– Это очень адекватное сравнение, – сказал Гильбертус. Наконец робот обратился к Турру с предложением:
      – Если ты отпустишь Гильбертуса и пообещаешь не причинять ему вред, то мы позволим тебе улететь отсюда на этом корабле. Возможно, ты сможешь улететь, возможно, будешь убит. Но нас это уже не будет касаться.
      Турр не двинулся с места.
      – Как я могу узнать, что ты не лжешь? Ты можешь приказать силам роботов сбить меня до того, как я успею долететь до орбиты.
      – После того как я научился у людей стольким вещам, я мог бы солгать тебе, это возможно, – признал Эразм, – но я не буду делать над собой этого усилия. Мои слова абсолютно искренни. Хотя я и не согласен с твоими мотивами и планом, я не собираюсь рисковать причинением вреда Гильбертусу ради того, чтобы тебя остановить. Практически мне безразлично, покинешь ты Коррин или нет. Только обстоятельства заставляют тебя оставаться здесь, но не распоряжения Омниуса.
      Турр постарался понять сказанное. Это удалось ему с трудом, ибо мысли его находились в лихорадочном смятении. Времени оставалось в обрез. Он не знал, сколько продлится атака до того, как Омниус Первый снова возьмет единоличное командование в свои руки.
      – А ты что думаешь? – хрипло спросил он, склонившись к уху пленника. – Может быть, мне стоит взять тебя с собой как заложника?
      Гильбертус сохранил самообладание, совершенно спокойно ответив:
      – Ты можешь доверять Эразму, если он дает свое слово.
      – Доверять Эразму? Сомневаюсь, что многие люди могли сказать такое за всю историю Синхронизированного Мира. Но ладно. – Он немного ослабил хватку. – Эразм, покинь корабль. Как только ты сойдешь с трапа, я отпущу Гильбертуса. Потом вы оба уйдете, а я стартую. Нам больше нет никакой надобности видеться друг с другом.
      – А как я могу быть уверенным, что ты его не убьешь? – спросил, в свою очередь, Эразм.
      Турр усмехнулся.
      – Для робота ты очень сообразителен. Но поспешим, а не то все рухнет.
      Робот отошел, его пышные одежды развевались, когда он бросил прощальный взгляд на Гильбертуса, повернулся и пошел к трапу. Турр решил было убить заложника – хотя бы для того, чтобы показать независимому роботу капризную человеческую природу, но потом передумал. Он уже дернулся, когда эта неразумная мысль пронзила его, но он усилием воли отогнал ее прочь. Он ничего не добьется, только обратит против себя Эразма, который сможет скомандовать наземным роботам сбить его с орбиты. Нет, не стоит так рисковать.
      Он резко отпихнул от себя заложника, и тот, споткнувшись, вывалился из судна. Гильбертус поспешил к стоявшему близ взлетной площадки независимому роботу, а Турр задраил люк и, не теряя времени, включил панель управления.
 

* * *

 
      Гильбертус и Эразм смотрели, как корабль, уменьшаясь, постепенно исчезает в небе.
      – Ты мог предотвратить это бегство, отец, но вместо этого предпочел спасти меня. Почему?
      – Несмотря на всю свою прошлую ценность, Йорек Турр в будущем уже не может быть использован. Кроме того, он ужасающе и тревожно непредсказуем даже для человека. – Эразм некоторое время помолчал. – Я просчитал последствия и решил, что такой исход будет самым предпочтительным. Для меня было бы неприемлемо видеть, что тебе причинен вред.
      Внезапно робот рассмотрел небольшую окровавленную царапину на горле Гильбертуса.
      – Ты ранен. Он все же пустил тебе кровь.
      Человек прикоснулся к ранке, посмотрел на капельку алой крови на пальце и пожал плечами.
      – Это абсолютно несущественно.
      – Ни одна причиненная тебе рана не может быть несущественной, Гильбертус. Отныне мне придется опекать тебя еще более тщательно. Я буду следить за твоей безопасностью.
      – А я – за твоей, отец.
 

 
      Запертая в своем заполненном парами пряности баке, Норма перестала воспринимать какие бы то ни было границы. Вокруг нее более не существовало ничего конкретного и осязаемого, а чувства – бодрящие, головокружительные – стали невероятно естественными. Обычные стены не могли служить ей преградой. Она не покидала своей камеры уже много дней и тем не менее совершила решающее путешествие к открытию…
      Невероятной чередой перед ее мысленным взором поднимались и падали неисчислимые возможности, как пузырьки в шампанском. Эти пузырьки не подчинялись ее воле, словно некое божество предоставляло их в ее пользование для раскрытия безграничного царства сменяющих друг друга возможностей. Она провела всю свою жизнь в попытках раскрыть сокровенную сущность вселенной, а теперь оказалась обвитой величественным коконом связующих нитей, путеводных шнуров и идей.
      Она могла издали наблюдать за Адриеном, смотреть на него сверху, как благоволящий ангел-хранитель, она видела, как он, не жалея сил и времени, работает на благо корпорации «ВенКи». Умный, способный, проницательный – достойный потомок ее и Аурелия.
      Как раз сейчас, стоя снаружи и дыша нормальным воздухом, Адриен всматривался в бак сквозь его прозрачные, замутненные парами меланжи плазовые стенки. Он пытался разглядеть мать внутри бака, убедиться, что она еще жива. Она понимала, что он сильно беспокоится за нее, что он не способен понять, как может она отказываться покинуть добровольное заточение, почему она не принимает еду и почему не отвечает… и отчего так сильно изменилось ее физическое тело. Когда у нее будет достаточно времени, когда она сможет сосредоточиться, то пошлет сыну сигнал, чтобы ободрить его, чтобы начать общаться с ним, хотя сейчас ей казалось невероятно трудным так тратить энергию. Ей было, кроме того, трудно сделать свои мысли и слова доступными… не только для Адриена, но и для кого бы то ни было, кроме нее самой.
      Управляя подачей меланжевого газа нажатием на клавиши панели кончиками пальцев – которые соединялись теперь… перепонками? –Норма продолжала увеличивать концентрацию пряности в воздухе камеры. Пары клубились вокруг нее, как густой оранжевый суп с острым запахом корицы.
      Разум становился мощнее, шире и приобретал господствующее положение, но все остальное тело постепенно атрофировалось. Трансформация шла в весьма интересном и примечательном направлении – туловище, руки и ноги усыхали, а мозг увеличивался. Что еще более примечательно – череп не сдерживал этот рост, так как увеличивался в объеме сам.
      Одежда рассыпалась в клочья под воздействием едких паров меланжи. Но она не была больше нужна Норме. Новое тело было гладким и асексуальным, оно превратилось всего лишь в сосуд для хранения расширявшегося сознания.
      Она покоилась на принесенной подушке, но в принципе Норма перестала чувственно воспринимать окружающие предметы. Прекратилось отправление большинства физиологических функций. Она больше не испытывала потребности в пище и питье, перестала выделять шлаки.
      Понимая, что сын хочет видеть ее, она приникла к прозрачному плазу своей камеры. Норма была в состоянии ощущать присутствие Адриена, она чувственно воспринимала его мысли, знала о его заботах. Она видела его прищуренные глаза и немного расширенные зрачки, морщины на его лбу и в углах рта, словно нарисованные искусным художником. Видела она и капельки холодного пота, выступившие у него на лбу.
      Она отмечала игру выражений его лица, и это напоминало ей о долгих разговорах, которые они вели в прошлом. Своим расширенным сознанием Норма восстанавливала и упорядочивала эти воспоминания об их бывшей душевной близости. Сопоставляя слова, которые он произносил, с выражением лица, она могла теперь читать его словесные выражения по его мимике.
       Ах. 'Онапоняла. Сейчас Адриен думает, как поступить, чтобы помочь ей. Рядом с ним стояли еще три человека, и Норма могла по губам читать их слова. Они хотели проникнуть в камеру, извлечь оттуда Норму и оказать ей медицинскую помощь. Она слушала их, но не соглашалась что-либо делать.
       Доверься мне. Я знаю, что делаю.
      Но он не мог понять ее совершенно отчетливые, как ей казалось, мысли. Адриен Венпорт рвался на части от нерешительности – очень необычное для него состояние.
      В своем меланжевом трансе Норма замечала малейшие нюансы поведения сына, ясно видела блеск его глаз, очертания красиво изогнутых губ. Вспоминал ли он их прежние беседы? К ней эхом возвращались ее собственные слова. Меланжа усилит мои способности к предзнанию и позволит мне – а за мной последуют и другие – осуществлять безопасную навигацию на свертывающих пространство кораблях, вести спейсфолдеры через искривленное пространство-время. Я предвижу опасности раньше, чем они появляются реально, и могу поэтому избегать их. Это единственный способ быстро реагировать на непредвиденные ранее обстоятельства. Отныне двигатели Хольцмана перестанут быть ненадежным и опасным средством перемещения в космосе. А это изменит… все.
       У меня в руках ключ от вселенной, но вы должны дать мне закончить опыт.
      Норма пыталась вспомнить, как управлять мимикой, как отразить на лице безмятежное, умиротворенное и спокойное выражение. Надо дать понять Адриену, что она в полной безопасности и контролирует ситуацию. Когда она пыталась говорить, то ей самой казалось, что звуки искажаются толстым слоем воды.
       –Я хочу находиться здесь, сынок. Каждый следующий миг приближает меня к поставленной цели, к тому совершенному состоянию, которое позволит безопасно управлять в космосе нашими спейсфолдерными кораблями. Не волнуйся и не тревожься за меня. Доверься моим видениям.
      Но в меланжевой камере не было передающих устройств – это был досадный недосмотр, она отчетливо поняла это, – и сын не мог слышать ее. Однако она надеялась, что он поймет смысл ее обращений. И Адриен действительно каким-то непостижимым образом всегда мог понять Норму.
      В конце концов, он всегда был холодным и расчетливым прагматиком. Он знал, сколько времени его мать обходится без воды и пищи. Не важно, что она говорила до того, как вошла в камеру. Это не повод довериться ее словам и махнуть на нее рукой. Однако он все равно колебался, в глубине души все же доверяя гению матери и ее пониманию смысла своих действий. Но все имеет свои пределы…
      Было ясно, что мускулистые помощники собирались силой извлечь Норму из ее добровольного заточения. Люди держали в руках тяжелые инструменты, с помощью которых рассчитывали открыть дверь или просто вскрыть камеру. Несколько врачей утверждали, что Норма уже не может жить, проведя столько дней без воды и пищи. И опять его мама сделала то, что все остальные считают невозможным.
      Но за все на свете приходится платить. Глядя на нее сквозь прозрачный плаз, Адриен с ужасом видел, как разительно изменились формы ее тела, видел ту эволюцию, какую претерпела безупречная до того фигура.
      Очевидно, Адриен был встревожен и теми изменениями, какие он замечал в ее лице. Утомленным жестом он подозвал к себе помощников, и мужчины приблизились к камере, готовя свои инструменты. Если они вломятся в камеру, то из этого не выйдет ничего хорошего. Либо они умрут от вдыхания меланжи в такой огромной концентрации, либо умрет она сама, лишившись пряности. За рабочими Норма с трудом – из-за клубов меланжевого газа – смогла разглядеть врачей, которые были готовы оказать ей помощь, держа наготове аппаратуру жизнеобеспечения.
      Прежде чем люди успели приблизиться к стенкам камеры, Норма подняла руки, жестом прося их отойти. Если они сделают эту глупость, то отбросят назад решение проблемы безопасного полета, которую сейчас держит в руках Норма, и вместо наступающего порядка навигация снова погрузится в невообразимый хаос.
      Она проанализировала мысли Адриена. Он принял решение, исходя из того, что его действия спасут ей жизнь. Она пристально уставилась на сына, стараясь молча донести до него смысл того, что ей хотелось сказать ему. Она страстно пожелала, чтобы он понял ее. И вот когда он в последний раз взглянул на мать, в его лице вдруг произошла мгновенная перемена – черты лица разгладились, выражение тревоги исчезло, уступив место безмятежности и покою. Было такое впечатление, что на бурном море внезапно наступил мертвый штиль.
      Своим узловатым изуродованным пальцем она прочертила слой меланжевой пыли, покрывшей изнутри прозрачную стенку камеры. Попытавшись вспомнить наиболее примитивные средства коммуникации, она принялась чертить по поверхности линии – прямые, точно отмеренные углы и четкие линии. Это было простое и короткое слово.
      НЕТ.
      Адриен определенно что-то разглядел в подернутых меланжевой синевой глазах матери, смотревших на него сквозь затуманенный плаз, – это было таинственное, великое и гипнотическое знание. Молча, с выражением величайшей уверенности, Норма пристально смотрела на сына, стремясь заставить его понять. Он должен ей доверять, уповать на нее. Я в безопасности. Уходите, оставьте меня здесь!
      Люди были уже готовы приняться за работу, когда Адриен вдруг остановил их. На его патрицианском, аристократическом лице отразились неуверенность и противоречивые чувства. Врачи старались переубедить его, но он отослал прочь всех. Потом он склонил голову и заплакал.
      – Надеюсь, что я поступаю правильно, – сказал он, прижав лицо к плазу, и она прекрасно поняла его.
       Да, ты поступаешь правильно.
       Об Эльхайиме говорят, что он не любит ни своего отца, ни своего отчима; говорят также, что он предает свой народ.
      Комментарий дзенсуннитского старейшины, из вторичных источников
      Это был последний шанс Исмаила спасти человека, которого он воспитывал с раннего детства как собственного сына. Он просил, а потом почти умолял наиба отправиться с ним в паломничество в глубины пустыни, в Танзеруфт.
      – Однажды, очень давно, я спас тебя от скорпионов, – сказал наконец Исмаил, ненавидя себя зато, что напомнил Эльхайиму о старом долге.
      Эльхайима взволновало прежнее воспоминание.
      – Я тогда был самоуверенным мальчишкой, а ты едва не умер от укусов.
      – Я и теперь хочу спасти тебя. Когда человек знает, как жить в пустыне, он не боится того, что она предлагает.
      Наконец наиб сдался.
      – Я помню те времена, когда ты ходил со мной в другие деревни и в Арракис-Сити, хотя тебе это было не по нраву. Я могу сделать такое же одолжение и принести жертву ради своего любимого отчима. Много времени прошло с тех пор, как мне в последний раз напоминали о тех превратностях судьбы и трудностях, какие пришлось испытать последователям Селима Укротителя Червя.
      У своих односельчан Эльхайим пытался создать впечатление, что он просто подшучивает над стариком. Молодые, никогда не испытывавшие недостатка в воде поклонники Эльхайима, одетые в свои странные пестрые одежды, весело смеялись и желали наибу приятно провести время.
      Но Исмаил видел в глазах пасынка искорки страха и неуверенности. Это добрый знак.
      За прошедшие десятилетия Эльхайим забыл о правилах уважения к пустыне. Не важно, что дзенсунниты приобретали предметы роскоши у чужеземцев и вели раскованный образ жизни – в пустыне продолжал безраздельно править Шаи-Хулуд. Старик Пустыни был нетерпелив и жестоко наказывал тех, кто пренебрегал его религиозными законами.
      Эльхайим оставил подробные инструкции своим заместителям. Путешествие с Исмаилом должно было продлиться несколько дней, в течение которых дзенсуннитам деревни нужно было без перерывов поставлять пряность агентам корпорации «ВенКи» или другим иностранцам, которые предложат подходящую цену. Хамаль, несмотря на свой уже преклонный возраст, продолжала руководить женщинами племени, распоряжаясь их работами в пещерном поселении. На прощание она поцеловала отца в обветренную жесткую щеку.
      Исмаил молчал, глядя тоскующими глазами на бесконечный и чистый простор дюн, когда они с Эльхайимом отправились в путь. Когда они оказались посреди залитого лунным светом моря открытого песка, он обернулся к пасынку.
      – Вызови для нас червя, Эльхайим. Наиб поколебался.
      – Я не могу лишить тебя этой чести, Исмаил.
      – Ты не способен сделать то, что сотворило легенду из твоего отца? Сын Селима Укротителя Червя боится позвать Шаи-Хулуда?
      Эльхайим нетерпеливо вздохнул.
      – Ты же знаешь, что это неправда. Я много раз вызывал червей.
      – Но это было очень давно. Сделай это теперь. Это необходимый шаг нашего паломничества.
      Исмаил принялся смотреть, как Эльхайим устанавливает барабан в песок и начинает выбивать по нему ритм молотком. Старик следил за каждым движением своего молодого спутника, смотрел, как он готовит снаряжение и настраивается на встречу с чудовищем. Действия пасынка были верными и быстрыми, но слишком порывистыми. Наиб явно нервничал. Исмаил не стыдил его, но приготовился помочь, если что-то пойдет не так.
      Даже для опытного мастера вызов чудовища был опасным делом, а Исмаил почти забыл, что значит жить рядом с опасностями. Паломничество напомнит ему о них, как, впрочем, и о многих других вещах.
      Когда зловещий зверь наконец появился, он возвестил о своем прибытии звучным шорохом песка, тяжким рокотом и густым облаком меланжевого запаха.
      – Он очень велик, Исмаил! – благоговение и волнение почти вытеснили из голоса Эльхайима страх. Это хорошо.
      Червь замедлил бег, и Эльхайим побежал вперед, полностью сосредоточившись. Исмаил бросил свои крючья и веревки, чтобы помочь остановить зверя. Молодой спутник не заметил, какую работу сделал за него Исмаил, а тот не стал акцентировать на этом его внимание.
      Радостный Эльхайим взобрался на спину червя, дерзко взглянув на вставшего рядом с ним старика.
      – Куда мы едем?
      Казалось, он вспомнил молодость. Наконец. Длинные, черные с проседью волосы Эльхайима развевались на ветру, а Исмаил указал на точку отдаленного горизонта.
      – Мы будем править туда, в глубь пустыни, где будем одни и нам никто не помешает.
      Червь, как мощный бульдозер, понесся по дюнам, пожирая окутанное ночной мглой пространство. Когда-то Укротитель Червя увел свой народ в глубины пустыни, где отступники смогли укрыться от врагов, а потом Марха увела их еще дальше, в вынужденный исход. Но со времени смерти Укротителя Червя большинство его последователей утратили свой пыл и рвение, искушенные удобствами и легкой жизнью. Когда-то изолированные поселения снова придвинулись к редким, рассеянным в пустыне крупным городам.
      Селим был бы разочарован, узнав, что впечатление от его видений сотрется в памяти народа уже в следующем поколении, а ведь он пожертвовал жизнью ради того, чтобы легенда о нем пережила века. Как первый наиб после смерти Селима, Исмаил делал все, что в его силах, чтобы сохранить преемственность и память о легендарном предводителе, но после того, как бразды правления были переданы сыну Селима, он чувствовал, что все, достигнутое им, уплывает из рук как песок, сыплющийся сквозь мозолистые пальцы.
      Два человека ехали на черве до самого рассвета, потом взяли свои мешки и спешились близ нескольких скал, где можно было найти дневное убежище. Пока Эльхайим искал место, куда положить мат и где воздвигнуть отражающий навес, Исмаил тревожно оглядывал угрюмую безрадостную местность..
      Сидя напротив отчима под все сильнее припекающим солнцем, Эльхайим качал головой.
      – Если мы жили раньше в таких вот условиях, старейшина Исмаил, то надо сказать, что наш народ сделал большой шаг вперед за прошедшие годы.
      Он протянул руку и коснулся шероховатого горячего камня. Исмаил посмотрел на пасынка своими синими от пряности глазами.
      – Ты не представляешь себе, как изменилось все на Арракисе за время твоей жизни – с тех пор как Великий Патриарх открыл нашу планету для старателей пряности. Все в Лиге, все, практически каждый человек, потребляют теперь меланжу – нашу меланжу– в огромных количествах, надеясь, что она защитит их от болезней и продлит молодость.
      Он сделал пренебрежительный жест и презрительно фыркнул.
      – Но не следует закрывать глаза и на то, что нам это принесло несомненную пользу, – подчеркнул Эльхайим. – Теперь у нас больше воды и больше пищи. Наши люди стали жить дольше. Медики Лиги сохранили множество жизней, которые в противном случае были бы у нас похищены, причем совершенно бессмысленно – как жизнь моей матери.
      Исмаил почувствовал себя уязвленным этим напоминанием о Мархе.
      – Твоя мать сама сделала выбор, честный и достойный выбор.
      – И совершенно ненужный! – Эльхайим злобно взглянул на старика. – Она умерла из-за твоего упрямства!
      – Она умерла, потому что ей пришло время умереть. Ее болезнь была неизлечима.
      Младший собеседник зло бросил подобранный у ног камень в пустыню.
      – Примитивные методы дзенсуннитского лечения и предрассудки не могли, конечно, излечить ее, но любой достойный врач в Арракис-Сити мог что-нибудь сделать. Есть методы лечения разных болезней, есть лекарства с Россака и из других мест. У вас был шанс, и им надо было воспользоваться!
      – Марха не хотела пользоваться никакими шансами, – взволнованно ответил Исмаил. Он и сам испытывал безмерное горе, когда она умирала, но она посвятила свою жизнь философии и целям Селима Укротителя Червя. – Для нее это было бы изменой всему, во что она верила, и всему, ради чего жила. Это было бы предательством по отношению к самой себе.
      Эльхайим надолго погрузился в горестное задумчивое молчание.
      – Твои убеждения такого рода – это лишь часть той пропасти, которая разделяет нас, Исмаил. Ей не было никакой нужды умирать, но ее гордость и твоя приверженность старине убили ее точно так же, как и болезнь.
      – Я тоскую по ней не меньше, чем ты. Если бы мы отвезли ее в Арракис-Сити, то, возможно, она пожила бы еще некоторое время на аппаратах для поддержания жизни. Но если бы Марха продала свою душу ради комфорта, то она перестала бы быть женщиной, которую я любил.
      – Но она не перестала бы быть моей матерью, – возразил Эльхайим, – а своего отца я никогда не знал.
      Исмаил нахмурился.
      – Но ты слышал о нем множество историй. Он должен быть знаком тебе до мелочей, так, словно всю жизнь находился рядом с тобой.
      – То были лишь легенды и россказни, призванные представить его героем или пророком, или даже богом. Я не верю в этот вздор.
      Исмаил нахмурился еще больше.
      – Ты должен внимать истине, когда слышишь ее.
       –Истине? Отыскать ее труднее, чем отсеять меланжу от песка.
      Они долго сидели молча, а потом, чтобы рассеять враждебность, Исмаил стал рассказывать эпизоды своей жизни на Поритрине. Он отвлекся от легенд об Укротителе Червя и рассказывал только то, что было истинной правдой.
      Два этих человека достаточно сблизились за несколько проведенных в пустыне дней. Эльхайим явно страдал и тяготился суровыми условиями пустыни, но старался не показывать этого. Исмаил оценил его усердие. Он напомнил своему пасынку о традиционных обычаях жителей пустыни, обычаях, которым Эльхайим давно перестал следовать. Исмаил учил наиба искать в пустыне воду и пищу, учил как строить убежища, как предсказывать погоду по запахам и направлению ветра. Он говорил о разных свойствах песка и пыли, о том, как они движутся и взаимодействуют, об их предательской изменчивости.
      Хотя Эльхайим всю жизнь был хорошо знаком с этими вещами, он искренне прислушивался к словам и наставлениям старика.
      – Ты забываешь о самом главном способе выживания, – сказал как-то Исмаил. – Будь осторожен и не попадай в неприятные ситуации.
      За эти несколько дней Исмаил почувствовал себя помолодевшим на много лет. Пустыня хранила молчание, и здесь не было видно никаких следов работы старателей пряности. Когда они наконец решили навестить одну из дальних деревень, старик чувствовал, что между ним и пасынком начинают выковываться новые узы дружбы и понимания.
      Они вызвали червя, на этот раз небольшого, и отправились к южной оконечности Защитного Вала, где было некогда основано еще одно поселение отступников. Там жили члены большой семьи Хамаль, а также потомки многих поритринских рабов. У Эльхайима тоже было несколько друзей в той деревне, хотя обычно он пользовался более прогрессивными способами передвижения, когда навещал их. Исмаил и Эльхайим оставили червя, который тотчас нырнул в песок, и отправились к скалам пешком, продвигаясь в длинной вечерней тени горы.
      Еще до того как приблизившиеся к пещерному поселению путники успели войти в помещения, в нос ударил едкий запах дыма и обгорелых трупов. Испытывая тревогу, Исмаил принялся быстро карабкаться по скале и первым вошел в пещеру, наполненную все еще дымящимися остатками того, что совсем недавно было людьми и их нехитрым скарбом. Потрясенный Эльхайим следовал за отчимом. Когда они вошли в глубь пещер, которые были жилищем мирной дзенсуннитской общины, их глазам предстала страшная картина.
      Исмаил слышал стоны и плач уцелевших, нашел несколько детей и старух, оплакивавших убитых деревенских старейшин. Все молодые и здоровые мужчины и женщины дзенсуннитской общины были увезены в рабство.
      – Работорговцы, – сказал, как сплюнул, Исмаил. – Они точно знали, где искать эту деревню.
      – Они пришли вооруженные до зубов, – сказала одна женщина, склонившаяся над истерзанным трупом своего мужа. – Мы узнали их. Мы узнали некоторых торговцев. Они…
      Исмаил отвернулся, чувствуя, как к его горлу подступает желчь. Эльхайим, пошатываясь от ужаса и увиденных следов кровопролития, пошел по комнатам и нашел еще несколько мальчиков, переживших налет. Когда Исмаил увидел их, то вспомнил, что и сам он был маленьким мальчиком, когда работорговцы прилетели на Хармонтеп…
      Он прерывисто дышал и не находил проклятий, которыми мог бы выразить обуревавший его гнев. Вернулся Эльхайим – он часто моргал, на лице его застыло какое-то странное выражение. В руке он держал кусок пестрой ткани со странным и сложным узором, выполненным красной краской.
      – Работорговцы увезли с собой своих мертвых и раненых, но оставили вот этот материал, явно занбарского производства. Вид типичный для этой планеты.
      Исмаил сощурил глаза, защищаясь от едкого дыма.
      – Ты можешь сказать это, просто посмотрев на пеструю тряпку?
      – Если знать, куда и на что смотреть. – Эльхайим наморщил лоб. – Некоторые продавцы в Арракис-Сити предлагают такие тряпки. Они в общем-то похожи, но этот образчик точно с Занбара.
      Он взмахнул тряпкой.
      – Очень отчетливые признаки. Никто не сможет подделать эту краску – занбарский красный. Я посмотрел тормозной путь самолета, на котором они прилетели. Похоже, что это следы полозьев одного из новейших занбарских скоростных самолетов. Старатели покупают их очень охотно.
      Исмаил не вполне понимал, зачем наиб демонстрирует ему свою осведомленность.
      – И что толку от того, что ты это знаешь? Мы что, пойдем войной на планету Занбар?
      Эльхайим отрицательно покачал головой.
      – Нет, не пойдем. Но это означает, что я точно знаю, кто это сделал, и знаю, где этот кто-то обычно устраивает свой лагерь.
 

 
      Агамемнон чувствовал, что обращение этого нового кандидата в кимеки продвигается вполне успешно. Вместе с Юноной и Данте он разработал сложную схему взлома сознания и устоявшихся убеждений Квентина Батлера, а затем построения этой системы заново, в русле, нужном титанам.
      Это был тяжелый вызов и трудная задача, но генерал находил это дело стоящим и интригующим.
      В последнее время Агамемнон стал с неудовольствием замечать, что становится непростительно вялым и инертным в своих притязаниях и амбициях – совсем как те выжившие из ума дураки в Старой Империи, которых свергли с престола он и его друг, провидец Тлалок. Хотя неокимеки вычистили под гребенку планеты Синхронизированного Мира, слава титанов превратилась в какое-то домашнее увеселение, больше пригодное для тихого деревенского досуга и приятного времяпрепровождения. Былая слава померкла, превратившись в тусклую игрушечную иллюзию. Вновь обращенные неокимеки были отобраны из подходящих пленников, обнаруженных на покинутых заброшенных планетах. Почти все они были добровольцами, зачарованными перспективой получения механического тела и долголетия, практически граничащего с бессмертием.
      Но Квентин Батлер был, что называется, совсем другая история. От шпионов в Лиге Благородных Агамемнон слышал о подвигах знаменитого примере Профессиональный военный высокого ранга был просто находкой для вынашивавших далеко идущие планы титанов. Оставался «пустяк» – склонить его к сотрудничеству. Генерал понимал, что если удастся быстро сломить Квентина, то на хороший результат рассчитывать не придется. Надо набраться терпения, так как это потребует некоторого времени.
      С помощью тщательно дозированных воздействий на сенсорные входы, а также благодаря прямой стимуляции болевых центров и участков зрительной коры, Квентин почти полностью утратил чувство времени и равновесия. Агамемнон мучился сомнениями, пока Данте скармливал пленнику ложные данные, а Юнона льстила ему, играя роль соблазнительницы и утешительницы каждый раз, когда Квентин чувствовал себя одиноким и растерянным.
      Он полностью зависел от капризов и прихотей титанов, так как его беспомощный мозг был отделен от тела и помещен в емкость со специальной жидкостью. Превращенные в неокимеков посредники, занимавшиеся изготовлением электрожидкости, добавляли в раствор с его мозгом определенные вещества, которые нарушали ориентацию и ускоряли мыслительные процессы. Ему казалось, что каждая ночь длится годы и годы. Он уже едва помнил, кем был когда-то, и постепенно терял способность отличать реальность от потока той лживой информации, которая внедрялась в его сознание. Это было чистейшее промывание мозгов в буквальном смысле этого выражения.
      – Но почему вам понадобился именно я? – закричал он Агамемнону в последний раз, когда включили его голосовой синтезатор. – Если ваша новая империя такая славная и в вашем распоряжении десятки тысяч добровольцев, готовых стать неокимеками, то зачем вы теряете время с таким упрямым субъектом, как я? Я никогда не стану преданным вашему делу человеком.