– Теперь сделана! Но не в счете, а в этой судейской глупости!
– Папуля, ты только спокойнее, пожалуйста!
– А что мне волноваться? – наигранно весело воскликнул он.– Пусть Улыбин волнуется.
Но сразу же забыл о своей напускной веселости.
Конфликт внешне затух, уйдя, и Рябов это видел, внутрь, чтобы невидимым огнем жечь души.
Игра продолжалась.
Стадион болел за своих с такой неистовой яростью, будто понимал всю ошибочность судейского решения и сложность того положения, в котором оказались их любимцы. Решение судьи унизительно не только для игроков, но и для грамотных зрителей. Малейшая возможность не то чтобы забить, а послать шайбу в сторону советских ворот заставляла трибуны исходить глухим стоном. Будто все разом испытывали глубокую, нестерпимую боль. И тогда низкое «уу-уу-уу» повисало над залом. Истерическим криком, свистом трибуны пытались спугнуть нависшее над своей командой проклятье.
«А ведь это тоже проявление неуверенности. Только зрительской… Примечательная черта. Надо бы в перерыве обратить на нее внимание парней!» – подумал Рябов, но вспомнил, что сделать это может лишь Улыбин.
Насупился. Принялся напряженно следить за игрой. Если в первом периоде первого матча счет бросков, говоривший ему больше, чем зрителям, показывал, что канадцы девять раз бросали по воротам соперника и трижды добились успеха, а наши – пять раз и только одна шайба влетела в ворота, то после конфликта с судейством давление советской сборной возросло.
В первых двух играх ему бросилось в глаза, что звезды держали клюшки в руках чуть крепче, чем наши. Реже теряли их в схватках. Чаще проталкивали шайбу туда, куда хотели, когда клюшки скрещивались, как мечи.
«Неужели у них сила рук накачана больше, чем у нас?» – подумал Рябов тогда. Но сейчас клюшки буквально валились из рук канадцев. Они проигрывали почти каждое единоборство, не говоря уже о том, что начинали сдавать в скорости.
Пошли недозволенные приемы. Канадский нападающий ехал на Глотове верхом за воротами до самого борта. Без всякой надежды добраться до шайбы. Лишь бы не дать нашему игроку развернуться посвободнее. И он добился своего. Глотов, словно не веря, что так примитивно может играть против него великий хоккеист, с удивлением и, надо сказать, совершенно не вовремя обернулся. На какое-то мгновение потерял контроль над шайбой. Испугавшись, дернулся из-под канадца. Ему это удалось. Но он упустил шайбу за ворота. Сам же ткнулся в канадца. Доли секунды не хватило, чтобы выполнить осмысленный пас. Когда он из очень тяжелого положения отдавал шайбу, в ту единственную точку уже выехал канадец. Он легко перехватил пас и откинул шайбу назад, глотовскому наезднику, который, сделав свое дело, уже ждал на «пятачке». А Глотов все выскребал от борта… Щелчок был простым до прозрачности, обидным до боли и столь же неотразимым. И все же Макар среагировал. У него не оставалось времени на игру рукой. Невероятным мышечным усилием толкнул клюшку назад и вверх. И бесчувственный, неуклюжий кусок доски, такой ничтожно узкий по сравнению с необъятной пастью ворот, оказался на пути шайбы. Ударившись о клюшку, она рикошетом ушла выше штанги, слегка зацепив ее. Ушла со льда куда-то далеко, во мрак торцевой трибуны.
Как не походила эта встреча на предыдущие! Если раньше канадцы выигрывали почти все вбрасывания, то теперь… Рябов во время первых двух матчей удивлялся и негодовал: «Неужели все за счет той же силы рук? Нет, просто силы характера. Как вяло наши борются при вбрасывании! Зачем? Чтобы потом с кровью вырывать шайбу назад? Глупо! Проигрыш начинается со вбрасывания!»
Сейчас канадцы словно играли в поддавки. Они были сметены напором и отдавали шайбу каждый раз, как только не удавалось прижать ее к борту.
Некоторое время шла занудная игра, У обоих не получалось толком ничего: у канадцев – обороны, у наших– завершения атаки. Рябов называл такие моменты «качанием маятника». Схватки злые, молниеносные возникали то у одних, то у других ворот и также по всему полю. Но редко получались три точных паса подряд. Или теряли шайбу, или в азарте проносились мимо. Но каждая отскочившая шайба рождала новую схватку, и так, казалось, не будет конца. Почти не ощущалась скорость. А она, и только она была всему виной! Обе команды играли на предельных скоростях. И кто-то из двух должен был не выдержать. Каждый сознавал: кому удастся «перекачать маятник», тот и сделает игру. Но Рябов уже в этом качании видел, насколько богаче у нас запас прочности. Да еще этот психологический гандикап с Макаром.
Глядя, как Рябов переживает, Галина, чтобы не расстраиваться, вышла. Она понимала, что не сможет заставить Рябова выключиться из игры. А тот в трудные минуты лишь натягивал плед почти до носа, потом сбрасывал к ногам, но не вставал. Все силы уходили на переживания. Даже если бы захотел, то вряд ли Борис Александрович смог сейчас встать. Спина изошла испариной. Руки мелко подрагивали. И когда совершенно закономерно посыпались в канадские ворота шайба за шайбой, он только кивал своим горбатым носом, словно молотком аукционера утверждая совершение сделки.
Счет стал 5:0. Полнейший разгром. Не только в счете, но и по тому, что делалось. На льду царила лишь одна команда, а все звезды профессионального спорта мерцали тусклыми любительскими огоньками. Рябов вновь по-тренерски начал всматриваться в игру. Заметил, что здорово прибавил за год Терехов. Он теперь держал клюшку двумя руками, почти сдвинул кисти, будто одной большой сдвоенной перчаткой. Та сила, с которой он орудовал, заставляла думать, будто конец клюшки зажат в тисках. Полметра, которые выигрывал на такой хватке, помогали убирать шайбу далеко от соперника, и надо было не один зуб сломать, прежде чем до нее добраться, а уж потом мечтать, чтобы отобрать. Мелочь, но какая!
Хорош и правый защитник Васин. Он был из тех жестких парней, которые играют практически без шайбы. Даже говорил: «Зачем она? Мне кого поувесистей подай. А шайбу пусть другие гоняют!»
Естественно, это была лишь бравада, но за ней стоял особый характер.
«Ничего, – бормотал Рябов.– Канадцы еще объединятся с американцами, чтобы устоять против нас. Будет еще матч, когда на поле выйдут две команды, но три флага – советский, канадский и американский – будут реять над залом. Две страны против одной – и это будет справедливо! Уже то, что это произойдет, станет победой! Такой же яркой, как сейчас над звездами…»
Игра подходила к концу. Не было только конца преимуществу советской сборной. Шестая шайба, словно гвоздь в доску, прочно закрепила победу. Рябов ворчал, глядя, как наши, тоже теперь уже поверившие в победу, начали ошибаться, упуская возможность увеличить счет. Глотов все время кричал на ребят, не давая утихнуть заводке.
Хладнокровный Викторов был ему прямой противоположностью. Он вообще никогда не ворчал на товарища, хотя тот и был не прав. Никогда по его лицу нельзя было понять, что он чем-то недоволен. Если не получалось, снова шел вперед в поисках новых возможностей, сразу забывая о том, что произошло. Но сколько Рябов потом ни проверял, Викторов прекрасно помнил обо всех ошибках товарищей, даже самых мелких, даже о тех, на которые не обратил внимания и сам Рябов. Викторов был интеллигентом до мозга костей. Просто мудрецом – что толку портить нервы, когда в хоккее, как, впрочем, и в жизни, зачастую далеко не всегда, скорее, слишком редко можно исправить ошибку? А уж переиграть тот самый момент невозможно! Как мало вероятно и то, что он может повториться в ближайшие сто матчей. Что-нибудь да будет не так! То ли нога стоит не как тогда, то ли крюк не касается льда, то ли вес тела не на той ноге… Как невозможно дважды войти в одну и ту же воду реки, так невозможно повторить игровую ситуацию в точности. И мудрый Викторов знал это. Его молчаливая выдержка действовала на того, кто допустил ошибку, сильнее любого крика. Случалось, виноватые сами поднимали бучу, то ли прямо на льду, то ли в раздевалке, и никогда еще не случалось, чтобы Викторов ответил взаимностью.
Игра сама по себе уже потеряла для Рябова спортивный интерес. Он следил сейчас за работой Викторова, следил с наслаждением, поскольку в каждом его движении видел воплощение и своих идей, и того, что было за долгие годы наработано вместе. Само катание Викторова среди столкновений сражающихся тел звучало особой, радостной песней.
Во время второго матча на трибуне Рябов заметил лозунг: «Старомодный хоккей!» Это было для него самым страшным, почти личным оскорблением. Рябова даже покоробило: «старомодный»! Кто знает, что такое старомодность? Где эти старые времена, где их границы? Старомодность начинается иногда сию минуту. Иногда старомодно уже то, что еще не родилось. Многое, что вчера было прогрессивным, современным, сегодня старо. Потому как хоккей – самый живой организм. Он постоянно развивается, постоянно меняется… И самое страшное – остановиться! Остановиться – значит проиграть! Даже если сегодня удалось зацепиться за победу. Для человека, мыслящего и знающего игру, уже в победе просматриваются корни завтрашнего поражения…
Шестая шайба в воротах профессионалов! Это разгром. Это подавляющее преимущество и в счете и в игре, когда нет ни малейшей лазейки, чтобы принизить успех победителя.
По льду метались наши парни, поздравляя друг друга. Обнимаясь, целуясь, давая выход радости, которую так славно заработали. А Рябов закрыл глаза и сидел замерев. Уставшее после болезни тело ощущало крепкую хватку дружеских рук там на льду. Вот по традиции он взлетает над площадкой раз, другой, третий…
Мягко приземляясь на плотное ложе сильных и потных рук своих парней. И кажется Рябову, что полет этот длится целую вечность.
Когда он вяло поднимает к лицу правую ладонь, она сразу становится мокрой. Слезы текут невольно. И он не в силах их остановить. Впрочем, он и не хочет их останавливать. Слезы радости так сладки и так коротки. К тому же никто не видит его слез в полумраке комнаты. Даже Галина кричит из кухни: «Как закончили?»
«Закончили? – думает он.– Нет! В спорте не бывает конца. Он тем и прекрасен, что невозможно раз и навсегда выяснить отношения. Сегодня сильнейший ты, а завтра… Приходят новые имена. Рождаются новые идеи. И только одно остается неизменным – борьба, в которой невозможно убежать от себя».
Постоянство. Несколько штрихов к портрету Анатолия Голубева
«Мы умираем не только на трассах – нередко умираем в погоне за самими состязаниями из страны в страну. И часто смерть хватает за горло, когда перестаем выступать и начинаем жить так, как мечтали о том долгие годы. Но нам не хватает, очевидно, скорости, риска, напряжения, к которым привыкли в седле. И тогда мы пробуем заменить потерянную остроту борьбы мощностью наших спортивных автомобилей. И тогда для всех нас где-то на обочине дороги стоит военный грузовик с погашенными огнями, в который нам суждено врезаться в ту последнюю ночь…»
Так заканчивается роман Анатолия Голубева «Никто не любит Крокодила». Роман, ставший популярным. Роман о спорте. Речь в нем идет о судьбе стареющего аса велосипедных трасс французе Роже Дювалоне, ведущего свою последнюю многодневную гонку. В романе много спортивных сцен, он наполнен драматизмом подлинного жизненного материала. Автор ставит в книге извечный вопрос, который рано или поздно мучает каждого большого спортсмена, – кончается одна жизнь, спортивная, и что дальше?
Очевидно, потому, что Анатолий Голубев сам прожил в спорте немалую жизнь, познал его не с трибуны, а изнутри, сам когда-то решал эту проблему – спортивная жизнь кончилась и что дальше, – он решил ее для себя без колебаний – выбрал писательский труд. Но спорт остался с ним навсегда. И если ему суждено снова встать в раму хоккейных или футбольных ворот – в товарищеском матче ветеранов, например, – он все равно продолжает жить спортом и за писательским рабочим столом. Завидное постоянство. И это – характерная черта прозаика Анатолия Голубева. Он пишет только о спорте – из-под его пера вышло более трех десятков романов, повестей, сборников рассказов, очерков… Среди них романы «Тогда умирает футбол», уже упоминавшийся «Никто не любит Крокодила», «Нулевое отклонение», «Умрем как жили», «Чужой патрон», «Пломба», повести «Победителя не судят», «Возвращение к жизни», «Шум бегущей реки»… Но стоп, стоп, стоп! Говорят, библиографическая справка плодотворно работающего писателя всегда таит в себе опасность утомить читателя многословностью.
Когда я говорю, что Анатолий Голубев пишет только о спорте, хотел бы пояснить, что я вкладываю в понятие «только». Да, все его книги так или иначе рассказывают о спорте и спортсменах, живущих в этом большом, прекрасном и нелегком мире. Это и олимпийский чемпион Степан Ощепков из повести «Победителя не судят». И ушедший из спорта на взлете своей карьеры нападающий сборкой страны Александр Шарапов из романа «Нулевое отклонение». И начальник главка, давно закончивший свои выступления на борцовском ковре, но страстно жаждущий вернуться в тот незабываемый мир молодости и испытать себя вновь – и погибающий! – из повести «Шум бегущей реки». Это и Юрий Токин, игрок старогужской футбольной команды «Локомотив», собравший в тяжелые дни фашистского нашествия подпольную организацию из друзей-спортсменов.
Мир книг Анатолия Голубева – это мир спорта. И все-таки он пишет не только о спорте. О человеке. Творчество писателя отличает прежде всего постоянство в стремлении не только не изменять теме, но постоянство и в ее повороте. Спорт в книгах Анатолия Голубева – это всегда лишь часть человеческой жизни. Сложной, многообразной, не всегда удачной, иногда совсем неудачной. Внутренний мир человека предстает в книгах Анатолия Голубева во всей проблемности и многоликости.
Герои его книг – обычные люди. И необычные. Ибо помимо всегдашней, так знакомой каждому нашей служебной и личной жизни, герои Анатолия Голубева живут еще и в спорте-вот в чем их необычность, их, если хотите, научительность. Они, как правило, люди мужественные, честные, ищущие, и, конечно, привыкшие бороться – к этому их приучило спортивное прошлое. Они бойцы не только в спорте, что естественно: без борьбы не может быть спорта. Они остаются такими и в жизни. Где бы ни приходилось им работать. Как бы ни сложилась их жизнь. Вторая жизнь, та, что начинается после спорта.
Как часто в нашей художественной литературе о спорте, пытаясь подчеркнуть специфичность таких произведений, авторы, вольно или невольно, вырывают и самого спортсмена и всю его деятельность из контекста многоликой общественной жизни. Граммы, сантиметры, голы и очки в таких случаях становятся как бы смыслом всей жизни человека, становятся единственной целью художнического изображения. Должен сразу оговориться, что вообще, к сожалению, у нас очень мало художественных книг о спорте, хотя выпускается многомиллионными тиражами специальная спортивная литература. Это результат явной недооценки значения литературно-художественных произведений о спорте. Скажем, в его пропаганде. Что может ратовать за спорт ярче и убедительнее, чем интересно написанные повесть или роман?! Если только само спортивное состязание! Книга – помощник и в решении многих проблем, которые встают перед человеком, входящим в мир спорта.
Проблемы нравственности не только не снимаются в спортивной жизни. Наоборот,»ни обретают еще большую остроту, ибо спортивная жизнь ставит человека гораздо чаще, чем в обыденной жизни, в экстремальные ситуации, которые требуют мобилизации не только физических, но и духовных, нравственных сил. И вот такой тренинг человеческой души, порой не менее важный, чем специальный спортивный тренинг, столь часто обуславливающий результат победный, рекордный, и призвана осуществлять спортивная художественная литература.
Практика советского спорта показывает, что далеко не всегда воспитательная работа среди спортсменов ведется на уровне, хотя бы равном спортивному. Как часто лучшие тренеры страны, найдя талантливого самородка, за годы упорнейших тренировок вкладывают в него так много технического мастерства, в трудных буднях почти ежедневных многочасовых тренировок забывая о том, что не скоростью, не голами или силой одной жив человек. И тогда мы видим перед собой талантливую спортивную машину, работающую на слишком обедненном нравственно-интеллектуальном горючем. И тогда с удивлением вдруг обнаруживаем, что яркая спортивная звезда, обещавшая долгие годы украшать небосвод мирового спорта, вдруг, жалко вспыхнув, канула в Лету. И мы спрашиваем себя – как же это случилось? И докапываемся, в конце концов, до той зловредной раковины духовной пустоты, которая и привела к общему надлому.
Спортивные комментаторы, особенно в последние годы, очень любят говорить о футболистах, что, дескать, они больше должны играть головой – в понятии «мыслить», – чем ногами. Но это касается не только футбола. Глядя на физическое усилие штангиста или пловца, мы должны, обязаны себе представлять всю правду момента – а именно: сколько нравственных сил требует спортивный подвиг.
В спорте, как и в жизни, ничьих не бывает. Не бывает даже при ничейных результатах. Для кого-то, слабого, ничья равна победе, а для сильного ничья – это все равно что поражение. Спортивный зритель чаще готов простить тактическую ошибку, нехватку технического мастерства, чем слабинку психологическую.
Мы вправе рассматривать спорт как серьезную школу жизни, могучую кузницу человеческих характеров. Для советских людей, строителей общества, устремленного в будущее, в неизведанное, такие характеры важны не менее, чем новые технические средства и научные открытия.
Воспевая настоящего спортсмена, Анатолий Голубев, наверное, потому и смотрит на него так пристально, что подходит с высокой меркой гражданственности и человечности. Отсюда логично вытекает и то, что именно его перу принадлежит один из первых спортивных детективов. В произведении такого жанра обусловлено присутствие и порочных характеров, и сложных, надломленных судеб. Но в романе «Чужой патрон», о котором идет речь, писатель постарался найти и показать не только побежденное зло, но и поддержать добро, в какой бы форме оно ни присутствовало в жизни. Даже в самом отрицательном своем персонаже писатель пытается найти зерно добра, показать тот единственный способ, как его взрастить, чтобы вернуть душевной ниве ее плодородие.
Гибнет человек… Стрелок сборной команды страны Александр Мамлеев. На первый взгляд кажется, что это несчастный случай. Он может произойти всегда, везде и с каждым. Но в ходе расследования, проведенного автором по законам детективного жанра, мы знакомимся с обстоятельствами, сопутствующими этому несчастному случаю, видим картину, объясняющую истоки несчастья, картину, проясняющую саму суть явления. И тогда за обычным происшествием встают сложные взаимоотношения Моцарта и Сальери – удачливого, но легкомысленного таланта и трудолюбивой, но завистливой посредственности.
Если попытаться представить себе все написанное Анатолием Голубевым о спорте, то перед нами предстанет галерея характерных образов, поучительных для каждого, кому понятие «спорт» небезразлично. И эта палитра образов представляется мне даже более ценной, чем развернутая панорама видов спорта, о которых повествует писатель. Здесь и западный велогонщик. Здесь и советский футболист. Здесь и стрелок с громким именем. Здесь и начинающий спортсмен, которому увлечение спортом помогло преодолеть тяжкий физический недуг. Здесь и наставник классной хоккейной команды, каким предстает в новом романе Анатолия Голубева «Убежать от себя» совсем не однозначный, совсем не простой, фанатически преданный самому духу спорта Борис Рябов.
Нелегко писать о спорте. И даже не потому, что многие литераторы, прекрасно владеющие пером, не знают спорта, а те, кто его хорошо знает, далеко не всегда могут создать литературное художественное произведение. Сложность заключается и в другом: спортом живут миллионы. Спорт кажется с трибун таким простым, таким доступным для понимания зрелищем. Обманчивая простота.
Скажем, сложность – не простота, а сложность – заключается уже в том, что персонаж – спортсмен. Стоит написать о рабочем, просто о рабочем, и его прототип может не догадаться, что речь идет именно о нем. Но стоит написать о мастере хоккея, как любой читатель тут же будет, в меру своих знаний о спорте, проводить параллели, искать аналогии… И со всей убежденностью утверждать, что это было так, а не этак, и автор, мол, неправ. Причина тому – не в читательской близорукости, а в глубочайшей любви к спорту. Мы хотим знать о наших кумирах все. Но больше – хорошее. Мы хотим видеть и то, чего никогда не было. Недаром о мире спорта, особенно при восприятии его лишь с трибуны, рождается бесконечное количество легенд и слухов. Донести до болельщика правду о спорте, о человеке в спорте – благородная и нелегкая задача для писателя. От того, как решит он эту задачу, во многом будет зависеть не только число новых поклонников спортивного действа, но и их грамотность, их нравственный потенциал.
Анатолий Голубев поставил перед собой дальнюю цель – создать своим творчеством острую, правдивую картину спортивного бытия. Недаром Анатолий Голубев рассматривает в каждой своей книге с завидным постоянством различные аспекты взаимосвязей спорта и жизни. Иногда такие связи очень неожиданны. Скажем, в романе «Нулевое отклонение» тему можно обозначить коротко словами «футбол» и «нефть». Если не считать такого понятия, как футбольная команда «Нефтяник», то трудно себе вообразить взаимосвязь футбола и нефти. Найти ее можно только через человека, посредством человека. И тогда под писательским пером рождается сделанный из крови и плоти со своими исканиями и сомнениями герой, которому в любых условиях житейских будней поможет победить спортивная закваска.
В наше время очень часто говорят о спортивности. О спортивности моды. О спортивности одежды. О спортивности фигуры. Читая книги Анатолия Голубева, убеждаешься и еще в одной несомненно существующей спортивности – спортивности характера. Характера, что крайне нужен Людям. Нужен в нынешней деловой и стремительной жизни. Писатель воссоздает именно такой характер в действии, показывает, как он рождается, что в нем полезного и, увы, что, при определенных условиях, приобретает уродливые формы (нечто подобное тоже может быть). Но направленный на достижение государственно значимой пользы, такой характер – несомненное благо для общества.
Итак, я склонен считать все творчество Анатолия Голубева единым большим воспитательным делом. А его книги о спорте – Главным Тренером, не предусмотренным штатным расписанием спортивного клуба или команды, но порой выполняющим самую важную функцию – взращение Настоящего Человека.
Валерий ПОВОЛЯЕВ
