думаю, что юным девушкам брань к лицу.

– Фу-ты ну-ты, какие мы аристократы! – Лорен жеста ми изображает даму из общества. – Прямо Джейн Остин.

Мы от души смеемся, и хорошее настроение не покидает нас, пока машина не останавливается возле больницы.

– Вот мелочь, сбегай, заплати за стоянку, – говорю я.

Она смотрит на деньги, но не берет.

– А как он там? У него все на месте, как было?

– У Робби, что ли? Конечно!

– А как от него пахнет? Очень странно? – Она вылезает из машины. – А у него будут провалы в памяти?

– Ммм… – Я делаю вид, что думаю. – Похоже, тут ты профукала свой шанс. А ведь была отличная возможность занять его спальню.

Иду к автомату и одну за другой опускаю в щель монеты.

– Ты хочешь сказать, что я могла остаться дома, переставить вещи и он бы ничего не заметил?

– Кстати, неплохая идея.

Я протягиваю ей ключи и билет, и она вприпрыжку бежит к машине.

– И он получил бы этот пенал на отшибе…

– Твоя комната, Лорен, мало похожа на пенал!

– …а я бы заняла его мансарду.

– Зимой в ней холодновато.

– Меня бы Бенсон согревал. Думаешь, уже поздно? Считаешь, он мог бы со мной поменяться?

– А ты сама его спроси. – Я протягиваю ей руку. – Пошли. Двери вон там.

Она берет меня за руку, старается шагать в ногу. Не дойдя до здания нескольких футов, вдруг крепко сжимает мои пальцы. Лорен и Робби много времени провели в больницах, поджидая своих родителей. И даже после развода Фил брал детей на работу, если выпадало дежурство в выходной или был срочный вызов. Всякое случается: пациент покалечит себя в приступе буйного помешательства или начнет галлюцинировать – все это бывает нередко, и тогда прощай выходные. Робби обычно сидел в кабинете Фила и листал комиксы или играл в настольные игры, но Лорен впитывала в себя больничную суету, как губка, и много успела повидать страданий и боли. Как я ни упрашивала Фила не брать ее с собой, он неизменно отвечал, что для нее это прекрасный жизненный опыт. Что люди избегают психически больных лишь потому, что не знают и не понимают, что с ними происходит на самом деле. Что травма возникает от недостатка информации. Каюсь, я не всегда твердо стояла на своем, и вот Лорен насмотрелась – все эти страсти-мордасти не привели ни к чему хорошему. Теперь она боится больниц.

– Ни за что не стану врачом или даже медсестрой. Этот запах, голые люди, крики… – Ее передергивает.

– Не волнуйся, доченька. Здесь не так, как у твоего папы. Все будет нормально. Вот увидишь.

Входим в приемный покой, и я облегченно вздыхаю: по сравнению с прошлой ночью здесь все по-другому. Никакой толпы, никакой очереди, тишь да гладь. В уголке двое детишек, вид у них, конечно, усталый, но выглядят вполне прилично, играют в игрушки, а мама сидит на стуле, прижав к груди сверток из одеяльца, откуда доносится негромкое хныканье. Сообщаю регистраторше, что пришла забрать Робби, она молча указывает на двойные двери. Проходя по коридору, вижу за открытой дверью кабинета Дуга Уокера: он сидит за столом.