Им повезло, ветер дул очень слабый. Бледный свет луны лился на тихо колышущееся вокруг шлюпки море. Они выбрали лунную ночь. Это рискованно, но им необходимо видеть, куда идти, когда они окажутся на суше. Восемь весел, поднимающихся и опускающихся почти бесшумно, насколько это было в силах гребцов, вывели шлюпку в море за линию набегающих волн, по направлению к слабым огонькам острова, который теперь приближался, и поэтому опасность возрастала.
      Блэз хотел взять только шесть человек, зная по опыту, что в подобных предприятиях лучше полагаться на быстроту и скрытность, чем на численность. Но суеверные арбоннцы, какими были кораны Маллина де Бауда, настояли на восьми участниках, чтобы, когда все закончится, вернулось девять человек, если все пройдет хорошо. Девять, по-видимому, здесь, в Арбонне, считалось священным числом Риан, а сейчас они плыли именно к острову Риан. Они даже заставили бывшего жреца богини совершить над ними обряд посвящения. Блэз, под пристальными взглядами его людей, нехотя опустился на колени и позволил пьяному старику возложить узловатые руки на свою голову. При этом тот бормотал неразборчивые слова, которые каким-то образом должны были благоприятно повлиять на их поездку.
      «Это смехотворно», — думал Блэз, изо всех сил налегая на весло и вспоминая, как его заставили уступить в этом вопросе. Собственно говоря, все это ночное путешествие отдавало абсурдом. Проблема в том, что так же легко быть убитым во время глупой вылазки в компании глупцов, как и во время достойного похода рядом с людьми, заслуживающими доверия и уважения.
      Тем не менее его нанял эн Маллин де Бауд для обучения своих коранов, и это совпадало с его собственными намерениями в первые месяцы жизни в Арбонне служить одному из мелких баронов, пока он втайне будет оценивать положение дел в этой стране приверженцев богини и совершенствоваться в их языке. Нельзя также отрицать, на что не преминул указать ему Маллин, что сегодняшнее предприятие поможет отточить боевое мастерство коранов Бауда. Если они уцелеют.
      Маллин обладал некоторым честолюбием, и не был лишен определенных достоинств. Блэз думал о том, что проблемой оказалась его супруга Соресина, и совершенно иррациональные любовные обычаи здесь, в Арбонне. Блэзу не слишком нравилась, по вполне веским причинам, обстановка у себя дома, в Горауте, но ничто на севере не казалось ему столь непрактичным, как здешняя вдохновленная женщинами культура трубадуров и жонглеров, распевающих протяжные песни о любви к супруге того или иного владыки. Они пели даже не о девах, видит Кораннос. По-видимому, в Арбонне женщина должна была выйти замуж, чтобы стать подходящим предметом страсти для поэта. Маффур, самый способный из местных коранов, однажды пустился в объяснения, но Блэзу было неинтересно, и он не стал слушать. Мир полон вещей, которые необходимы для выживания, у него нет времени на то, чтобы забивать себе голову бесполезной мякиной откровенно глупой культуры.
      Огни острова стали ближе. С носа шлюпки до Блэза донеслись слова горячей, нервной молитвы, которую бормотал себе под нос один из коранов — Лют, конечно. Блэз презрительно усмехнулся в бороду. Он с удовольствием оставил бы Люта на материке. От этого человека не будет никакой пользы, он годится только для того, чтобы охранять лодку, когда они вытащат ее на берег, если будет способен хотя бы на такую малость и не обмочится от страха, увидев падающую звезду или услышав крик филина или внезапный шелест листьев на ночном ветру. Именно Лют недавно, еще на берегу, начал болтать о морских чудовищах, охраняющих подходы к острову Риан, — огромных, горбатых, чешуйчатых тварях с зубами в рост человека.
      Реальные опасности, насколько понимал Блэз, были гораздо более прозаичными, но от этого не менее грозными: стрелы и клинки в руках бдительных жрецов и жриц, грозящих прошедшим фальшивое посвящение людям, которые тайно, под покровом ночи, явились на священный остров богини с какой-то своей целью.
      Эта цель была действительно очень необычной: убедить вернуться в замок Бауд некоего Эврарда, трубадура, который отправился в добровольную ссылку на остров Риан в приступе справедливого негодования.
      «Все это поистине смехотворно», — снова подумал Блэз, налегая на весло и ощущая соленые брызги на волосах и бороде. Он был рад, что Рюделя здесь нет. Он догадывался, что сказал бы его друг из Портеццы обо всей этой эскападе. Он почти что слышал смех Рюделя и его едкую, язвительную оценку данных обстоятельств.
      Сама эта история была вполне понятной — совершенно естественное следствие, как не преминул заявить Блэз в зале Бауда, глупости придворных обычаев здесь, на юге. Он знал, что и так не пользуется большой любовью из-за подобных высказываний. Это его не беспокоило: в Горауте его тоже не слишком любили в последнее время, перед тем как он уехал из дома.
      И все же, что должен думать честный человек о том, что произошло за последний месяц в замке Бауд? Эврард из Люссана, говорят, достаточно искусный трубадур — разумеется, Блэз не мог сравнивать опусы трубадуров и судить о них, — предпочел обосноваться на сезон в Бауде, у подножия гор на юго-западе. Это принесло известность, что было здесь в порядке вещей, эну Маллину де Бауду: мелкие бароны в отдаленных замках редко имели своих трубадуров, умеренно одаренных, или каких-то иных, которые жили бы у них достаточно долго. Это по крайней мере было понятно Блэзу.
      Но, конечно, обосновавшись в замке, Эврард, естественно, должен был влюбиться в Соресину и начать писать для нее свои песни утренней зари, льенсенны и загадочные тробары. Именно для этого, что также было здесь в порядке вещей, он сюда и прибыл, не считая менее романтичной приманки в виде приличного месячного вознаграждения из доходов Маллина от продажи шерсти на последней осенней ярмарке в Люссане, как ядовито заметил Блэз. Трубадур называл свою даму выдуманным именем — еще одно традиционное правило, — но все, кто хоть что-то значил в окрестностях замка и во всей Арбонне, на удивление быстро узнали, что Эврард Люссанский, трубадур, сражен с самое сердце красотой и грацией юной Соресины де Бауд, обитающей в своем замке, примостившемся в горном ущелье, которое тянется к горным перевалам в сторону Аримонды.
      Соресина, разумеется, пришла в несказанный восторг. Она была тщеславной, мелочной и достаточно глупой, по мнению желчного Блэза, чтобы ускорить приближение того самого кризиса, который им сейчас и предстояло разрешить. Если не этот инцидент, так возник бы другой, в этом Блэз был уверен. У него дома тоже попадались женщины вроде Соресины, но в Горауте их крепче держали в руках. Их мужья не приглашали в замки посторонних с явной целью поухаживать за своими женами. Как бы Маффур ни пытался объяснить строгие правила любовной игры в этой стране, Блэз умел разглядеть попытку соблазнить, когда встречал таковую.
      Соресина, демонстрируя полное безразличие к поселившемуся у них поэту с истинно романтической точки зрения — что, без сомнения, вызвало большое чувство облегчения у ее супруга, — тем не менее продолжала поощрять Эврарда всеми возможными способами, невзирая на ограничения, налагаемые крайне тесным пространством маленького баронского замка.
      У светловолосой супруги Маллина было зрелое тело, заразительный смех и происхождение более высокое, чем у супруга. Это всегда подбрасывало дров в огонь страсти трубадура, как рассказывал Блэзу Маффур, перескакивающий с одного предмета на другой. Он невольно рассмеялся: все это было так неестественно, весь этот процесс. Легко догадаться, что сказал бы об этом острый на язык Рюдель.
      Тем временем в Арбонну пришла знаменитая южная весна, и на лугах и горных склонах вокруг замка Бауд почти за одну ночь распустились яркие цветы. Говорили, что снега тают и на горном перевале, ведущем в Аримонду. Стихи поэта становились все более горячими и страстными с пробуждением весны, как и звонкие голоса жонглеров, которые тоже приезжали в Бауд, понимая, где им будет лучше. Многие кораны и слуги в замке имели личные причины благодарить трубадура, певцов и созданную ими эротическую атмосферу за любовные свидания на кухне, на лугу и в зале.
      К несчастью для Эврарда, его собственному делу не помогали откровенно маленький рост, желтые зубы и преждевременное выпадение и без того жидких волос. Тем не менее по великой традиции высокородным, культурным и милостивым дамам полагалось любить трубадуров за их искусство и горячую преданность, а не за рост или волосы.
      Беда была в том, что Соресина де Бауд не слишком большое значение придавала великой традиции, во всяком случае, этой ее части. Ей нравилось, чтобы мужчины были похожи на воинственных коранов времен славного прошлого. В самом деле, об этом она постоянно стала твердить Блэзу вскоре после его приезда, простодушно глядя на его высокую, мускулистую фигуру, а потом опуская взгляд и отводя его в сторону с откровенно деланым смущением. Блэз, который привык к подобным вещам, не почувствовал ни удивления, ни искушения. Ему платил Маллин, и он изобрел собственный кодекс поведения в подобных делах.
      А вот Эврард Люссанский той весной изобрел нечто иное. Короче говоря, маленький трубадур, выпив довольно много неразбавленного красного миравальского вина в компании с коранами, в конце концов решил перейти от своих безмерно страстных стихов к умеренно страстным действиям.
      Разгоряченный пылко исполненной жонглером в начале вечера одной из собственных баллад, трубадур поздней ночью покинул свое спальное место и добрался, спотыкаясь, по темным и тихим коридорам и лестницам до спальни Соресины. К несчастью для всех участников, дверь оказалась незапертой: Маллин, молодой, здоровый, достаточно рослый и настойчиво добивающийся появления наследников, недавно покинул свою жену и ушел в расположенную рядом собственную спальню.
      Пьяный, разгоряченный стихами поэт вошел в совершенно темную комнату, на ощупь пробрался к кровати под балдахином и приник любовным поцелуем к губам удовлетворенной, спящей женщины, которую он в ту весну старался прославить на всю Арбонну.
      После этого события высказывалось множество мнений насчет того, как следовало поступить Соресине. Ариана де Карензу, ставшая королевой Двора Любви после того, как ее тетушка-графиня передала ей этот титул, объявила о созыве особого заседания по данному вопросу в конце года. Тем временем все мужчины и все женщины, которых Блэз встречал в замке или за его пределами, имели собственное мнение по поводу того, что сам он считал совершенно предсказуемым и абсолютно тривиальным событием.
      Соресина же поступила следующим образом — вполне естественно, или, если посмотреть под другим углом, очень неудачно — она закричала. Пробудившись от сладкой дремы после соития и осознав, кто находится в ее спальне, она выругала своего потрясенного, обезумевшего поклонника так громко, что ее услышала половина замка, словно грубая, дурно воспитанная крестьянка, которую стоило бы публично выпороть.
      В свою очередь, Эврард Люссанский, уязвленный до глубины своей слишком чувствительной души, покинул замок Бауд еще до наступления рассвета и отправился прямиком в ближайшее святилище богини, где получил благословение и посвящение. Потом он добрался до берега и на лодке переправился на остров Риан, стремясь покинуть общество неблагодарных женщин в замках, которые способны так оскорбить безграничную щедрость его искусства.
      Благополучно добравшись до острова, спасшись от ужасного шторма и суеты мира за пределами острова, он начал утешаться и развлекаться сочинением гимнов в честь богини, а также неоспоримо остроумными сатирическими стихами в адрес Соресины де Бауд. Имени ее он, конечно, не называл — правила есть правила, — но поскольку теперь он употреблял то же самое имя, которое придумал, чтобы прославить элегантность ее фигуры с длинными руками и ногами и темный огонь ее очей, то никто в Арбонне не остался в неведении по этому вопросу. Студенты в Тавернеле, как дал понять Блэзу всерьез огорченный Маллин, подхватывали эти песни и усовершенствовали, добавляя собственные строфы.
      Это продолжалось много недель, и эн Маллин де Бауд, видя, что его супруга все больше становится объектом насмешек, имя его замка вот-вот превратится в синоним дурных манер, а письма примирения, посылаемые им на остров, демонстративно остаются без ответа, предпочел принять решительные меры.
      Блэз, вероятно, организовал бы убийство поэта. Маллин де Бауд был сеньором, пусть и мелким; Эврард Люссанский, на взгляд Блэза, был всего лишь странствующим паразитом. Кровная вражда, даже спор между такими людьми в Горауте были немыслимыми. Но здесь, разумеется, Арбонна, где правят женщины и где трубадуры обладают такой властью в обществе, о которой в других местах не могли и мечтать.
      В этом случае Маллин приказал Блэзу и его коранам тайно, под покровом ночи переправиться на остров богини и привезти Эврарда назад. Барон, конечно, сам не мог возглавить экспедицию, хотя Блэз питал достаточно уважения к этому человеку, чтобы верить, что он предпочел бы именно такой вариант. Но Маллину лучше было воздержаться от подобной эскапады на тот случай, если их постигнет неудача. Ему необходимо было иметь возможность заявить, что кораны задумали этот план без его ведома и согласия, а затем поспешить в храм Риан, чтобы должным образом выразить раскаяние. По мнению Блэза, обстоятельства сложились особенно удачно потому, что командиром коранов Бауда в этом сезоне оказался наемник из Гораута, который, естественно, не поклоняется богине Риан, и от него вполне можно было ожидать подобного святотатства. Блэз не стал ни с кем делиться своими мыслями. Они даже не слишком его беспокоили; просто на определенном уровне положение дел в мире было именно таким, и он был с ним хорошо знаком.
      Соресину, ужасавшуюся, но одновременно наслаждавшуюся тем, что натворил ее непроизвольный крик, энергично наставляли сменяющие друг друга дамы из соседних замков, более опытные в общении с поэтами, насчет того, как вести себя с Эврардом после его возвращения.
      Если Блэз с коранами попадут на остров. Если отыщут его. Если он согласится вернуться. Если морские чудища из мрачных сновидений Люта не вынырнут из пучины под их шлюпкой, огромные и ужасные в бледном лунном свете, и не утащат их всех во тьму вод.
      — Держи на те сосны, — тихо приказал сидящий на носу Ирнан, их штурман. Он оглянулся через широкое плечо и посмотрел на растущую тень острова. — И ради Коранноса, помолчи пока!
      — Лют, — мягко прибавил Блэз, — если я услышу от тебя хоть звук, любой звук с этого момента и до того, как мы вернемся на сушу, я перережу тебе глотку и выброшу тебя за борт!
      Лют довольно громко сглотнул. Блэз решил не убивать его за это. Как такой человек мог стать посвященным воином ордена Коранноса, он понять не мог. Он довольно хорошо владел луком, мечом, скакал на коне, но даже здесь, в Арбонне, должны знать, что для воина бога всего этого недостаточно. Неужели отменили все стандарты? И не осталось гордости в этом продажном и вырождающемся мире?
      Блэз снова оглянулся через плечо. Они уже подгребли совсем близко. Сосны сгрудились ближе к западной стороне острова, вдали от северных песчаных берегов и сверкающих за ними огней, которые горели в трех храмах и жилых строениях. Ирнан, который бывал здесь прежде — он не сказал зачем, и Блэз не настаивал, — предупредил, что нет никакой возможности высадиться на остров незаметно на одном из этих северных пляжей. Слуги Риан охраняли свой остров; в прошлом у них были основания опасаться не только одинокого парусника с коранами, отправившимися на поиски поэта.
      Они собирались попытаться высадиться на берег в более неприступном месте, где лесные сосны уступали место не песку, а каменистым утесам и морским валунам. У них с собой была веревка, и каждый из коранов, даже Лют, умел взбираться на скалистые склоны. Замок Бауд примостился высоко на диких скалах юго-запада. Тамошним людям должны быть знакомы утесы и скалы.
      Море — это другое дело. Только Ирнан и сам Блэз чувствовали себя свободно на воде, и на Ирнана была возложена трудная задача подвести их достаточно близко к острым и темным скалам, чтобы они могли высадиться на берег. В разговоре наедине Блэз сказал ему, что если они не смогут найти ничего лучшего, чем отвесные скалы, то у них не будет никакого шанса. Только не ночью и не в условиях, требующих полной тишины, да еще учитывая необходимость спустить вниз поэта. Кроме того…
      — Суши весла! — прошипел он. В то же мгновение Маффур рядом с ним произнес те же слова. Восемь гребцов быстро подняли весла из воды и сидели неподвижно, пока шлюпка бесшумно скользила к острову. Снова послышался тот же звук, уже ближе. Блэз низко пригнулся и замер, вглядываясь в ночь, отыскивая при свете луны лодку, приближение которой услышал.
      И тут он его увидел — одинокий темный парус на фоне звездного неба, скользящий среди волн вокруг острова. Восемь человек в шлюпке затаили дыхание. Они находились внутри круга, который описывала чужая лодка, и очень близко, опасно близко, от скалистого берега. Человек, посмотрев в их направлении при слабом свете, почти наверняка ничего не увидит на фоне темной массы острова, а охрана, Блэз знал, все равно будет смотреть в сторону моря. Он разжал пальцы, стиснувшие весло, и смотрел, как маленький парусник скользит мимо них против ветра, очень красивый при лунном свете.
      — Хвала богине! — прошептал Лют, сидящий впереди рядом с Ирнаном.
      Выругав себя за то, что не усадил этого человека рядом с собой, Блэз бросил через плечо яростный взгляд и успел увидеть, как взлетела рука Ирнана и стиснула руку соседа в запоздалой попытке заставить его молчать.
      — Ай! — вскрикнул Лют. Совсем не тихо. В море. В очень тихую ночь.
      Блэз закрыл глаза. После секунды напряженного молчания с парусника послышался суровый мужской голос:
      — Кто там? Именем Риан, назовите себя!
      Блэз лихорадочно соображал, он поднял глаза и увидел, что парусник уже начал разворачиваться. Теперь у них было два выхода. Они могли отступить, изо всех сил налечь на весла в надежде оторваться от сторожей во мраке моря. Никто не знает, кто они; возможно, их не увидят и не опознают. Но до земли далеко, и у восьмерых гребцов мало шансов уйти от парусника, если их будут преследовать. А к этому паруснику очень быстро могут присоединиться другие, понимал Блэз.
      Но все равно, ему очень не хотелось отступать.
      — Всего лишь рыбаки, ваша милость, — крикнул он дрожащим, тонким голосом. — Всего лишь мы с братьями, ловим анчоусов. Мы ужасно сожалеем, что заплыли так далеко. — Он понизил голос до сердитого шепота: — Бросьте три веревки за борт, быстро! Держите их, будто ловите рыбу. Ирнан, мы с тобой прыгаем в воду.
      Еще не договорив, он уже снимал сапоги и перевязь с мечом. Ирнан, не задавая вопросов, начал делать то же самое.
      — К острову богини запрещено подходить так близко без разрешения. За это вы будете прокляты Риан. — Низкий голос, несущийся над водой, звучал враждебно и уверенно. Лодка продолжала разворачиваться, через несколько секунд она направится к ним.
      — Мы не должны убивать, — с тревогой шепнул Маффур рядом с Блэзом.
      — Знаю, — прошипел в ответ Блэз. — Делайте, что я вам сказал. Предложите им десятину от улова. Ирнан, пошли.
      После этих слов он перебросил ноги через низкий борт и бесшумно соскользнул с лодки. С другой стороны, точно уравновесив его прыжок, то же самое сделал Ирнан. Вода оказалась ужасно холодной. Была ночь, и весна только начиналась.
      — Правда, ваша милость, как сказал мой брат, мы не хотели нарушать правила, — прозвучал в темноте виноватый голос Маффура. — Мы будем рады предложить десятую часть улова святым слугам благословенной Риан.
      На паруснике молчали, словно кто-то обдумывал это неожиданное соблазнительное предложение. Этого Блэз не ожидал. Справа он заметил темную голову Ирнана, качающуюся на волнах. Он направлялся к нему. Блэз махнул рукой, и они вместе поплыли ко второму судну.
      — Вы что — глупцы? — второй голос с парусника принадлежал женщине и был холоден, как океанская вода. — Вы думаете, что сможете возместить проникновение в воды богини, откупившись рыбой?
      Блэз поморщился. Жрицы богини всегда были более жесткими, чем жрецы; даже короткое пребывание в Арбонне научило его этому. Он услышал удар кремня, и через мгновение, выругавшись про себя, увидел, как в лодке зажглась лампа. Оранжевый свет упал на воду, но освещение было слабым. Молясь, чтобы у шестерых коранов в шлюпке хватило ума держать головы опущенными и прятать лица, он сделал знак Ирнану приблизиться. Затем приблизил губы к его уху и объяснил, что им предстоит сейчас сделать.
      Высоко подняв лампу, пока Маритта правила судном, жрец Рош всматривался в темноту. Даже с огнем, даже при свете прибывающей бледной луны разглядеть что-либо было трудно. Несомненно, шлюпка, к которой они приближались, была похожа на те лодки, которыми пользовались прибрежные рыбаки, и он видел переброшенные через борт веревки от сетей, но в этой встрече все же было нечто странное. Во-первых, слишком много людей сидело в лодке. Он насчитал пять человек по крайней мере. Куда они собираются класть свой улов при таком количестве людей на борту? Рош вырос у моря; он разбирался в ночной ловле анчоусов. И очень любил — даже слишком — вкус этого сочного, редкого лакомства, поэтому, к своему стыду, ему очень хотелось согласиться и принять предложенную десятину улова. Маритта, родившаяся в горах, не питала подобной слабости и не поддалась соблазну. Иногда он спрашивал себя, есть у Маритты вообще какие-либо слабости? Он не особенно огорчится, когда на следующей неделе закончится их совместное дежурство, хотя и не мог сказать, что сожалеет о трех положенных ночах, проведенных вместе с ней в постели. Интересно, понесла ли она от него и каким будет рожденный ими ребенок?
      Лодка действительно была похожа на рыбацкую. Слишком много в ней рыбаков, но, вероятно, все дело в страхе, потому что они рискнули подойти слишком близко к острову. Это случалось чаще, чем должно бы, как было известно Рошу. Глубокие воды вокруг острова Риан славились как места, богатые анчоусом. Жаль, иногда думал он, понимая, что губительно близок к ереси, — что вся рыба и животные на острове и вокруг него посвящены богине в ее воплощении Охотницы и смертные никоим образом не могут посягать на них.
      Нельзя слишком винить рыбаков Арбонны за то, что они подчас поддаются искушению заполучить это редкое лакомство и время от времени рискуют подходить к острову ближе, чем положено. Он спросил себя, посмеет ли обернуться к Маритте и высказать ей эту мысль в духе сострадающей Риан. Однако он счел благоразумным этого не делать. Можно догадаться, что она скажет, рожденная в горах и твердая, как горная скала. Хотя и не столь уж твердая в темноте, надо признать, после того как любовные объятия сделают ее на удивление мягкой. Три ночи того стоили, решил он, чтобы она теперь не могла ответить на его невысказанное замечание.
      Но в этот момент Маритта сказала совсем другое, внезапно охрипшим голосом:
      — Рош, это не рыбаки. Это одни только веревки, а не сети! Мы должны…
      К сожалению, больше Рош ничего не услышал. Когда он быстро подался вперед, чтобы лучше разглядеть шлюпку, он почувствовал, что его выдернули из их лодчонки, фонарь вылетел из его руки и с шипением погас в море.
      Он попытался крикнуть, но ударился о воду так сильно, что весь воздух вышибло у него из легких. Затем, пока он отчаянно ловил ртом воздух, его накрыло волной, он глотнул соленой морской воды и начал кашлять и давиться ею. Сзади его держала чья-то рука крепкой хваткой кузнеца. Рош кашлял, задыхался, кашлял и, наконец, очистил легкие от воды. Он сделал один нормальный вдох, а потом, словно кто-то терпеливо ждал этого сигнала, получил удар рукояткой кинжала в висок, и перестал ощущать холод ледяной воды и видеть красоту лунной дорожки на море. У него еще оставалось мгновение, чтобы осознать, перед тем как провалиться в черноту, что он не слышал ни звука от Маритты.
      Пока Блэз втаскивал бесчувственного жреца обратно в лодку с помощью Ирнана, он опасался, что тот, стремясь действовать наверняка, своим ударом прикончил женщину. Забравшись с некоторым трудом в лодку, он убедился, что это не так. Несколько дней у нее на виске будет шишка, размером с яйцо чайки, но Ирнан справился с задачей. Он потратил мгновение, чтобы одобрительно сжать плечо воина: такие вещи имеют значение для подчиненных. В этом у него был кое-какой опыт — по обе стороны от знака равенства.
      Парусник оказался аккуратным, содержался в порядке и был хорошо оснащен. Это означало, что на нем нашлось много веревок. Были также одеяла от ночного холода и запас еды, что могло бы удивить, если бы жрец не оказался таким пухлым. Он снял с бесчувственного жреца насквозь промокшую рубаху и завернул его в одно из одеял. Они связали и мужчину, и женщину, хоть и не так крепко, чтобы им навредить, заткнули им рты, а потом направили лодку к собственной шлюпке.
      — Маффур, — тихим голосом позвал Блэз. — Бери на себя командование шлюпкой. Следуй за нами. Мы собираемся найти место для высадки. Лют, если хочешь, можешь покончить с собой прямо сейчас, пока я до тебя не добрался. Возможно, так тебе будет приятнее. — Он с удовлетворением услышал стон ужаса Люта. Этот человек ему поверил. Ирнан в лодке рядом с Блэзом хмыкнул, с угрюмой, леденящей насмешкой. С некоторым удивлением Блэз почувствовал ранее знакомое ощущение при выполнении опасного задания, что рядом с тобой человек умелый и достойный уважения.