Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Убежать от себя

ModernLib.Net / Спорт / Голубев Анатолий / Убежать от себя - Чтение (стр. 4)
Автор: Голубев Анатолий
Жанр: Спорт

 

 


      Рябов любил импровизации, напоминавшие красивую комбинацию на льду. Они рождались, лишь когда находился в отличной форме – что физической, что душевной.
      Он пошел следом за командой, но к борту подходить не стал, а задержался в проходе, глядя, как катаются ребята, разминаясь по уже много раз отработанной схеме. Его больше интересовало, как реагируют они на гвалт, стоящий на трибунах, на мелькание канадских флагов, на скандирование: «Кенада, гоу-гоу!», какофонию труб, трещоток и ручных сирен.
      «После канадского тура ребята стали относиться к атмосфере в зале спокойней, но тем не менее нельзя считать, что обстановка вокруг не действует. Враки все это. Или пустое бахвальство. Вот и сегодня за обедом Паршин признался, что довольно трудно играть на большом стадионе. А я ему с ходу: „Почему же трудно? Площадка стандартного размера!“
      Ребята катались внешне спокойно. Правда, Рябов, хорошо зная их, видел, что полностью волнение снять не удалось. Да и смешно требовать спокойствия перед матчем, решающим судьбу золотых медалей.
      От мыслей отвлек знакомый канадский журналист. И хотя Рябов категорически отказывался от всех интервью в минуты, непосредственные перед матчем, он не стал обижать канадца, тем более что тот просил разрешения задать всего один вопрос.
      – Вы уверены в победе? – спросил он и извиняюще развел руками.
      Рябов прекрасно понял, что на его ответе канадец собирается построить здание будущего отчета. Сам человек пишущий, он привык быть настороже и в то же время давать интервьюирующему необходимую пищу для разговора.
      – Не уверен, но надеюсь! – Он сказал по-английски, медленно выговаривая слова. И также извиняюще развел руками.
      Канадец восторженно вскинул блокнот:
      – Браво, мистер Рябов. Спасьибо! – добавил по-русски.
      Ребята закончили разминку. На изрезанный лед выползли пузатые уборочные машины. Рябов решил в раздевалку не возвращаться, чтобы хоть этим раскрепостить ребят. Только через плечо бросил второму тренеру, шедшему из командной коробки:
      – В раздевалку никого не пускать. Никого!
      Увидев, что канадец разговаривал с русским тренером, еще двое журналистов ринулись к нему, но он решительно замотал головой и, по-судейски скрестя руки, ответил отказом.
      Повернул в проход между рядами за судейской будкой у ворот. Заложив руки за спину, принялся медленно шагать взад и вперед, не глядя на трибуны. Со стороны походил на фельдмаршала, дожидающегося начала битвы или в разгар самой битвы – подхода главных сил, чтобы бросить их в бой.
      Рябов не смотрел на трибуны, но видел, что там происходит, как видел и репортеров, напряженно следивших за ним. Это была его минута. Внимание людей, показывавших пальцами, кивавших в его сторону головами, было обращено к нему непосредственно, а не к команде. Репортеры вокруг закружились толпой, тем самым еще больше привлекая внимание зрителей. Но как ни сладостно подобное мгновение, оно кончается, как кончается все.
      Свист и рев трибун заставили Рябова оглянуться – из прохода первыми выходили канадцы, а наши толпились еще в коридоре. Рябов отметил про себя, что они напрасно уступили дорогу.
      «Сейчас нельзя уступать ничего, даже право первым пройти в дверь! В таких матчах надо выигрывать любую мелочь: получить лучшую раздевалку и весело, первыми выйти на лед, чаще, чем соперники, раздавать улыбки и, конечно, забивать больше шайб. Последнее само не приходит, и потому важно все сопутствующее».
      Некоторые из знакомых канадских игроков здоровались с ним. Он отвечал кивком головы и приветливо улыбался.
      Потом, словно сквозь рентгеновский аппарат, пропустил свою команду и пошел следом, полуобнял Глотова и прошептал ему:
      – Покатайся, Юрочка, покатайся. Не только под горку, но и назад, в горку! С тебя лепить свою игру будут остальные. Покатайся.
      Со стороны их разговор выглядел заговором. Тренер канадцев из своего загона внимательно следил за ними. На него-то и играл Рябов.
      Для начала уступили вбрасывание – он отметил неудачу в своем кондуите.
      «От профессионалов у канадцев жадность к шайбе при вбрасывании. Если мы не научимся сражаться от первой секунды, когда шайба еще не коснулась льда, до последней – когда влетела в сетку ворот, профессионалов не одолеть».
      Уже через минуту Рябов перестал реагировать на окружающее. Для него существовала только игра. Игра в его понимании, которая разнилась от представления большей части толпы, сидящей на трибунах. Иногда отличалась от действий тех, кому доверил он на льду осуществление выстраданных замыслов, рожденных в трудной совместной работе.
      Проигрыш первого вбрасывания давно стал его персональной дурной приметой. И она начала оправдываться с самого начала. Тройка «кормильцев» отыграла плохо – канадцы предложили силовую борьбу на всей площадке, «втыкая», где только могли, не давая раскатиться и начать атаку. Этим, правда, они, медлительные, и свою игру смяли. Но им, очевидно, было важнее с самого начала не давать играть нашим. А заодно и припугнуть, если испугаются. Наивно! Уж сколько раз рябовские воспитанники доказывали, что готовы принять жесткость не только канадских любителей, но и профессионалов. Рябов готовил их к самой жесткой борьбе.
      Обе пятерки, словно давно мечтали о такой игре, яростно вступили в единоборство – они жертвовали качеством игры, построенной на скорости, но зато выигрывали психологически. Рябов прикинул, что минут пять такой игры можно себе позволить.
      «А потом срочно перестроиться. Атаку начинать немедленно, без раската. И скорость, скорость, скорость… Вперед – и также быстро назад. Пока работают моторы…»
      Ребята садились на скамейку, ошалевшие от борьбы, молчаливые и ничего не воспринимающие. Потому Рябов не делал замечаний, только сказал:
      – Мальчики, если напрашиваются товарищи канадцы – возвращайте все с лихвой: на каждый втык таким же втыком! Но не заводиться.
      Похоже, что завелся сам и «передержал» ситуацию. Сразу же последовало наказание. Формально был виноват защитник, внезапно отдавший шайбу на крюк канадцу, и тот открыл счет. Рябов считал, что виновник он, допустивший суету слишком долго. Извиняло одно: за гол, которому канадцы радовались искренне, как дети, хлопая автора перчаткой по шлему, тем самым глуша его и так ошалевшего от радости, канадцы отдали главное – верх в единоборстве. Каждый с каждым… Оно не реализовалось пока в цифрах, загорающихся на табло, но скрытые от тысяч глаз маленькие победы Рябова успокаивали – рано или поздно они обернутся забитыми шайбами.
      И действительно, игра, внезапно для зрителей, но вполне закономерно для него, сломалась настолько, что в блокноте он отметил одиннадцать бросков по канадским воротам и только два по своим. И то дальних; безопасных. Рождалось малоприметное, но впечатляющее преимущество.
      Рябов начал выпускать ребят на лед, подбадривая то жестом, то словом, словно дирижер, взвинчивающий темп исполнения и без того мажорной части симфонии.
      Ему сегодня особенно нравился Глотов. Играл широко и свободно. Проход, который он предпринял, перехватив шайбу, между двух защитников, только по случайному стечению обстоятельств не закончился голом– оставшийся на льду осколок клюшки защитника, сломанной в борьбе, завалил Глотова у ворот. Лежа в немыслимой позе, Глотов успел протолкнуть шайбу мимо вратаря, но она попала в «трубу» и ушла к правому борту. Одна из трех явных возможностей взять ворота. Запас прочности в игре был для Рябова настолько очевиден и велик, что счет не огорчал. Решил в перерыве далее не говорить о неиспользованных возможностях.
      В конце первого периода канадцы предприняли штурм, пытаясь закрепить успех. Отлично отыграл Гурков. В сложной ситуации он повторил один к одному прием, над освоением которого они бились с Виктором едва ли не месяц.
      Рябов пометил в кондуите, что об этом надо непременно сказать в перерыве, а при разборе игры весь его построить на примере Гуркова – творчество может зиждиться лишь на полном освоении самого широкого арсенала тактических и технических средств. Нелегко ему приучать ребят часами, днями оттачивать комбинационные варианты…
      Под громкое скандирование канадских болельщиков– приехало на матч, по словам знакомого спортивного журналиста, почти две тысячи земляков из Страны кленового листа – так и закончился первый период.
      Канадцы уходили, поддавшись гипнозу трибунных воплей, довольные, но слишком усталые. В глазах своих ребят Рябов видел завистливую злость. Значит, второй период может вполне сложиться. Главное – не надо никакой накачки.
      Ребята посбрасывали доспехи. Развалившись по лавкам, полоскали рот минеральной водой, ящики с которой вытащили на середину комнаты, и массажист команды открывал бутылки с лихостью опытного бармена. Рябова всегда удивлял и приятно поражал талант Олега Александровича делать все, за что бы ни брался, – то ли открывать бутылки, то ли жарить яичницы на сборах, не говоря уже о профессиональных навыках, – делать все с особым, только ему присущим блеском и ловкостью.
      Рябов хотел сделать обычную паузу, чтобы дать ребятам немного прийти в себя, но пауза сложилась помимо его воли: в раздевалку руководитель команды ввел нашего посла, который принимал команду в день приезда. Старший тренер даже поморщился. Он представил себе, что может говорить дилетант в минуту, когда его кумиры проигрывают, да еще матч первостепенного значения. Рябов поморщился, и это не укрылось от внимательного взгляда посла.
      Ребята, переговаривавшиеся между собой, умолкли, вопросительно поглядывая то на вошедших, то на Рябова, который редко кому разрешал входить в раздевалку. Они не раз были свидетелями, когда старший тренер выставлял титулованных болельщиков, сразу наживая в их лице если не врагов, то недоброжелателей точно. Но посол, пожимая руку, мягко сказал:
      – Я понимаю, что помешал. Но позвольте мне сказать только, что желаю вам победы, верю в нее и буду болеть, невзирая на дипломатический этикет.
      – Окажите об этом ребятам сами, – громко попросил Рябов, невольно смягчаясь под взглядом спокойных и умных глаз посла.
      – А это позволительно?
      – Вам – да!
      – Я мало что понимаю в хоккее, -посол обратился к игрокам.– Но от этого мое самое сердечное пожелание победы не становится менее горячим. Вы покорили всех своей игрой. Я убежден – победите и сегодня. Мы отпразднуем вашу победу в посольстве как подобает. Успеха вам!
      Ребята нестройно поблагодарили. Рябов вдруг гаркнул:
      – А если как следует, по-армейски! Раз! Два! Три!
      – Спасибо! – гаркнули парни, и дружный хохот – получилось так лихо, по-солдатски – сотряс раздевалку.
      – Когда смеются проигрывающие, они не могут проиграть, – Рябов поднял руку, сочтя минуту наиболее подходящей для короткого разговора.– У меня нет особых замечаний. Так и играть: Витенька, вспомни, сколько сил и времени ты потратил, осваивая отбой кинжальной шайбы?! Считаю, сегодня все окупилось.
      Виктор согласно кивнул головой.
      – Все хорошо, – продолжал Рябов, – кроме того, что надо забивать! Период, несмотря на счет, за нами. Будьте лишь повнимательнее сзади. Время для рождественских подарков канадским товарищам истекло. Помните, если вы бродите по кругу, – Рябов сделал многозначительную паузу, – это может быть потому, что слишком часто срезаете острые углы.
      Не все поняли, но все дружно засмеялись.
      Перерыв закончился. Команда потянулась к выходу. Начинался второй период.
      Рябов прошел в загон, сел на край скамьи рядом е игроками и принялся ставить в блокнот плюсы и минусы. Канадцы, видно подкачанные в перерыве, начали прессинг по всему полю, хотя и не доводя дело до грубой силовой борьбы. И вывод Рябова-«увеличить темп и помотать им душу» – оказался точен и своевремен. Канадцы начали опаздывать к шайбе и в своей зоне, и, главное, в нашей. Их атаки захлебывались на втором-третьем пасе. Это позволяло сразу же начинать контратаку, длинными передачами выводить вперед то одного, то другого крайнего нападающего.
      Если бы молодые из третьей тройки не погорячились, они могли бы сравнять счет уже на пятой минуте. Рябов не успел даже пожалеть, что подобная ситуация сложилась для третьей тройки – «кормильцы» бы реализовали возможность наверняка, – как те сами создали голевой момент. Глотов артистически прокатился мимо защитника на одном коньке и, вытянув вратаря из ворот, отпасовал Чанышеву так, что Профессор мог подправить шайбу даже носом.
      Через пятнадцать секунд Глотов мог забить еще одну, но Худс, тяжелый правый защитник канадцев, игравший в профессиональном клубе, но удивительно легко вновь ставший любителем – вернул несколько сотен долларов, полученных по контракту, – припечатал его почти на линии ворот. Худс даже не стал спорить с решением судьи и, не оглядываясь, покатился к ложе штрафников.
      Рябов следил за ним особенно внимательно. Когда Федерация хоккея предложила заявить протест по поводу включения Худса в состав любительской сборной Канады, Рябов выступил против. Он убедил, что никакой одинокий Худс не в состоянии противостоять команде, если та готова как следует, а нашим парням небезынтересно для будущего попробовать, каков на прочность этот первый встреченный на льду канадский профессионал.
      Председатель комитета заметил, что чемпионат мира не место для экспериментов, на что Рябов огрызнулся: «Эксперимент в заведомо тепличных условиях– туфта!» Председатель посмотрел на него совершенно однозначно: опрометчивый риск зачтется как минус, если вернетесь без «золота»!
      После того как Гольцев, имея два чистых, будто па тренировке, выхода к воротам, оба не использовал, Рябов невольно вскипел.
      – Попросить канадцев убрать из ворот вратаря? – встретил он Гольцева репликой, которую слышали все. Глотов даже хихикнул. Остальные понурили головы, глядя напряженно на то, как отбивалась от наседавших канадцев третья тройка. Патер, тренер канадцев, выпустил свой основной состав. И «кормильцы» с удивлением обнаружили, что Рябов их не выпускает, а вновь оставляет на льду только что начавшую играть третью тройку. Это было рискованно. Особенно при счете 1:1. Если канадцы забьют сейчас шайбу, то начальство припомнит ему эту ошибочную замену и будет нелегко объяснить, почему он так сделал. Рябов и сам точно не знал. Подсказывала интуиция. Такая же, какой руководствуется игрок в рулетку, когда после шести кряду выпадающих красных вновь ставит на красное.
      Таким классным мастерам, как канадцы, не нужно было объяснять, что у них есть шанс. И они клюнули, устроив такой натиск, что казалось, шайбе просто некуда деться, как залететь в сетку ворот советской сборной.
      «Менять, надо менять…» – мелькнуло у Рябова, невольно дрогнувшего при виде столь бурного натиска.
      Он внимательно следил за Бориным, молодым нападающим из подмосковного города, здорово отыгравшим в турнире на приз спортивной газеты. К изумлению многих тренеров, обвинявших его, Рябова, что тянет в сборную своих, он взял на чемпионат мира никому не известного парнишку. На прикидочных играх перед чемпионатом Борин не показал особого блеска, но в тройку вжился. И если не усилил ее сразу, то, Рябов чувствовал, с каждым днем набирался ума-разума.
      «Накажет! Он в этом турнире накажет кого-нибудь из наших соперников!»
      Рябов еще на тренировке обратил внимание на взрывную силу ускорений дебютанта и начал проверять его в нескольких комбинациях. Борин оставался свободным в центре между защитниками соперников, ждал паса, а получив его, пробовал на скорости уйти к воротам.
      Попытка нашего защитника прижать шайбу – нужна замена – не удалась. Канадец просто снес его у борта, и упавший, не поднимаясь, полущелчком послал ее Борину. Остальное произошло в доли секунды. Матерые защитники первой канадской пятерки, так увлекшиеся избиением третьей советской, быстро оценили в Борине все, кроме того, что еще не видели. А не видели взрывного боринского ускорения.
      Борин ушел от них как от стоящих. В отчаянии канадец запустил вдогонку клюшку. Судья вскинул руку, назначая двухминутный штраф. Борин поскользнулся на брошенной клюшке, но устоял и, не снижая скорости, пошел к воротам. Вратарь выкатился навстречу. Но тоже не учел скоростных возможностей своего соперника: выбросился в ноги на сотую долю секунды позднее, чем следовало. Борин метнул шайбу по льду, и она под щитком вратаря скользнула в угол.
      Четверка почти взмокших его товарищей по смене и весь сидевший на скамье запас дружно ринулись к автору гола и подмяли Борина. Заварилась куча мала. На трибунах туристы махали советскими флагами и кричали под свист всего стадиона: «Молодцы! Молодцы!»
      Вокруг кучи катались судьи и призывали игроков освободить лед и продолжать игру. Только канадцы стояли на местах, на которых их застал гол, и не верили в происшедшее. Потом медленно все лишние покатились со льда.
      «Как седьмой раз красное после шести красных», – вспомнил Рябов закон рулетки. Но никто, кроме него, не догадывался о той гигантской ставке, которую он сделал.
      А на льду носился, словно заново родившись, Гольцев. Отрабатывал назад и вновь рвался вперед, как будто только начинал играть блиц-матч и ему осталось сегодня играть лишь те сорок – пятьдесят секунд, которые отвел Рябов для его пятерки. Зажав канадцев в зоне, устроили им настоящую варфоломеевскую ночь– шайба дважды попадала в «трубу», спасавшую ворота, и, наконец, четырехходовка, которой Рябов даже придумал музыкальный ритм – «та-ах, та-ах, тах, тах», – закончилась сумасшедшим щелчком Гольцева. Он в ярости вскинул руки и, не дожидаясь, когда его, поздравляя, перехватят свои, ринулся к командному загону. Он катился, глядя на Рябова. И тот радостно улыбался ему, довольный, что сумел-таки одной репликой взъярить Гольцева. А в ярости он страшен. Тройка, не доиграв десяти секунд, довольная, села на скамью, и Рябов, повернувшись к Гольцеву, громко сказал:
      – Уговорил! Не буду просить Патера убирать вратаря. Умница!
      Гольцев, настороженно смотревший на Рябова, сомлел от удовольствия. Но Рябов играл уже не на него, а на его партнеров. Теперь и они полезут не меньше: как это – Гольцев забил, а они нет?!
      «Только бы не зарвались, попридержать вовремя», – едва успел подумать Рябов, как стадион вновь взревел. За воротами канадцев вспыхнула красная лампа. Это защитник Чанышев, почти не входя в зону, послал шайбу сильнейшим броском в ворота. Вратарь, не готовый к такому дальнему броску и еще не оправившийся от предыдущего гола, что непростительно, но случается и с такими признанными асами, как Гордон, не успел среагировать.
      Итак, первая тройка вела 2:1, третья-1:0, а вот вторая огорчала. Она грамотно отрабатывала свое время на поле – и впереди, и в зоне ворот, – но не было в ее игре блеска. Тройка нападающих состоит из трех игроков. Три игрока были, и вот тройки – нет!
      Опять вставала пресловутая проблема второго эшелона. Уже не малыши в составе, но еще и не звезды экстра-класса. А как хочется ими быть! Сами же сделали еще далеко не все, чтобы стать звездами… Зато амбиция… Она хороша у ответственных людей, но опасна, когда игрок спит на тренировках, а просыпается лишь в матчах.
      Рябов смотрел на игру, вел запись, а сам прикидывал, как завести вторую пятерку. Но так ничего и не придумал. Команда пошла в раздевалку, едва сдерживая желание тут же, в проходе, обсудить, как здорово сложился второй период: две шайбы запаса не бог весть что, но в решающем матче с канадцами стоят четырех. Лишь чувство собственного достоинства да предстоявший третий период – хоккей есть хоккей, и неизвестно, как сложится игра, – удерживал самых горячих. Только в раздевалке они дали волю своим чувствам. И хотя говорить надо было ему, а им слушать, Рябов позволил разрядиться каждому и, когда до выхода на лед осталось три минуты, попросил тишины.
      – Сыграли неплохо, – под недовольное сопение команды сказал он, но виду не подал, что заметил возмущение такой явно заниженной оценкой.– Слонов раздавать буду потом. А пока о деле. Тревожит вторая тройка. Вы что себе думаете? Вы во что играете? В настольный теннис? Каждый за себя? Проиграете два первых выхода, поменяю местами с третьей тройкой! Все! – отрезал он, как бы загоняя нож в живое тело.
      Пока судьи убирали со сверкающего льда мелкие щепки от брошенного кем-то с трибуны обломка клюшки, Рябов присел на борт и поймал себя на том, что слишком хорошо представляет, как пойдет третий период. И даже испугался, что видит его почти зримо.
      «Он будет короткий, всего в десять минут! Канадцы полезут с натиском, на который только способны, и если мы устоим, то следующая десятиминутка принесет минимум шайбу в канадские ворота».
      Уже второй период сборная Канады заканчивала «на бровях». Темп, предложенный в первом периоде и канадцами неосмотрительно принятый, – они, впрочем, вправе предполагать, что рябовские ребята тоже не железные, – сделал свое дело. Канадцы все чаще запаздывали к шайбе, уступали в силовой борьбе. Отсюда возросшее количество ошибок. Надо лишь играть внимательно и постараться наказать за любую из них.
      Канадцы начали не столько быстро – видно, не хватало сил и на первую десятиминутку, – сколько грубо. То там, то здесь возникали близкие к драке стычки. Проигрывавшие петушились. Запугивать парней из неробкого десятка, да еще с запасом двух шайб за плечами – пустое занятие.
      Пришлось уйти Гольцеву -в стычке рассекли бровь, но Рябов не винил канадца: пожалуй, слишком рискованно пошел на столкновение сам Гольцев.
      Любой натиск чреват опасностью контратаки. Канадцы прекрасно понимали это, подстраховывая защитную линию оттянувшимся несколько назад игроком. Тем самым ослабляли линию нападения.
      «Два арбуза в одной руке не удержишь!»
      Сила давления уходила медленно, но неизменно. К пятой-шестой минуте игра выравнялась. Перед самой сиреной, призывающей к смене ворот, Глотов, падая, успел подсечь прострельную передачу, и шайба над клюшкой Гордона взлетела вверх под штангу.
      Ликование по поводу нового успеха длилось в ходе обмена воротами и сразу же вылилось в новый рев трибун. На тринадцатой секунде Борин, поймав шайбу в своей зоне, отобранную при вбрасывании, закатил такой феерический рейс, что даже видавший виды Рябов не мог припомнить что-то подобное. Будто парализованных обошел четырех канадцев и вратаря и положил шайбу в сетку, как книгу на полку. На трибунах уже не только аплодисменты советской туристской группы – ревел от восторга весь стадион, отдавая должное блестящему мастерству, сделавшему Борина сразу не только героем матча, но и героем чемпионата. Самое счастливое мгновение для старшего тренера в сегодняшней радостной симфонии победы…
      «Оправдал… Оправдал…» – шепчет Рябов, глядя на потное, улыбающееся до ушей лицо Борина, смущенно кивающего ребятам, которые повторяют: «Ну, дал! Ну, дал!» Для больших словесных излияний не хватает сил – все они отданы борьбе! Теперь уже можно сказать – достижению победы.
      Игра сделана. Это понимал он, Рябов, понимали зрители, понимали канадцы. Увы, это понимали наши ребята. Рябов был уже не в силах оградить их от усыпляющего бдительность благодушия. На предпоследней минуте защитники поленились откатиться назад. Вырвавшийся Боксер – для хоккея странная, но оправдывающая себя фамилия – почти на одном отчаянии зацепил шайбу где-то под перчаткой у вратаря, и она вкатилась на ребре в ворота. Но это нюансы, вкатилась она или влетела. Счет стал 5:2. Мог стать 5:3 и 5:4… Но забить три шайбы в оставшуюся минуту новым чемпионам мира не смог бы никто. Да, новым чемпионам.
      Последняя минута прошла в гуле трибун, свистках и хлопках. В реве зрителей потонули звуки сирены. Но поскольку зал смотрел на огромное табло «Лонжин», где таяли, как снежинки под ярким солнцем, последние секунды матча, взрыв восторга и заменил сирену.
      Игроки посыпались на поле, прыгая через борт, бросая кверху клюшки, дав волю всем тем чувствам, которые копились в них долгие и трудные дни чемпионата. Ради этой минуты каждый из парней трудился не только последние две недели – годы, всю спортивную жизнь.
      Рябов вскочил тоже, но потом ему показалось, что от резкого движения резануло сердце. Он испуганно шлепнулся на скамью и, прикрыв глаза и оглохнув от шума, за которым не слышно было биение собственного сердца, начал растирать грудь.
      «Валидол! Оставил его в костюме… Как же я оставил его в костюме? Только не говорить Галине – она мне не простит…»
      Когда он открыл глаза (успокоенно ощутив бьющееся под рукой сердце, бьющееся, естественно, гулко от переполнявшей радости, – ощущение пустоты, завершенного дела придет завтра, а три дня он будет напоминать автомобильную камеру, из которой выпустили весь воздух), перед ним прыгало с десяток репортеров, снимая потерявшего от радости сознание советского тренера. Рябов сразу же представил себе, насколько заманчива эта картина по сравнению с привычной съемкой обнимающихся на льду чемпионов. И не смог отказать себе в удовольствии подыграть. Он вновь закрыл глаза и начал лихорадочно расстегивать рубаху, будто ему душно. Перед его глазами вставали сотни, тысячи фотографий, на которых по-орлиному рубил воздух длинный такой знакомый нос… Рябов, очень довольный собой, подобно триумфатору, отдался в руки игроков, с криком потащивших его на лед, чтобы кинуть вверх на глазах тысяч и тысяч зрителей…

9

      Долго шарил в необъятной адидасовской сумке, пытаясь среди всякого хлама, так и не разобранного с прошлой тренировки, выловить роговой футляр с очками. Под руку попадалось все, кроме очков: пузатая мыльница, коробка, в которой доминошники-пенсионеры носят костяшки, а он – цветные фишки для тактических занятий.
      Рябов любил держать их зажатыми в кулаке, будто держал команду с такой же безусловностью, с какой пластиковые кружки условно обозначали игроков. Потом в сумке попались подтяжки, силок для чистовой правки коньков, моток тесьмы…
      Не выдержав и чертыхнувшись, Рябов махом вывалил содержимое сумки на пол, рядом с письменным столом, не заботясь, что в сумке могли оказаться бьющиеся вещи. Футляр с очками оказался завернутым вместо мыльницы в полотенце, еще хранившее легкий запах хлорки, после общефизической подготовки в бассейне.
      Рябов достал очки из футляра, протер подолом фланелевой пижамы («Лучше замши», – заметил про себя) и водрузил медленно и капитально па нос. Не нагибаясь, открыл нижний ящик письменного стола и, не глядя в него, выхватил на ощупь толстую школьную тетрадь в коленкоровом переплете – дневник нынешнего года. Он не вел, как иные, бытописание собственной жизни, зато самым подробнейшим образом записывал час за часом, минута за минутой все, что касалось хоккея: как сложилась тренировка, легко ли досталась победа, почему не откатывался назад Гурков, после какого фильма настроение команды поднимается лучше: после сложного психологического или легкомысленного боевика.
      Впрочем, сказать, что записи не хроника его жизни– значило выразиться неточно. Летопись боев – это и хроника его жизни, поскольку он существовал лишь в одном измерении, хорошо известном только ему и всеми остальными называемом довольно официально хоккеем.
      Рябов любил свои тетради как лучших собеседников. За долгие годы тренерской работы скопилось больше сотни тетрадей. Он регулярно таскал их на сборы, в заграничные командировки, постоянно возвращаясь к старым записям. И не только для написания очередной книги или ответственного выступления, но и для главной и самой важной, по его глубокому убеждению, работы – тренерской. Тетради, сила которых не только в мудрости, опыте и зоркости глаза писавшего, а, скорее, в последовательности и систематичности, не раз приходили ему на помощь, когда казалось, что он заходит в тупик и к тому, что достигнуто, трудно прибавить хоть что-то новое. В старых мыслях он находил если не ответы на мучившие вопросы, то хотя бы материал, который позволял прийти в конце концов к цели. Потому, может быть, что его слишком часто – куда чаще, чем остальных тренеров, – видели с ручкой в руке, и прозвали «Сократ советского хоккея». Он знал о кличке, принимал ее с удовольствием, поскольку льстила его самолюбию.
      Иногда, будучи в отменном настроении, Рябов подшучивал над собой: «Мои дневники – это новые взгляды сквозь старые щели».
      Рябов взял остро заточенный красный карандаш – он любил такие, с мягким грифелем: они оставляли зовущую яркую строку – и принялся гулять им по страницам дневника. Безошибочно, словно только вчера делал записи, находил нужные, касавшиеся подготовки сборной к матчам с канадцами, и подчеркивал. Иногда развернутая мысль казалась нужной целиком, и тогда он ставил жирную скобу на узких полях, на которые нет-нет да и заезжал строкой своего ужасного рябовского почерка. Он толком не знал, зачем делает эту работу. Быть может, потому, что еще неделю назад решил в свободный денек засесть за записи, чтобы освежить их в памяти. И вот засел… Но изменилась обстановка… Что будет он говорить завтра на коллегии? Ничего особенного. Скажет лишь о том, что не государственно, подготовив руководителя к заранее задуманной операции, отстранить, отдавая судьбу дела в руки менее компетентного человека. Потом скажет еще несколько с виду мало обидных для кого-нибудь вещей, вспомнив о старой дагестанской притче, когда сын принес отца-старика на вершину скалы, чтобы сбросить обременительного для семьи едока в пропасть, и тот сказал: «Сын мой, а корзину сохрани. Она пригодится детям твоим, чтобы они поступили с тобой так же, как ты со мной». И сын понял…
      Рябов не был убежден, что председатель поймет его правильно. И тогда он добавит несколько тех самых безобидных слов, которые будут посильнее, чем если бы, уходя из кабинета, он хлопнул дверью. Впрочем, если председатель с его высокой государственной ответственностью будет принимать каждое предложение…
      Рябов потер лоб, закрыл тетрадь и снял очки. Откинулся в кресле и закрутил его из стороны в сторону. Смежив веки, подумал:
      «Что же, старость обычно случается со всяким, кто живет долго. А старость ли это? Нет, я еще достаточно силен, чтобы дать молодому сотню очков вперед на любой утренней зарядке. Это происки… Но есть игры, в которые можно играть, если результат касается двух играющих. Когда речь идет о престиже нации, когда на карту поставлена репутация всего, что накоплено тысячами людей за долгие годы ценой неимоверного труда, тогда мелкие игры становятся большой подлостью».

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20