Избранное
ModernLib.Net / Поэзия / Фердинанд Фингер / Избранное - Чтение
(Ознакомительный отрывок)
(стр. 2)
А что живут в раю, всем жителям там невдомек, Они ведь думают – в Париже жить приятней. Удар в лицо от проститутки даром не прошел, Убил и задушил несчастную девчонку, И жир тот вытопленный цель нашел, Струей с материи в сосуд полился тонкой. Бесчисленные ночи в тесной комнатке без сна, В экспериментах – записи и выводы слагались, Работа днем на фабрике – дневная суета, В работе гения почти не отражались. Ночь – тишина – вот одиноко девушка идет домой, Из подворотни вдруг рука на рот – не закричит отчайно, Труп тащит Жан-Батист по улице кривой, Дрожит, чтоб кто-то не увидел и не закричал случайно. Домой – добычу поскорей раздеть, Обмазать жиром, тканью обернуть да поплотнее, Затем все снять и труп куда-то деть, За следующим в путь – да поскорее. Десятки девушек злодеем уж умерщвлены, И все из-за флакончика всего-то весом 40 граммов, Не стало в городе привычной суеты. Замолкло, притаилось все от страха не задаром. Отец Лауры время не терял – собрал верховный суд, Все лица бледные, не знают, что и делать, В отчаянье, что девушек всех в городе убьют, Все поняли, что в городе убийца массовый – он без предела. Но жизнь есть жизнь, и молодость – она ведь молодости брат — По паркам-насаждениям гуляет смело, Нет фейерверков, и колокола, как прежде, не звенят, Но все равно не ожидает молодость конца от беспредела. Серебряной струей внизу река чудесная течет, И вдруг по ней труп молодой плывет, качаясь, Испуг – там девушка в водоворот Вдруг попадает, и прекрасное лицо в нем исчезает. Собака разрывает землю, и находка вдруг: Коса чудесная девичья из земли вдруг появилась, Так новая красавица вошла в смертельный круг, Круг, из которого костями объявилась. В подвале фабрики стояла колба из стекла, И в полный рост в воде там девушка качалась. Там, где должны быть розы, там была она, И грудь красивая в ней лепестками облеплялась. А дальше – больше, не было конца Там преступленьям – жизнь казалась крахом. Сомненья и волненья так запутали отца, За дочь свою дрожал он в страхе. Ночь, тишина и стол, на нем красавица лежит, Над нею Жан-Батист стоит, склонившись, Скребком он жир снимает, что в себе таит Ту каплю красоты, которую в 13-м флаконе ищет. И стало так, что жизнь в том городке как будто умерла, Ни смеха, ни улыбки в нем не сыщешь, Как будто матерь-смерть всех погребла, Все под собою погребла, ростков там жизни не отыщешь. И наступил предел, и смерть взяла свое, Десятки жертв невинных жизнью искупили, То жизни воровство, что Жан-Батист возвел На высшую ступень, чтобы его труды не позабыли. Тринадцатый флакончик – о, недосягаемая цель, Должна была достигнута любой ценой и в самом деле, Над ней работал Жан-Батист, тут верь или не верь — Он был физически-духовно на пределе. Как много запахов в флакон заключены теперь. Но как в ключе к замку какой-то маленькой насечки не хватает. Им не открыть таинственную и недосягаемую дверь Без эталона-запаха, флакон пустой, и Жан все это понимает. Охраной неприступно окружена была Мечта его – такой непроницаемой стеною. 13-й флакон пустой, при всех достоинствах – беда, Иль жизнь закончена – и нету перспективы пред тобою. Заветный длинный ящичек с 13-ю отделами стоит, 12 наизвестнейших духов перед тобою, А жизнь терзает Жан-Батиста, торопит, Ищи последний ключ к успеху и работай над собою. Глава одиннадцатая
Однажды девушка решила без подруг В вечерний час за розой в сад спуститься. Но спасена была – случается такое вдруг. Отец с балкона девочку позвал – домой поторопиться. Убийца девушку среди кустов почти догнал, И задушить ее хотел – могло такое получиться. Но музыкою запаха объятый, без сознания упал. И злодеяние уж не могло свершиться. На фабрике кипит работа – бесконечная страда, Из тысяч лепестков вдруг появляются картины, А Жан-Батист ждёт ночь – она ему мила, Он новый запах ждет от девушки невинной. В огромных баках варит он цветы, При перегонке надо получать божественные капли, Которые потом войдут в состав духов – они Те долгожданные и маслянистые экстракты. И половодьем неохватным паника росла, То там, то здесь вдруг появлялись трупы Красивых девушек – какая тайна здесь была. Ломали голову в отчаяньи – вниз голову потупив. По-прежнему стоял пустым тринадцатый флакон, Наш парфюмер не мог его заполнить, Как волк израненный, метался он, Хотя был рад, что главный запах рядом, чтобы точно помнить. Однажды он вошел в сарай и увидал веселую картину: Там молодой рабочий с девушкой в любовь играл, За ней по лестнице на сеновал, не удержался – больно спину. Прелестница кричала, чтобы к ней не приставал. Ну разозлился наш любовник молодой, Ушел – не удалось схватить молодку, Но лестница вдруг поднялась на сеновал, как бы сама собой, И обнаружена назавтра страшная находка. Собранье за собраньем – паника, бессилье, пустота. И вдруг опять в стеклянной колбе плавает девчонка, Задушена, убита, жиром смазанная в наготе она, И стон, и плач родных в подвале преогромном. Великий праздник – день рождения наступил У дочери купца – красавицы Лауры. И шумный рой гостей дворец заполонил: Там не было того, кто был бы хмурым. Всплеск фейерверком разорвал ночную тишину, И что одна из девушек пропала-то, никто не замечает. Она убита, ведь известно – почему. С ее груди, лобка все запахи скребок снимает. Красивое лицо и розовый сосок Убийцу, ну, никак не привлекают, От девушки ему лишь нужен прок, Тот запах юности, который поражает. Вот так для эфемерной цели убивал Мильоны жизней Гитлер, Мао, Сталин. И в сладострастной жажде тех убийств не замечал. Значения не придавал кровавому следу, который он оставил. От множества убитых во флакончике экстракт, И капля каждая – погубленная жизнь, в нем беды. Но не хватает капель – все не то, не так — Не тот предел, который нужен для Победы. Работая как проклятый, ночами он не спит, Вся комнатушка в банках, склянках и экстрактах, Над записями в мелких буквочках корпит, Уже исписана десятая толстенная тетрадка. А паника растет, вот в речке труп плывет, Или в усадьбе у крестьянки труп находят, Иль в поле средь лаванды – кто и как поймет. Как очутились там, и в голову не входит. Открыты арсеналы – у людей оружие в руках, Ворота, окна забиваются отчайно, Чтобы убийца не пробрался в дом впотьмах. Очередную жертву не убил случайно. И время шло, и глаз, повсюду глаз Невидимо купеческую дочь сопровождал повсюду. И не случайно встреча вдруг произошла, Лаура уцелела проявлением божеского чуда. Однажды вечером в огромнейшем саду Ну, только на минутку разлучилася с подругой, Дыханье на плече почувствовала – с криком в темноту, Бедняжка побежала – подоспел отец, да не один, а с другом. Убийцу скрыла бархатная ночи темнота, Хотя переполох был во дворце ужасный. Беспечность жизни, радость бытия ушла, И даже солнца день стал больше не прекрасным. Глава двенадцатая
Но вдруг колоколов трезвон, и радостная весть Пришла ко всем и к кардиналу тоже, Убийца пойман и повешен, и торжеств не счесть, Народ ожил, ну, можем жить теперь, похоже. А Жан-Батист над этой суетою наблюдал издалека, Посмеиваясь над ошибкой, был живой и невредимый, Опять его преступная неуловимая рука Творила зло – «господние пути ведь неисповедимы». Отец решил – нельзя так дальше жить. И надо быстро уезжать и дочь забрать с собою. Он понял, что задержка может дочку погубить, Он понял, что нельзя играть с жестокою судьбою. На море в замок родовой ее привез – спеша За триста километров от родного дома. И не жалел, что далеко увез дитя. Он от опасности спасал ребенка дорогого. Безбрежное аквамариновое море за окном, И чаек белокрылых быстрые скользящие полеты, Морской волны в шипении, падение – подъем, Свободы ощущение – прощай, тревоги и заботы. Нет, никогда и никому не подобраться к этому окну, И только чайка белокрылая вдруг пролетит случайно, И может отдохнуть от горестей отец, и потому Теперь он спит спокойно, сердце не колотится отчайно. Вот начались спокойные и нетревожимые дни, Гуляла дочь у моря, где хотела, окруженная охраной. Везде в садах благоухали редкие цветы, Вставала рано – засыпала в счастье рано. В уединенном замке том – отец в уединении не жил, Там часто собирались старые и молодые, Там были новые и старые друзья – он их любил. И постепенно все о прошлых страхах позабыли. Глава тринадцатая
В тот день, когда купец уехал в Норманди, Наш парфюмер оставил город шумный, И много дней за запахом в пути Он шел за жертвой будущей походкою бесшумной. Дорога жизни, ускользающая вдаль. На ней не только пыль, заботы и тревоги, На ней так часто встретишь радость и печаль, О, путник дорогой, крепись на жизненной дороге. Так может быть, что ноги стерты в кровь, А может быть, летишь ты ветерком в пролетке, На ней ты можешь встретить жизнь и смерть или любовь, И можешь плакать и смеяться ты при той находке. На ней все можешь ты в минуты потерять, А можешь все приобрести по божьей воле, Там по потерянному можешь ты навзрыд рыдать, Свободой наслаждаться вдруг в короткой человечьей доле. Там можешь ты отца и мать похоронить И с трепетом сердечным услыхать крик первенца пронзящий, На той дороге можешь быть судьбой избит Или избалован Фортуной прилетящей. Ты можешь оказаться на дороге чист и свеж, К концу же подойти и в грязи, и уставший, Так много оскорблений получивши от невежд, Что жизнь считать ты будешь прожитой зазря, пустяшной. Похоже, ненависть и клевету получишь там, Там вместо правды и любви на той дороге боли, А может, все твои грехи Господь расставит по местам, И будешь счастлив ты по Божьей воле. С дороги той поднимешь вновь и вновь, Хотя с тобой все время будут и печали, и тревоги, Поднимешь камни легкие названием Надежда, Вера и Любовь Камней тяжелых ты не встретишь по дороге. Глава четырнадцатая
Для Парфюмера – предыдущего четверостишия я не писал, Я не имел его в виду, кровавого убийцу, Он камня одного с дороги никогда не сдвинул и не приподнял, Он весь в грехе, в крови проклятого витийства. А через месяц весь оборванный он к замку подошел, Обросший, грязный, вид почти безумный, Другой при виде замка отступил – ушел, Но наш убийца не был юношей благоразумным. С собой он нес тринадцатый полупустой флакон, В котором не хватало главного, о чем мечтал трудяга. Он знал, что первым в мире будет он И никогда не будет нищим бедолагой. Неделями он только тем и жил, что наблюдал, Как отыскать лазейку в неприступный замок. Что девушка могла узнать его в лицо – он знал, И не хотел тюремную решетку получить в подарок. По вечерам отец к любимой дочке заходил, А на ночь двери на замок крепчайший закрывали. Кругом охрана грозная – приказ не спать им был. За это головою собственною отвечали. Тот замок был построен на обрывистой скале, К нему вела единственная горная дорога, К окну ее лишь только птица залетала в солнечной голубизне, Отец почти не волновался – слава Богу. Но вот однажды ночью в страхе побежал он к дочкиной двери, В пути дрожал от проникающего страха, И, устремившись к двери, крикнул страже: «Отвори!» И пот по лбу и по спине, вся мокрая рубаха. Открылась дверь скрипучая в ее покой, Она спала – освещена луны сияньем, Струились волосы ее роскошною волной, Она была во сне неописуемым очарованьем. Ушла тревога, потеплело сердце у отца, и отошла беда. И счастье вдруг безмерное всю душу охватило. Хотя какое-то предчувствие охватывало иногда, И для охраны дочери он делал все, что было в силах. А время шло – в один прекрасный день Ключом огромным дверь открыл – о, Боже, Лаура голая лежала – смятая постель, Роскошных нет волос – задушена была, похоже. В тревоге Франция – подняты города, И потекли солдаты по ее дорогам, Приказ – найти во что бы то ни стало подлеца, В соборах тысячи молились, ожидая помощи от Бога. Теперь представьте все отчаянье отца: Любимая мертва и не вернется боле. Убийца на свободе, радостна душа у подлеца, А у него душа вся разрывается от боли. А что же наш герой – где он? А он в пути, объятый счастием безмерным, Теперь в его 13-м флакончике тот эталон. Которого добился все ж убийством непомерным. Луга, поля, такая рань – такая тишь, Душа его вся в радости трепещет, утопает. А совесть – совесть, что же ты молчишь, А совесть умерла, объятая гордыней. Он ее не знает. Свершилось: во флаконе жизней сорока экстракт, Да плюс к нему один – главнейший. А все досталось не за просто так, Какою кровью он добыт и головой умнейшей. Он в роковой флакон последнюю добычу влил, Он без дыхания упал в «нирвану». Он понял, власть в его руках – ее добыл. Он победитель – первый над людьми без всякого обмана. И вдруг был окружен солдатами – куда флакон, Тут мысль работала отчайно, Один лишь путь куда – ох, не удобен он, А сохранить все надо, хоть и боль необычайна. И схвачен был, и отвезен в Париж, Столица радостью охвачена безмерно, Раскрыты преступления, и их не умолчишь, И казнь будет для убийцы беспримерна. Распнут на бревнах четырех, гвоздем прибив, Поочередно руки, ноги, не спеша, отрубят, Примером страшным тысячам живых, И долго-долго казнь ту люди не забудут. И день настал – ждут тысячи людей Той казни беспримерной с нетерпеньем, Повозка грязная – где он, ну, поскорей, Убийцу пусть распнут без промедленья. Помост, палач, топор стоймя стоит, Крестом сколочены накрепко бревна, И через маску черную палач глядит, Ему не терпится казнить убийцу всенародно. Толпа шевелится и издает ужасный гул, Тот гул ужаснейший толпы немытой, Тот гул плебейский, неизменный той толпы разгул, От предвкушенья крови запаха пролитой. Ну, что так долго – в нетерпении толпа. Когда появится повозка – в ней убийца. Когда топор поднимется с тем взмахом палача, Четвертование ведь редко – может боле не случиться. Глашатай крикнул громко, резко: «Расступись!» Толпа отхлынула, давая ход карете, Нет, не повозке грязной – тут ты удивись, Роскошнейшей карете – редкостной на свете. Четверкою запряжена чудеснейших коней, В блестящей сбруе – золотом пробитой, С фигурами летящих белых лебедей, На запятках со слугами и с крышею открытой. Толпа подумала, что это сам король Пожаловал на казнь, все на колени встали. К помосту рвались с криками «позволь!» Не шутка, сам король пожаловал – такого не видали. Ну, вот и все. Карета у помоста встала, И на откладных ступеньках появилася нога, Которая не королю принадлежала, Убийцы нашего она ногой была. Из бархата башмак был темно-синий, Украшен бриллиантовою пряжкою башмак, За ним и наш герой в кафтане темно-синем, Перед толпою на помост взошел – «одет-то как!» Взошел и из камзола вынул что-то, Палач пред этим что-то на колени встал, И припадя к его ноге, он отчего-то Топор убийце в руки передал. Герой наш с гордым взглядом победителя взирал, Внизу была толпа людей, так жаждущая крови, На власть его теперь никто не посягал, Отныне у него есть все – чего же боле. Камзол, расшитый стразами из бриллиантов, Невиданным богатством, красотою поражал, С осанкой королевскою и изумрудов пуговиц рядами Перед народом гордо он предстал. И шум толпы замолк, и тишина настала, Лишь вдох и выдох слышен был от десятитысячной толпы, Вдруг Папа на колени встал, и все вельможи встали, Травою скошенною люди все на площади: «Смотри!» Движенье дирижера – появился вдруг флакон, В другой руке шифоновый платок явился. И на него три капли из флакона вылил он, И что за тем случилось – не могло случиться. Все, кто собрались – оказались вдруг в раю, Любовью переполнены сердца людские стали, И к ближнему любовь вдруг охватила всю толпу, И все друг к другу с поцелуями припали. Вот молодая девушка, целуя, раздевает старика, А вот прекрасный юноша другого раздевает. А вот старушка с юношей почти нага, А вот и Папа шлюху непотребную, целуя, гладит. Десяти минут и не прошло, а площадь вся была Усеяна телами голыми в влекущей страсти, Там свального греха – подарок от «лукавого» – пора пришла, И это было наваждением каким-то, было счастьем. Там не было стеснения, там не было стыда, Вся площадь превратилась в место общего совокупленья. И даже Папа, а ведь это Целибат, да навсегда, Со шлюхою совокуплялся непотребной. А он стоял и вниз смотрел, чуть-чуть прикрыв глаза Как волнами то вниз, то вверх толпа бушует, И вспоминал ту первую, и по щеке слеза, А память о второй сжимает сердце и волнует. Один той власти не поддался, сжав в руке клинок, Отец Лауры на помосте оказался, Но, посмотрев в глаза убийцы, произнес: «Сынок, Тебя люблю», – без памяти упал, ответа не дождался. И запах потных тел и спермы, льющейся потоком, Победный запах из флакончика всё заглушил. Но этот свальный грех казался и ненужным, и далеким, Наш Жан-Батист ушел с помоста. Гений победил. А время шло, вдруг схвачены одежда и белье, Исподнее надето на тела поспешно, И стыд, и срам толпу вдруг охватил. Как так случилось? Отчего? Никто не понимал, срамное место прикрывали спешно. И молча разошлись, потупив к долу взгляд, Хотя, я думаю, что старики довольны были. Молодку подержав в своих трясущихся руках, Еще, я думаю, до смерти этого не позабыли. Наш Жан-Батист прекрасно понимал, Что цель достигнута, жизнь стала эфемерной. В процессе достиженья цели так устал, И прежней радости уж не было безмерной. Париж вечерний, площадь, где родился – перед ним, Торговки рыбою подсчитывают заработок нищий, Тот рынок для клошаров нищих, он его не позабыл, Для человека маленького рынок тот не лишний. И глаз внимательный из темноты смотрел, На нищету ужасную всю в требухе и грязи, Но ничего от жизни гений не хотел, Хотел уйти из жизни гордо, принцем, князем. И вышел он на площадь и посередине встал, Достал флакон и на голову вылил, Ведь все, что будет, он предугадал, Убийца – гений, свет и жизнь возненавидел. Случилось то, что он и ожидал. Десятки женщин вдруг накрыли с головою, И все – он больше ничего не видел и не знал, Лишь дьявол знал, что приключилось той порою. Разорван на куски, с собою унесен, И не осталось ничего на площади той грязной, Остался лишь на ней пустой флакон, Напоминанье горестное той судьбы ужасной. И капелька последняя стекла с него, И сорок жизней молодых в ней заключались, По грязной мостовой расплылась в ничего, Но гения труды в ней на века остались. P. S. Бывает иногда, что женщина, случайно проходя, Вдруг оставляет молодости запах тот неповторимый, Который создал Жан-Батист совсем не зря, В боренье с жизнью и судьбой неотвратимой. За этим запахом волшебным я готов идти и день, и ночь, Тем запахом, что сотворен Великим парфюмером, И за такую женщину я жизнь отдать не прочь, В страстях сгореть: хоть по частям, хоть в целом. Классических духов не больше десяти. Какой неимоверный труд стоит за ними, И их не будет больше, как ты не ищи, От парфюмеров ускользают дюнами – песком в пустыне. 08.07.2010
Италия – начало эмиграции. Счастливые, надушены духами, наверно, сделанными великим «Парфюмером». Фото 1977 года. Рим.
Послесловие
«Поэты ходят пятками по лезвию ножа»[1]. И это верно так, так точно это, Я весь изранился, по этому пути идя, Пора, я позабуду звание поэта. Благодарю тебя, читатель дорогой, Что уделил мне грешному внимания немного, И в пониманье Бога мы пойдем с тобой, Пойдем счастливою и дальнею дорогой. Ну, вроде все – теперь жене внимание – уют, Все, чем я жил, я описал, и слава Богу, Я подожду, пусть раны не кровоточат, пусть заживут, А там даст Бог опять в мучительную и опасную дорогу. 18.02.2010
Стихи
Дорогой жене Риточке посвящаю
Дорогой жене-подруге, спутнице всей моей жизни Риточке Фингер посвящаю Фото – 1994
Поле
Мы шли дорожкой через поле с васильками Безбрежным, словно море, с голубой волной. И ты тихонечко сопротивлялась, словно зная И чувствуя, что станешь вдруг другой. Интуитивно понимая, что невинность у порога Уже осуждена – окончится дорожкой той Но из моей руки не вырывалась, слава Богу, Дорожка с васильками для тебя была судьбой. И вот теперь вдвоем в той солнечной купели Нас искупал Господь – не посчитал, что грех, Связала нас любовь и в самом деле На пятьдесят связала – нас двоих на полувек. Стена пшеницы колыбель ту окружала, И жаворонок, трепеща, нам пел из высоты. Там страсть навеки нас двоих связала, Стальной цепью неразрывной вырвала из суеты. Из одиночества и пустоты нас вырвала навеки И обрекла на жизнь счастливую двоих. Дала нам все, что надо человеку, Которую и не представить – нам теперь в ней жить. Спасибо, поле, за застенчивость твою, Которою ты скрыла наше прегрешенье. Спасибо Господу за Милость потому, что Он открыл для нас Любви прозренье. 02.08.2010
Крылья бабочки
От запаха весны я охмелел отчайно, И шорох бабочки прекрасных крыл Сейчас я вспомнил не случайно, Ее, присевшей на твое плечо, я не забыл. Тончайший шорох – он волнует бесконечно, Воспоминаниями душу вдаль маня Его возьму с собой в дорогу я навечно. О, бабочка! Не покидай прекрасного плеча! 29.09.2010
Загадка без разгадки
О, женщина, загадка из загадок, Преследуешь меня – а почему? Наверно, потому, что женщина не требует разгадки — Не разгадать разгадку – той загадки никому. Ведь даже Рафаэль своею гениальной кистью Не смог отобразить, что в женщине лежит. А там такое! Я клянусь своею жизнью, Что, заглянув туда, слепоглухонемой заговорит. И хорошо, не надо философствовать напрасно, Оставим тайну без разгадки навсегда. Есть постулат – любая женщина прекрасна, Стройна, мила, умна, изящна – как моя жена. 29.09.2010
Мама жены, моя мама, моя жена, автор.
Фото – 1962 г. Около музея изобразительных искусств им. Пушкина, Москва.
Желание
Жена моя – какое счастье и какое горе, Что встретил я тебя и так давно люблю. Я не хочу, чтоб жизненное море Нас разлучило на своем бегу. Я не хочу, чтоб в счастье и несчастье Дороги наши разлучила круговерть. Я очень бы хотел, чтоб в одночасье Обоих приняла нас Матерь Смерть. Я так хочу, чтоб ни один из нас не мучился Судьбою, Не доживал один оставшийся порог. С небес отпущенный подарок – жизни наши — По справедливости на небесах судил бы бог. Тебя люблю, всем сердцем понимая, Что разлучить меня с тобой не смогут никогда, Ни Матерь Смерть, ни суета мирская, Что будем вместе мы навеки – навсегда. И нашим двум судьбам, сплетенным здесь в любови, В космической дали от суеты земной Господь подарит там Покой и Волю, Что на Земле так не хватало нам с тобой. 01.12.2008
Жене Риточке
В неведомых аквамариновых глубинах океана, Которые приснились мне давно во сне. Среди кораллов раковина в одиночестве лежала, Храня жемчужину бесценную в себе. Когда-то мне цыганка нагадала, Я должен в океан нырнуть за ней, И если я со дна ее достану, Моя жена подобна будет ей. И я пришел на дальний берег океана, Я должен был осуществить свою мечту, Я помнил все, что мне цыганка нагадала, Поклялся – без жемчужины отсюда не уйду. Я прыгнул со скалы, борясь с волною пенной, Поплыл в ту неизведанную глубину, И без дыхания, в усилии последнем, Достал со дна жемчужницу свою. А в ней, как в колыбельке, там лежала ты, В моей руке зажата бережливо, осторожно. И жизнь мою без этой красоты, Моя жемчужина, представить невозможно. С жемчужиной сравнима светлая твоя душа.
Страницы: 1, 2, 3, 4
|
|