Радушно их встретили,

огонь разожгли, —

не знали коварных

замыслов воинов;

подарки Атли

приняли дружески,

в доброе веря.

на столб их повесили.[606]

Костбера вышла,

Хёгни жена, —

обоих приветить

старалась усердно;

с радостью Глаумвёр,

супруга Гуннара,

заботливо стала

гостей принимать.

Стали звать Хёгни,

чтоб Гуннар поехал —

взор увидал бы

зоркий ловушку! —

Гуннар сослался

на Хёгни согласье,

Хёгни сказал:

пусть Гуннар решает.

Мед наливали,

несли угощенье, —

вдоволь рогов

выпили пива.

Ложе постлать

постарались удобное.

Костбера знала,

как руны разгадывать,

при ярком огне

про себя прочитала их, —

язык за зубами

держала крепко, —

но смысл был неясен

спутанных рун.

Легли они вместе

с Хёгни на ложе;

не скрыла достойная

снов, что привиделись,

про них, пробудясь,

поведала конунгу:

«Ты ехать собрался —

еще поразмысли!

Редкий средь нас

постичь может руны;

разгадала я те,

что резала Гудрун, —

недоброго жди,

горек твой жребий!

Одному я дивлюсь,

объяснить не умею,

что с мудрой случилось?

все спутаны руны!

Понять удалось,

что смерть угрожает,

коль вы поспешите

путь свой начать;

ей рун не хватило,

иль чья-то здесь хитрость!»

«Подозрительны жены,

мой нрав не таков,

вражды не ищу я,

коль не за что мстить мне!

Подарит нам золото

конунг звенящее;

меня не страшат

слухи тревожные!»

«Плохо придется вам,

если поедете!

Встречи сердечной

теперь вы не ждите!

Снилось мне, Хёгни, —

скрывать я не буду, —

не выгрести вам,

иль напрасно страшусь я!

Мне снилось – огонь

охватил покров твой,

высокое пламя

сквозь дым прорывалось!»

«Простынь здесь немало,

не страшен убыток;

сгорят они скоро, —

вот сна объясненье».

«Мне снилось – в палате

медведь появился,

столбы вырывал

и лапами взмахивал

с топотом громким;

дрожали мы в страхе, —

многие в пасть

к нему попадали!»

«Твой сон перемену

погоды сулит нам:

был белым медведь? —

это буря с востока!»

«Мне снилось: летел

орел вдоль палаты, —

беда нам грозит! —

он обрызгал нас кровью, —

то Атли двойник,

я узнала по клекоту!»

«Скот мы зарежем —

вот кровь и прольется;

приснятся орлы —

то быков предвещает!

Нет в Атли предательства,

хоть сны и тревожны».

На том и конец,

как и всякой беседе.

Пробудясь, ту же речь

повели благородные:

Глаумвёр встревожилась,

сны вспоминая,

но их объяснили

они различно.

«Мне снилось: повесить

тебя собирались,

и змеи тебя

живого терзают, —

свершилась судьба, —

как сон разгадаешь?

Мне снилось: кровавый

меч извлечен

из одежды твоей, —

об этом молчать бы мне!

Мне снилось: копье

тебе в сердце ударило,

волчий вокруг

слышался вой».

«Псы с громким лаем

стаями бегают:

копий полет[607]

их лай предвещает».

«Мне снилось: поток

течет вдоль палаты,

с ревом свирепым

несется по скамьям,

сбивает вас с ног,

братьев обоих,

не справиться с ним, —

это к несчастью!

Мне снилось: умершие

жены[608] сошлись, —

почти без одежды, —

тебя выбирали,

призвать спешили

в палаты свои:

значит, бессильна

защита дис!»

«Поздно раздумывать,

так решено уж;

судьбы не избегнуть,

коль в путь я собрался;

похоже, что смерть

суждена нам скоро».

Собрались на рассвете,

ехать решили,

удержать их другие

старались усердно.

Впятером поскакали,

а слуг вдвое больше

дома осталось, —

неразумно то было!

Сневар и Солар —

Хёгни сыны —

и брат жены его,

Оркнинг по имени,

воин приветливый,

с ними поехали.

До фьорда нарядные[609]

ехали с ними,

напрасно стараясь

назад воротить их.

супруга Гуннара, —

с Винги вступить

в беседу решилась:

«За встречу у нас

как вы отплатите?

Звать в гости преступно,

вражду затаив!»

В ответ начал клясться

Винги усердно:

пусть его великаны

возьмут, если лжет он!

Пусть удавят его,

если мир он нарушит!

Промолвила Бера,[610]

сердцем приветная:

«Доброго плаванья

вам и победы!

Пусть все свершится,

у вас без помехи!»

Хёгни ответил —

добра им желал он:

«Полно скорбеть вам,

чтоб там ни свершилось!

Помощи мало

от пожеланий,

не помогают

путникам проводы».

Посмотрели они

друг на друга, прощаясь;

так решила судьба —

разошлись их пути.

Грести принялись,

полкиля сломали,

гребли очень сильно —

гнев обуял их —

порвали ремни,

разломали уключины;

причалив, корабль

не привязали.[611]

Потом увидали,

к цели приблизясь:

двор возвышается —

Будли владенье;

затрещали ворота, —

Хёгни стучал в них.

Тогда молвил Винги

(молчал бы лучше!):

«Прочь ступайте отсюда

опасность грозит вам!

Сейчас вас сожгут,

изрубят вас скоро,

я ласково звал вас,

но ложь здесь таилась!

Сделаю петлю, —

повешены будете!»

Хёгни ответил —

не стал отступать он,

не страшился грядущих

испытаний суровых:

«Что вздумал пугать нас?

Впустую те речи!

Молчи, или плохо

придется тебе!»

На Винги они

набросились вместе,

захрипел он, сраженный

секирами тяжкими.

Атли созвал

дружинников смелых;

доспехи надев,

дошли до ограды;

бросали друг другу

брань и угрозы:

«Решили давно мы

лишить вас жизни!»

«Не видать, что давно

вы это решили, —

вы еще не готовы,

а воин уж мертв, —

выбыл один

из вашего войска!»

Разъярились, услышав

речи такие,

задвигали пальцами,

схватились за копья,

их стали метать,

схоронясь за щитами.

Вести дошли

до сидевших в доме,

громко о схватке

крикнул слуга им.

В ярости Гудрун

ту весть услыхала,

ожерелья свои

сорвала и бросила,

кольца разбила,

на землю кинув.

Вышла во двор,

двери открыв,

бесстрашно вела себя,

братьев встречая,

как подобало,

приветствуя Нифлунгов

приветом последним,

и так им промолвила:

«Защитить вас хотела,

не выпустить из дому, —

кто ж рок переспорит —

пришлось вам приехать!»

Мудро просила,

миром не кончат ли, —

отвергли советы,

не стали мириться.

Увидела знатная:

беда угрожает —

задумала смелое,

сбросила плащ,

меч обнажила,

родных защищая, —

трудна была схватка

воинов с нею!

Двоих повалила

бойцов дочь Гьюки

и еще брата Атли

изранила тяжко,

отсекла ему ногу, —

пришлось унести его.

И другого воителя

в Хель отправила,

сразив наповал

твердой рукой.

Воспели потом

ту битву великую;

бились отважно

отпрыски Гьюки,

Нифлунги стойко,

до смертного часа

мечами разя,

рассекали кольчуги,

шлемы рубили,

рьяно сражаясь.

Утро и полдень

прошли в сраженье,

вечер настал,

и ночь миновала, —

было все поле

залито кровью;

восемнадцать легло

воинов вражьих,

два сына Беры

и брат ее тоже.

Атли был гневен,

но все же молвил:

«Страшно взглянуть —

мы в этом виновны!

Тридцать нас было

смелых бойцов:

одиннадцать стало, —

тяжек урон наш!

Нас пятеро было —

по смерти Будли, —

двое в Хель уж давно,

и двое убиты.

Со многими связан

родством я, не скрою, —

но от родни

счастья не знал я!

Покоя не ведал

с тех пор, как женился:

губила ты родичей,

дом разоряла,

сестру ввергла в Хель,[612] —

вот худшее горе!»

«Как можешь ты, Атли,

снова корить меня!

Ты сгубил мою мать

и сокровища отнял,

племянницу смерти

предал голодной.

Смешно, что сам ты

счеты затеял!

За все твои беды

славлю богов я!»

«Жены этой гордой

горе умножить

вам, ярлы, велю, —

я хочу это видеть!

Гудрун заставьте

горько печалиться,

видеть я жажду

великую скорбь ее!

Заживо Хёгни

взрежьте ножом,

вырвите сердце, —

вы так должны сделать!

На крепкой веревке

вздерните Гуннара,

к змеям швырнув его,

подвиг свершите!»

«Делай как хочешь!

Готов ко всему я,

бесстрашным я буду, —

бывало и хуже!

Защищались мы стойко,

пока были силы,

но слабеем от ран

и сдаться должны мы!»

Бейти промолвил,

Атли приспешник:

«Хьялли возьмем мы,

а Хёгни не тронем!

Пусть умрет нерадивый,

на смерть обречен он;

не долго протянет

прослывший ленивцем».

Страх охватил

котла хранителя,[613]

был он труслив,

в бегство пустился;

клял их ссоры,

скорбел о трудах своих,

о жребии тяжком, —

свиней он жалел

и обильную пищу,

к которой привык он.

На повара Будли

нож обнажили;

взвыл жалкий раб,

лезвие видя:

клялся, что станет

поля унавоживать,

труд самый грязный

готов он исполнить,

он милости ждал,

молил о пощаде.

Позаботился Хёгни, —

кто так поступил бы! —

просил отпустить

раба обреченного:

«Смертные муки

считаю игрой;

зачем нам внимать

воплям несчастного!»

Был схвачен могучий —

нельзя было медлить

и воинам замыслы

откладывать злобные:

Хёгни смеяться

начал – то слышали, —

стойко терпел он

муки тяжелые.

Арфу взял Гуннар,

ветвями подошвы[614]

по струнам ударил —

плакали жены,

мужи скорбели,

кто только мог слышать;

рвал струны, Гудрун

весть посылая.

Утро не кончилось —

умерли славные,

как должно героям,

встретили гибель.

Атли был горд

победой над братьями,

мудрую стал он

корить сурово:

«Вот утро, Гудрун,

где ж твои родичи!

Ты тоже виновна

в этом несчастье!»

«Счастлив ты, Атли!

Ступай, похваляйся!

Будешь ты каяться,

с бедами встретясь!

Наследством моим

насытишься вдоволь:

не знать тебе счастья,

пока не умру я!»

«Знаю вину свою,

вижу, как мог бы

заставить тебя

забыть о распрях:

рабынь тебе дам,

дорогие уборы,

как снег серебро, —

все будет твоим!»

«Надежду оставь —

все это отвергну!

Я мир разорвать

давно уж решила;

была я неистовой —

яростной буду!

Терпела я жизнь,

пока жив был Хёгни.

В одном мы доме

вскормлены были,

вместе резвились,

в роще играли;

дарила нам Гримхильд

дорогие уборы;

как позабуду

братьев убийство!

Кто мне поможет

с ним примириться!

Жены покорствуют

мужам жестоким, —

ствол весь погибнет,

коль высохли ветви.

корень подрубишь

и падает дерево:

отныне ты, Атли,

один здесь владыка!»

Легковерен был конунг,

коварства не ждал;

обман бы он понял,

когда б остерегся.

Гудрун притворно

правду таила,

веселой казалась,

скрывая коварство;

пиво несла

для тризны по братьям,

и Атли правил

по близким тризну.

На том и конец;

наготовила пива,

грозным был пир,

горе сулил он!

Гибель потомкам

Будли готовила

Гудрун, за братьев

месть совершая.

Детей позвала,

на постель уложила,

плакать не стали,

хоть было им страшно;

прильнув к ней, спросили,

что сделать задумала.

«Молчите! Готовлю

обоим я гибель,

от старости вас

спасти я хочу».

«Кто тебе запретит

зарезать детей, —

но не надолго

местью натешишься!»

Так предала смерти

братьев свирепая,

обоим вонзила

лезвие в горло.

Атли спросил,

куда сыновья

играть убежали,

что он их не видит.

«Пойти я готова,

чтоб Атли поведать, —

узнаешь всю правду

у дочери Гримхильд;

тебя не порадую

новостью, Атли;

ты зло пробудил,

погубив моих братьев!

Сна я не знала,

с тех пор как погибли,

жаждала мщенья:

весть о нем слушай!

Вот утро, – ты молвил, —

мне памятно это!

Что ж, вечер теперь,

ты иное узнаешь!

Сынов ты лишился

своих любимых, —

из их черепов

я сделала чаши,

для крепости пиво

смешала с их кровью.

Взялась их сердца

на вертеле жарить,

тебе их дала

и сказала – телячьи:

один ты их съел,

ни с кем не делился,

крепко сжевал

коренными зубами.

Теперь все узнал ты, —

не выдумать горше, —

я так поступила,

поверь, не лгала я!»

«Свирепа ты, Гудрун,

коль сделала это.

если кровь сыновей

с пивом смешала,

погубила напрасно

отпрысков наших,

несчастья мои

несчетно умножила!»

«Тебя б самого

предала я смерти, —

не выдумать казни

для князя такого!

Ты и прежде свершал

преступлений немало

жестоких и злобных

на этой земле;

теперь совершил ты

злодейство тягчайшее, —

сам себе тризну

ты приготовил!»

«Костер тебя ждет,

камнями побьют тебя, —

все ты получишь

сполна, по заслугам!»

«Жди поутру

подобного горя!

Прекраснее смерть

себе я задумала!»

Так в доме своем

друг друга корили,

злобные речи

вели разгневанно.

В ярости Хнифлунг[615]

на подвиг решился,

он Гудрун поведал,

что Атли погубит.

Припомнила участь

убитого Хёгни,

сулила успех

убийству грядущему;

скоро для Атли

смерть наступила, —

сын Хёгни отметил

с помощью Гудрун.

От сна пробудись

могучий промолвил, —

раны свои

запретил перевязывать:

«Кто смерть причинил

Будли потомку?

То скверная шутка —

не справлюсь я с нею!»

«Правды не скроет

дочь Гримхильд, слушай:

я в том виновна,

что ты умираешь,

сын Хёгни нанес

раны смертельные!»

«Взялась ты за меч —

неладно ты сделала:

друг, тебе веривший,

предан тобою!

Тебя против воли

я в жены взял, Гудрун;

вдовою была

и властной слыла ты:

недаром тебя

такою считали.

С дружиной великой

сюда мы вернулись, —

и наши пути

нам счастье сулили.

Нас окружали

знатные воины,

обилен доход был

от стада огромного,

многим на пользу

богатство мы множили.

Вено достойной

досталось немалое, —

тридцать рабов,

семь рабынь хороших,

много к тому

серебра я прибавил.

Все это малым

тебе показалось;

доход от земель,

завещанных Будли,

по козням твоим

мне не достался.

Свекровь твоя часто

слезы роняла,

не стало доверия

между супругами».

«Неправду сказал ты,

но что до того мне!

Была я строптивой,

во сто раз ты хуже:

вы, юные братья,

вражду разжигали,

и в Хель половина

из вас очутилась,

все сокрушилось

и богатство и счастье.

Было нас трое[616]

ко всем беспощадных,

за Сигурдом вслед

страну мы оставили;

каждый правил

своим кораблем,

когда на восток

судьба привела нас.

Конунг убит был,

а край захвачен,

херсиры[617] в страхе

стали покорны;

оружьем могли мы

любого оправдывать,

щедро богатство

делили меж бедными.

Умер князь гуннов,[618]

кончилось счастье;

горько мне было

вдовой называтья, —

худо жилось мне

в хоромах Атли,

потерю мою

позабыть не могла я!

Знали мы: с тинга

когда б ты ни прибыл

тяжбу ты вел,

но не видел удачи,

вечно несмелый,

вечно уступчивый,

молчал ты о том,

как тебя обижали».

Атли сказал:

«Лжешь ты, Гудрун!

Не легче от спора

наша судьба

и страдания наши.

Все приготовь,

как пристало с тобой нам,

когда выносить

меня станут воины!»

«Струг раздобуду

и гроб разукрашенный,

саван вощеный

для трупа я сделаю, —

как если бы в мире

вместе мы прожили».

Атли скончался,

скорбели родичи.

Все, что сулила,

исполнила светлая.

Гудрун сама

помышляла о смерти,

но дольше пришлось

прожить ей на свете.

Счастье тому,

чьи сыны, вырастая,

героями будут,

как Гьюки потомки;

памятны вечно

их смелые подвиги

всюду, где станут

их воспевать!