Перво-наперво ему нужно было поговорить с Костей и выяснить, каким образом Ромка Кузаков узнал его адрес.
Вася написал ему записку: «Как узнал мой адрес Кузаков? Если ты ему сказал, то это предательство. Вася».
Он свернул записку трубочкой и передвинул Косте. Но Костя ничего не понял, повернулся, и трубочка упала под парту.
Вася что-то зашипел и тоже полез под парту. Поднял записку и положил Косте на колено. Тут Костя сообразил, в чем дело. Но прочитать послание не успел, потому что встретился со строгим взглядом учительницы. Костя торопливо сунул записку в карман.
Это было на первом уроке. Светлана Ивановна монотонно диктовала:
— Мы встретились и братски обнялись. Записали? Мы встретились и братски обнялись… Подумайте, как написать слово «обнялись».
Светлана Ивановна была непривычно суха и строга. Обыкновенно на ее уроках было весело, каждый занимался своим делом. А к концу урока она ахала, что не успела уложиться с программой, но при этом ее лицо совершенно не омрачалось. Она еще жила южным загаром, солнцем, Ялтой, откуда недавно вернулась, чуть не опоздав к началу учебного года.
Сегодня по лицу Светланы Ивановны можно было прочесть: и юг, и Ялта — все позади. Впереди — программа обучения.
— Мы встретились и братски обнялись… — Она шла по рядам, заглядывая, кто что пишет в тетради. — Мы встретились и братски обнялись…
Она все больше сердилась: Слово «обнялись» многие писали через Е. ОбнЕлись.
Неужели какая-то буква так могла повлиять на ее настроение?
Ни Кочкин, ни Гвоздиков об этом не думали. И, наверное, никто не думал. Учительница для них была человеком недоступным, ее личная жизнь — покрыта тайной.
Костя полез в карман, ему не терпелось достать записку. Но она куда-то запропастилась. Он вытащил из кармана носовой платок, встряхнул его, но записка не выпала. Неужели в кармане дыра, и она провалилась в штанину? Костя снова полез в карман: есть дыра или нет?
— Гвоздиков, что ты роешься в карманах, как Чарли Чаплин? — спросила Светлана Ивановна, рассказывая о суффиксах.
Костя замер, выпрямился, не вынимая руку из кармана.
Учительница отвернулась к доске. Тут, наконец, Костя нащупал злополучную записку (никуда она не провалилась, просто карман был глубокий!), достал ее и развернул, прикрыв тетрадкой. «Как узнал мой адрес Кузаков? Если ты ему сказал, то это предательство. Вася».
— Ты чего? — зашептал Костя. — Я Кузакова в глаза не видел, никакое не предательство! Ко мне Янка Истомина подходила.
«Какая Янка Истомина?» — написал Вася.
— Из 5 «А». Не знаешь, что ли? — шепотом ответил Костя. — Она за Ромкой бегает. Сказала, что хотела к тебе зачем-то зайти…
«Значит, ее зовут Яна Истомина, — подумал Вася. — И она бегает за Ромкой и была им подослана. Все точно: коварная шпионка». Этот факт его очень огорчил.
«Песня безумная роз», — написал Вася, загрустив.
Костя прочитал, ничего не понял про безумную песню. Решил, что, наверное, это пароль из какого-нибудь фильма про разведчиков.
Друзья и не заметили, что около их парты стояла Светлана Ивановна и уже не рассказывала о суффиксах.
— Что у вас за секреты? — спросила она.
От неожиданности они вздрогнули. Костя облокотился на тетрадь. Но Светлана Ивановна попросила его встать.
Гвоздиков неохотно поднялся. Она убрала тетрадь, взяла записки и стала читать вслух:
«Как узнал мой адрес Кузаков? Если ты ему сказал, то это предательство. Вася».
— Оказывается, наш Кочкин секретный, — сказала она иронически и развернула вторую записку. — «Какая Яна Истомина?»
При имени Яны в классе возникли какие-то неопределенные звуки: хихиканья, хмыканья, мыканья. И тут же смолкли, потому что Светлана Ивановна развернула третью записку.
— «Песня безумная роз», — прочитала она. Все ждали продолжения, но продолжения не было. Светлана Ивановна тоже немножко опешила, посмотрела, не написано ли что-нибудь на обратной стороне. Но обратная сторона бумаги была чиста.
— Песня безумная роз… — снова повторила Светлана Ивановна, и вдруг неожиданно для всех и для себя тоже рассмеялась. Она опять вспомнила юг и Ялту. Именно под эту песню «Миллион, миллион алых роз» в исполнении Пугачевой она проводила все свое время. И некий незнакомец сорвал с клумбы розу и преподнес ей. Потом ему пришлось заплатить штраф. Обрадовавшись, что учительница развеселилась, класс тоже начал смеяться. Известное дело: на уроке палец покажи — тут же все со смеху покатятся. Гвоздиков и тот начал подхихикивать. Один Кочкин хмуро глядел в парту. Неожиданно он встал.
— Чужие письма читать стыдно, — тихо произнес он.
— Что, что? — изумленно спросила Светлана Ивановна.
— Чужие письма читать стыдно, — снова повторил Вася.
Светлана Ивановна что-то хотела сказать, но не нашлась, что. Щеки ее зарделись.
В классе наступила гробовая тишина.
— Ты считаешь, что это письма? — наконец сказала она и бросила на стол бумажки. — Я у тебя дома твои письма не читаю. А на уроке я имею полное право прочитать все, что вы пишете! И не тебе, Кочкин, меня учить! — Светлана Ивановна уже кипела негодованием. — Вчера ты всех нас подвел, сегодня занимаешься на уроке чем угодно, только не учебой! И еще смеешь делать замечание учителю!
— Все равно чужие письма не читают, — упрямо повторил Вася. — У нас тоже есть тайны.
— Подумать только! — воскликнула Светлана Ивановна. — У него есть тайны! Ты, Кочкин, просто невозможен! Садись и запиши в дневник. И вы, ребята, запишите: «Состоится классное собрание совместно с родителями». На этом собрании мы и поговорим о поведении Кочкина.
Прозвенел звонок. Светлана Ивановна забрала журнал и торопливо вышла из класса.
Как только за ней закрылась дверь, класс взорвался воплем:
— Кочкин заговорил! Кочкин не выдержал испытание!
— Позор Кочкину!
А Татка Малахова крикнула:
— Да здравствует Кочкин!
Кричали кто что. А Дима Беляков хохотал. У него был просто приступ смеха, и он никак не мог остановиться.
Вася сидел в раздумье, а вокруг него бушевала буря.
Аля вышла перед классом, подняла руку. Все чуть притихли.
— Кочкин испытание не выдержал! — громко сказала она. — Нахал какой! Записки на уроках пишет да еще заявляет, что чужие письма нельзя читать. И кому? Учительнице! — У Али дерзость Кочкина не умещалась в голове. — Он ни в чем положительном себя не проявил!
— Неправда! — воскликнула Татка. — Кочкин — серьезный, самый серьезный! Нам всем не нравится, когда учителя читают вслух записки. Это унижает!
— Ты меня потрясаешь, Малахова!
В этот момент, ответственный в жизни Васи Кочкина, заглянула в класс Яна Истомина.
— Кочкин! — крикнула она. — Иди сюда!
Вася соскочил. Появление Яны было так неожиданно. Она заглянула и скрылась. Кочкин вылетел из класса. И полетел…
— Остановись, — сказала Яна. — Куда ты несешься?
Вася остановился.
— Иди туда, — сказала Яна и указала на туалет с буквой «М». — Там тебя ждут.
Вася пошел, еще плохо соображая, зачем туда нужно идти.
В туалете, навалившись на грязный подоконник, его поджидал Ромка Кузаков.
— Ты вчера меня понял? — спросил Ромка.
— Понял, — ответил Вася. Сейчас он уже соображал. — Ты меня вызываешь на поединок. Я готов. — Его смущало только одно: неужели здесь, в туалете?
— После уроков, — сказал Ромка, — встречаемся в городском саду у ротонды.
Вася кивнул. Что ж, пусть будет так: место поединка в саду имени великого русского писателя Алексея Максимовича Горького. Не зря же там все дорожки подмели, чистота, порядок. И астры цветут. Не жаль в таком саду и погибнуть.
Вася протянул Ромке руку:
— До встречи!
Но Ромка руки не подал:
— Заслужи еще!
Незаслуживший Вася пошел на урок.
У дверей его встретила Татка.
— Ты что, с 5 «А» дружишь? — спросила Татка, делая безразличный вид. Вообще-то ей хотелось спросить не про 5 «А», а про Яну Истомину. Надо сказать, что для всех было неожиданностью, что Истомина увела куда-то Кочкина. Всем мальчикам Яна нравилась, а всем девочкам, наоборот, не нравилась.
Куда и зачем Яна увела Кочкина? Дима Беляков досадовал: на него Истомина не обращает никакого внимания, а Кочкин без году неделя в их школе учится, и уже у них какие-то секреты.
Костя Гвоздиков тоже посмотрел на Васю с любопытством.
— У тебя что с Истоминой, любовь?
— Иди ты! Я ее даже не знаю!
— Ага, не знаешь! А куда с ней ходил?
Вася молча скрестил на груди руки. Вид его был неприступен. Скала!
Поединок
Свидетелем многих исторических и неисторических событий являлась облупившаяся ротонда в саду имени Горького. Здесь, по дорожке сада, прохаживался в девятнадцатом веке опальный Герцен. Гуляли в одиночестве поляки, сосланные в город Н. Объяснялся в любви некий Петя некой Оле. Да мало ли что было!
Разные гуляли люди. И, время у них было разное, и мысли разные. Люди менялись, а ротонда, как ее поставили, так и стояла. И неважно ей, кто проходит мимо: дурак или умный, честный или грабитель, выдающийся человек, а может быть, совершенно ничтожный.
Ротонда за многие зимы и лета чуть осела, чуть скособочилась, но вида своего и достоинства не потеряла.
Сюда, на честный поединок, и пришел Вася Кочкин. До конца двадцатого века оставалось менее двадцати лет.
Подходя к ротонде, Вася прежде всего увидел кудрявую головку Яны Истоминой. Тут же ему захотелось свершить небывалый подвиг.
— Ты что опаздываешь? — спросила Яна. — На черепахе ехал?
— А на чем Кузаков едет?
Но Кузаков уже приехал! Он вышел из-за кустов в сопровождении двух секундантов. Так Вася подумал — секундантов, и пожалел, что у него секунданта не было. Это не по правилам: у одного — два, у другого — ни одного.
Ромка и его секунданты встали перед Васей. Вожак сдвинул брови, это было признаком начинающихся боевых действий. Брови у Кузакова были черные, прямые, сходились у переносицы, и когда он их сдвигал — трепетали все враги.
Но Вася не обратил внимания на грозные Ромкины брови, вероятно потому, что все время посматривал на Яну, которая сидела на скамеечке.
— Ты помнишь мое условие? — спросил Кузаков.
— Помню. Будем стреляться. Расстояние — тридцать шагов. Проверим пистолеты.
— Знаем мы юмористов. Я с тобой не играть пришел. Проси прощения!
— За что? — спросил Вася. — Со стены может каждый упасть. Тем более от волнения.
— Проси прощения! — повторил Ромка.
— Извините, — поклонился Вася, — что я вам съездил ботинком по физиономии.
Один из секундантов хихикнул. Вожак гневно оглянулся. Смех замер на губах. Секундант даже побледнел.
— Ну, так что мы с тобой будем делать? — спросил Кузаков.
— Оставьте меня в джунглях, на съедение тиграм.
Кузаков промолчал. Этот Кочкин начинал его по-настоящему заводить.
— Жду две минуты, — сказал Кузаков. — Проси прощения или заплачешь. Мое дело — предупредить.
Вася оглянулся на Яну. Она ему улыбнулась.
— Честный поединок! — повторил Вася.
— Хилятина ты! — усмехнулся Ромка. — Прощения проси!
— Никогда, Кузаков, я у тебя прощения просить не буду, — серьезно произнес Вася.
Ромка подошел к нему и без предупреждения толкнул. Вася упал. Только хотел встать, как Кузаков снова толкнул.
— Между прочим, лежачих не бьют, — сказал Вася. — Это непорядочно.
— Что-то ты слишком много знаешь слов, — сказал Ромка. — Вставай!
Но Вася не хотел вставать. Он сидел на земле, как будто ему очень нравилось.
— Видали такого идиота! — Ромка постучал Васе по голове.
Вася понял, что Ромка красуется перед Яной, супермена из себя изображает. Вася тоже хотел бы кого-нибудь изобразить, но у него не получалось.
Он встал.
— Ну? — спросил Ромка.
— Ну! — ответил Вася и неловко толкнул Ромку кулаком.
И тут включились в бой «секунданты»! Они принялись махать руками и ногами и даже головой хотели боднуть. Но ничего у них не выходило, несмотря на то, что Вася почти не сопротивлялся. Тогда они решили попросту. Каждый по разочку стукнул — и Вася упал. Из носа у него закапала кровь.
— Лидия идет! — крикнула Яна.
В одно мгновение Вася остался один. Он лежал среди цветущих астр.
— Это что такое? — услышал он над собой голос. Это был голос Лидии Петровны. — Кочкин! Василий! Почему в клумбе лежишь?
Вася поднялся, утирая рукой нос.
— Дети — цветы жизни, — пробормотал он.
— То, что ты — цветок, это видно. Кто тебя так разукрасил?
— Честный поединок. Стреляли с тридцати шагов, — сказал Вася.
— Где же твой соперник?
— Убит.
— Опять любовная история!
Вася понял, что Лидия Петровна посмеивается, и это его успокоило.
— Пойдем ко мне, я тут рядом живу, — сказала Лидия Петровна. — Должен же кто-то залечить твои раны.
Вася помялся. К учительницам он никогда не ходил, но и домой ни к чему появляться в таком виде, мама уже дома, в первую смену работала.
— Пойдем, пойдем, никто тебя не съест!
Лидия Петровна быстро шагала чуть впереди его, в своих стареньких туфлях, сером плаще, в какой-то смешной шляпке на голове.
Жила Лидия Петровна в старом двухэтажном доме. Они поднялись на второй этаж по узкой лестнице с потертыми каменными ступеньками.
На площадке было две квартиры. На одной двери висел просто номер квартиры 25, а на другой — 24 и деревянная табличка, написанная от руки черной тушью: «Лидия Петровна Бавчинская и Елизавета Федоровна Сычева».
Лидия Петровна открыла дверь, и Вася вошел в темную прихожую. Она включила свет. Тусклая лампочка висела высоко на потолке. В домах с такими потолками Вася и не бывал.
— Тихо, — прошептала Лидия Петровна. — Елизавета Федоровна отдыхает. Такая же старая карга, как я.
Дверь в одну комнату была закрыта (там отдыхала старая карга Елизавета Федоровна, понял Вася), а во вторую комнату открыта.
Лидия Петровна велела Васе прежде всего умыться, чтоб Елизавету Федоровну не испугать, если она проснется.
Вася прошел в ванную, посмотрел на себя в зеркало. Тут кого угодно можно испугать. По лицу кровь размазана, под глазом синяк проявляется, и долгожданная шишка на месте.
Лидия Петровна поджидала его уже с баночкой какого-то зелья. Она начала растирать синяк зеленым порошком, который ужасно царапал кожу.
— Потерпи, Василий, это бодяга, — сказала она. — Кровь разгонит, и синяк быстрее пройдет. Раньше ею девицы щеки натирали.
— Зачем?
— Для румянца. Чтоб таким героям нравиться, как ты.
— Я никому не нравлюсь, — прошептал Вася.
— А ты на дур не заглядывайся!
Лидия Петровна втолкнула его в свою комнату, а сама пошла на кухню.
Отступление. Квартира напротив
Комната Лидии Петровны была небольшая. Одна стена от полу до потолка заставлена книгами. Вторая вся увешана фотографиями.
В углу стояли два больших кресла, обитых черной кожей, которая полопалась от времени, и из дыр торчала пакля. Точно такой же дырявый и гордый стоял диван.
Не думал Вася, что Лидия Петровна живет вот так. Да еще в коммуналке!
Вася был мальчиком из барака. В деревянном доме по улице Малая Ямская, 5 протекало его детство. В каждой комнате у него были друзья. Их звали «бараковская мелюзга». Веселая была жизнь. Но от мамы он только и слышал: «Вот дадут нам отдельную квартиру!» И не было мечты заветней. И Вася тоже повторял: «Вот дадут нам отдельную квартиру!»
И дали.
А Лидия Петровна — самая старая учительница — живет с подселением. Наверное, мало заявлений писала. Ишь, как соседки боится, в коридоре шепотом разговаривает. Он тоже не раз получал тумаки, когда по общему коридору бегал. Значит, и Лидия Петровна — сиди, не высовывайся! Старая карга тут как тут поджидает.
Нет, у них в бараке никто шепотом не говорил и уж никому не приходило в голову спать днем. Да и попробуй усни. На кухне жарят, парят, песни поют, ругаются. Тетя Фиса как отшвырнет ведро! Мама не терялась. Ты — мое ведро, так я — твое! А через пять минут уже хохочут. В бараке все понятно.
Вася подошел к стене, где висели фотографии, в основном групповые.
«Выпуск 1945 года», — прочитал он.
Вася не заметил, как вошла Лидия Петровна.
— Смотри, смотри, — сказала она. — А меня не узнаешь! Я сама себя уже не узнаю!
— Вот… — Вася неуверенно показал на молоденькую девушку с косами.
— Как ты угадал? — удивилась Лидия Петровна.
— Похожи…
— Неужели?
— Похожи… — снова повторил Вася. — Глаза прищурены.
— А что, я глаза прищуриваю? Вот не знала! — Лидия Петровна рассмеялась своим хрипловатым смехом. — Ты лучше посмотри, какая у меня была коса! На этой фотографии я еще ученица, десятый класс. А на всех остальных уже учительница. Это все мои ученики! — Она как-то неопределенно повела рукой, как будто ее ученики заполняли все пространство.
— А генералы среди них есть? — спросил Вася.
— Может, и есть. Не знаю. Лейтенанты были. Ты даже представить не можешь, какие это были лейтенанты, — в новеньких погонах, с цветами. Даже капитаны иногда объявлялись, но уже без цветов. А вот генерала — ни одного.
— Ну, хоть один! — не сдавался Вася. Он не мог поверить, что на этих фотографиях нет ни одного будущего генерала. Есть где-нибудь генерал! Нельзя без генерала!
— Но зачем тебе генерал?
Вася помялся.
— Нужен!
— Зачем? — Лидия Петровна поставила на стол блюдо с виноградом, до этого она все еще держала его в руках.
— Генералу все подчиняются, — твердо произнес Вася. — Он напишет письмо и прикажет, чтоб вам дали отдельную квартиру, что вы его любимая учительница.
Лидия Петровна упала в кресло.
— Ни за что бы не додумалась! Ты, Василий, умная голова! Где же мои генералы?
Вася понял, что Лидию Петровну он развеселил. Но почему?
— Чем же тебе не нравится моя квартира? — спросила она.
— Так коммуналка!
— Не коммуналка, а коммунарка! Мы с Лизонькой живем вместе почти полвека.
Вася открыл было рот, но закрыл. Ничего не понял. Эта «старая карга» и есть Лизонька?
Чтоб еще раз не опозориться, он сделал вид, что опять рассматривает фотографии на стене.
— А это кто в шляпе? — спросил он. — Тоже ученик?
— Мой отец Петр Николаевич Бавчинский.
Вася покраснел: опять невпопад.
— А это моя мамочка Надежда Николаевна, — она показала на фотографию смеющейся девушки в панамке. — Они погибли совсем молодыми.
— На фронте?
— Еще до войны, — неохотно ответила Лидия Петровна. — В тысяча девятьсот тридцать седьмом году.
— В авиационной катастрофе? — спросил Вася.
— Да, большая была катастрофа. Колпак на голову — и на костер! Инквизиторы, Василий, почему-то не вымирают. Только подай знак — и уже у двери стоят.
Хрипловатый голос Лидии Петровны словно надломился, она закашляла.
— Прикрой, Василий, дверь. Елизавета Федоровна от моего проклятого кашля проснется. Ее бессонницу ни один врач не может вылечить. Ночью ходит, а вот днем иногда прикорнет.
Вася соскочил, закрыл дверь.
— А сейчас сядь. И ешь виноград. Не для красоты он тут.
Вася отщипнул виноградинку и стал сосать, как конфетку.
А Лидия Петровна подогнула под себя ноги и уселась в кресло, как девчонка. Вася даже поперхнулся. Ему мама всегда давала подзатыльник, когда он при гостях забирался в кресло с ногами. Вот бы она на Лидию Петровну посмотрела!
Он тоже с удовольствием подогнул под себя ноги. Очень удобно!
— Приложи-ка пятак к своему синяку и держи, — сказала Лидия Петровна. — Я всегда так в детстве делала.
Вася приложил холодный пятак. Сразу не так больно стало.
— А вы что, в детстве дрались? — спросил он.
— Бывало.
— Девчонки не дерутся.
— Смотря какие девчонки. Я нюни не распускала, сама давала сдачи. А первый раз подралась… с милиционером.
— С милиционером? Ну уж! У нас дядя Гоша в бараке поругался с участковым, так ему пятнадцать суток дали.
— Пятнадцать суток не пятнадцать лет!
— Вы за драку пятнадцать лет сидели? — Вася просто обалдел.
— Да не я. Мне шесть лет было, когда я подралась. А вот родителям моим дали по пятнадцать лет, хотя они ни с кем не дрались. Но и через пятнадцать лет они не вернулись.
— А за что их посадили? — очень странно было Васе все это слышать. Неужели родители Лидии Петровны — жулики?
— А за то посадили, что порядочные люди. Отец был известным историком. И сейчас одна его книжка есть в библиотеке. Мама работала в газете. Я очень любила ходить с ней на демонстрации — первомайские, октябрьские. Она всегда шла с красным флагом впереди. А отец был затворником, вечно сидел в своем кабинете. Из кабинета его и взяли. Ночью, семнадцатого октября, раздался стук в дверь. Папа вышел, спросил: «Кто там?» Дядя Федор, дворник, ответил за дверью: «Это я, Петр Николаевич!»
Помню, мама испугалась, стала быстро одеваться. Я удивилась: чего дядю Федора бояться? Папа открыл дверь. В комнату вошло пять человек. Дядя Федор остался в коридоре. Трое были в штатском, двое в милицейской форме. Они начали рыться в папином столе, на книжных полках, выкидывать из ящиков бумаги.
— Может, он шпион был? — несмело спросил Вася. — А вы не знали.
— Скажу тебе определенно: не был!
— Тогда чего искали?
— Инквизиция, Василий, инквизиция! Она не ищет, она находит!.. Так вот, о драке. Один из тех, кто был в форме, стал рыться в мамином ридикюле. Он высыпал на стол мелочь, выбросил духи, платочек. И тут я соскочила с постели разъяренная, как волчонок, и со всего маху стукнула его кулаком по лицу. Мама прижала меня к себе и стала просить прощения. С тех пор родителей я не видела. Дворник дядя Федор, понятой при аресте, взял меня к себе. Им дали квартиру напротив нашей (тоже кого-то выселили). Я стала жить у дяди Федора, а в нашу квартиру других жильцов вселили. Они отдали сироте, то есть мне, вот эти два кресла и диван.
— А остальное где? — спросил Вася.
— У них, наверное. Хотя не знаю. За всю свою жизнь в нашу бывшую квартиру ни разу не заходила.
— А дядя Федор живой?
— Он на фронте погиб. Жена его тетя Поля умерла. Мы с Лизой, их дочкой, остались вдвоем. Лиза меня выучила. Работала портнихой, кормила, обувала, одевала. Благодаря ей институт окончила. Но в институт меня не сразу приняли, хоть и была отличницей. Дочь врага народа! Много нас было таких дочерей и сыновей. По этому поводу я написала письмо товарищу Сталину. После этого в институт меня неожиданно приняли уже в октябре. Я и думала: сам Сталин дал распоряжение — принять Лидку Бавчинскую в институт, пусть учится девка! Тогда я, разумеется, думала более возвышенным штилем. А Сталин моего письма и в глаза не видел.
— Как вы знаете?
— Чего тут знать? Инквизиторы письма не читают. А родителей моих реабилитировали в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. Сообщили, что невиновны. Вот такие дела, Василий. Не пора ли тебе домой?
Домой уже давным-давно было пора.
— Надо, Василий, жить осознанной жизнью, — сказала Лидия Петровна. — Думать, мучиться.
— Я мучаюсь, — сказал Вася.
Оказывается, мысли мешают спать
Дома обстановка оказалась благоприятной. У мамы была клиентка. Пахло привычным запахом парикмахерской.
— Васька, ты? — спросила мама из кухни. — Что так долго?
— Металлолом собирали!
— Важное дело, — подала голос клиентка. — Металла в стране катастрофически не хватает.
— Васька соберет, — сказала мама не без иронии. — Выручит страну.
Васе хотелось, чтобы клиентка не уходила как можно дольше, чтоб придумала необыкновенно сложную прическу и мама бы возилась с ней до вечера.
Но Васины мечты не сбылись. Минут через двадцать кудрявая, как баран, клиентка выпорхнула из кухни. О чем-то они с мамой еще пощебетали в коридоре, и она ушла.
Вася сел за письменный стол, разложил перед собой учебники. Проверенный прием. Когда мама вошла в комнату, он не обернулся и прикрыл синяк рукой, будто облокотившись.
— С чего вдруг такой усердный? — спросила мама подозрительно. — Не пообедал — и уже за уроки.
Вася соображал, что бы ей ответить. Но тут опять повезло: пришел папа. Никаких приятных сюрпризов Вася не ожидал, но с папой как-то легче.
— Привет, Васек! — крикнул папа. «Васек» он говорил в особо хорошем расположении духа.
Васе пришлось обернуться. Тут мама и ахнула. Понятно, почему он такой усердный и сидит к ней спиной! Синячище какой!
— Господи! — прошептала мама.
Некоторое время папа с мамой рассматривали Васю.
— Ну и что? — произнес папа. — Парень он или не парень?
После папиных слов мама сразу пришла в себя.
— Кто тебя так уделал? — спросила она. — Я их завтра сама прибью!
— Не вмешивайся в мужские дела, — сказал папа.
— Никто меня не уделал, — ответил Вася. — Нельзя на уроке физкультуры с брусьев упасть?
Тут папа стал ругать Васю, что он с брусьев падает.
— Тюфяк какой-то! — сам папа тоже в детстве падал с брусьев и очень не хотел, чтоб сын повторил его судьбу.
Даже мама не стала защищать Васю. Кому хочется, чтоб сын был тюфяком?
В общем, в семье возникло редкое единогласие: Вася — тюфяк.
Вася и сам хотел бы себя видеть другим. Герой, как в кино: трое на одного, а он в одну минуту всех разбросал и стоит на скале в ожидании любимой девушки. Тут появляется Яна Истомина… Чего он к ней привязался, к этой Яне? Пусть лучше появится Татка Малахова. Надежный друг и товарищ.
За обедом помаленьку-потихоньку все успокоились, смирились с судьбой. Тихо сидели на кухне, допивая чай. Но Вася время от времени ерзал. Ему надо было сообщить родителям о классном собрании, а сообщать очень не хотелось. Но куда денешься?
Он принес дневник, положил его перед папой.
— Распишитесь. Светлана Ивановна сказала, чтобы вы обязательно были.
— Опять ты что-то натворил? — спросила мама.
— Так это же общее собрание, не одних нас вызывают, — успокоил ее папа.
Мама взяла дневник.
— Видишь, учительница сама написала: явиться обязательно!
— Меня хвалить будут, — вздохнул Вася. — Вы должны быть.
— За что тебя хвалить? — подозрительно спросила мама.
— За примерное поведение. Светлана Ивановна сказала, чтоб вы обязательно пришли.
— Я не могу. У меня как раз смена. Пойдешь ты! — приказала мама папе.
— Ну, пойду, — без особого энтузиазма произнес папа. И тут же добавил: — А чего ходить, если он такой примерный?
— Может, вас в родительский комитет изберут, — сказал Вася. — Не всем же везет с детьми.
Как и следовало ожидать, Вася получил от мамы подзатыльник. От подзатыльника вдруг всем стало весело. И они поняли, как им хорошо втроем и как они все трое любят друг друга.
И в этот самый момент пришел дядя Коля. И ему тоже все были рады. Бывают такие счастливые часы, когда кажется: жизнь не проста, не умна, не глупа, а такая, какая есть. И ничего другого не остается, как ей радоваться.
Но после прихода дяди Коли эта радость быстро кончилась.
У дяди Коли в этот день был совсем другой взгляд на жизнь. Он был возмущен непродуманными вырубками леса в стране, расточительством по отношению к древесине. Из-за этих переживаний он даже не обратил внимания на Васькин синяк.
— Про озон мы уже слышали, — сказала мама (настроение у нее испортилось). — Но почему именно сегодня ты так озабочен лесом? Что, его вчера не вырубали?
Но дядя Коля маму не слышал. Они уже говорили с папой про лес, пахоту, нечерноземье и преступную мелиорацию.
— Нельзя осушать болота, — доказывал дядя Коля. — Болота — молодость мира. Об этом сказал Михайлюк! Я ему верю.
— Ну, пошло-поехало! — сказала мама. — Еще и болота, и какой-то Михайлюк! — Тут она вспомнила про Ваську и закричала: — А ну, иди делай уроки!
Но Вася не спешил.
— А как зовут Сталина? — вдруг спросил он (вдруг для них, а для Васи — не вдруг. Он все вспоминал, как зовут Сталина, и не мог вспомнить).
— Иосиф Виссарионович, — сказал папа. — А зачем тебе?
— Вот ведь, — покачал головой дядя Коля. — Уже не знают, как зовут Сталина.
— А тебе надо, чтоб он знал? — спросила мама. Когда она сердилась, ноздри у нее всегда напрягались, как будто она хотела вдохнуть как можно больше воздуха.
— Мне надо? — дядя Коля возмущенно встал. — Я — противник насилия! — он произнес это так твердо и убежденно, как будто после этих слов ничего другого не оставалось, как подняться на эшафот.
— Уж эти мне кухонные политики! И ты туда же! — и мама вытолкала Васю взашей.
Вася не сопротивлялся. Во-первых, ему нужно было выучить уроки, во-вторых, — подумать о жизни.
Домашнее задание он сделал быстро, и на размышление о жизни у него осталось довольно много времени. Можно было ложиться спать, но при этом не спать, а думать.
Именно так и произошло. Дядя Коля ушел, в доме стало тихо. Родители угомонились.
Вася лежал в темной комнате под одеялом и смотрел в потолок.
О чем думал Вася? И вообще, о чем может думать человек в двенадцать или почти в двенадцать лет?
Вначале Вася думал о Ромке Кузакове, о его подлом характере. И, конечно, о Яне Истоминой. О ней он даже не знал, что и подумать.
Но все эти мысли были второстепенными. Ну, не совсем второстепенные, но не самые главные.
А самое главное было непонятным, далеким. Сталин, 1937 год, Лидия Петровна…
