Температура падала, снегопад, судя по прогнозам, должен был продлиться всю ночь. Мэр, горевший желанием проявить сострадание, отдал распоряжение полиции и городским социальным службам расчистить улицы и на ночь поместить бездомных в муниципальные учреждения. Там под бдительным оком полиции они смогут переночевать среди письменных столов и скоросшивателей, но в тепле. Дженис в эту ночь включит свой керосиновый обогреватель, придвинет его к постели, и лицо ее, спящей, осветят мягкие красноватые блики. Он мог представить это себе совершенно отчетливо, помня, как засыпала она перед камином в их доме. Но керосиновый обогреватель беспокоил его. Он мог упасть, перевернуться и стать причиной пожара.

Вечером, также в поисках тепла, он поехал домой на метро. Он спустился по ступенькам, и холод, преследуя его, проникал в каждую клеточку тела, охватив его всего. Он ускорил шаг, бросил мелочь в прорезь турникета, повернул его, сел в поезд. За ним в вагон влезла группа долговязых черных подростков – байкерские шапчонки, огромные кеды, бесформенные балахоны, из портативных магнитофонов несется ритмичный, будоражащий рэп – возможно, будущие Каротерсы, а может, и просто безобидные юнцы. Но слава богу, что существует дорожная полиция. Вагон нырнул в туннель и помчался с гулким оглушительным грохотом и быстротой, с какой мчатся в пустоте. Одни пассажиры, словно загипнотизированные пронзительным шумом, разворачивали газеты, другие курили тайком, стряхивая пепел прямо на пол, большинство же просто осовело глядело в пространство, полуприкрыв веки, приоткрыв рот, не обращая внимания ни на что в этом мчащемся как вихрь вагоне. Питер, изо всех сил тоже пытавшийся не думать ни о чем, особенно о жене, повернул голову, разглядывая встречный поезд; поезд был совершенно такой же, как и тот, на котором ехал он, и вереница расплывчатых лиц в окошках могла бы включить и его собственное.

Вот он и дома. Он проверил дверь подвала и все окна первого этажа, подгоняемый адреналином усталости. Может, стоит переменить замки на какие-нибудь похитрее, установить систему сигнализации. Камеры слежения за движущимися предметами на всех этажах. Приедет Кассандра – ну и что? Он осмотрел с фонариком двор – нет ли следов, но обнаружил лишь крохотные отпечатки лапок какой-то проголодавшейся птицы. И все же кто-то мог влезть, мог следить за ним, возможно, даже и полиция. Хотя полицейские иногда и совершают ошибки, в целом тайный сыск там поставлен хорошо, налажен. Приедет Кассандра, и он получит деньги. Ему надо поделиться с кем-то своими страхами, объяснить их, сопоставить с реальностью вместе с кем-нибудь, кому он доверяет. На работе довериться некому. Надо бы позвонить матери, узнать, как она там. Но он сердит на нее, на обоих родителей слишком сердит, чтобы звонить. Зачем он оставил на работе свои папки? Нет, это было правильно: он словно бы демонстрировал коллегам, что доверяет им, не подозревает их в том, что они могут подсматривать, вынюхивать, проверять. Он представил себе, как Хоскинс, выждав, когда все уйдут, роется в столе Питера. Не найдет ли он там телефона Винни? Хоскинс достаточно умен, чтобы понять, что лучший способ что-либо спрятать – это выставить напоказ, и что Питер так бы и сделал. Понимать того, кто понимает тебя. Нет, решил он, что за глупость! Хоскинсу есть о чем подумать и без него. Как и Берджеру, с каждым днем ведущим себя все страннее и страннее, с этим его носом, который он то ковыряет, то шмыгает им. Может, поговорить с отцом? Пожалуй, только это лишь утвердит родителей в мысли, что, помогая Дженис, они поступали правильно, а как раз этого от них он вовсе не хотел. Господи, наверняка она обедала с каким-нибудь состоятельным банкиром или крупным чиновником. Кто же еще мог пригласить ее туда? Какой-нибудь старичок, улыбчивый и расточающий комплименты – да ладно, пускай, он не против того, чтобы Дженис приободрилась, воспряла, он даже искренне хочет этого. Пусть завалит ее комплиментами! Однако на деньги она падка. Не в укор ей будь сказано. И старичок медленно, не спеша, дюйм за дюймом, может добиться своего. От этой мысли заныло в груди. Любовь снисходительного папаши – некоторых женщин такая любовь обезоруживает, они даже домогаются ее. Возможно, это даже и опаснее, чем молодой жеребец, вроде Джона Эппла. А вдруг это Джон Эппл каким-то образом пересекся со старшим Робинсоном и подговорил того взломать подвальный замок? Питер чувствовал, как что-то вот-вот прояснится, чувствовал, что намечается некая связь и что он находится на грани понимания этого. Возможно, Винни знаком с мэром.

Нет, вряд ли. Больше похоже, что он может быть связан с Хоскинсом или с кем-то из людей Хоскинса. Через полицию Винни с кем только не контактирует. В городе все знают всех, и кто-то из этих «всех» однажды проникает в твой дом. Когда же намечен следующий визит? Может, и надо было купить тот пистолет. Вот ты спишь, а в спальне твоей появляется человек, а тебе и невдомек, и ты так ничего и не узнаешь. А он потом выпивает пиво из твоего холодильника и спокойно убирается восвояси. Такое вполне возможно. В доме нет еды. Ужин для Кассандры готовить не из чего; ну, он закажет еду из китайского ресторана. Может, этим оружейным фанатам и известно что-то, чего он не знает. Но как такое возможно? Ведь он помощник окружного прокурора, работает в отделе убийств прокуратуры пятого по величине города Америки. Разумеется, он знал, что мир полон опасностей, но он думал, что эти опасности не распространяются на него, что это – участь других. Какая опасность может грозить здоровому, хорошо образованному белому мужчине тридцати одного года, чей рост шесть футов и два дюйма? Ведь правда же?

Он позвонил в китайский ресторан и сделал заказ. Китайцы в Америке пошли в гору, богатеют, как и корейцы, далеко обойдя чернокожих. Вот Джонетта Генри и Даррил Уитлок хотели пробиться, уйти из мира опасностей, получив деньги, образование, специальность. Но явился Каротерс, или кто там еще был у них в квартире. Да, пора прояснить все связи, все отношения. Сидя в кухне, он делал заметки. А кто этот мужчина с грустными глазами, что был возле кафе, куда отнести его, думал Питер. Один из тех двоих, несомненно, знал, кто такой Питер, знал, как выманить от него миссис Бэнкс. Он напомнил себе попросить наутро Черил Игер поискать миссис Бэнкс в Таполо, штат Миссисипи. Грустный человек имел не то наглость, не то безумие угрожать Питеру – пускай только взглядом. Возможно, к мэру он не имеет никакого отношения. Возможно, Каротерс просто ловкий лжец с кучей денег, а Стайн, купившись на эти деньги, сочинил ему всю эту байку, для пущей убедительности использовав носящиеся в воздухе такие банальные тюремные истории. А может быть, Каротерс сам сумел заморочить голову адвокату, даже такому опытному, как Стайн. И все же Питер вынужден признать, что рассказанная Каротерсом история вполне складная и сильно смахивает на правду. Но почему полицейские не сообщили ему, что Каротерс – отец ребенка Джонетты? Такой факт еще крепче и доказательнее связал бы Каротерса с убийствами. Питер мог бы поручить следователю заняться этой стороной дела, порыться в больничных записях, а он бы потом сообщил о том, что знает об отцовстве Каротерса. Копы, сопровождавшие Каротерса, могли быть в заговоре с людьми мэра, хотя это и не обязательно. И все же приходится предположить, что за Каротерсом приглядывают агенты мэра. Столько вопросов накопилось: почему родные Уитлока так невзлюбили Джонетту? Какую опасность могла она для них представлять? Как бы проникнуть в эту семейную тайну? Семьи, в которых произошло несчастье, повинуясь определенной логике, либо сплачиваются, либо, наоборот, быстро рушатся. Отправиться в западные районы и начать расспрашивать там людей Питер не может. Стоя под эстакадой надземки на пересечении Пятьдесят второй и Маркет-стрит, белый мужчина в дорогом костюме в подобной ситуации оказался бы совершенно беспомощным. И это несмотря на счастливый случай – появление на горизонте миссис Бэнкс. В качестве прокурора он обычно допрашивал в своем кабинете свидетелей, которых поставляла ему полиция. Откуда с такой легкостью и быстротой возникли Стайн с Каротерсом? Стайн мог нарочно ронять семена сомнения в сознание Питера, чтобы развалить выстроенное им обвинение. Возможно, Каротерс все-таки убил свою бывшую подружку, хотел отпраздновать свой приход к ней или пригласить ее на вечеринку, а она отказала, прогнала его. Возможно, он сделал это в приступе ревности – судя по всему, темперамент у него необузданный. Уитлоку было от чего прийти в замешательство или же рассердиться, когда, вернувшись, он застал Каротерса в дверях спальни, из которой не доносилось ни звука, и было непонятно, что там делает Джонетта и все ли с ней в порядке. Они могли поссориться. Вот что могло произойти на самом-то деле. И все же сомнения не покидали Питера.

Зазвонил звонок, отчего он испуганно вздрогнул, а потом слегка приоткрыл входную дверь, впустив холодный воздух.

– Это я!

В дом, кутаясь в длинное манто из черной норки, вплыла Кассандра, и прежде чем он успел закрыть за ней дверь, она запечатлела на его губах долгий поцелуй. От нее пахло духами, мех холодил кожу.

– Привет, – сказала она. – Частный банкир прибыл!

Он отошел от нее в уютное тепло дома. Губы Кассандры были странно яркими. Видимо, после работы она переоделась: ее платье было облегающим, с глубоким вырезом. Талию туго обхватывало что-то золотисто-костяное.

– Я очень благодарен тебе, – как бы извиняясь, произнес он, едва проглотив пепел с языка Кассандры. – Так случилось, что мне срочно понадобились деньги к утру, а у меня как-то…

– Не надо объяснений, Питер. – Кассандра смерила его оценивающим взглядом. – Думаю, что объяснились мы достаточно, а ты как считаешь?

Она передала ему манто, чтобы он повесил его в шкаф. Мех был густым, тяжелым. Как понравилась бы такая шуба Дженис, несмотря на все ее уверения, что меховой шубы она не хочет, потому что она против убийства животных ради меха.

– Но я действительно очень тебе благодарен. Ты деньги со счета сняла на работе?

– Нет, у меня дома имеется маленький сейф.

– А-а, – ответил он, недоумевая.

За ужином он рассказывал ей о деле Каротерса, и ему было приятно, что она с удовольствием слушала эту историю, приоткрывающую для нее судебную кухню. Несмотря на явную заинтересованность аудитории, он был достаточно осторожен и постарался опустить всякое упоминание о том, что действовал он за спиной Хоскинса.

Потом Кассандра угостила его десертом.

– Рецепт очень сложный, – пояснила она. – Каждое действие – ничего особенного, но надо очень строго соблюдать их последовательность.

Да, думал он, вполуха слушая ее, надо выстроить всю цепочку, последовательность событий с того момента, как Каротерс проник в квартиру, и до момента его ареста. И, сопоставив поминутно версии Каротерса и полиции, обнаружить нестыковки.

– Послушай, – сказал он, глядя, как Кассандра ложкой распределяет что-то жидкое и горячее, похожее на подливку не то к пудингу, не то к пирогу, – выглядит очень аппетитно, только должен признаться, что вскоре мне надо будет заняться делами.

– Ты забываешь об одной вещи, – улыбнулась Кассандра, играя десертным ножом. Нож поблескивал на свету. Красота женщины казалась сокрушительной. – Забываешь, зачем я здесь.

Присутствие ее в кухне казалось неуместным.

– Нет, ни в коем случае. Ты приехала, чтобы одолжить мне некоторую сумму. И, чтобы не забыть, я, конечно, верну долг с процентами. Сейчас я продаю акции и…

Она закурила.

– Тебе не придется возвращать мне долг.

– Но это же смешно!

Наступила тишина. Присутствие Кассандры раздражало его и портило настроение.

– Но вот что тебе придется, так это сделать кое-что для меня.

Пирог был на тарелках, но оба словно позабыли о нем.

– Назови, что именно, – сказал он. – Ведь я тебе чертовски обязан.

– Возьми меня к себе в постель сегодня.

– Ха… да брось ты!

Она ничего не ответила, лишь замерла, затаив дыхание, даже не моргая.

– Ты даешь мне десять тысяч долларов за то, чтобы переспать со мной?

Она взглянула ему в глаза. Он засмеялся подчеркнуто громко, деланным смехом.

– Кассандра, в городе полным-полно мужиков, в данную минуту сидящих по барам, которые с удовольствием заплатили бы тебе!

Она мотнула головой – легким движением из стороны в сторону. Он уловил ее решительность, мощную сдержанную ярость.

– Большинство мужчин я пугаю, Питер. Надо сказать об этом прямо.

Из ее носа вырывались завитки дыма, они плыли в воздухе, кружа, подымаясь к потолку.

– Так да или нет, Питер?

– Мне нужны деньги, но… Господи, за что мне все это!

Кассандру, казалось, это ничуть не взволновало.

– Тебе нужны деньги. А долги надо возвращать. Представился случай выплатить долг немедленно.

Он вообразил протянутую к нему жирную лапу Винни. Я здорово растолстел в последнее время, набрал вес, так сказал Винни.

– Зачем ты это делаешь, Кассандра? Ведь это не нужно тебе. Я бы предпочел – конечно, если ты не задумала подшутить надо мной – просто забыть об этом, и все. Достану деньги как-нибудь иначе, по-другому. – Он пристально взглянул на нее. – Нет, ты шутишь! Разыгрываешь! Со зла!

– Почему ты все-таки так упорно сопротивляешься? – с горечью спросила она. – Хотела бы я это понять.

– Зачем? За что ты так на меня взъелась? Господи, я всего лишь замороченный тысячами проблем парень…

Она покачала головой, отказываясь слушать эту жалкую дребедень.

– Питер, я целыми днями общаюсь с мужчинами. Я понимаю их психологию, ход их мыслей. Я с первого взгляда разглядела в тебе стоящего мужчину. Может быть, я, как женщина, многого и не стою, наверное, это так. Но я хотела бы урвать себе счастья на одну ночь. – Ее голос звучал тускло, как бы издалека, над головой плыл табачный дым. – Это хороший уютный дом, а ты – хороший мужчина. Я считаю тебя очень привлекательным, из тех мужчин, что не польстятся на женщину вроде меня, понимаешь? – Она чеканила слова, как зомби. – Я таких, как ты, знаю. Ты живешь в соответствии с определенными нормами и ждешь за это вознаграждения. Ты ожидаешь, что жена твоя будет с тобой счастлива, потому что таких, как она, ты страстно желаешь. Но существует и нечто другое. – Она улыбнулась, обнажив в этом яростном оскале сверкание превосходно выполненных пломб и коронок. – Я знаю, что во мне есть что-то, что тебя привлекает, – в противном случае знакомства бы не состоялось. К чему-то, что есть во мне, тебя тянет, тебе этого не хватает. Мягкости тебе не требуется. – Она была права. – И дело не в сексе, потому что я уверена, что с женой в этом смысле у вас все в порядке. Тут что-то другое.

– Что же? – спросил он, догадываясь о том, что она имела в виду.

Она улыбнулась и похлопала по своей сумочке.

– Десять тысяч долларов – это пустяк, Питер, ничто. – Она выговорила последнее слово так раздраженно, злобно, что было ясно, чего стоило ей это «ничто». Встать бы, шлепнуть ее, и она бы выкатилась. Она могла прочесть по его лицу эту мысль, потому что села и, вдавив в пепельницу недокуренную сигарету, коснулась его щеки прохладной рукой. – Послушай, – сказала она, – мне нравится быть с тобой в постели. Ты такой большой, ты умеешь сделать мне приятное. – Она обвила рукой его шею. Он почувствовал желание и содрогнулся от отвращения к самому себе, но на этот раз он знал, что поступает не просто глупо, а заведомо дурно, грешно. И все же если бы только попридержать Винни, чтобы тот дал ему время окончить процесс и вернуть Дженис, то ради этого он пошел бы на что угодно, взорвал бы город, если нужно! Угроза шантажа со стороны Винни так велика лишь до тех пор, пока Питер служит в прокуратуре. А потом, ему нужна информация насчет Джона Эппла. Он должен вычислить, с кем имеет дело, кто его соперник. В сущности, все можно представить так, будто он трахает Кассандру, в то время как его самого трахает Винни, – вот выскользнуть бы из этой цепочки, и пусть трахают друг друга, особенно учитывая, что для денег он лишь передаточное звено, без которого можно и обойтись. Но разобраться в этом клубке, попробовать понять, действительно ли игра стоит свеч, чрезвычайно трудно. Кассандра тянула его, воркуя что-то ему на ухо, шепотом предлагая пройти наверх, в спальню. А он был так одинок в последнее время. Она вытащила из сумочки пухлый белый конверт и тихо положила его на кухонный стол. Мыть посуду они не стали, оставили все как есть. Наверху в ванной, стоя перед зеркалом, в котором еще недавно отражалось их с Дженис объятие, он вычистил зубы. Кассандра извлекла из сумочки пилюлю, похожую на огромную таблетку аспирина, и проглотила ее.

– Что это? – строго спросил он.

– Пилюля.

– Шутишь! – Ему захотелось ударить ее.

– Я называю их «пилюли радости». Все как бы замедляется, становится ярче, глубже.

– Ну, я устал, так что слишком большой радости не ожидай.

Она выключила свет, что-то бормоча себе под нос.

– Что? – с раздражением спросил он. – Что ты сказала?

Потом, после нескольких томительных минут в темноте, Кассандра притянула его к себе, сильно прижала к своему телу.

– Давай! – требовательно сказала она. – Действуй.

Он повернулся к окну. Невероятно, но снег все еще падал. Скоро всех их погребет этот снег. Он повернулся обратно к Кассандре. Она задвигалась под простынями, взяла у него в рот. Рука ее скользнула по груди Питера, и он, почувствовав прилив ненавистного ему вожделения, увидел истинную сущность этого вожделения, чувства мелкого, низменного, неуместного. Но Кассандра знала, что делала, – все его нервы были задействованы, напряжены от ее легких касаний, поглаживаний. Затем Кассандра выпуталась из простыней и, взяв его член, крепко сжала его в руке.

– Покажи кольцо, – сказала она.

– Зачем?

– Посмотреть. – Она еще теснее сжала пальцы. – Можешь мне его доверить, не обману.

С шутливым вздохом он стянул с пальца кольцо и поднял вверх над ее головой. Свободной рукой она выхватила кольцо и, поднеся ко рту, просунула сквозь него красный кончик языка.

– Отдай сейчас же, – озабоченно сказал он.

Кассандра улыбнулась. Он сделал движение, чтобы отнять кольцо. Она сунула его в рот и, сделав быстрый глоток, с усилием проглотила.

Он схватил ее за подбородок, сунул пальцы ей в рот. Она со смехом прикусила его руку. И вдруг он понял смысл ее игры. Он должен был ужасно разозлиться и, полный ненависти, трахнуть ее так, что небу станет жарко. Что ж, может, так и будет, может быть! Он сильным рывком вытянул ее из постели и, перевернув вниз головой, поднял за ноги в воздух, прижав к своему поясу ее голову. Он обливался потом и дрожал от напряжения, но все-таки удерживал ее. Он и позабыл, сколько в нем силы.

Она засмеялась еще громче и в шутку лизнула его член.

– Выплюни его, вытошни! – кричал он. – Вытошни это чертово кольцо! – Он швырнул ее назад на постель, вдавил одной рукой в матрас.

– Давай, Питер, иди ко мне! – лукаво протянула Кассандра. Худое лицо ее злобно щерилось, выставив крупные зубы. И тогда, весь пылая от ненависти, со сжатым ртом и решительностью человека, которому необходимо довершить какое-то жутко неприятное дело – например, перетащить разложившуюся тушу какого-то животного, – он сжал рукой ее шею.

– Давай! – по-звериному прорычала она, задыхаясь.

Ухватив его за голову, она потянула его к себе так резко, что зубы обоих больно стукнулись. Он молча нависал над нею. Она не противилась, а вместо этого все тянула его на себя и в себя, не отнимая рук с его тела, прилаживаясь к нему. Он оставил ее шею и стал двигаться в лад с ней. Было не больно, но и не приятно, и он устремил взгляд в окно.

Снегопад стихал, снежинки сиротливо бились в стекло. На улицы выезжали снегоочистители – слышался их гул. И это вдруг заставило его вспомнить слова, которые он услышал раньше в тот день, но на которые не обратил внимания. Каротерс, подъехав к дому, должно быть, очень досадовал на фургон, мешавший ему припарковаться. Кассандра левой рукой почесывала ему спину, желая добиться от него постанывания, дрожи или другой какой-нибудь ответной реакции, но фургон, стоявший возле того дома, занимал его сейчас несравненно больше. Фургон, водитель, знающий округу. Кассандра вильнула тазом, подняла колени, обхватила его грудь и принялась ее целовать и лизать, он инстинктивно почувствовал, что проник в нее очень глубоко. Фургон, возможно, регулярно останавливался там. Но почему в рапорте полицейских об этом не было ни слова? Окрестные патрульные машины знали в своем секторе каждый фургон. Полиция всегда допрашивала разносчиков, газовщиков, считывающих показания счетчиков, почтальонов – всех, кто регулярно наведывался в то место, где что-то произошло, и мог заметить всякое изменение. Теперь Кассандра переместилась, навалившись на него сверху. Стоит ли и сейчас там фургон? Если да, возможно, водитель что-то и вспомнит. А может быть, фургон и сам замешан в этом преступлении? Фургон стоял. Каротерс припарковался, после чего обнаружил, по его словам, еще не остывшее тело. Неупоминание фургона в рапорте означало либо небрежность, либо сознательное умолчание. Питер силился вспомнить, есть ли в доме черная лестница. Каротерс мог подниматься в квартиру, в то время как убийца спускался по задней лестнице. От водителя фургона он, может быть, узнает, кто входил в дом или выходил оттуда за несколько минут перед Каротерсом.

Он взглянул на часы: почти два. Каротерс видел там фургон около трех. Времени одеться и проехать на другой конец города ему хватит. Как центровой, прорывающийся к кольцу сквозь заслон и отпихивающий от себя назойливого защитника, Питер резко отстранил Кассандру, встал, нацепил одежду.

– Эй! – вскричала Кассандра. Она увидела, что он уходит. – Черт тебя дери!

Внизу он торопливо взял пальто, шляпу и ключи от машины. В кухне он на секунду задержался, вспомнив о деньгах, о том, что хорошо бы их прихватить на всякий случай. Он разорвал никак не подписанный конверт. Внутри была пачка бланков – заказов бакалейщику: хлопья к завтраку, печенье, хозяйственное мыло, и больше ничего. Он швырнул их, и разноцветные бланки посыпались на пол. Он подумал было подняться наверх и сделать с Кассандрой что-нибудь невообразимое. Стоило бы! Но времени на это не было.

Через полчаса Питер стоял возле многоквартирного дома, поглядывая то на часы, то на окна четвертого этажа и радуясь мертвой тишине. Окна над ним были темными и свидетельствовали лишь о их наличии. Ему случалось вести дела, где убитых находили в подожженных складских помещениях северо-восточных районов, в депо Западного Филли, в лифтах парковочных гаражей, на задних сиденьях троллейбусов, даже в умывальне государственной страховочной компании. Но все это были исключения; чаще же людей убивали у них дома или же на улицах, то есть в местах привычных, где люди более уязвимы для вспышек ярости, приступов алчности или ревности; холлы и коридоры многоквартирных домов, спальни, лестничные площадки, ступени крыльца – все такое знакомое, родное, что люди теряют бдительность. Окно наверху впускало свет не просто в жилье, но в хитросплетение жизней, теперь включившее в себя и его собственную жизнь. То, что он никому не рассказал об открывшихся ему обстоятельствах, давало ему ощущение сопричастности, соучастия и даже частичной вины в содеянном и, более того, убеждало его, что за всем этим кроется нечто большее, хотя ему пока и неизвестное. От мороза пощипывало в ноздрях. Изо рта вырывались клубы пара. Он провожал взглядами редкие проезжавшие мимо машины, беспокоясь, что пошел по ложному следу, но почему-то убежденный, что след все-таки он взял правильный. Мысли его вновь обратились к Дженис и обогревателю. Она такая мерзлячка, что, наверное, радуется теплу, яркому отсвету и уютному шипению обогревателя. Он потопал немного, меряя шагами тротуар.

Из-за угла показались фары – фургон, приближаясь, замедлял ход. Питер скользнул из круга света в темноту. Фургон затормозил и остановился перед бакалейной лавочкой, что в соседнем доме. Водитель припарковался и, не выключив мотора, на секунду нырнул в кузов фургона. Потом он появился, таща два больших плоских поддона, которые, судя по их виду, не могли быть заполнены чем-нибудь иным, кроме как хлебом, хотя, видимо, и были легкими, так как водитель нес их, обхватив одной рукой. На нем были мешковатые штаны и толстая куртка, а поддоны он потащил к задам здания, чтобы, как подумал Питер, сгрузить хлеб в специальный грузовой люк, от которого у него, по-видимому, был ключ. Фургон был красно-бело-зеленый. Значит, хлеб был из итальянской пекарни.

Питер ждал. Будучи дюймов на восемь выше водителя, он боялся его испугать.

– Простите, сэр… – обратился он к мужчине, когда тот вернулся.

– С пьяницами болтать мне недосуг! – Мужчина попытался отстраниться.

– Погодите! – вскричал Питер. – Я не тот, за кого вы меня приняли.

Он объяснил, кто он такой и что ему надо. Может ли водитель вспомнить ночь ровно неделю назад?

– Да, но я уже рассказал полиции все, что знал, сразу же после того, что случилось, – с некоторым подозрением отвечал водитель.

– Они вас расспрашивали?

– Конечно, расспрашивали. Детектив спросил, что я видел и когда.

Кто бы ни был позаботившийся о том, чтобы Питер не узнал этого из рапорта, он был уверен, что обо всех потенциальных свидетелях Питер знать не может.

– Так что же вы им рассказали?

– О господи… – Мужчина покачал головой. – Рассказал, что объезжаю все местные лавочки рано утром. Часов пять езжу. Магазины-то в большинстве открываются в семь.

– Обычно тишь да гладь?

– Это-то мне и нравится, мистер… Скаттергуд, вы сказали? Транспорта никакого. Знаете, я двадцать лет междугородными перевозками занимался. Из Филли в Чикаго через Нью-Йорк и обратно дважды в неделю. Нагрузишься, бывало, всяким медицинским товаром для Нью-Йорка, мужскими костюмами для Чикаго…

– Ладно, – прервал его Питер, – это было давно. А как насчет ночи, о которой я вас спрашиваю? Помните, что вы полицейским говорили?

– Может, и вспомню, только не на таком холоде.

Они влезли в фургон, и мужчина потянулся к термосу с кофе у себя под сиденьем.

– У меня печка дай бог каждому в этом городе!

– Ладно, ладно.

– Я этим маршрутом три дня в неделю езжу, а есть у меня еще другой. Там – дважды в неделю.

Питер видел, что мужчина тянет время. Одиноко ему, поболтать хочется, так куда спешить?

– Знаете, цена на хлеб-то и от доставки зависит. Потому дешевле всего хлеб в пекарнях – там наценки за доставку нет. Но доходов у мелких лавочников все меньше и меньше, невыгодны стали маленькие семейные торговые точки. Деньги, деньги – всюду деньги! Заходишь в лавочку, такую, как эта, например, – он ткнул большим пальцем себе за спину, – и видишь, что с каждым днем цены растут, потому что доставлять-то им товар надо чаще, хранить его здесь им негде, и оборот падает. Я фургон-то вожу сюда каждую неделю по воскресеньям, вторникам и пятницам.

– А меня интересовала среда.

– Так ведь это и была среда! – подхватил мужчина. Он сделал паузу, чтобы отхлебнуть кофе. – Сел-то я в фургон в одиннадцать часов вторника, а сюда добрался – уже утро среды было. Вот что я помню про эту ночь, так это то, что какой-то парень встал тут на мое место, а место мое, признаться, для парковки незаконное. Я всегда здесь паркуюсь, потому что законные места все бывают заняты: люди-то дома, что будешь делать, деваться-то некуда! Вот какой-то парень и встал тут – а больше я ничего и не помню.

– В котором часу это было?

– Было это, погодите-ка, три без четверти.

– Машина стояла припаркованная?

– Ну да. С включенным двигателем. Вот здесь стояла, как раз где мы с вами сидим.

– И что было потом?

– Ничего не было.

– Ладно. Еще что-нибудь про эту ночь помните?

– Погодите. Я еще не кончил. Я за угол проехал, думаю, ну, сейчас уедет. Возвращаюсь – машина все стоит. Я фургон поставил во второй ряд и тихонько тронул сигнал. У меня шесть ящиков было, и кому охота трижды кругаля давать. Тогда…

– Ящиков с хлебом, таких, как сегодня?

– В точности. Все они одинаковые.

– Где вы повредили себе левую руку?

Водитель уставился на него во все глаза, так что даже ртом покривился.

– Господи, прямо оторопь берет! Как это вы прознали?

– Только что вы тащили два поддона правой рукой, – пояснил Питер. – Стало быть, двумя вы могли бы захватить по меньшей мере три. Если не четыре поддона. А значит, для шести ящиков делать кругаля трижды было бы необязательно. Хватило бы и двух раз.

– Ну вы молоток, приятель! – Водитель покачал головой. – Да, это правда: было дело – ранил меня один тип на индианском шоссе. Я из Огайо тогда ехал. – Он закатал рукав и показал Питеру шрам возле локтя, на внутренней стороне. – Парень был с хвостом на голове, длиннющим таким. Вены мне перерезал, зараза… И фургон увел. В больнице зашили-заштопали как могли. Ну, что делать будешь? На междугородных больше работать не смог, даже и кулак показать – и то не мог.

– Потому вы и на хлеб перешли – чтоб полегче.

– Я тогда на своей тачке большие деньги загребал. Обеими руками греб. Жаль было бросать, переживал очень.

– Простите.

– Да что уж…

Они посидели с минуту, глядя на снег.

– Расскажите мне, что было дальше. Вы увидели, что машина стоит на вашем месте, и посигналили.

– Да ничего и не было. Тогда я вылез и подошел к той машине.

– И что сказал шофер?

– Сказал, что скоро уедет.

– Как он выглядел?

– Чернокожий парень.

– Вы смогли разглядеть его лицо?

– Легко. Я в темноте хорошо вижу. После стольких-то лет…

– Что вы приметили в его лице?

– Ничего особенного. Тоску.

– Тоску?

– Ну да. Печальное лицо. Похоже было, что он чем-то опечален.

Питер глядел в окно фургона и вспоминал неподвижное тело Джонетты, ее красивый плоский живот с прорезью пупка. Неужели тот, державший ребенка, и был ее убийцей?