Интерес представляет и следующие сведения Юлиана: «хан татарский Гургута» в начале «первой татарской войны», «подступив к стране куманов, одолел их и подчинил себе их страну. Оттуда они воротились в Великую Венгрию, откуда происходят наши венгры» (2, 85) (выделено мной. – Г. Е.).

Сведения из донесения Юлиана, что татары «прибыли неведомо откуда» в Восточную Европу только в 20–30-е годы XIII в., а до того времени не были известны европейцам.

Приведем также мнение Ахметзаки Валиди Тугана о том, какой и чей язык в Восточной Европе в Средние века называли татарским: «Основу могущества монгольских ханов составляли господствующие (в стране) племена, общее название которых было «карачы»[46] – (это) кунграт, найман, кошсо, уйгур, салжавут, кыпчак, мангыт, мен… Они формировали отдельные «тумены». Позже племена кунграт и уйгур ушли с перебиравшимися на Сырдарью, затем на Мавреннахр ханами Узбековичами (потомками хана Узбека). Выражаясь точнее, из них ни одно не осталось в стране башкир. Языком этих племен, также как и оставшихся в Башкирии, был один известнейший говор Кыпчака,[47] называемый «татарским», и, будучи названными «Уфимскими татарами» («став Уфимскими татарами»), эти племена сохранили наименование «тумен». Множество из племен, оставшихся в Башкирии – под названием катай, салжавут, табын, барын, мен, меркит, дурман, кыпчак, сураш и нугай – стали башкирскими племенами и приняли башкирский говор. Они в настоящее время считаются существенной составляющей башкирского народа (то есть «савыры, эшрэфе»)» (13, 34–35) (выделено мной. – Г. Е.).

«С третьей четверти XIV в. управление в Туре и башкирских областях переходит к туменским биям, они происходят, кроме биев башкирских племен, из биев туменов монгольских ханов… Самыми сильными были тумены племени мангыт (там же, 25).

А «название «монгол» было чисто официальным», то есть для делового использования (17, 137) – что мы и наблюдаем в государственных документах державы Монгол, относящихся к рассматриваемому периоду. Также видим это в фактическом отсутствии государственных документов тех времен на каком-то особенном «монгольском» языке – все документы монголо-татары писали на тюркском.[48] Точнее, на одном из тюркских языков – старотатарском (64, 223), (65, 94–97), (105, 23), (106, 94–95).

Следует пояснить еще вот что: западные историки вслед за «мусульманскими», не умеющими читать уйгурское письмо, называли «написанными по-монгольски» документы, которые были составлены уйгурским письмом на тюркском, точнее, на старотатарском языке. Эти документы и называли «написанными монгольским письмом»[49] восточно-мусульманские историки, и это их выражение было постепенно превращено в западной историографии в ложное определение: «написанные на монгольском языке» (106, 94–95).

Известны случаи, что писали татары свои документы также и на каком-либо из «международных» для того времени языков, но с заглавием на тюркском, с некоторыми словами и выражениями на тюркском языке. Это можно увидеть на примере письма Верховного хана Монголо-татарскойской державы Папе Римскому, которое датировано 1246 годом (8, 158–159). Составитель данного письма, следовательно, был носителем одного из тюркских языков, вернее, этот язык был родным для написавшего письмо человека, либо наиболее употребительным в повседневности.

Приведу выдержку из записок Плано Карпини, посла Папы Римского, при котором было составлено упомянутое письмо. В этих записках содержится достаточно сведений о языках, которые были у монголо-татар средством повседневного и делового общения:

«Толмачом же нашим был как этот раз, так и другой, Темер, воин Ярослава (Великого князя Руси) в присутствии клирика, бывшего с ним, а также другого клирика, бывшего с императором. И он спросил нас, есть ли у Господина Папы лица, понимавшие грамоту русских или саррацинов (письменность на основе арабского алфавита – Г. Е.), или также татар[50] («уйгурское письмо» – Г.Е). Мы ответили, что не знаем ни русской, ни татарской, ни саррацинской грамоты, но саррацины все же есть в стране, хотя и живут далеко от Господина Папы. Все же мы высказали то, что нам казалось полезным, а именно, чтобы они написали по-татарски и перевели нам, а мы напишем это тщательно на своем языке и отвезем как грамоту, так и перевод Господину Папе. И тогда они удалились от нас к императору.

X. В день же блаженного Мартина нас позвали вторично, и к нам пришли Кадак, Хингай, Бала[51] и многие вышеупомянутые писцы и истолковали нам грамоту от слова до слова. А когда мы написали ее по-латыни, они заставляли переводить себе отдельными речениями (orationes), желая знать, не ошибаемся ли мы в каком-нибудь слове. Когда же обе грамоты были написаны, они заставили нас читать раз и два, чтобы у нас случайно не было чего-нибудь меньше, и сказали нам: «Смотрите, чтобы все хорошенько понять, так как нет пользы от того, что вы не поймете всего, если должны поехать в такие отдаленные области». И когда мы ответили: «Понимаем все хорошо», они переписали грамоту по-саррацински, чтобы можно было найти кого-нибудь в тех странах, кто прочитал бы ее, если пожелает Господин Папа» (68, Глава последняя, § II).

Здесь уместно напомнить, что автор XI в. Махмуд Кашгари[52] также определяет современных ему татар именно как тюркское племя и говорящих на одном из тюркских наречий, то есть, вовсе не как «монголоязычных» (53, 119).

Применительно к рассматриваемому вопросу о языке древних татар приведу сведения В. В. Бартольда: «В анонимном Худуд ал-алам… татары названы частью тугузугузов, а у Гардизи – частью кимаков, обитавших на Иртыше» (8, 559).

Тугузугузы – это уйгуры, тюркоязычный народ (32, 550), соотечественники М. Кашгари, который и язык кимаков также отнес к тюркским языкам. А татар раннесредневековые персы определяли, как видим, также и как часть кимаков. Татары жили и среди кимаков, и среди уйгуров, и языки всех были близки друг к другу.

Заметим здесь, что «близость культуры и языка» татар Чынгыз-хана с уйгурами отразилась также «в сохранившихся документах Улуса Джучи, включая XIV–XVI вв.» (106, 97). И не только в документах, но и в самом литературном и деловом языке, складывавшемся, например, в Улусе Джучи, отмечают именно караханидско-уйгурское, и именно «домонгольское» влияние: «Как утверждают тюркологи, специально занимавшиеся вопросами средневековых литературных языков, в Джучиевом Улусе почти с самого начала оформился относительно самостоятельный тюркский литературный язык. Базой для нового письменного языка послужили, с одной стороны, более ранние литературные традиции, в лице уйгурско-караханидской, с другой, местные диалекты, то есть, кыпчакские и огузские наречия» (там же, 101). «…Как показал анализ лингво-графической ситуации в Джучиевом Улусе, делопроизводственная культура Джучидов образовалась под непосредственным влиянием и участием представителей домонгольской уйгурской письменной традиции» (там же, 259). То есть язык у средневековых татар Чынгыз-хана был именно одним из тюркских и мало чем отличался от уйгуро-караханидского.

Известно, что исторические источники времен Улуса Джучи остались в основном на старотатарском и еще на русском языках. Составлялись еще документы на персидском языке – в силу распространенности данного языка в международном общении.

Следы халха-монгольского языка в Улусе Джучи (как и по всей территории, подвластной державе Монгол)[53] отразились лишь на одном носителе, датируемом XIV в. – нашли берестяную «тетрадку» в две странички, на которой были записи «по – тюркски» с их переводом на старый халха-монгольский язык (104, 18). Похоже, что воин или погонщик каравана учил «государственный язык», то есть «тюркский» (старотатарский) – так как государственные документы и деловая переписка в Монголо-татарской державе велись на отличной бумаге, недоступной простолюдину (105, 15), (106, 86–87).

Также необходимо упомянуть, что сохранился язык у группы предков халха-монголов, служивших, как и представители многих народов,[54] в монголо-татарской армии и направленных из Монголии в распоряжение ордынского хана в Иране в составе отдельной тысячи: «Для занятия ключевой позиции между Балхом и Гератом (современная афгано-иранская граница) было поселено 1000 воинов, потомки которых до сих пор носят название «хэзарейцы» – от персидского слова «хэзар», что значит тысяча (34, 304–305).

Потомки этой тысячи сохранили до наших дней, проживая в Афганистане, свой язык халха, правда, несколько измененный (8, 211), но не ассимилировались среди народов Афганистана.

Сопоставим с приведенным фактом точку зрения официальных историков о том, что было всего «4000 халха-монголов в войсках Бату-хана в Улусе Джучи (34, 304)». При этом утверждается, что в Улусе Джучи, в отличие от приведенного примера с группой халха в Иране (ныне Афганистане), эти «представители халха-монголов», равно как и ханы-чингизиды и другие монголо-татары, «отюречились за десяток-другой лет, не успев оставить документов на своем языке» – кроме берестяной «тетрадки», упомянутой выше.

Приведем снова сведения Марко Поло: «Марко, сын Николая, как-то очень скоро присмотрелся к татарским обычаям и научился их языку и письменам. Скажу вам по истинной правде, научился он их языку, и четырем азбукам и письму в очень короткое время, вскоре по приходе ко двору великого хана. Был он умен и сметлив. За все хорошее в нем да за способность великий хан был к нему милостив» (81, гл. XVI). Комментатор предполагает, что это были китайские, арабские, уйгурские и тибетские письмена (там же). То есть, это как раз те виды письменности, которыми и составлены в основном дошедшие до нас средневековые документы, многие на старотатарском языке (105), (106) и надписи на монетах Монгольской державы (43, 33), (104, 28–31), (108,6).

Также известно, что составлялись документы и чеканились монеты еще на русском языке, или двуязычные – на русском и татарском языках – на Руси и в Улусе Джучи (Золотой и Белой Орде) (43, 33), (104, 28–31), (108, 6).

Единство Монголо-татарской державы сохранялось вплоть до второй половины XIV в. (карты на приложениях № 9 и № 10), до самого падения в Китае династии Юань (18, 68). Но с момента ее возникновения и до ее распада в государственном деловом обороте, в том числе и в денежном, не применялся халха-монгольский язык, об этом говорят многочисленные монеты, дошедшие до нас. Почти все надписи на монетах Монголо-татарской державы выполнены на, как выражаются официальные историки, «тюркском» языке – хотя, как такового конкретно «тюркского» языка не имелось и не имеется ныне. Так что выполнены все надписи на монетах, о которых идет речь на одном из тюркских языков средневековья – на старотатарском.

Есть надписи на монетах державы Монгол также и на арабском (религиозные изречения), китайском, персидском, русском языках – в зависимости от местности, где чеканились монеты и где они находились в обороте. Монеты эти чеканились с именами верховных ханов державы Монгол, выполненными в основном уйгурским шрифтом, и с тамгой (гербовым знаком) верховного хана, находившегося на престоле в период чеканки монеты (75), (92).

Например, на монетах XIII в. выбивалась надпись «уйгурским» письмом «Кутлуг болсун yanga пул», что на старотатарском языке означает – «Пусть будет удачлива новая деньга» (104, 29), (92). Встречается такая же надпись на монетах, написанная и «арабским письмом». Буквы «К» или «Г» в конце слова были присущи старотатарскому языку, ныне они во многих словах отпали.

На многих монетах «эпохи монголов» есть надписи и символы, происхождение которых имеет самую широкую географию – от Китая и Восточного Туркестана до Ирана и Поволжья (104, 28–33), (75). По тематике символы и надписи также охватывают всю территорию державы Монгол – встречаются и буддийские, и мусульманские, и христианские.

О том, что вместо предполагаемого официальными историками старого халха-монгольского языка в государственно-деловых отношениях применялся именно один из тюркских языков, говорит следующий факт. В. П. Васильев упоминает о найденной пайцзе с надписью, записанной русскими буквами так: «Тенгрiинъ-Кучун-доръ» (17, 229) (Tengreen Kutchun-dur). На тюркском, вернее, на старотатарском, это значит «Силою (Властью, Волей) Всевышнего». Для внесения определенной ясности относительно того, что указанная надпись выполнена не на гипотетическом «монгольском языке» (старом халха-монгольском), а именно уйгурским письмом и на старотатарском языке, считаю необходимым привести перевод на халха-монгольский язык слова «сила» (англ. force): «чадал, албадах, хiч, хiчлэх, шахах» (93). И буква «К» в халха-монгольском языке, так же как и «Р» в китайском, не в обиду братскому халха-монгольскому народу будет замечено, отсутствует. Правда, ныне халха-монголы сохраняют этот букву в приобретенных из другого языка словах, таких как «кино», «кард» (карта) и других (там же).

Также заметим, что и обнаруженная в Темниковском крае (Мещера) пайза[55] от хана Токтамыша имеет надписи «уйгурским» и «арабским» письмом, и именно на тюркском (старотатарском) языке (41, 22).

Официальные историки вынуждены признавать, что на халха-монгольском языке государственных документов Монголо-татарской державы не обнаружено. Кроме тех документов, которые были изготовлены историками китайской династии Мин в конце XIV в. на китайском языке, после свержения власти Великой Орды в Китае, и были переведены с китайского языка на халха-монгольский язык в XVIII в. и позднее (111).

Сделаем вывод – учитывая все изложенное выше, можно утверждать, что язык татар Чынгыз-хана, то есть государствообразующего этноса державы Монгол, был не старый халха-монгольский, а один из тюркских языков, точнее – старотатарский.

Вместе с тем, «монгольский» или «татарский» языки исторических источников в смысле этническом есть один язык народа, который назывался тогда и называется ныне «не иначе, как татар» (В. П. Васильев), государственный язык державы Монгол – «Византийский путешественник Г. Пахимер писал – «Многочисленные народы русов, черкес, алан, принявшие нравы монгол, их одежду и даже язык, находясь на службе монгол, составляют их бесчисленные войска» (24, 139). «Казаки… появившись в пределах Москвы со своими ханами, также говорили на государственном языке, что производило в населении представление, что Москва наполнилась татарами и слышна только татарская речь» – это о казаках (русских войсках Монгольской державы в XIII–XV вв. (там же, 121).

Но и у других народов Улуса Джучи, которые имели к тому времени сложившийся литературный язык, была возможность, не утрачивая свой язык, одновременно владеть и «государственным языком» – татарским.

Вспомним, что в любой конец империи ордынские воины любого ранга и из любой народности направлялись на службу с семьями (87, 30), и воинские подразделения (из представителей любой народности) формировались исключительно по этническому принципу. То есть, одно или несколько отдельных войсковых частей (соединений) состояли из представителей одного и того же этноса (народа) (13, 34), (24, 124).

И ассимилировать друг друга эти народы (этносы) никак не могли. Тем более не могли эти народы ассимилировать господствующий этнос – монголо-татар, и если бы они были «монголоязычными» (то есть говорили бы на старом халха-монгольском языке), то, несомненно, сохранили бы этот язык.

И потому сохранился язык монголов-татар – только не «халха-монгольский», а один из тюркских языков – татарский: «…племена под общим наименованием «карачы» – кунграт, найман, кошсо, уйгур, салжавут, кыпчак, мангыт, мен,…говорили все на одном самом известном из говоров Кыпчака, который назывался «татарским» (13, 34).

Рассматривая вопрос о языке родного этноса Чынгыз-хана, нельзя обойти вниманием имена «древних монголов», дошедшие до нас – особенно те, которые трактуются официальными историками как «монгольские» (подразумевают при этом халха-монгольские).

Имена собственные сохраняются в языке этноса продолжительное время – даже будучи постепенно вытесняемыми религиозными именами, именами, приобретенными из языков других народов.

Но в данном случае необходимо обратить внимание на следующее: личные имена, в рассматриваемый период особенно, бывали двух видов – одни для применения «в миру», официальные, – имена-титулы, имена религиозные. Имена другого вида – это те, которые давались близкими и которыми звали того или иного человека, так сказать, «в своем кругу». Можно подобные имена называть «прозвищами». Причем как такового четкого разделения имен-прозвищ и имен «официальных» не существовало, имя, данное человеку при рождении, при его достаточном «благозвучии» могло стать его официальным именем.

Посмотрим, как звали наиболее известных истории представителей этноса «древних монголов», или татар Чынгыз-хана, и постараемся узнать, что означали их имена и как, хотя бы примерно, звучали на их родном языке «древних монголов», и что они означали. Также попробуем выяснить, остались ли следы этих имен в каком-либо из языков.

Сам Чынгыз-хан был по происхождению сыном татарского войскового старшины, «простого десятского и офицера Есукэя»,[56] пишет В. П. Васильев на основании сведений Мэн-хуна (17, 160) (там же, 217). Еще ранее, более чем за полвека до В. П. Васильева, и Н. М. Карамзин писал имя отца Чынгыз-хана примерно так же – «Езукай» (46, 455). Транскрипция Н. М. Карамзина и В. П. Васильева совпадают с именем отца Чынгыз-хана, сохранившегося в исторических народных преданиях татар: Юзекэй (42, 152), (там же, 252), также есть и ныне распространенная татарская фамилия – Юзекеев (Юзикеев).

Мэн-хун пишет о «мирском» имени Чынгыз-хана: «Всем известное имя Тэмучень есть не что иное, как его прозвище» (17, 218). Есть еще сведения о «прозвище», то есть имени Чынгыз-хана, которое он носил, вероятно, с рождения и которым звали его близкие: Рубрук, побывавший у татар в 50-е гг. XIII в., пишет: «Содержание ее (грамоты хана. – Г. Е.), насколько я мог понять его через толмача, я записал. Оно таково: «Существует заповедь вечного Бога: на небе есть один только вечный Бог, над землею есть только единый владыка Чингиз-хан, сын Божий Демугин Хингей (т. е. «звон железа», они [татары. – Г. Е.] называют Чингиза звоном железа, так как он был кузнецом)» (88, Гл. 48).

Трудно судить теперь, каков был толмач у Рубрука, и, главное в каком он состоянии находился в тот момент, когда переводил письмо хана Рубруку, если «Темучин» (общеизвестное произношение), он произносил, совершенно иначе, как мы видим. Но определенное созвучие с именем «Темучин» есть. И сведения о том, что это было «прозвище» – совпадает со сведениями Мэн-хуна, и, главное, рубрук передает нам перевод этого прозвища с языка соплеменников Чынгыз-хана: «Звон железа».

На современном татарском языке словосочетание «звон железа» будет звучать так: «Timerching» (Тимерчы?) – «Тимерчынг» («нг» произносится как заднеязычное «ng», а «р» – в середине слова значительно глушится). А слово «тимер» («железо») как имя пишут «Тимур», а звучит как нечто среднее. По-татарски «Чынг» (Ching – Чы?) означает «звон» – стали, фарфора, хрусталя точнее, образцов изделий высшего качества из указанных материалов.

Еще учтем, что это имя-прозвище пришло к нам, пройдя через записи китайцев. Так как «книги на татарском языке и бумаги с татарскими письменами», написанные в период правления ордынцев, где и упоминалось неоднократно это имя на родном языке, были уничтожены китайцами (111, 15–27). Или же, если уцелели – пока «не обнаружены» учеными-западниками и «булгаро-тюркистами» официальной науки, как «не обнаружены» и не обнародованы многие сведения из истории татар, излагаемые в данной работе. Кроме того, китайцы почти всегда игнорируют букву «р». Поэтому имя Timerching было усвоено всеми из записей китайцев как «Тимучин (Темучин)», и в таком виде дошло до нас.

Заметим еще, что арабы – например, Эннувейри (1279–1333 гг.) – пишут рассматриваемое имя так: Темирджи[57] (В тексте Тизенгаузена – Эль-темирджи, так как приставка «Эль» добавляется у арабов ко всем именам). Как видим, буква «р» в написании арабов сохранилась, но выпала другая буква – заднеязычное «н» (?), ввиду ее отсутствия в арабском языке (101, 149). В точности такая же ситуация, как и с буквой «р» в китайском языке.

Рассмотрим теперь, что означало имя-титул «Чынгыз-хан»: Чынгыз-ханом и его «монголами было запрещено давать своим государям и знати многообразные цветистые титулы» (53,179). Соответственно и Timerching («Темучин») «вместо древнего имени-титула – Иль Каган взял себе имя «Чингиз» в смысле «всегда побеждающий», «победоносец», «преодолевающий» – объясняет происхождение этого имени-титула Ахметзаки Валиди Туган (13, 244).[58] Полагаю, что всемирно признанный ученый-тюрколог дал единственно правильное объяснение этого имени-титула: слово «Чын»[59] на татарском языке и поныне значит «реальный (реально)», «действительный», «всегда подлинный, истинный». А вторая часть имени-титула образовано от татарского глагола «гиз», что на татарском языке и ныне означает «поступательное движение (вперед), в ходе преодоления чего-то» (пространства, реки, жизненных трудностей, всяческих преград, и т. п.).[60] Используется данный глагол при словообразовании в повелительной форме – «гиз, гыз», например: киргиз (национальность) – по-татарски будет – «кыргыз», что означает – «странствующий по полям, степям, покоритель оных». Есть имя татарское «Ильгиз» – «покоритель страны» (в хорошем смысле) и т. д.

Не лишним будет отметить, – хотя мало кто об этом уже помнит, что полностью титул-имя Чынгыз-хана среди татар (в среде собственного народа) звучало так: «Чынгыз-би хан», еще есть вариант произношения Цынгыз-би хан – на так называемом «цокающем» говоре татарского языка (100, 418).

Что означало слово «би» («бий») уже было объяснено. А ниже узнаем также, что «Темучин» (Чынгыз-хан) не приобрел ханское звание по наследству (он «сын старшины Езукэя»), а был избран татарами своим ханом из числа наиболее достойных и наиболее достойными – из числа биев и такими же, как он сам, биями. И полностью титул Чынгыз-хана – Чынгыз-бий хан – означал «всегда (реально) идущий к победе бий, достойный быть (ставший) ханом».

Замечу, предвидя возможные возражения от апологетов «булгаро-тюркской», «местной», «сугубо автохтонной» истории татарского народа – мол, слово «Чынгыз» на татарском языке пишется с заднеязычным «н» («ng»). Но объяснение простое: при совместном произношении звуков «н» и «г» буква «н» принимает заднеязычное звучание, так как природа татарского языка именно такова.

Примечателен отраженный в средневековой историографии случай, в котором вместе упоминаются «татары до Чынгыз-хана» и монголо-татары. Сначала о татарах «до Чынгыз-хана»: «В сообщениях о походах султана Мухаммеда б. Текеша против кипчаков упомянут поход султана в 1218–1219 г. против Кадыр-хана, сына татарина Юсуфа (Джузджани, пер. Раверти, I, 267)» (8, 559).

Теперь посмотрим, в каких обстоятельствах встречаются «монголо-татары» и «татары до Чынгыз-хана», и как поступают при этом «монголо-татары», по данным, приведенным в сборнике материалов Тизенгаузена В. Г.:

«Туши (Джучи. – Г. Е.) был старший сын Чингиз-хана. Он был чрезвычайно храбр, отважен, мужествен и воинствен… В 615 г. (30.III.1218–1219), когда хорезмшах Мухаммед отправился истреблять племена Кадыр-хана Туркестанского, сына Юсуфа Татарского, Джучи из страны Тамкач (Китай. – Г. Е., примечание в издании 1941 г.) также пришел в тот край, и в течении суток у него происходил бой с войском хорезмшаха», так как «оба войска напали друг на друга» (102, 13–14).

Обратим внимание, что имена татарских ханов («татар до Чынгыз-хана»), как мы видели, тюркские – Кадыр, Юсуф (Йосыф), то есть, если точнее – именно татарские, эти имена наличествуют и в современном татарском языке, и в самых древних татарских исторических источниках, известных ныне (100).

Также именно татарское имя и у второго сына Чынгыз-хана – «Джучи». Но есть «общепризнанное мнение», что это имя – «халха-монгольское». Но посмотрим, похоже ли это на правду? Абуль Гази,[61] опираясь на сведения средневековых источников, пишет, что жена Чынгыз-хана, «находясь в пути, родила Джучи-хана. Так как в том месте не было колыбели, в которую бы положить его, велели сделать из теста корзину, и в него положили его и принесли домой. Чынгыз-хан, увидев этого своего сына, сказал: «К нам благополучно прибыл новый гость!». Монголы на своем языке гостя, в первый раз прибывшего, называют словом Джучи. По такому обстоятельству дано этому сыну имя Джучи» (1, 149).

Попробуем разобраться: хивинский хан Абуль-Гази написал свою работу в XVII в., то есть, монголы в то время должны были называть гостя так же, как и ныне, вряд ли язык настолько изменился. Но гость на халха-монгольском языке будет – «айлчин, гийчин, зочин» (93) – вне зависимости от того, в который раз он прибывает, халха на своем языке называют гостя одним из приведенных слов. Получается, вовсе не халха-монгольское имя у Джучи. Или что-то другое было произнесено отцом его, когда в первый раз увидел сына, а не «гость прибыл».

Но подумаем, что мог сказать Чынгыз-хан в данной ситуации? Время было военное, и любой отец в такой ситуации, скорее всего, скажет не «новый гость прибыл», а «новый воин (ратник) прибыл». Но на языке халха воин будет – «дайчин, байлдагч». Опять не похоже на «Джучи».

На татарском языке «ратник», «воин» будет «яучи», либо «джеучи». Поясню подробнее – есть в татарском языке слово «яу». Что значит «рать, воинство» (99, 434). Но это слово произносится также и в другом варианте: «джау» (?ау). Так как в татарском языке эти два варианта произношения применяются одинаково часто и в одинаковых словах – например: «ятьмэ» – «джетмэ» (ятм? – ??тм?) («сеть, сетка, бредень») (там же). Таким образом, «воин, ратник, боец» на татарском языке будет «яучи», или «джеучи», любой вариант одинаково правильный. Ударение – на последнем слоге, хотя, как и везде в татарских словах, оно очень слабо выражено.

И назвали этого сына Чынгыз-хана «Джеучи», или «Яучи», действительно, «по случаю», после того как впервые увидев его, отец, скорей всего, произнес наиболее соответствующую обстановке того времени фразу «…К нам прибыл новый Ратник…».

И в древнем татарском эпосе «Идегэй» сохранился также данный вариант написания и произношения имени сына Чынгыз-хана: «…Я старец, видевший Чынгыза! Знал я также Яучи-хана…» (42, 64).

И еще: звук «а» в слоге «яу» произносится на татарском языке очень слабо, поэтому и был потерян при транскрипции, и получилось – «Джучи».

Дополним это тем, что китаец Мэн-хун приводит имя Джучи как «Ю-чжи». (17, 221). Тоже очень похоже на «Яучи».[62] И араб Эльдженнаби (XV в.) приводит имя Джучи как «Юджи-хан» (101, 537). А у Тизенгаузена В. Г., например, при переводе и транскрипции с арабского и персидского получилось вообще интересное слово – «Души-хан» (101). (Ну, понятно, раз сын Чынгыз-хана, то и имя его должно быть, по мнению западников – «Души»).

Рассмотрим теперь, что означало имя знаменитого внука Чынгыз-хана, известного в русской историографии как Батый, Бату. В татарских исторических преданиях (дастанах) это имя известно как Баянду (Баянту)[63] (42, 64), другой вариант написания и произношения этого имени, дошедший до нас – Байду (Байту) (там же, 252), отсюда, надо полагать, и «общепринятый» вариант – Бату.

Отметим, что древнее татарское имя Баян,[64] которое часто встречается в татарских исторических памятниках (100), было довольно распространенным у монголо-татар: например, известен «монгольский» ученый Баян, живший в Китае в период правления хана Туган-Тимура (XIV в.). Баян «получил прекрасное по тем временам образование. Его называли «святым наставником учения». Он отредактировал «Историю династии Цзинь»[65] («Цзинь ши») (111, 15). Известно, что имя Баян было также у одного из праправнуков Чынгыз-хана в первой половине XIV в. (101, 512). Образовано имя Баян из двух слов: бай («богатый, содержательный, щедрый») и ян («душа»).

Другой вариант произношения «джан» (?ан). Вторая составляющая имени внука Чынгыз-хана – «ту»[66] – на старотатарском языке означает «знамя» (42), (100).

Еще было у внука Чынгыз-хана Байту (Бату) прозвище, – по общепринятой транскрипции – Саин-хан. И по общепринятому же утверждению, прозвище это означало на халха-монгольском языке «добрый». Рассмотрим, насколько это соответствует истине: на современном халха-монгольском языке «добрый» будет (привожу все варианты): терел, анги, зiйл, iе, угсаа, язгуур, шинж чанар, дуулгавартай. Получается, что у «древних монголов» язык никак не соответствовал современному халха-монгольскому языку.

Но что означало на самом деле прозвище «Саин»?