– Господин Генеральный секретарь, позвольте представить вам капитана Стангера.

– О, конечно. – Я видел его голографический портрет, распространяемый по сетям. – Как вы находите «Галактику», мистер Стангер?

– Она великолепна, сэр. – Его взгляд потеплел, и капитан слегка улыбнулся.

Я хмыкнул про себя. Еще бы, при такой-то стоимости! Но долг вежливости требовал добавить кое-что еще:

– А как с погрузкой?

Трюмы «Галактики» были громадными. Некоторые из них приходилось заполнять при помощи шаттлов.

– Все идет хорошо. Два месяца, как и предусмотрено графиком. – Он увидел мою гримасу и быстро добавил:

– Все в порядке, сэр, правда. Мы используем это время для того, чтобы лучше подготовить команду.

Это-то я мог понять. Обучить экипаж – всегда задача непростая, и уж вдвойне сложнее, если собран он с миру по нитке, с других кораблей, где были другие порядки и другая техника.

Адмирал Маккей прокашлялся, включил свой голографовизор:

– Что ж, тогда…

– А вы не хотите пройти по кораблю, господин Генеральный секретарь? Тем самым вы бы оказали нам большую честь. – И Стангер застыл в ожидании.

– Мне очень жаль, что не могу сейчас этого сделать. Должен быть на банкете по поводу премии Бона Уолтерса… – С другой стороны, в моем графике на завтра не предусматривалось ничего существенного, и вполне можно было посмотреть на этого космического гиппопотама, ставшего яблоком раздора. Кроме того, после следующей встречи с патриархами мне, наверное, не представится такой возможности.

Я отослал свой шаттл обратно на Землю. Тилницу и Бранстэду это не понравилось.

– Очень хорошо, утром. Я туда загляну. – Я заметил, что глаза у Маккея стали ледяными. – Прошу прощения, адмирал, давайте перейдем к делу.

Мы быстренько обсудили полдюжины обычных вопросов: внебюджетные ассигнования, новые назначения, диспозицию кораблей Флота… Потом возникла неловкая пауза.

– Ну? – Я переводил взгляд с одного на другого. – Для чего мы на самом деле собрались?

– Господин Генеральный секретарь, – осторожно начал адмирал Хой. – Мы хотели бы, чтобы вы были в курсе тех мнений, которые разделяет большинство офицеров.

Патриархи уже порядком поднадоели мне своим хождением вокруг да около, и я не хотел больше этого терпеть:

– Говорите прямо.

– Мы все любим Флот, об этом и говорить нечего. И мы прекрасно знаем, как к нам относится ваша администрация.

Я заволновался. Почему ему так трудно поделиться своими мыслями? Возможно, капитан Стангер почувствовал мое нетерпение. Он выразительно кашлянул, и Хой с облегчением ему кивнул.

Стангер шагнул вперед, его глаза были серьезными:

– И так не хватает средств, чтобы восстановить Нью-Йорк, спасти затопляемые Нидерланды и обеспечить Флот всем необходимым для поддержания единства человечества, во избежание отделения колоний… Короче говоря, Флот не хочет, чтобы средства тратились на пустые экологические затеи. Вот, я все сказал.

– А конкретно вы – какое имеете к этому отношение?

– Строго говоря, никакого. – Он на мгновение опустил глаза. – Может, вы бы предпочли, чтобы мы об этом не говорили?

«Да», – подумал я.

– Нет, конечно, нет. Я всего лишь хотел сказать… – Я запнулся. – Продолжайте.

Стангер криво улыбнулся:

– Все, находящиеся здесь, будут до последнего дыхания верны присяге, как и офицеры, с которыми мы говорили.

– Естественно.

Почему по спине у меня пробежал холодок?

– Тем не менее многие офицеры испытывают недовольство. Думаю, вы подтвердите это, адмирал Хой, не так ли? Так вот. Администрация Сифорта не выступила против Закона об уменьшении парникового эффекта…

– Сокращение промышленных выбросов уменьшит всемирное потепление, хотя бы на градус. Это только пять процентов.

– Три года назад был максимум – всего в четыре процента. Но любое ограничение тормозит работу нашей промышленности и наносит удар по авторитету правительства. А с какой целью? Откровенно говоря, Голландию все равно не спасти. Напрасные хлопоты.

Я покачал головой:

– Дело не только в Нидерландах. Та же ситуация во Флориде, Луизиане, Японии.

– Построить обычные дамбы намного дешевле, чем все эти глобальные фантазии экологистов, господин Генеральный секретарь. Согласитесь, сэр. – Стангер дождался, пока я согласно кивнул, и продолжил:

– Укрепление Флота жизненно необходимо. Вы не можете с этим не согласиться. В колониях тревожно, и если торговля хотя бы с одной из них остановится – наша экономика может войти в штопор. Сейчас, как никогда, требуется наше присутствие повсюду, и для этого нужно больше кораблей. И препятствует этому не только законодательство, затрудняющее работу фабрик и заводов. На самом деле никакие мероприятия по защите от озоновых дыр не проводятся и…

– Но мы будем стараться что-то сделать.

Почему я почувствовал, что защищаю линию «зеленых»? По сути, Стангер оказывался прав. Мы мало что могли противопоставить той линии, которой придерживался относительно нас Господь Всемогущий. Но я не должен был говорить это Стангеру: он бросал вызов политике моей администрации.

– Мы находимся под все нарастающим давлением «зеленых», – продолжал я. – Дело не только в Уинстеде и его Совете, сейчас выдвинулась Лига экологического действия. Отменить все экологические программы было бы так же плохо, как присоединиться к терроризму «зеленых». Неужели вы не видите, что мы должны стоять на своем?

– Я вижу, что бюджет Флота не в порядке. Не надо сокращать его еще и в пользу этих экологи…

– В этом году Флот потратил больше, чем в предыдущем.

– Да, мы получили прибавку, но почти вся она пошла на «Галактику» и «Олимпиаду».

Я хлопнул рукой по столу:

– Вы сами хотели, чтоб построили эти корабли!

– Конечно, они нам нужны. – Стангер говорил искренне. – Они могут перевезти тысячи солдат, если до этого дойдет. Ни одна колония не станет…

– Мы не будем использовать их для нападения на другие миры! – Я с трудом сдерживался. Мы слишком далеко зашли. – Я не буду отменять Закон о парниковом эффекте. Это нецелесообразно.

Мы с Бранстэдом решили дать «зеленым» небольшой тайм-аут, чтобы они подуспокоились.

– Вы по-прежнему останетесь марионеткой в руках Совета по защите окружающей среды?

– Не сказал бы так. – Я помолчал. – И как много офицеров солидарны с высказанной вами точкой зрения?

– Большинство из тех, с кем я говорил. – Он повернулся к Маккею:

– Сэр, а какова позиция Адмиралтейства?

Казалось, что адмиралу не по себе.

– В целом у нас лишь небольшие разногласия. Господин Генеральный секретарь… – Он с вызовом посмотрел на меня. – Всю свою жизнь вы оказывали поддержку Флоту. Неужели вы не видите, что настал момент, когда колебаниям не место?

Я медленно поднялся на ноги.

– А разве меня можно в этом обвинить? Йохансон из Правительственной службы впервые подал голос:

– Ни в коей мере, сэр. Но мы обеспокоены тем постоянным давлением, которое оказывают на вас эти экологисты. Они не имеют никакого понятия, что бюджет не резиновый.

– А что, если… – осторожно спросил я, – если я уступлю их просьбам?

– Но почему, сэр? – Простодушные глаза Стангера встретились с моими. – Всего лишь исполняйте свои обязанности, как всегда. А иначе мы будем очень разочарованы.

– Что ж, ладно. Смотрите только, чтобы дальше этого не зашло. – Кожа у меня сделалась липкой от пота. – Я тщательно обдумаю то, что вы сказали. На совещании в Адмиралтействе в следующем месяце, когда речь пойдет о бюджете…

Но в следующем месяце я вряд ли буду с кем-то совещаться в Адмиралтействе. В лучшем случае меня отправят в отставку. Или обвинят в ереси, если патриархи все же сделают то, что задумали.

– Я хорошенько над этим подумаю, – закончил я уверенным тоном. – Положитесь на меня. Я очень хочу, чтобы наш Флот был сильным и боеспособным.

На этой ноте мы и попрощались.

Такая конфронтация чрезвычайно меня встревожила. Вне зависимости от того, рассматривать высказанные замечания как угрозы или просто как предупреждение, стало абсолютно ясно, что я слишком долго не интересовался службой офицеров Флота. Впрочем, это будет проблема моего преемника, а не моя. Если только я не выберу дружбу с консерваторами, не устрою демонстрацию нашей мощи перед колониями и как следствие не завоюю расположение патриархов.

– О, господин Генеральный секретарь. – Адмирал Хой выглядел взволнованным. – Не могли бы вы заглянуть в мой кабинет? Я хочу вам кое-что показать.

– Отлично. – В коридоре меня ждал Джеренс Бранстэд с начальником моей охраны. Я нахмурился:

– Вроде бы вам было велено отдыхать.

Тилниц только махнул рукой:

– Моя работа состоит в том, чтобы не спускать с вас глаз.

Рядом с нами был Хой, поэтому я не стал спорить. Мы пошли с ним к люку, ведущему в его апартаменты.

– Сюда, сэр.

– Знаю, – холодно отозвался я.

Когда-то, десятилетия назад, я поднялся сюда наверх, в эту самую каюту, чтобы потребовать от адмирала Джеффа Торна отменить приказ о расстреле каждого десятого переселенца. И это место напомнило мне о трагедиях, о которых я давно забыл, а также о днях, когда мы с Фити еще были друзьями.

Хой застыл возле проема. Я вошел внутрь, ориентируясь по блеску огромного голографического экрана, занимающего целую стену напротив.

– Ничего не измени… Господи! Вскочивший на ноги офицер виновато улыбался:

– Мы хотели сделать вам сюрприз, сэр. С вами все в порядке?

Я прислонился к стене.

– Да. Я… Алекс, как ты… это так замечательно, что… я не знаю… – Я нервно сглотнул. – Иди ко мне!

Офицер протянул руки ко мне, и я собрался было пожать их, но отстранил его вместо того, чтобы обнять.

– О боже! Боже мой! – Я был не в силах сказать что-либо еще.

Алекс Тамаров был бравым гардемарином на «Гибернии», когда я впервые перешагнул порог ее кают-компании – полным надежд мальчишкой, сломанная жизнь которого была еще впереди. Позже я сделал его лейтенантом, летал с ним снова спустя несколько лет, прошел вместе с ним через огонь, воду и муки амнезии.

Я вытер глаза.

– Как ты… где ты был…

– «Мельбурн» пришвартовался два дня назад, сэр.

– Сколько же лет прошло?

– Двенадцать.

Несколько полетов у него – и выборы, политика у меня.

Я закрыл глаза. Как это могло произойти? Как так получается в жизни? «Посмотри-ка на него, – подумалось мне. – Все еще стройный, лицо словно выточено из камня, волнистые волосы, едва тронутые сединой. Капитан». О звании Алекса сообщали звездочки на его плечах, но я и так это знал. Время от времени, просматривая списки капитанов, я вспоминал некоторые имена.

– Шесть с половиной лет, – продолжал он, – меня не было в Солнечной системе. А здесь занимался организацией нового полета. Джош Феннер планирует отправить «Мельбурн» на Титан. Мойра немного расстроилась, что я оставляю ее с ребятишками, особенно переживает за Майкла. Мистер Сифорт не желает их повидать? – Моя улыбка погасла при мысли об изменениях, которые мне придется вносить в свои планы. – Они в отеле. Она будет рада видеть вас. И мы немного посидим… О!

– В чем дело, сэр?

– Дерек в городе! – Его лицо вспыхнуло от восторга. «Три мушкетера снова вместе!» Когда мы были почти мальчишками, то сообща сносили терпеливо все мучения в Сентралтауне.

Я хихикнул. Каким-то образом благодаря его присутствию у меня полегчало на сердце. Алекс был добродушным парнем – не прошибешь за просто так. Если бы он был рядом со мной все эти бесцветные годы!

Кто-то кашлянул рядом. Словно очнувшись, я осознал, что мы не одни.

– О, Марк, вы никогда не встречались… Адмирал Хой, вы не представите их друг другу? – Я упал в кресло и обхватил голову руками.

Когда-то на планете Надежда мы с Алексом спали в одной палатке вдали от освоенной плантаторами зоны…

– Сэр?

Я был таким молодым, боевым, старался исполнять свои обязанности…

– Сэр, с вами все в порядке? – снова послышалось рядом.

– Конечно, Джеренс. – Я взялся за протянутую им руку. – Выдели время для Алекса. Придумай что-нибудь, вне зависимости от того, что у меня намечено. И пусть он сидит впереди на сегодняшнем банкете.

– Будет сделано.

Двумя уровнями ниже коридоры орбитальной станции были шире, обшивка более изящной, вполне подходящей для пребывания там пассажиров. Наш электромобиль сбавил ход у отделанного золотом входа в «Хилтон».

Я сердечно помахал зевакам, будучи в хорошем настроении оттого, что рядом со мной оказался Алекс. Мы проложили себе дорогу через толпу людей. На церемонии были приняты все возможные меры предосторожности, не проверяли только тех, кто уже прошел через это по пути на станцию.

Через полчаса – на виду у сотен людей, которые заплатили астрономические суммы за привилегию здесь присутствовать, и на глазах еще миллионов телезрителей – я ковырялся вилкой в зеленом горошке и жареном цыпленке.

Я думал об Арлине, мне хотелось посоветоваться с нею по поводу разговора со Стангером, но она сидела в переднем ряду, отказавшись выйти на авансцену. Надо будет мне как-то больше не глупить.

Сенатор Роб Боланд склонился ко мне поближе:

– Надеюсь, я не помешаю вам нынешним вечером?

– Не помешаете, если будете говорить правду.

Не будь он так озабочен выборами на новый срок, я бы во многом с ним согласился. Но Робби Боланд удачно занимал сенаторское кресло своего отца и заслуживал переизбрания.

Мы давно забыли и наши разногласия по поводу беспризорников, и моральное поражение Боланда. Политика научила меня быть практичным. Его помощь была важным инструментом в проведении через Сенат многих законов, которые моя партия считала важными.

В другом конце стола, отведенном для почетных гостей, бывший Генсек Кан мрачно жевал.

Робби перегнулся над моей тарелкой, чтобы пожать Алексу руку:

– Мистер Тамаров, не могу поверить, что мы встретились.

– Рад встрече, сенатор.

– Вы служили на его первом корабле? Как я вам завидую.

– Почему же? – Алекс бросил на меня извиняющийся взгляд, но я не очень вникал в их разговор обо мне.

– Я познакомился с мистером Сифортом, когда он был начальником Академии. – Боланда тогда, моими хлопотами, приняли туда кадетом. – Вы же знали его в молодости.

– Все мы были тогда молоды. – Алекс улыбнулся своим воспоминаниям, потом повернулся ко мне. – А сейчас – посмотрите-ка. – Он прочитал блистающую надпись на экране позади нас:

– Премия Бона Уолтерса за высочайшую нравственность.

– Господи Иисусе, Алекс. О, извините! – Я тут же склонил голову в искреннем раскаянии. – Ты что, не понимаешь, что все это политиканство? Как я на самом деле мог это заслужить?

– А почему бы и нет?

Замигали огни. Председательствующий взобрался на подиум и начал вступительную речь. Я старался изобразить вежливый интерес.

Сначала он изъявил всеобщую благодарность организаторам церемонии. Потом передал слово Антону Бурсу, всемирно известной кинозвезде, который создал для миллионов зрителей образ капитана Бона Уолтерса. Потом глава фонда Бона Уолтерса рассказал о своей сложной работе и о премии, которую они спонсируют.

Моя вежливая улыбка стала превращаться в каменную маску. Я прикрыл рот платком.

– Терпение, сэр, – прошептал Алекс. – Это долго не продлится.

Я только хмыкнул в ответ. Его глаза блеснули:

– Я и понятия не имел об этой премии, когда «Мельбурн» ошвартовался. Как все удачно сложилось.

– Ну, ты-то здесь не виноват.

– Разве вы не понимаете, сэр? Я бы вышел из игры много лет назад, если б не ваш пример. Даже сегодня кадеты вас глубоко уважают. Не могу и передать, как это здорово – ощущать, что и все общество думает точно так же.

– Алекс, ну сколько тебе повторять? Мы организовали это – Бранстэд и я.

Я отвернулся, чтобы немного пригубить вина. Через стекло бокала один из огней светился, как иллюминатор. Я поиграл своим бокалом. Походило на иллюминатор на корабле ВКС «Хельсинки»…

Я спустился на второй уровень. Вверх по лестнице, потом налево. Еще зеленый, неуклюжий шестнадцатилетний мальчишка – я был впечатлительным гардемарином, впервые входившим для доклада на капитанский мостик. До этого я не видел мистера Хагера – первого гардемарина, от которого зависела моя судьба, – не видел и капитана, столь отдаленного от моей тогдашней жизни, что я покрывался потом в предвкушении скорой встречи.

Мне надлежало произвести хорошее впечатление. От этого зависела вся моя карьера. Вся моя учеба, все мои тренировки были подготовкой к этой встрече.

«Помоги мне, Господи. Я раб Твой, всецело преданный Тебе. Я посвящу всю мою жизнь Тебе».

Мои шаги замедлились. Я был рядом с капитанским мостиком.

Я застегнул все пуговицы, пригладил китель. Пробежался пальцами по коротко остриженным волосам.

«Вот оно, Господи! В этот момент начинается моя карьера. Помоги мне сделать все правильно. Помоги мне держаться достойно».

Послышались аплодисменты. Я вздрогнул и поднял голову. Робби Боланд поднялся с кресла и прошел на подиум.

– Леди и джентльмены! Оказаться здесь сегодня вечером – большая честь. Потому что почетным гостем является мой друг, старый товарищ, верный союзник моего отца, мой… – он мгновение поколебался, – мой наставник. Человек, который научил меня отличать правду от лжи и благодаря которому, – он горестно улыбнулся, – я утерял политический вес. – Это вызвало дружеский смех. Боланд, донельзя расстроенный гибелью своего друга Адама Тенера, которую не сумел предотвратить, ушел в отставку с должности члена Генеральной Ассамблеи, чтобы поднять на ноги сынишку Адама – Джареда, парнишку с проблемами. Это было за пять лет до его возвращения в политику.

– Николас Сифорт – человек, который никогда не будет лгать. Человек, который никогда не станет вилять. Человек, который ненавидит любую фальшь. Человек, который делает то, что считает нужным, чего бы это ни стоило.

Алекс схватил, меня за руку:

– Я так горжусь вами! Не променял бы это ни на что в мире.

Я по-прежнему смотрел на бокал, но капитанский мостик «Хельсинки» уже растаял.

«Господи, почему все так получается? Почему я не могу вернуться назад, снова стать тем честным мальчишкой?»

В дальнем конце стола Генсек Кан уперся взглядом в свою тарелку.

«Почему я здесь, Господи?»

– …человек, который служит примером доброты, решительности, открытости, прогрессивности и моральной чистоты для всего человечества. Представляю вам капитана «Гибернии», «Дерзкого», «Трафальгара», номинанта премии этого года имени Хьюго Бона Уолтерса, Генерального секретаря ООН Николаса Эвина Сифорта! – Боланд повернулся, и зал разразился аплодисментами.

«Господи, верни меня в детство. Я встану на колени, если это поможет моей мольбе. Дай мне еще один шанс».

– Сэр, пора.

«Смилуйся! Как я мог так пасть?»

– Они ждут!

Мне не оставалось ничего другого, как только пройти через это. Несколько слов благодарности – и все закончится. Медленно, устало я поднялся на ноги. Овации не смолкали. Люди вставали и аплодировали стоя.

Это было невыносимо.

Я кое-как добрался до подиума, прислонил неразлучную трость к стойке. Широко улыбаясь, со сверкающими глазами, Робби Боланд протянул мне руку.

Ожидая, когда смолкнут аплодисменты, я оглядел зал. Арвина Родштейна загнали во второй ряд, как я и планировал. Он заплатил немалые деньги, чтобы во всем этом участвовать. Господи, как он элегантен в своем черном костюме!

Я поднял обе руки и помахал залу. Скольких людей здесь я знал? Адмирала Хоя, конечно. Заместителя Генсека Чисно Валера и сидевших с ним за столом помощников. Конни Хистинга с голографовидения. Винце Канло из «Всего мира на экране». Да и многих других.

Аплодисменты стали медленно стихать.

Я жмурился от огней, от света телекамер, которые будут разносить мои слова по всему миру.

В переднем ряду замахали руками, как будто для того, чтобы привлечь мое внимание.

«О, нет!»

Мой сын Филип и Джаред Тенер усмехались, довольные произведенным на меня шоком.

«Нет, Господи, только не это».

Я посмотрел вниз, на Алекса. Его губы словно молча произносили: «Браво, сэр!»

Слышалось скрипение сотен стульев. Наконец в зале наступила полнейшая тишина.

Только несколько слов. И дело будет сделано.

– Леди и джентльмены! Благодарю вас…

«Гардемарин Николас Сифорт докладывает, сэр!» – отчеканил энергичный молодой голос. Я замер в ожидании. Капитан «Хельсинки» повернул ко мне свои пронзительные серые глаза.

– …благодарю… – Я запнулся. «Нет!»

Я застыл на несколько мгновений, смотря в зал.

Послышались удивленные восклицания.

Я схватился за кафедру так, что костяшки пальцев побелели. В переднем ряду мой сын Ф. Т. смотрел вверх, переполняемый гордостью.

Я поднял голову.

– Благодарю вас за доверие, которое вы сочли возможным мне оказать. – Я осмотрел присутствующих в поисках человека, который мог бы меня понять. – Вы будете чествовать мою высочайшую нравственность… Между тем прошлой зимой я одобрил изменение в налоговом законодательстве, попав в число номинантов на премию Бона Уолтерса. Я знал, что награждение этой премией обязательно последует за подобным деянием. Это можно назвать только актом моральной нечистоплотности, и больше никак. После того, что здесь мною сказано, я не имею возражений против продолжения церемонии награждения.

Повсюду в зале зазвучали удивленные возгласы.

Филип в переднем ряду молча за мною наблюдал, а губы его разомкнулись, словно он хотел что-то возразить. Рука Джареда вытянулась вперед, как бы для защиты.

– Являюсь ли я после всего этого порочным человеком? Думаю, что нет, однако я дал волю политическим амбициям и соответственно рассадил здесь гостей банкета. Мистер Генеральный секретарь Кан, вам следовало бы сидеть на более почетном месте – и вы бы там сидели, не вмешайся я. Мистер Родштейн, хотя вы и директор фонда Бона Уолтерса, я дал вам место в отдалении от президиума за ваше выступление против Закона о тарифах на пшеницу. Я прошу прощения у вас обоих за эти нечестные действия.

– Господин Генеральный секретарь! Не надо! – донесся до подиума крик Джеренса Бранстэда.

– Давно ходили слухи, что премия Бона Уолтерса присуждается по политическим мотивам. Так оно и есть. И мне нет прощения за участие в этом дешевом балагане.

Возгласы в зале стихли, и наступила мертвая тишина.

Я проглотил комок, застрявший у меня в горле.

– Так как я нахожусь здесь рядом с моим старым товарищем по полетам, в присутствии моего сына, которым внутренне горжусь, и еще одного хорошего парня, который когда-то был моим кадетом, мне вспомнилось, кем когда-то, несколько десятилетий назад, я хотел стать. Теперь уже поздно пытаться стать таким человеком. Но я могу сделать очень важную для меня попытку искупить свою вину. Итак, как вы видите, если у меня есть какие-то претензии на моральное достоинство, я не могу принять награду, которую присуждают наиболее высоконравственному человеку. Я недостоин чести, которую вы мне сегодня оказали.

Я невозмутимо смотрел прямо в голографокамеры.

– Благодарю вас за намерение наградить меня. Благослови вас Господь.

Опираясь на трость, я заковылял через молчащий зал.