3

– Полиция борется с наркоманами, понятное дело, – говорит инспектор О’Рейли, оглядывая нас. – Но намеренное подмешивание наркотика – это очень серьезное преступление, виновнику грозит до десяти лет тюрьмы.

Воскресенье клонится к вечеру. Мы теснимся в нашей гостиной: Фил, Лейла, Арчи, Марк, Робби и я, расположившись кружком на трех диванах и в двух просторных креслах. Фила я обычно не приглашаю, но иначе нам пришлось бы ехать в полицейский участок, а у Робби, хотя он и уверяет, что чувствует себя прекрасно, под глазами все еще черные круги, а лицо такое, будто он целый месяц не спал.

Лорен с Эрикой вывели Бенсона. На пороге Лорен бросила на меня обиженный взгляд, тем самым дав знать, что гулять с Эрикой она хочет не больше, чем плавать с акулой. Кстати, Фил отрицает, что бросил меня ради Эрики, но я-то знаю, что это именно так, и мы с детьми, особенно дети, не любим ее, хотя, если честно, она не такая уж плохая женщина. Чуть-чуть задирает нос, конечно, но в сущности не делает ничего дурного. И я сейчас ей не завидую, потому что придется общаться с угрюмой, озабоченной Лорен.

Лейла сидит, подавшись вперед, лицо ее мрачно. В свои сорок один год она все еще поразительно красива, глаз не оторвать. Черные, как сажа, волосы до плеч, густые и натурально вьющиеся. Глаза рыжие, как тигровая шкура, этакая смесь старого золота и осенних листьев; на смуглом лице теплого карамельного оттенка обычно сверкают белоснежные зубы, но сейчас она не улыбается.

Вернувшись из больницы, я сразу позвонила ей и все рассказала. Она слушала молча, что на нее очень непохоже, пока я не добралась до того места, где ждала врача, а Робби лежал в палате реанимации и я понятия не имела, что он находится в критическом состоянии.

– А почему мне не позвонила? – спросила Лейла.

– Хотела, но тебе ведь час было добираться, да и у Арчи день рождения все-таки…

– Какая разница, ты должна была мне позвонить! В голове не укладывается, тебе пришлось столько испытать, а рядом никого.

– Слава богу, я скоро все узнала, но пока ждала, да, было очень страшно.

Я сообщила, что в полиции со всей серьезностью относятся к версии, что наркотик кто-то подмешал, и во второй половине дня нам собираются нанести визит.

– Мы немедленно возвращаемся.

– Но это вовсе не обязательно.

– А я считаю, что обязательно. – Она шумно вздохнула. – Ты вполне уверена, что мальчишки не врут?

– Насчет наркотиков? Вполне. Впрочем, Фил нет. Он думает, Робби врет, а я наивная дурочка.

– Значит, Фил будет с тобой спорить? Но все равно… – Лейла помолчала, а потом добавила: – В последнее время много пишут про случаи с наркотиками, но их подмешивают обычно, чтобы изнасиловать девушку… Ты как считаешь?

– Не всегда. В центре мы со всяким сталкиваемся. Я считаю, что дело гораздо шире, чем можно себе представить. Надеюсь, инцидент с Робби дополнит картину, имеющуюся у полиции.

Она раздраженно вздохнула:

– Погоди, приеду – возьму Марка за жабры.

– Лейла, Марк тут ни при чем. Конечно, мальчикам не следует шляться по пабам, тем более пить, но я считаю, что больше их обвинить не в чем.

– А разве мы не учили их всегда говорить правду? Не твердили, что они должны присматривать друг за другом, помогать и все такое?

– Марк и помог Робби. Поверь, он ему очень помог. И поехал с ним в больницу на «скорой».

Она что-то пробормотала, но я не поняла. У Лейлы четверо детей, Марк старший и единственный сын, и она возлагает на него большие надежды. Часа через два она примчалась к нам, и тут то и дело отводила Марка в сторонку и что-то ему втолковывала. Я видела, что он всякий раз пытался возразить, но Лейла не слушала, и в конце концов он просто опустил перед ней голову и стоически перенес выволочку.

Потом приехали двое полицейских, и вот мы все сидим и слушаем, как идет расследование. Говорит в основном инспектор Шон О’Рейли. У этого широкоплечего и темноволосого детины, несмотря на ирландское имя, явный шотландский акцент. Манера и ритм речи отсылают к Глазго, а не к Эдинбургу. Говорит он ровно, чуть нараспев, несколько расслабленно, совсем не так, как на восточном побережье. Его коллега, констебль Харри Буллуоркс, время от времени вставляет несколько слов, и становится понятно, что он, скорее всего, уроженец горной Шотландии. У него светлые волосы, практически рыжие, нежная кожа на лице покрыта веснушками, черты тонкие, почти женские. Едва ли не каждое слово он торопливо записывает в блокнот, то и дело внимательно поглядывая на босса.

– Двое наших коллег сейчас в баре на Хай-стрит, опрашивают управляющего, – говорит О’Рейли, – проверяют камеры видеонаблюдения и ищут свидетелей. Весь персонал, который работал в тот вечер, допросят, и всю следующую неделю наши ребята каждый вечер будут туда ходить и беседовать с клиентами.

– Вы считаете, это сделал человек, уже известный полиции? – спрашиваю. – То есть он не в первый раз совершает такое преступление?

– Возможно. В делах об изнасиловании, например, злоумышленник участвовал в нескольких эпизодах. Но в вашем случае… Скорее всего, Робби преступника хорошо знает.

Мы все смотрим на Робби. Трудно сказать, о чем он сейчас думает. Уставился на свои босые ноги, утопив пальцы в ковре. Ему явно не по себе. Мне хочется прижать его к груди, но я понимаю, что ему вряд ли понравится прилюдное проявление чувств.

– Иногда наркотики в напиток друг другу подмешивают друзья. Обычно смеха ради. Все остальное относится к злому умыслу, – поясняет О’Рейли. – Судя по тому состоянию, в котором Робби привезли в больницу, он проглотил очень большую дозу.

– Значит, злой умысел? – тихо спрашиваю я.

– Существует вероятность, что человек, который это сделал, ошибся в дозировке, но… – (Видно, что ему очень не хочется договаривать.) – Лично я склонен думать, что мы имеем дело именно со злым умыслом.

– Но кто мог совершить такое? И зачем?

Меня снова охватывает тревога. Фил сидит рядом на диване, и я ловлю себя на мысли, что мне хочется взять его за руку; пальцы сами тянутся, но я вовремя спохватываюсь, хватаюсь за подушку и крепко прижимаю ее к груди.

– Бессмыслица какая-то.

– Никто из моих друзей этого сделать не мог, – заявляет Робби.

– Ты же не знаешь, на что способны эти твои друзья, – говорит Фил.

– Это ты не знаешь, на что способны мои друзья! – огрызается Робби, сверкая на отца глазами. – А я знаю.

– Факт остается фактом: если ты не принимал оксибутират сам, то…

– Я уже сто раз повторял, – чуть не кричит Робби, всем телом подавшись к отцу, – я ничего такого не принимал!

– Значит, у кого-то из твоих приятелей на тебя зуб, – гнет свое Фил. – Может, ты кого-то обидел?

Лицо Робби каменеет. Он что-то бормочет вполголоса и откидывается на спинку дивана, раздраженно отбивая какой-то ритм ногой по ковру. Фил переводит взгляд на Марка:

– Марк, ты, случайно, не знаешь, кого Робби мог обидеть?

– Да ради бога! – вскидывается Робби, так что Марк не успевает раскрыть рот. – Они не такие, как вы думаете! Никто из них вообще ни разу не пробовал бутират, не то что подсовывать его мне!

– Надо учитывать любую возможность, – говорит Фил. – Иначе так и не узнаем, как наркотик попал в твой организм.

– Да зачем узнавать? – с вызовом кричит Робби. – Это уже случилось, и все позади, а теперь я просто хочу жить прежней жизнью.

– Сейчас нам надо поговорить отдельно с каждым мальчиком, – прерывает наконец О’Рейли откровенно враждебную перебранку Робби с отцом. Он смотрит на Марка, потом на Робби и поворачивается ко мне. – У вас есть еще одна комната, где констебль Буллуоркс мог бы побеседовать с Марком?

– Да, – вскакиваю я. – Здесь рядом небольшой кабинет.

– А нам с мужем можно присутствовать? – спрашивает Лейла.

– Как скажет ваш сын. Ему уже семнадцать лет, и по закону мы имеем право допрашивать его без согласия родителей.

Мы все смотрим на Марка, он быстро переглядывается с Робби и только потом открывает рот:

– Я справлюсь сам.

– Ты уверен? А вот я не очень… – Лейла хватается за рукав Арчи. – Как думаешь, один из нас должен присутствовать при допросе? Или, может, адвокат? – Арчи не успевает ответить, Лейла добавляет: – Мальчиков ни в чем не обвиняют, но они имеют полное право на юридическое представительство.

– Все в порядке, мама, – говорит Марк, и на его напряженном лице появляется раздражение. – Хватит делать из мухи слона.

Он идет к двери, и Буллуоркс следует за ним. Арчи берет Лейлу за руку и что-то шепчет ей на ухо. Я жду, что она станет настаивать на своем, но она этого не делает. Арчи встает, выходит на кухню, и она молча идет следом.

– Выпейте чаю… В холодильнике полно еды, угощайтесь, – кричу я им в спину. – А вы хотите чаю, инспектор?

– Нет, спасибо.

Он улыбается в ответ, потом поворачивается к окну, у которого стоит Робби, разглядывая заброшенный дворик. Я вижу ветку вьющейся розы, которая тянется к свету, и вспоминаю, что давно надо заняться садиком, пока с зарослями еще можно справиться.

– Робби, ты не против, если я сначала потолкую с твоими родителями?

– Пожалуйста. – Настроение Робби сразу меняется, лицо светлеет, и он прямиком направляется к двери. – Я буду в своей комнате.

– Рад, что от него отстали, – говорит О’Рейли, когда Робби хлопает за собой дверью.

Спешу занять место: народу поубавилось, и сидеть рядом с Филом теперь не обязательно. Он слишком хорошо меня изучил, ему известны такие интимные подробности, о каких не подозревает ни один мужчина в мире, и не обязательно связанные с сексом. Многое значит не меньше, если не больше: например, он знает, о чем я мечтаю, чего добиваюсь в жизни, чего боюсь и о чем сожалею, знает мои ежедневные проблемы и заботы. Я всегда верила ему всем своим существом, всегда остро чувствовала нашу близость, порожденную взаимным доверием. Более двадцати лет он был хранилищем всех моих дум, всех моих чувств, и вот теперь это не имеет значения и в счет не идет. Между нами пропасть, хотя мы делаем вид, что никакой пропасти нет, будто мы, как все культурные люди, просто держимся на приличном расстоянии, чтобы не прикасаться друг к другу, не ощущать тепло друг друга. Мне все еще отчаянно грустно оттого, что наши отношения, которые с самого начала были столь чисты и полны глубокого смысла, вот так бездарно закончились.

– Я хочу спросить, – начинаю я, – могло это произойти по ошибке? Допустим, наркотик подмешали не тому, кому хотели. – Я усаживаюсь в кресло в нескольких футах от обоих. – То есть преступление произошло случайно. Я знаю друзей Робби и смею утверждать, что он прав: они давно дружат и весьма крепко.

– А что ты скажешь про драку в школе? С кем он там подрался? – вставляет Фил, и я чувствую, что О’Рейли сразу навостряет уши.

– В прошлом полугодии в школе у него были проблемы с одним мальчиком, они с Робби одногодки, – обращаюсь я к О’Рейли. – Все закончилось дракой в комнате отдыха, и обоих на пару дней отстранили от занятий.

– Мы так и не выяснили, в чем там было дело, – говорит Фил. – И директор школы тоже. Но похоже, оба виноваты.

– Сейчас они снова дружат, – возражаю я.

– Откуда ты знаешь?

– Марк сказал.

– Марк всегда будет защищать Робби. Откуда мне знать, действительно ли у них с этим парнем кончилась вражда. Вдруг мальчишка захотел отомстить.

Фил излагает версию, которая вертелась у меня в голове, когда я расспрашивала Марка в такси. Теперь, слушая, как бывший муж озвучивает ее в присутствии О’Рейли, я думаю, что по отношению к Робби это похоже на предательство, злоупотребление его доверием. Изо всех сил пытаюсь скрыть неудовольствие, явно отраженное на моем лице. Я словно силюсь не чихнуть, когда очень хочется, и понимаю, что мне не удается.

– А как зовут этого мальчика? – спрашивает О’Рейли.

– Дэвид Ренуик. – (Он записывает имя в блокнот.) – Но я не очень-то верю, что он тут замешан, – добавляю я. – Мальчики обязательно указали бы на него как на главного подозреваемого.

– Это решать полиции, – произносит Фил.

Я начинаю не на шутку злиться, но пытаюсь успокоить себя. Однажды я курировала курсы под названием «Управление гневом» и теперь использую один прием: представляю нечто умиротворяющее, например солнечный день на Средиземноморье, песчаный пляж, удобное кресло где-нибудь в тени, интересную книгу, холодный напиток под рукой, детей, радостно плещущихся в лазурной воде. Словом, мир без забот и проблем.

– Мне интересно, – обращается Фил к О’Рейли, – как вы думаете, для такого подростка, как Робби, реакция нормальная?

– В каком смысле?

– Складывается впечатление, что ему все равно, кто это сделал.

– Понимаете… – О’Рейли пожимает плечами. – Его сверстники часто считают, что взрослые делают много шума из ничего. Для него это случилось и уже прошло, он хочет вернуться к нормальной жизни, к тому, что его интересует сейчас. Или же… – Он склоняет голову набок. – Ему есть что скрывать. Вы считаете, это возможно?

– Да, – отвечает Фил, – считаю.

Я демонстративно вздыхаю и утыкаюсь взглядом в пол.

– Да, я считаю, не исключена возможность… что он сам принял бутират, – заключает Фил.

– А я с этим совершенно не согласна. – Голос мой звучит очень громко. – Я думаю…

Фил поднимает руку, и я умолкаю, но не потому, что он мне приказывает: О’Рейли внимательно на меня смотрит, и я хочу сохранить хладнокровие и высказать свое мнение как можно более спокойно.

– А я считаю его равнодушие к вопросу о злоумышленнике подозрительным, – талдычит Фил. – Такое впечатление, будто он понимает, что тут и говорить не о чем.

Я молча слушаю, как О’Рейли и Фил толкуют, насколько вероятно, что Робби с Марком лгут. Это продолжается минуты две. Фил с уверенностью профессионального психиатра рассуждает о том, что на слова подростков нельзя положиться. О’Рейли внимает, и мне приятно видеть на его лице не то чтобы недоверие, но некую неопределенность, словно у него есть свои соображения на этот счет.

– Да что там говорить, все видели, как минуту назад, в этой комнате, они несколько раз переглянулись… – Фил держит паузу. – Причем украдкой.

– При чем здесь украдкой или не украдкой, – говорю я вполголоса. – Просто им не нравится, когда все на них смотрят.

– Значит, вы не считаете, что мальчики нас обманывают, стараются прикрыть друг друга? – поворачивается ко мне О’Рейли.

– Нет, не считаю.

– Как вы думаете, они все-таки могли сами достать бутират и случайно хватить лишку?

– Нет, я не верю, что они намеренно купили наркотики.

– И по вашим сведениям, ваш сын наркотиков не употребляет?

– В общем-то… Алкоголь пьет иногда, ну и марихуану пару раз пробовал. А если посмотреть его дневник, то, кроме того инцидента с дракой, никаких замечаний нет.

– Вы только не обижайтесь, доктор Сомерс, но большинство родителей не знают и половины того, что творят их дети.

Филу явно нравится это замечание, он торжествующе смотрит на меня.

– Тут вы, конечно, правы отчасти, но не более. Я считаю в высшей степени маловероятным, что мой сын употребляет наркотики.

– И вы не замечали изменений в его поведении за последний год?

– Нет… Впрочем, да, замечала, – признаюсь я. – Но это связано с нашим с мужем разводом.

– У Робби наблюдались признаки реактивной депрессии и повышенной тревоги, – встревает Фил.

– Что-о? – ошеломленно поворачиваюсь я к нему.

– Я думаю, наш разрыв очень расстроил его, и он решил отплатить нам, выразить, так сказать, свое мнение. Ты сама знаешь, у детей из распавшихся семей всегда возникают проблемы…

– Нет, не всегда, – перебиваю я.

– Но по большей части. Развод родителей так или иначе сказывается на детях.

– Интересно, кто из нас решил развестись?

Краем глаза я вижу, что инспектор О’Рейли, вытянув шею, внимательно слушает.

– Сейчас не время и не место выяснять отношения, – тихо, но твердо произносит Фил.

– Да, ты прав, не время и не место, – отзываюсь я, с трудом овладевая собой. – Но я бы очень хотела, чтобы ты говорил как отец, а не как психиатр.

– Для меня здесь главное установить, – обращается к нам обоим инспектор О’Рейли, – считаете ли вы, что Робби знает, кто это сделал, но либо боится все рассказать, либо покрывает злоумышленника.

– Я ни секунды не сомневаюсь, что Робби не знает, кто это сделал, и никого не покрывает, – уверенно говорю я.

– Оливия, инспектор О’Рейли хочет установить…

– Послушай, Фил, оставь свой тон, я не ребенок и все понимаю.

Пытаюсь выдержать его взгляд, но это не так просто, грудь переполняет гнев, мне горько слушать, хочется, чтобы слова мои хлестали его по щекам. И Робби здесь уже ни при чем, это касается только нас двоих.

– Я принимаю сторону Робби не потому, что я наивная дурочка. А потому, что верю, он говорит правду. – Снова поворачиваюсь к О’Рейли. – Я квалифицированный врач и говорю вам, что не замечала у сына никаких признаков депрессии. Дурное настроение – да, временами бывает, он порой даже грубит, но не было ничего такого из ряда вон. Я на сто процентов уверена: он знает не больше, чем все мы.

– Хорошо. – О’Рейли ободряюще улыбается мне, и искра сочувствия в его глазах дает повод подумать: он не новичок в вопросах супружеских противоречий. – Итак… – смотрит он в свой блокнот, – последний вопрос. Вы как-то связаны с центром реабилитации в Грассмаркете?

– Да. Добровольно дежурю там два вечера в неделю.

– За это вас номинировали на звание «Женщина города»? Я узнал вас по снимкам в газетах.

Молча киваю. Когда еще в сентябре оказалось, что ме ня выдвинули на награду, я обрадовалась, ведь теперь о нашем центре заговорят. Я и не представляла, что помимо своей воли стану этакой мини-знаменитостью.

– А Робби там с вами бывал?

– В центре?

– Да.

Кажется, понимаю, куда он клонит. В центре не поощряют незаконное употребление наркотиков, но большинство обратившихся за помощью – наркоманы или недавние наркоманы, и я не сомневаюсь, наркотики туда иногда приносят, прячут в укромных местах, где персонал не может их найти.

– Он был в центре всего один раз. Я брала детей в прошлом году на Рождество, там устроили праздник. Больше я их туда ни разу не возила, потому что считаю это неуместным. У пациентов своя жизнь, и детям там делать нечего.

– И у Робби нет никаких других контактов с центром?

– Никаких.

– Хорошо, – улыбается инспектор нам обоим. – Кажется, узнал от вас все, что нужно. А теперь надо поговорить с Робби.

– А вы будете допрашивать молодых людей, которые были с ним в тот вечер? – интересуется Фил.

– Обязательно. Робби назовет их всех, и мы поговорим с каждым.

– Сейчас позову его, – поднимаюсь я.

Открываю дверь, подхожу к лестнице и зову Робби… Слава богу, ушла из гостиной, а то ведь чуть не набросилась на Фила. Не помню, когда он стал говорить со мной таким нарочито терпеливым тоном, будто я его пациентка, этот его тон для меня, что быку красная тряпка. Жду, когда спустится Робби, и пытаюсь подслушать, о чем говорят в мое отсутствие Фил и О’Рейли. Доносятся отдельные фразы: «Все, что могу», «Ради детей она готова на все», «Мой опыт наблюдений за поведением подростков»… Хочется застонать от бессилия, я едва сдерживаюсь.

– Пошел ты в задницу, Фил, – бормочу я. – Трепло несчастное.

Робби грохочет по ступенькам, успеваю быстро его обнять, и он выскальзывает из моих рук.

– Хочешь, я или папа побудем с тобой?

– Этот О’Рейли говорит же, что ни в чем нас не обвиняет. – Робби останавливается и качает головой. – Справлюсь сам.

– Только говори всю правду, абсолютную правду, хорошо, сынок? – Я беру его за плечи и заглядываю в лицо. – Ты же понимаешь, как важно схватить этого человека, пока он не навредил еще кому-нибудь.

– Мама, мне нечего скрывать. Честно.

Еще раз обнимаю его и отправляю в гостиную. Слышу некоторые фразы. Фил тоже предлагает посидеть рядом во время беседы, но Робби наотрез отказывается. Вижу, как он прислоняется к дверному косяку, складывает руки на груди, поза вызывающая. Не жду, что будет дальше. Через кухню выхожу в садик, направляясь туда, где в самом конце, на площадке, вымощенной местами потрескавшимся и проросшим травой камнем, стоят деревянный стол и четыре стула. За ним, в пятнах солнечных лучей, сидят Арчи с Лейлой, между ними бутылка вина и два бокала.

– Решили наплевать на чай и выпить винца. – Лейла протягивает мне бутылку. – Хочешь глотнуть, что осталось?

– Воздержусь. Пока здесь Фил, надо держать себя в руках. Чуть не размозжила ему голову. Сидит, надувает щеки. Черт бы его побрал!

– А мне он никогда особенно не нравился, – говорит Лейла.

– Лейла! – предостерегающе бормочет Арчи.

– Да, не нравился! – Она берет меня за руку. – Я не говорю, что терпеть его не могла, нет, но всегда считала, что для моей лучшей подруги он недостаточно хорош.

Мы с ней и в самом деле лучшие подруги. Я двигаю стул поближе и кладу усталую голову ей на плечо. Познакомились мы на вечеринке медицинского факультета перед началом учебы, еще в восьмидесятых, когда обеим было по восемнадцать. Стою одна в зале, кругом полно незнакомых людей, от смущения коленки дрожат, не знаю, куда деваться, единственное желание – спрятаться за тяжелыми пыльными бархатными шторами от потолка до пола. Гляжу – смотрит секунды две не отрываясь, потом идет ко мне через весь зал, покрытый дубовым паркетом, проталкивается сквозь толпу орущих студентов. Несет два полных стакана, один протягивает мне, берет за руку.

– Пошли, – говорит она, – покажу тебе кое-что.

Мы поднимаемся по лестнице с резными перилами, покрытой красной ковровой дорожкой, входим в какую-то дверь, дальше снова вверх по холодным бетонным ступеням, узеньким и грязным. Наверху еще одна дверь, на этот раз металлическая, на ней табличка: «Аварийное помещение. Вход запрещен». Не обращая на надпись внимания, она открывает дверь. Последний пролет – и мы на крыше. У меня дыхание перехватывает. Внизу под нами лежит весь город, вид просто захватывающий: Эдинбургский замок, море огней, церковные шпили, Трон Артура[1].

– Красиво, правда? – спрашивает Лейла.

– Потрясающе! – Я смеюсь и, вскинув руки, медленно поворачиваюсь кругом, впитывая красоту панорамы, потом гляжу в темное небо, а на нем мерцают яркие звездочки. – Откуда ты знаешь, как сюда попасть?

– У меня трое старших братьев, и двое здесь учились.

Мы усаживаемся рядышком на кирпичный уступ в основании высокой печной трубы.

– Третий тоже учился на медика, только в Глазго.

– Семейная профессия?

– Мечты наших родителей. – Она лезет в карман платья, выуживает оттуда пачку сигарет и зажигалку. – Они у нас из Пакистана.

– Вы недавно сюда переехали?

– Нет-нет! – смеется она.

Смех низкий, гортанный, с хрипотцой, прямо как у взрослой женщины. Я даже не ожидала.

– Родители приехали лет тридцать назад. И я родилась уже здесь. У меня разве есть пакистанский акцент?

– Нет, – краснею я. – Ни капельки. Нормально говоришь, как все остальные. А я еще не совсем привыкла к здешней манере речи.

– Так ты, значит, не местная, не шотландка? – смотрит на меня с интересом Лейла. – Погоди-ка. Ты из Ирландии? Северной или Южной?

– Южной.

Весь вечер мы тогда просидели на крыше и проговорили. Я призналась, что первое имя мое – Скарлетт, но предпочитаю, чтобы меня называли по второму, Оливией.

– А почему? – спросила Лейла.

– Скарлетт мне не идет, – ответила я, а сама подумала, что когда-нибудь расскажу ей всю историю, но пока еще рано.

Мы обнаружили, что у нас есть кое-что общее: у нее то же трое старших братьев, а сестер нет, но на этом сходство заканчивалось, во всем остальном мы с ней оказались совершенно разные. Я блондинка, характером спокойная и серьезная. Стараюсь не привлекать к себе внимания, очень застенчивая, не люблю шумных сборищ, зато трудолюбивая. У Лейлы характер горячий, она вспыльчивая, часто рубит с плеча, готова спорить со всяким и по любому поводу.

– Что-то Марка долго там держат, – говорит она, вертя в пальцах бокал, и серебряные браслеты на запястье сверкают в солнечных лучах.

– Небось констебль Буллуоркс очень старается перед начальством… Ишь ты, а с виду не подумаешь.

– Как считаешь, мальчишки хоть понимают, насколько дело серьезное?

– Не знаю. В этом возрасте не любят показывать свой страх… И мне кажется, что Робби будет все отрицать.

– Он все еще, наверное, в шоке, – успокаивает меня Арчи. – Потерпи несколько дней, пусть оправится. Наверняка он изменится.

– Одного не могу понять, – говорю я. – Кому пришло в голову сделать с ним такое?

– Послушай, Лив, – берет меня за руку Лейла, – это наверняка случилось по ошибке. Думаю, тут замешан кто-то другой из их компании. Не могу представить, чтобы твоему Робби кто-нибудь желал зла. Бред какой-то.

– Полицейские считают, что тут был злой умысел.

– А что, полицейские никогда не ошибаются?