– Ну, хорошо… - согласилась Милена. - Я сложу вещи в пакет.
      Вскоре она принесла Моржову два туго набитых пакета, и Моржов засунул их в свой рюкзак сверху. Всё равно Милене в пути десять раз потребуются куртка, брюки, другая обувь, мазь от комаров, крем от загара, освежающие салфетки, подстилка под попу сидеть на траве, кружка пить воду, зеркальце, помада, массажная щётка, заколки для волос и ещё многое другое, без чего Милена погибнет раньше, чем упыри убьют Пектусина.
      Тропинка повела мимо подвесного мостика по краю луга, а потом, когда Колымагины Горы придвинулись к реке, и совсем по крутому бережку. Послеполуденная жара лежала плотно, как намазанная. Узкая Талка текла словно масло и даже не булькала. Сосновая гора вздувалась мягкой и сытой утробой.
      Упыри шли авангардом. Щёкин быстро догнал их, и тотчас там начался какой-то ожесточённый и крикливый спор. Дальше, выдержав неприязненную паузу, шагали Серёжа и Наташа. Битва так подняла мужскую самооценку Серёжи, что он забрал у Наташи её рюкзак и нёс его на груди. Костёрыч шёл вслед за Серёжей и каждые три минуты предлагал ему нести Наташин рюкзак вдвоём. За Костёрычем двигалась Милена, которая в трудных местах - в высокой траве или на переправе через ручейки - почему-то бралась обеими руками за свою панаму. Моржов замыкал шествие: курил и любовался задом Милены, обтянутым тонкими шортами.
      Чем горячее становилось на солнцепёке, тем ярче раскалялось воображение Моржова. Речка обтекала отмель с двух сторон - словно раздвигала ноги. Напряжённо деревенели вертикали сосен. Дальние горы вздымались, как локти закинутых за голову рук горизонта. Небо слепило так, что в глазах плыли тёмные пятна.
      На участке, где можно было идти рядом, Моржов поравнялся с Миленой. Милена покосилась на него и негромко призналась:
      – Знаете, Боря, идите лучше впереди… У меня ощущение, что вы поджариваете меня взглядом… - И она взялась за поля панамы.
      Услышав голоса, Костёрыч торопливо замедлился.
      – Что, устали? - обеспокоенно спросил он, близоруко оглядываясь. - Давайте, Милена Дмитриевна, я ваш рюкзак понесу… Я же мужчина.
      Сослепу он и не заметил, что Милена без рюкзака.
      – Благодарю, - усмехнулась Милена.
      В её усмешке было столько пиксельного сомнения в тождестве понятий «Костёрыч» и «мужчина», что Моржов почувствовал, будто ему отвесили пинок. «Закон гор», - подумал Моржов. Он молча шагнул вперёд, обгоняя Милену. Смотреть на её задницу больше не хотелось.
      Вскоре Щёкин объявил привал - как раз подвернулась хорошая и чистая полянка под склоном. Жаль только, что не было выхода к реке: поляна заканчивалась невысоким - с полметра - обрывом. Щёкин уселся в траву в самом живописном месте, а упыри расположились вокруг Щёкина. Щёкин для всех достал из своего рюкзака пакет помятых бутербродов с сыром и колбасой. Эти бутерброды утром перед отъездом настрогали Розка и Сонечка.
      – Иди, иди отсюда! - ревниво закричали упыри подошедшему Серёже. - Жри с Дерьмовочкой там, а с Дрисанычем наше место!
      Серёжа молча взял бутерброды для себя и для Наташи и ушёл под вербу, где Наташа уже расстелила газету и выставила термос.
      – И чай твой мы пить не будем! - крикнул Гершензон.
      – А вам никто и не предлагал, - буркнул Серёжа.
      Моржов пристроился чуть поодаль от Щёкина, рядом с Миленой. Сидя на попе, Милена вытянула длинные гладкие ноги и, гимнастически нагибаясь, массировала икры. Чувствуя моржовский взгляд, она как-то загадочно, безадресно улыбалась. Костёрыч бегал по всей поляне и что-то раздавал - то печенины, то йогурты, то варёные яйца.
      – Вы чего сегодня на Пектусина наехали? - чавкая, спросил Щёкин упырей. - Только не надо мне опять про бабу и крысу…
      Моржов заметил, что с упырями Щёкин сразу упрощался - начинал чавкать и чесаться, лазал пальцами в еду, облизывал руки. Видимо, это была его методика демократизации.
      – А чего он Дерьмовку выше нас ставит? - объяснил Гершензон.
      – Вам Ландышева нравится? - спокойно спросил Щёкин.
      – Она овца! Затычка! Дом-два! Гайка! Телепузик! - тотчас сказали упыри.
      – Вообще скунс, - добавил Гершензон.
      – Значит, не нравится, - подвёл итог Щёкин. - А ему нравится. И вас он не слушает, а делает так, как считает правильным. Значит, он правильный пацан. Самостоятельный. Настоящий.
      – А мы чо, не настоящие? - оскорбились упыри.
      – Конечно нет, - подтвердил Щёкин. - Вот ты бы, Гонцов, стал драться один с четырьмя пацанами?
      – Я чо, псих? Я бы в них бомбочку кинул и убежал.
      – А ты, Ничков?
      – Да я своих друганов позову! Фиг ли я один-то буду?
      – А ты, Гершензон?
      – Один в поле за двумя зайцами не гоняется!
      – А я уже дрался! - закричал Чечкин. - Меня на Багдаде…
      – Погоди, - остановил его Щёкин. - Видите, по своей охоте никто из вас против четырёх драться не станет. А Серёжа дрался против вас. Потому что Ничков обидел его девочку.
      – Ну и пусть! - заорали упыри. - Если бы не Брилыч, мы бы Пектусина вообще урыли!
      – Не в этом дело, - терпеливо пояснял Щёкин. - Дело в том, что он поступил как надо. Поэтому он настоящий. А вы - менты позорные, вчетвером против одного. Да ещё и с железной трубой.
      – Мы не менты! - завопили упыри.- Вы чо гоните?!
      – А только менты и падлы разные толпой на одного нападают. Ты, Чечкин, вообще сзади налетел, как шакал. Мне на вас смотреть противно было. И на скалу с вами идти совсем не хотелось.
      – Дак не ходили бы, - сквозь зубы процедил Гершензон.
      – А я, как Васенин, тоже хочу быть настоящим, - пояснил Щёкин. - Если я обещал вам - значит, должен сделать. Настоящий пацан всегда делает как надо.
      – Много вы делаете как надо… - проворчал Гершензон.
      – Ну, сколько уж получается, - согласился Щёкин. - Но я всегда стараюсь. Вот вы меня сегодня достали, и я мог сказать вам: «Поход отменяется, свободны, пацаны, сами виноваты». Но тогда получилось бы, что я не сдержал своего слова. И я пошёл с вами. Хотя наказать вас за разбой было бы правильнее.
      Моржов курил, наслаждаясь: Щёкин редко когда допускал посторонних к своим сеансам морали для упырей. Милена с недоверчивой улыбкой заинтересованно слушала Щёкина.
      – В чём тогда разница между правильным и настоящим? - угрюмо спросил Гершензон.
      – Правильному просто - он всегда всё делает по правилам. Но это и дурак может. А настоящие дураками не бывают. Настоящему всегда надо думать. И он может поступить даже неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше.
      – Например?… - потребовали упыри.
      – Хорошо, вот пример, - согласился Щёкин. - Ты дружил с девочкой, а её изнасиловали, - безмятежно рассказал он. - Ты нашёл того гада и убил его. Это не правильно. Но по-настоящему. Потому что этот гад больше никого не обидит, а другие гады побоятся, что их тоже убьют, если они так сделают.
      Моржов поостерёгся бы давать упырям подобные уроки. Но упыри были уличные паца, они и без Щёкина всё знали, видали, чего и Щёкин не видал. Для их раздолбанного мировоззрения требовался пример, абсолютный в своей правоте и цинизме.
      Уличные паца думали.
      – Так тебя потом самого посадят… - сказали они.
      – Посадят, - кивнул Щёкин. - Жизнь вообще несправедливая. Но настоящий - это тот, кто живёт правильно и в несправедливой жизни. Он знает, что его кинут, и всё равно делает. Вы сами, наверное, думаете: «Дурак Дрисаныч, на хрена он эту пургу нам гонит, всё равно мы Пектусина зачморим». А я знаю, что должен сказать вам это, потому что так будет правильно, вот и говорю. Хотя всё, что я говорю, вам по фиг.
      – Не по фиг нам! - возмущённо загалдели упыри. Щёкин скептически пожал плечами.
      – Значит, Пектусин самый настоящий на свете, да? - с ожесточением спросил Гершензон.
      – Ну, не самый… Хотя поступает, как пацан.
      – Где он как пацан поступал?! - заорали упыри.- Только и делает, что за Дерьмовочкой бегает!…
      – Бегать ему или не бегать - это его дело, а не ваше. Может, и не надо бегать. По-моему, зря он перед Наташей так расстилается. Но вот защищать её - надо.
      И он вас четверых не побоялся и защитил её. Настоящий пацан не боится делать правильно.
      Щёкин замолчал и закурил. Упыри глядели в разные стороны.
      – Смотрите, - прошептал Моржов Милене, - идеал продемонстрирован, носитель идеала малость приспущен, чтобы не побили, и всё без принуждения, без ущерба самолюбию…
      – Весьма спорная мораль, - холодно ответила Ми-лена.
      – Это мораль этического выживания, а не совершенствования…
      – Один раз не считается, - через силу сказал Гершензон. - Если один раз поступил, как правильно, ещё не значит, что весь такой правильный. Я тоже дрался против троих, когда у меня у брата самокат отняли. Фигня. В каратэ научат - можно сразу со ста человеками драться. У нас в классе был псих, его доведут, так он и со старшаками дрался.
      – Настоящий - это не который против всех дерётся. Настоящий понимает, как чего надо делать, и не боится это делать. Вы, понятно, не боитесь, но вот понимаете ли, как чего надо делать?
      – Понимаем! - убеждённо загалдели упыри.
      – А почему тогда не слушали, когда Константин Егорович про скалу рассказывал? Зачем мы туда идём? Просто полазать? Полазать и на помойке можно.
      – Да чё там слушать-то! - крикнул Ничков. - Скала-и скала!…
      – Тебе и ничё… Ты знаешь, как у тебя маму зовут, сколько ей лет, где она родилась? Знаешь?
      – Знаю!
      – А зачем? Она тебя без этого, что ли, кормить не будет, да? Знаешь - потому что просто надо знать, и всё. Как настоящий человек своё дело делает? Просто делает - и всё, без всяких! Потому что надо. Так и ты про маму знаешь - потому что надо. Вот так и про то, где живёшь, надо знать, и всё! Без причины. Серёжа знает, он Константина Егорыча слушал. А вам один хрен - что скала, что помойка. Это не по-настоящему.
      – Да мы спросим, делов-то!… - возбудились упыри и завертели головами: - Константин Егорыч! Константин Егорыч!…
      Моржов тоже огляделся и поразился педагогическому таланту Костёрыча: Костёрыч растаял в воздухе, как Дэвид Копперфильд.
      – У Серёжи и придётся спросить, - подсказал Щёкин. - А то так дураками и помрёте.
      – Пектусин! - заорали упыри. - Иди сюда, козёл!…
      Серёжа Васенин в это время стоял на краю обрывчика с кружками в руках - видно, собирался сполоснуть. Он оглянулся на оклик упырей и вдруг исчез.
      – А!… Э!… - обомлели упыри. - Пек!… Э-э… Пектусин утонул!…
      Серёжа и вправду поскользнулся на траве и солдатиком ушёл в воду вдоль стенки обрыва.
      Моржов вскочил и в три длинных шага оказался на месте исчезновения Серёжи. Глубина здесь была всего с метр, не больше. Серёжа шумно вынырнул из воды, держа над головой кружки. Лицо у него было совершенно ошалелое. Моржов наклонился, схватил Серёжу за запястья и выдернул обратно на берег.
      Серёжа молчал, потрясённый. С него текла вода. Похоже, его временно парализовало. Кружки он сжимал, как скипетр и державу.
      Моржов отнял у него посудины, отдал Наташе Ландышевой, которая оказалась уже рядом, и потряс Серёжу за плечи.
      – Эй, утопленник… - позвал он. - Очнись!
      – А?… - спросил Серёжа, тупо уставившись на Моржова.
      Упыри клубились вокруг Моржова и Серёжи. Здесь же стояли и прибежавшие Щёкин с Миленой.
      – Чё, совсем захлебнулся? - взволнованно спрашивали упыри. - Он дышит?… Жить-то будет?… Охренеть - Пектусин утонул!…
      – Ляг давай, - сказал Моржов и помог Серёже лечь на траву.
      Серёжа вытянулся и закрыл глаза.
      – Всё-всё, - сказал Моржов, расталкивая упырей. - Ну, окунулся человек, бывает… Дайте ему отдышаться.
      Упыри потолклись ещё немного и, подгоняемые Щёкиным, разочарованно побрели обратно к своим бутербродам. Остались только Милена и Гершензон, который рассматривал Серёжу с каким-то непонятным уважением.
      Серёжа вдруг открыл неожиданно большие, практически бездонные глаза, посмотрел на небо, на Милену, на Моржова и едва слышно спросил:
      – Борис Данилович… Сколько часов я был без сознания?…
      Милена отвернулась и, отступая, прикрыла лицо руками, словно зарыдала. Но ни Серёжа, ни Гершензон этого не заметили.
      – Чо, Серёга… - грубым, хриплым голосом заговорил Гершензон, - выжил, да?…
      Серёжа едва заметно кивнул.
      Гершензон помолчал, смущаясь, и тихо спросил:
      – Видел свет в конце туннеля?
      Моржова скала не потрясла, а упырей - потрясла.
      – Воще!… - орали они, мечась у подножия. - Как в кино!…
      Колымагинская скала высунулась из крутого склона горы над просёлочной дорогой, будто голая коленка из прорехи в штанине. Дорога вела от села Колымагино к автотрассе в Ковязин. Моржову показалось, что эта дорога, укладываясь в распадок, словно бы тёрлась о склоны холмов, пока на одном из них не протёрла скалу.
      Скала была невысокая: может, с трёхэтажный дом, а может, и пониже. Известняк желтовато-костяного цвета на закате порыжел. Под скалой валялись отколовшиеся глыбы. Сбоку зияла дыра пещеры - изнутри от копоти костров чёрная, как печная труба.
      Для упырей, понятно, скала и пещера были открытием в диких, неизведанных лесах. Но Моржов видел, что нога человека всё вокруг порядочно изгадила и натоптала, как на газоне перед каруселями. За просёлком на поляне имелись очаг, массивные скамейки и намертво врытый в землю ржавый мангал. Маленький ручей перегораживала запруда, чтобы воду можно было набрать сразу ведром, а не черпать кружку за кружкой. За потрёпанными кустами громоздилась слежавшаяся куча мусора. Поляна у Колымагинской скалы служила местом для пикников.
      – Дрисаныч, можно в пещеру?… - волновался Чечкин.
      – Погодите, - мрачно тормозил всех Гершензон. - Нам ведь ещё обещали рассказать тут про всё…
      – Эй, ты!… - закричал Ничков, вертя головой в поисках Серёжи Васенина. - Давай рассказывай живо!
      Серёжа немного растерялся.
      – Ну… - замялся он и оглянулся на Костёрыча. Костёрыч одобрительно кивнул. - Здесь э Гражданскую войну заложников расстреливали… - выдал Серёжа.
      – Где? - взвился Чечкин. - Вон там, наверное!… Упыри посмотрели на выступ скалы, на который указал Чечкин. Чечкин по глыбам кинулся к этому выступу.
      – Я пули найду!… - кричал он.
      – На фиг тут расстреливать? - спросил Гершензон. - И кого?
      – Ну… белые - красных, красные - белых… Они возили друг друга из деревни в город, а тут расстреливали.
      – Всё, да? - спросил Ничков у Щёкина. - Можно идти?
      – Ты бы с начала рассказывал, Серёжа, - мягко посоветовал Костёрыч.
      Серёжа уже и сам собрался с мыслями.
      – Здесь проходил Колымагинский тракт от села до города. - Жестом Костёрыча Серёжа указал на просёлок. - При татарском иге татары захватили город Ковязин, и татарский командир захотел взять княжескую дочь себе в жёны. Он повёз её к себе по этой дороге, а она сбежала, забралась на скалу и сбросилась насмерть.
      Упыри задрали головы, проследив былой полёт княжны.
      – Гробанулась как бомба, наверное, - со значением сказал Гонцов. - Мозги в мангал улетели.
      – Кто упал?… - издалека страдальчески закричал Чечкин, быстро карабкаясь по глыбам обратно. - Кто?!… Пектусин, повтори!… Я тоже хочу!…
      – Про пещеру… - негромко напомнил Костёрыч.
      – В пещере тут верующие жили, - продолжил Серёжа. - Когда их солдаты нашли, они укрылись в самой глубине и обрушили проход. Сами себя заживо похоронили.
      – Значит, там золото, черепа, да? - спросил Гершензон.
      – Гонец, ты петарды взял? - быстро обернулся к Гонцову Ничков. - Надо рвануть пещеру.
      – Никаких взрывов, а то сразу домой пойдём, - отрезал Щёкин.
      – Тут ещё разбойники жили, - утешил упырей Серёжа. - Они прятались в пещере и грабили купцов. Везде клады закапывали.
      – Значит, клад надо откопать, - решил Ничков.
      – Клад - всегда пожалуйста, - согласился Щёкин.
      – Разбойники-то что, тупые были? - не поверил Серёже Гершензон. - Думали, пещеру тут никто не заметит? А купцы здесь слепошарые ездили?
      – Это же народные предания… - извинился за всех Костёрыч.
      – Да-а, ни хрена себе скала… - деловито сказал Ничков. - Хорошо, что рассказал, Пектусин. Будешь нам показывать, где черепа, где клады.
      – Дрисаныч, а когда верёвки навешивать пойдём? - влез неугомонный Чечкин.
      – Сейчас и пойдём. - Щёкин расстегнул свой рюкзак, стоящий на камне, и бросил Чечкину моток верёвки. - Гершензон и Гонцов, вам трассу распутывать. А ты, Чечкин, вместе с Ничковым учи Серёжу и Наташу делать обвязки и пользоваться карабинами.
      – И эта, что ли, тоже на скалу полезет? - презрительно спросил Ничков про Наташу.
      – Скала не твоя, а общая, - ответила Наташа. - Я тоже имею право лазать по ней.
      – Девки же коровы, ничего не умеют… - пробурчал Гершензон.
      – От осла и слышу, - ответила Наташа.
      – Если вы плохо им объясните, то Серёжа и Наташа упадут и разобьются, - сказал Щёкин Ничкову и Чечкину. - И виноваты будете вы. Серёжа и Наташа на кладбище поедут, а вы - в тюрьму.
      – Очень мне надо в тюрьму, - обиделся Ничков. - И без них успею… Эй, ты. - Он посмотрел на Наташу. - Иди сюда, сказал… Буду учить грудную обвязку делать.
      Наташа приблизилась на два шага, остановилась, заложив руки за спину, и демонстративно уставилась в небо.
      – Учи, - хмыкнула она.
      В руках у Ничкова появилась верёвка.
      – Ты на меня и на верёвку смотри, - злобно сказал Ничков. - Чего не запомнишь - на небе тебе потом расскажут…
      Чечкин уже стремительно опутывал верёвкой Серёжу, стоявшего с разведёнными руками. Щёкин курил и наблюдал.
      День отступал за сосновые горы, но в распадке перед Колымагинской скалой оставались тепло и жёлтый вечерний свет - точно лужа после отлива. Моржов развёл огонь, Костёрыч принёс котелок воды. Милена сидела на скамейке, накинув на плечи кофту.
      – Устали? - спросил её Моржов, присаживаясь рядом.
      – Устала, - призналась Милена. - В городе я как-то уже забыла, что это такое - двенадцать километров…
      – Сейчас я вас кофе напою, - пообещал Моржов. - Чтобы вы не жалели, что отправились в это путешествие.
      – А я пока и не жалею, - лукаво улыбнулась Милена.
      Упыри галдели под скалой, Щёкин что-то орал с верхотуры, огонь щёлкал углями. Костёрыч нашёл палку и задумчиво бродил по полянке, выколупывая из травы всякую дрянь - консервные банки, рваные пакеты. Как в гольфе, Костёрыч палкой откатывал к кустам в мусорную кучу пустые пивные бутылки.
      Котелок забулькал. Моржов обернул ладонь своей панамой, взялся за ручку и разлил кипяток по приготовленным кружкам.
      – Константин Егорыч, - позвал он, подавая кружку Милене, - пора на ланч.
      – Спасибо, Борис Данилович, - пробормотал Костёрыч, вытягивая палкой из травы длинный, чёрный от грязи презерватив.
      Молча отшвырнув его за куст, Костёрыч аккуратно прислонил палку к стволу ближайшей сосны и, вытирая руки платком, подошёл к Моржову и Милене, сидевшим на скамейке рядышком.
      – Поужинаем, как стемнеет, - сказал Моржов. - Пусть упыри полазают вволю. Заодно и проголодаются.
      Костёрыч кивнул, взял кружку и присел на другую скамейку. Милена и Костёрыч молчали, но в этом молчании Моржов чувствовал напряжение созревшего разговора. Моржову всё вокруг было знакомо - и хлопотливая заботливость Костёрыча, и дальняя ругань Щёкина, чего-то там делившего между упырями поровну, и лес, и закатный свет за соснами. И Милена была знакома - обычной человеческой усталостью, мягкой улыбкой молодой женщины, которая не гнёт под себя весь мир, озверев, а просто доверяет выбранному мужчине. Милена была знакома своей безличной, но осязаемой близостью, когда тепло уходящего дня лучше всего сохраняется людьми между двух тел, как огонёк спички между ладонями. И Моржову вдруг показалось, что Милена здесь - словно бы его невеста, которую он привёл знакомить со своей семьёй.
      – Я не очень люблю это место, - вдруг признался Костёрыч. - Слишком уж здесь замусорено…
      – Зачем же водите сюда детей? - осторожно спросила Милена.
      – Дети этого не замечают. Это только я замечаю. Дети видят лишь главное. Главное же здесь - лес, горы, скала, пещера, дорога.
      – Н-ну, может быть, конечно… - Милена пожала плечами и продолжила, словно заранее извиняясь: - Тем не менее всё это безобразие… как бы дискредитирует идею. Да и стоит ли вообще таскать детей по таким захолустьям? Ведь значения в них - ноль. Никакой роли в мире они не играют. Как-то всё это… ужасно старомодно. Сейчас эпоха Интернета, глобализации, свободного доступа к лучшим образцам культуры… Зачем же нужны эти доморощенные предания? Дети и смысла-то их не понимают. Для знания своей местности достаточно турпоходов и регионального компонента образования. Зачем же тогда это краеведение, свалки?…
      Костёрыч кивал, словно с грустью убеждался в полном соответствии выступления Милены заготовленной текстовке.
      – Я ведь тоже много думал об этих вещах, Милена Дмитриевна, - сказал он. - Но все такие рассуждения представляются мне картиной мира у слепца, для которого не существует того, чего он не может нашарить вокруг себя…
      Моржов подивился такой метафоре. Он ведь сам прибегнул к ней, когда Алиска Питугина пыталась объяснить ему, отчего он ушёл от Дашеньки.
      – Всё вот это… - Костёрыч обвёл рукой лес, поляну и скалу, - достаточно банально. Обыденно. Туристского потенциала - никакого. Но зато у всего этого есть одно важнейшее качество: оно - настоящее. - Костёрыч посмотрел Милене в глаза так, словно пытался телепортировать ей своё убеждение. - Наши дети видят очень мало настоящих вещей. В основном копии ширпотреба, поделки масскульта, какие-то искусственные спецэффекты… А в человеческих отношениях - невнятицу повседневности, компромиссы… И у детей не вырабатываются… некие, что ли, витамины ума… От нашего мира дети не получают в пользование важнейший критерий оценки - критерий подлинности. И потому не отличают настоящего от лжи, фальшивки, пустышки, упаковки… Пусть моё занятие старомодно и незрелищно, зато оно даёт эти витамины. Дети приучаются чувствовать подлинность, то есть наличие внутренней сути, смысла.
      – Вся эта подлинность есть в музеях, - возразила Милена.
      – Есть, - согласился Костёрыч. - Но в музеях она, как сейчас говорят, не интерактивна. Для детей в музее или в кино лично с ними ничего не происходит. А дети плохо усваивают теорию. Они помнят только свой личный опыт. Полазав по Колымагинской скале, они будут лучше представлять себе Гималаи, нежели если просмотрят трёхчасовой фильм.
      – Выходит, и учить детей бесполезно? - саркастически усмехнулась Милена. - Если они сами не слетают в космос, то и астрономия в школе не нужна?
      – Как-то вы всё сводите очень…- замялся Костёрыч. «По-пиксельному», - мысленно подсказал Моржов.
      – Нет, конечно, надо учить. Рассказывать словами, показывать в кино… Одно ведь не мешает другому. И даже не противоречит. Не нужно абсолютизировать то, что не абсолютно… Пусть будет всё.
      – И тем не менее… - Милена катала между ладонями пустую кружку, словно не решалась высказать Костёрычу то, что хотела. - Эта загаженная Колымагинская скала… Убожество же. Ведь есть… пирамиды, Стонхендж, Фудзияма… Воспитывайте критерий подлинности на этих примерах.
      – Они все далеко.
      – Но это уже вопрос денег, а не педагогики.
      – Да, конечно, вы правы… - смутился Костёрыч. - Я не это хотел сказать… Критерий подлинности - это не справка эксперта, подтверждающая происхождение артефакта. Это умение самостоятельно отличать настоящее от ненастоящего. Точнее - и важнее, - пригодное от непригодного, если мы о прикладном смысле… Культура, особенно сейчас, даёт нам огромное, просто безумное количество образцов, моделей, стратегий… Но в реальных условиях конкретной территории… даже не территории, а локуса… далеко не все из них жизнеспособны или полезны…
      – В единстве географии, этноса и культуры всегда можно определить некие общие стилистические свойства, культурный код, - подсказал Моржов, чувствуя, что Костёрыч не может выразить то, что для него является прописной истиной. - То есть набор оправданных решений.
      – Да-да!… -. подхватился Костёрыч.
      «А пиксели, значит, будут кодом кода, ключом к ключу», - про себя подвёл итог Моржов.
      – Мы живём в общем мире, - возразила Милена. - Зачем нужен какой-то собственный культурный код?
      – Мир общий, но неодинаковый! - воскликнул Костёрыч. - Ведь в Африке вы не наденете того, что будете носить в Арктике!…
      – В Швеции за поцелуй вас в ответ поцелуют, а в Аравии зарежут, - добавил Моржов.
      – Это просто обычаи.
      – Хорошо. В Полинезии из пожара спасут вас, а дети сгорят, а в России - наоборот. Это уже ценности, а не обычаи. Ценности формируются культурным кодом,
      – Подлинное - это то, что соответствует культурному коду, - нашёлся Костёрыч. - Овладевая критерием подлинности, человек может идти в одну сторону - и постигать свой культурный код, идти в другую сторону - и отбирать из огромного ассортимента предлагаемых стратегий те, которые будут здесь работать, потому что органичны.
      – А сейчас вы скажете, что демократия - это не для нас и нам нужен царь, - усмехнулась Милена, и Костёрыч в ответ рассмеялся.
      – Вопрос про демократию слишком сложен, чтобы решать его с наскока, - сказал он. - Демократия - вещь непростая, нельзя низводить её до однозначного ярлыка…
      «Пикселя», - опять подсказал Моржов.
      – Да и про демократию - не мой вопрос… Я же говорю о другом. Я говорю о том, что очень многие вещи кажутся нам совершенно разумными, логичными, красивыми… Но проверишь их критерием подлинности и видишь, что они - не для нас. Можно играть с ними сколько угодно, но упаси бог делать их конструктивной основой жизни. Всю жизнь поломаем. Это, простите, как в любви. Люби сколько хочешь, но замуж - не надо.
      Моржов смотрел на Милену, задумчиво опустившую голову. Костёрыч вмазал Милене прямо в солнечное сплетение. Если Милена просто спит с Манжетовым - вольному воля; если же станет его женой, то примет участие в большой подлости. Если Милене нравится миф об успешности - хозяин барин; но если Милена сама попытается стать успешной, то ей придётся раздвигать ноги под спонсором.
      Брак и успех, по мнению Моржова, были очень хорошими вещами, но не абсолютными. Абсолютизировать их могло только Пиксельное Мышление. А вот реализовать их, поверив в их абсолютность, то есть испытать критерием подлинности, означало переставить их с полки «гипотеза» на полку «миф». Служить мифам - значит жертвовать жизнью.
      – Не слишком ли сложным вещам вы хотите обучить этих глупых детей? - тяжело спросила Милена у Костёрыча.
      – Я просто даю им компас, - виновато сказал Костёрыч. - Многие из них так и не научатся им пользоваться. Кое-кто из научившихся всё равно пойдёт не туда… Но компас-то должен быть у каждого.
      – Боря, дай мне сигарету, - вдруг попросила Милена.
      – А разве… ты… куришь? - удивился Моржов.
      – Иногда, - спокойно сказала Милена.
      – Как тут не закурить, когда полковое знамя сперли… - доставая сигареты, пробормотал Моржов фразочку из анекдота.
      Упыри покинули скалу, когда уже начало смеркаться, но ужинать у костра на поляне им не понравилось.
      – Паца, давайте в пещере! - горячо предложил Гершензон.
      – Чо, как эти педики, да? - почему-то скривился Ничков.
      – Какие педики? - изумился Гершензон.
      – Педики антропы. Про которых Вася рассказывал.
      – Педик антроп - это ты, а там были питекантропы, - с презрением разъяснил Гершензон.
      – Ты как меня назвал, Геркулес козлиный?! - взвился Ничков.
      Но ссоре не дал разгореться Чечкин. Каким-то чудом он сгрёб костёр в охапку и побежал с поляны в пещеру. Упыри побежали за ним. На поляне остался только Гонцов, который рылся в своём рюкзачке и бормотал:
      – Я, блин, в пещеру без бомбы не пойду, там мертвецы живут…
      Когда стемнело, в пещере упырей вовсю пылал первобытный, огонь, и пещера издалека напоминала янтарную раковину. А Моржов, Милена, Щёкин и Костёрыч сидели, в общем, возле углей.
      – Во сколько обратно будем выходить, Дмитрий Александрович? - спросил Костёрыч.
      – Как рассветёт, чтобы дорогу было видно.
      – Если не возражаете, я пока прилягу, - вставая, попросился Костёрыч. - Вы-то молодые, а мне… Я вот тут, на скамейке. У меня и спальный мешок с собой есть…
      – О чём речь, Константин Егорыч, - за всех ответил Моржов.
      – А может, вы хотите подремать, Милена Дмитриевна? - Костёрыч смущённо затоптался, глядя на Ми-лену, которая куталась в кофту. - Вы не стесняйтесь…
      – Спасибо, не надо, - отказалась Милена.
      – А я тогда в Ковязин смотаюсь, - вдруг решился Щёкин. - Куплю пару банок пива. Говорил мне утром внутренний голос: «Возьми с собой, не будь идиотом…» Зря я не послушался.
      – Как ты собираешься попасть в город? - удивился Моржов. - Пешком, что ли? Или на палочке верхом?
      – Отсюда по просёлку два километра до шоссе, - фыркнул Щёкин. - Там машину тормозну. Обратно - так же. Три часа - и я снова здесь. Бодрый и улыбающийся.
      Моржов подумал: а ему самому-то чего выгоднее предпринять, чтобы остаться с Миленой наедине?
      – Может, мы проводим Щёкина до шоссе? - негромко предложил он Милене, избегая обращения и на «ты», и на «вы».
      Милена подумала.
      – Почему бы и нет? - так же безлично ответила она.
      – Тогда давайте чайку попьём на дорожку, - энергично заявил Щёкин, засовывая в угли последние дрова.
      Милена и Моржов молчали. Щёкин возился с огнём, с заваркой и бурчал себе под нос самодельную скороговорку:
      – Шёл Щёкин по шоссе и сусыл сое… блин… шёл сё… блин… шёл Щёкин по соше… - Он отвернулся, будто сплёвывал, и быстро пробубнил, разминая язык: - Бадри Патаркацишвили, Бадри Патаркацишвили… Шёл Щёкин по шоссе и сушил шёрстку!
      Чаю попили и встали, чтобы идти. Щёкин забеспокоился:
      – Давайте-ка ещё упырей проведаем…
      Втроём в темноте они перебрались через каменные россыпи перед пещерой и встали у входа так, чтобы упыри их не заметили.