О-о-о!…
      Кругом, блин, одни помощники, подумал Моржов. Что за мир, где вся обслуга стала руководителями? Моржов огляделся - везде мелькали жёлто-зелёные Помогай. И девочки, и мальчики - все были симпатягами. Наверное, и умницами тоже. Вряд ли Наташа де Горже берёт на работу идиотов. Такое количество приятной молодёжи… И это в заштатном, банальном, алкогольном и наркоманском городе Ковязин! Это же сливки города.
      Молодые, красивые, непьющие, умные. Но почему все они - Помогай?
      Моржов догадался, что попросту завидует. Он-то думал, что поселился в общаге, как кот в мышином питомнике. Но лучшие девки оказались здесь. Кто там, в общаге? Серые мышки, скромные зажатые зубрилки из окрестных сёл… А красавицы - тут: все в коротких зелёных юбочках, разлетающихся над свежими ляжками. Моржов подумал, что он наивно гордился собственным развратом, а истинный-то разврат - вот он, хотя возможно, что здешние мальчики даже не прикасаются к здешним девочкам.
      Ну, взял он Соню за булку, и что? Неужели сейчас в примерочной, где он станет выбирать себе штаны, Соня ему отдастся? Нет, конечно. Для этого надо везти её в Троельгу. А вот этому Помогаю она отдастся хоть где и хоть когда. Потому что Помогай сначала её мозги трахнул, а дальше Соне за честь будет, если он соизволит и все остальные её места посетить. Моржов был и умнее, и интереснее, и опытнее этого Помогая - и богаче тоже, но ему с Соней придётся куда сложней, чем Помогаю. А трахать мозги, чтобы открыть себе путь к прочим секретам, он не мог, потому что мозги у Сони были несовершеннолетние и трахать их было грехом. «Малых сих» Моржов не соблазнял.
      – Команда «Анкора» подбирает площадки на скрещениях транспортных и человеческих потоков, и в силу исторических причин нас и муниципалитеты буквально «прижимает» друг к другу, - неостановимо чирикала в телевизоре Наташа де Горже.
      «Не отказался бы я, чтобы меня к тебе прижало», - мрачно подумал Моржов.
      – Зачастую муниципалитеты становятся даже нашими внешними соинвесторами. И нам это выгоднее, чем банковские кредиты. Получается, что мы выступаем с муниципалитетами единым фронтом, и в достижении собственных целей нам не приходится перепозиционировать объекты, а наоборот - возвращать устаревшим структурам их изначальный смысл, модернизированный с учётом современных систем функционирования. В этом, на мой взгляд, и кроется успешность и востребованность предприятий «Анкора». Новое предприятие в райцентре Ковязин - ярчайший пример нашего сотрудничества на благо жителей города…
      – Житель города решил купить себе штаны! - заводя Соню в отсек с одеждой, объявил Моржов и Соне, и девочке-продавщице.
      И Соня, и продавщица несколько оторопели.
      Моржов провёл ладонью по ряду висящих штанов, сунул руку вглубь и вытащил держалку, на которой болталось что-то неопределимое. Моржов сдёрнул штаны с прищепок, приложил к себе и повернулся к Соне в фас.
      – Красиво? - с вызовом спросил он. Сонечка не знала, что ответить.
      – Померим! - бодро заявил Моржов.
      Он откинул шторку примерочной, затащил за собой Соню и задёрнул шторку.
      – Закрой глаза, - велел он Соне.
      Соня, похоже, закрыла бы глаза и без приказа.
      Моржов проворно спустил джинсы и остался в одних трусах, на которых по белому полю были нарисованы бледно-синие трахающиеся крокодильчики.
      – Держи! - Моржов сунул джинсы Сонечке в руки и полез ногой в новые штаны.
      Одна нога прошла свободно, а другая вдруг за что-то зацепилась - это большой палец попал в загиб подвёрнутой внутрь штанины. Но Моржов переодевался так стремительно, что уже не мог остановить движение, не мог сбалансировать себя. На мгновение он, согнувшись, застыл на одной ноге, держа на весу штаны, в которых заклинило вторую ногу. Потом его начало неудержимо клонить вперёд. Изрыгая нечеловеческие проклятия, Моржов башкой сорвал шторку и на одной ноге, не меняя позы, в спущенных штанах бешено запрыгал по магазину под изумлёнными взглядами продавщицы, Сони и Наташи де Горже.
      – Сергач, у тебя девчонка найдётся?
      – А это кто звонит? - недоверчиво спросил Сергач.
      – Моржов. Не узнал, что ли?
      – А-а, Борян… Тебе на сколько надо?
      – Смотря какую. Если как в январе, тогда минуты на три.
      – Всё мудишь? - засмеялся в телефоне Сергач. - Ладно, сейчас мой человечек привезёт. Тебе куда обычно, да?
      – Куда обычно - что? И кому? Мне или ей?
      – Пошёл на хер, - с удовольствием сказал Сергач и отключился.
      Моржов сидел на скамейке во дворе районной бани. Заводить шлюшек в сауну он предпочитал со двора, чтоб не светиться. Двор был огорожен дощатым забором и засыпан утрамбованным шлаком. По кучам угля прыгали воробьи. Сбоку стоял полуразрушенный грузовик без передних колёс; в брылья его подпирали два чурбака. Ржавая и чёрная труба кочегарки, укреплённая двумя железными растяжками, торчала в красно-синее закатное небо. Заднюю стену бани покрывала дряблая, осыпающаяся штукатурка. Узкие потные окна понизу были закрашены, а из форточек валил пар и звучал шансон.
      Моржов курил, ждал и слушал. «А девчонка хорошая всё надеялась, милая, что Алёшку отпустят хоть на пару минут. Но сказали конвойные: „Ты не стой здесь, красивая. Расстреляли парнишечку, он уже не придёт!"» Язык был родной, край отчий, а быт общий, но порою Моржов казался себе инопланетянином. Всё здесь было не по его мерке. Никак не выходило у Моржова ощущать себя мерой всех этих вещей…Если ему случалось поджидать шлюшку на улице зимней ночью, глядя на звёздное крошево над Ковязиным, он особенно ярко чувствовал, что половой акт с незнакомой проституткой неуловимо родствен трансляции радиосигналов во вселенную наугад - по программе «SETI».
      Хрустя шлаком, во двор бани завернула потрёпанная белая «Волга» с дочерна затонированными окнами. «Волга» принадлежала Сергачу. Она остановилась, словно рассматривала Моржова, а потом передние дверки открылись. С водительского места вылез Ленчик Каликин, с другой стороны - какое-то чучелко с жутко намазанными огромными глазищами и в мини-юбке.
      – Здорово! - протягивая руку, весело крикнул Лёнчик. - Алёнка, иди сюда! Это Борька, мой дружбан.
      Чучелко неуверенно приблизилось, проваливаясь тонкими каблуками в шлак.
      Моржов молча протянул деньги.
      – На два часа берёшь? - быстро пересчитав, уточнил Ленчик и шлёпнул чучелко по заду. - Алёнка классная девка!…
      Чучелко фыркнуло.
      – Слышь, Алён, ты его по высшему сорту обслужи, - наставительно предупредил Ленчик, запихивая деньги в карман джинсов. - Перед ним Сергач на цырлах ходит.
      – Да поняла я… - кивнула Алёна и вдруг переполошилась: - Ты чего деньги себе забираешь? Сергач сказал, чтобы ты мне отдал!…
      – Тебе зачем? - удивился Ленчик и засмеялся. - Ты же потом домой пойдёшь.
      – Лёнька, отдай! - возмутилась девчонка. - Я же знаю, ты всё просадишь! Иди тогда сам трахайся, если за меня берёшь!
      – Ну-ну! - предостерёг шлюшку Ленчик, приобнял и поцеловал в щёчку. - Давай не кобенься! Отдам я тебе завтра.
      – Врёшь, - печально вздохнула девчонка и любяще поглядела на Ленчика. - Сволочь ты, Каликин…
      – Будешь обзываться - будешь пешком топать.
      – Всё равно машина Сергача, а не твоя! - вслед Ленчику крикнула девчонка. - Я Сергачу пожалуюсь!…
      Ленчик засмеялся, влез в машину и дал такой гудок, что Моржов и девчонка подпрыгнули на месте.
      – Козёл! - обиженно сказала девчонка без всякой злости, повернулась и привычно пошла к дверям.
      Сауна располагалась в подвале, куда вёл узкий коридор со ступеньками. Девчонка держалась за стены обеими руками. Моржов молча шагал сзади, глядя, как слева направо залихватски болтается собранный почти на макушке конский хвост этой Алёны. Кобылки, распаляя жеребцов, так же задирают хвосты.
      Алёна с трудом вытянула на себя толстую дверь сауны, без остановки прошла сквозь раздевалку и уселась на лавочку возле стола. Облицованная жёлтым кафелем, сауна была совсем маленькой и тесной. Стеклянная дверка вела в парилку - нелепую и жутко неудобную; было ясно, что её соорудили просто из приличия. Душевая кабинка уступала размерами даже шкафу. Лишь деревянный стол был широким и просторным. Его построили размером примерно с кровать.
      Глядя на Моржова, Алёна улеглась грудью на стол и вытянула руки. Жалобно надув губы, она спросила:
      – А ты не можешь дать мне триста рублей?
      – Могу, - усмехнулся Моржов и уселся рядом. - Дам потом.
      – Тебя как зовут?
      – Борис.
      – Боренька, купи мне пива, а? - тотчас попросила Алёна.
      – Ну вот блин! - удивился Моржов. - Я заплатил за время - и буду по ларькам гонять?
      – Ну пожа-алуйста… - заканючила Алёна. - Мне пло-охо…
      Моржов тяжело и недовольно вздохнул.
      – Ладно, - согласился он. - Я схожу. Но чтоб когда я вернулся - ты уже раздетая была.
      Он встал, вышел из сауны, поднялся по узкому коридору-лесенке, прошёл через тамбур и очутился в холле общественной бани, где располагался буфет. В буфете сидели и пили пиво потные, разморённые мужики, вышедшие сюда из парилок прямо голыми, только с полотенцами на бёдрах. Красивая, но немолодая продавщица буфета всё в жизни уже повидала, а потому эти мужики со своими бицепсами, татуировками и шерстью ей были безразличны, как тигрице огурцы. Моржов знал, что буфетчицу зовут Анжела. Моржов хотел взять банку пива, но потом одумался и взял сразу три бутылки.
      Когда он вернулся, Алёна полусидела-полулежала на столе всё в той же позе, но теперь уже была туго обёрнута простынёй. Моржов со стуком выставил перед ней бутылки.
      – Открой… - бессильно попросила Алёна, глядя на него снизу вверх своими огромными нарисованными глазищами.
      Моржов сбил с бутылки пробку одним сокрушительным ударом горлышка по краю столешницы.
      Алёна медленно распрямилась и взяла бутылку. Вставляя её горлышко в рот, она с коровьей выразительностью поглядела на Моржова, мимикой привычно намекая на одно из удовольствий, но в остановившемся взгляде читалась только жажда опохмелки.
      Моржов присел рядом с Алёной, обнял её и не без труда приспустил простыню ей до живота. Грудки у Алёны были совсем ещё девчоночьи, небольшие, одновременно кругленькие и острые, но острые сами по себе, не от желания.
      – Тебе сколько годочков, красавица? - спросил Моржов.
      – Двадцать, - с вызовом ответила Алёна, поставив на стол почти пустую бутылку.
      В том, что восемнадцать-то ей точно исполнилось, Моржов убедил себя почти сразу же - быстро, но неловко, словно бесформенную подушку запихал в чужую наволочку.
      – А ты ничего, симпатичный, - сказала Алёна, оглядывая Моржова и улыбаясь. - А почему очки носишь? Зрение плохое, да? Наверное, много читаешь?
      – Я очень добрый, - сердечно пояснил Моржов, - поэтому много плачу. Вот зрение и село. Полегчало тебе? - Он кивнул на бутылку.
      – А что ты думаешь? Я не пьяная! - тотчас встопорщилась Алёна и отвернулась. - Нам Сергач вообще запрещает пить на работе!
      Её грудка лежала в ладони Моржова, как птенец в гнезде. Свободной рукой Моржов повернул лицо Алёны к себе и велел:
      – Дыхни!
      Алёна закатила глаза - в знак своей покорности дурацкому требованию клиента - и дыхнула носом и в сторону. Пахло от Алёны девичьей свежестью и водкой. Моржов посмотрел на свою большую и тёмную ладонь на белой Алёнушкиной груди и почувствовал себя очень старым. Похоже, что отцовского в нём становилось уже больше, чем плейбойского. Сейчас ему хотелось взять эту дурочку за руку, отвести домой, уложить в постель и ещё посидеть рядом, покараулить, чтобы никуда не убежала и уснула.
      Но Моржов отодвинул это желание в сторону, словно мешок с картошкой задвинул ногой под стол. Освободившись от Алёны, он принялся раздеваться.
      – Где нахрюкалась-то? - спросил он, нагнувшись, чтобы стащить носки.
      – Угощали, - туманно ответила Алёна. - Я целый день уже на работе… Чо, не железная ведь.
      Моржов собрал свою одежду в ком и перекинул через стол на противоположную скамейку. Потом взял вторую бутылку и открыл об столешницу. Потом с натугой вытянул из-под Алёны её простыню. Животик у Алёны был едва-едва округлым. Алёна тотчас плотно сдвинула ноги.
      Моржов положил ладонь ей на коленку, круглую, как яблоко, и покачал, расшевеливая. Алёна не желала раздвигать колени.
      – Скромничать будем? - спросил Моржов.
      – Не все же такие, как ты, - буркнула Алёна. Моржов молча погладил её по щеке, по груди, по животу. Алёна отвернулась.
      – Иди хоть в душ сходи, - недовольно сказала она. Вообще-то Моржов позвонил Сергачу после того, как вышел из бани. Но спорить он не стал, а поднялся и ступил в душевую кабинку. Он пустил одну горячую воду - и всё равно хлынула ледяная, остывшая в трубах. Моржов напоказ обтёр себя руками, не сводя с Алёны взгляда. Она сидела за столом голенькая, сердитая и пьяная. Моржов изумлялся природе: с какой смелостью, с какой нежностью, с каким великим бесстыдством природа ваяла этих молоденьких девчонок. И какой же сивухой были наполнены эти чудесные амфоры.
      – Чё ты смотришь на меня? - обиженно крикнула Алёна и отвернулась.
      Новый ракурс, как на кристалле, только расслоил её облик радугой спектра. А может, это вода попала в глаза.
      Мокрый Моржов встряхнулся и опять присел рядом с девчонкой, погладил её по голове, легонько подкинул хвост.
      – Не мочи причёску.
      – Тогда давай сама начинай, - мягко приказал Моржов.
      Алёна вылезла из-за стола и наклонилась над своей сумочкой. Задок её ещё не округлился по-женски, был младенчески-розовым. Моржов тотчас протянул руку и положил ладонь Алёне между ягодиц, но Алёна крутанула бёдрами.
      – Ты чего как извращенец? - свирепо спросила она, повернулась и опустилась перед Моржовым на колени.
      Распихав ноги Моржова локтями, она нагнулась, держа во рту презерватив, и вдруг распрямилась обратно, брезгливо отлепила презерватив от губ и сплюнула на пол.
      – Блин, - сказала она. - Кончик откусила…
      Она показала Моржову резиновое колечко и демонстративно просунула сквозь него палец.
      – Что делать? - спросила она. - У меня другого нет. Давай, я тебя рукой?
      Всё это слегка напомнило Моржову комедию.
      – Рукой мы и сами можем, - ухмыльнулся он.
      – Ну, сходи купи новые…
      Моржов молча встал, дотянулся до своих брюк и вытащил из кармана цветастую упаковку, которую благоразумно купил всё у той же Анжелы ещё до звонка Сергачу. На такой мякине Моржов не проводился.
      Хмуро спрятав взгляд, Алёна приняла другой презерватив. Моржов сел обратно, и Алёна продолжила дело. Поскольку рот у неё был занят, Моржов почувствовал, что отдыхает от риска услышать ещё какую-либо новость. Он безвозмездно любовался узенькими плечиками Алёны и её гладкой спинкой, которую забавно подметал болтающийся хвост.
      – Хорош, а то перестараешься, - наконец остановил Алёну Моржов, взял её под мышки и поставил на ноги. - Садись на стол и ложись на спину…
      В этой тесной сауне на полу было не разместиться. Алёна покорно залезла на стол, убрала бутылки и улеглась как покойница - правда, стыдливая покойница, потому что прикрылась руками. Ноги её смешно торчали в воздух, не уместившись на столешнице.
      – Не так, - вкрадчиво возразил Моржов.
      – Давай так, - ответила Алёна, глядя в потолок.
      – Я ростом метр девяносто четыре, - сказал Моржов. - Ты чего? Я же гробанусь с этого стола.
      – Другие не гробанулись, - зло возразила Алёна. Моржова этот цирк начинал уже забавлять всерьёз.
      Он взял Алёну за щиколотки и подтянул к себе, чтобы край столешницы пришёлся ей под зад. Потом задрал девчонке ноги и развёл в стороны. Алёна по-прежнему закрывалась ладонями.
      – Убери руки, - велел Моржов.
      – Я стесняюсь! - огрызнулась Алёна.
      Моржов в задумчивости потёр лоб её пяткой. Затем забрал в пятерню обе её щиколотки, загнув Алёну как гимнастку, и свободной рукой сдвинул её ладони. Лоно у этой девчонки было гладко выбрито - округлое и свежее, как варёное яичко или, точнее, как персик, только складки припухли - сказался целый день работы. Моржов слегка навалился на Алёну, чувствуя, что входит туго и тяжко - как кол в плотную землю. «Распогодится небось», - понадеялся он. Но Алёна вдруг заорала - уже безо всякого стеснения.
      – Чего не так? - рявкнул Моржов, раздёргивая в разные стороны ноги Алёны, чтобы увидеть её лицо.
      – Больно! - заявила Алёна. - У тебя презер херовый!
      – Нормальный! - начал злиться Моржов. - У той же Анжелы покупал, где и ты брала!
      Он снова качнулся в Алёне, и она снова заорала.
      – Мне больно! - повторила она.- Меня и так пёрли весь день!…
      – Н-ну, блин, подруга!…- в сердцах сказал Моржов и выдернулся наружу. - Переворачивайся на живот, может, сзади помягче пойдёт…
      – Не буду я ни хера переворачиваться!
      – Почему это не будешь?
      – Да ты извращенец! Ты меня в жопу трахнешь!
      – Да иди ты!… - разозлился Моржов. Алёна, видно, поняла, что перехватила лишку.
      – Сходи к Анжеле за смазкой, - уже миролюбиво попросила она. - У меня кончилась, а у неё всегда есть…
      – Ща! В таком виде и кинулся! Может, вообще Анжелу сюда позвать - пусть она за меня и потрахается?
      Алёна опустила ноги и, морщась, села на столе.
      – Дак позови, - сказала она. - Пусть она меня трахнет, если ты не можешь.
      – Чего это я не могу? - изумился Моржов. Алёна хмыкнула и отвернулась.
      Моржов схватился за себя - как парашютист за кольцо парашюта. Парашют и вправду уже планировал косо.
      Моржов гневно стащил презерватив и швырнул его на пол.
      – Значит, снова ртом поработаешь, - угрюмо сказал он. - Рот, похоже, у тебя ещё не перетрудился.
      – Не буду я тебе ничего делать, - отреклась Алёна.
      – Ты «буду - не буду» и «хочу - не хочу» для мужа побереги, - посоветовал Моржов. - Деньги взяла? Взяла. А если желаешь постонать - сначала раком встань, чтобы по делу было.
      – Не буду я раком вставать! Ты меня…
      – Слышал, - оборвал Моржов. - Будешь грубить - дверь запру и без мыла вдую тебе по самые гланды.
      – Хер ты вдуешь, - бесстрашно сказала Алёна.- У тебя стоит-то только по праздникам. Нашёл чем пугать.
      Моржов смотрел на эту девчонку - и вдруг ему стало невыносимо тоскливо. Да сдалась она ему… Позвонить Сергачу и заказать другую. А-а, неохота. Ничего неохота. Моржов отступил на шаг и внимательно оглядел Алёну с головы до ног. Маленькая, голенькая, отважная блядушка. Красивая, как огонёк на свечке.
      Моржов достал из кармана брюк сигареты, развалился на скамейке, прислонившись спиной к стене, и закурил. Алёна всё стояла, опасливо ожидая его действий, а потом расслабилась, вытащила из кучи одежды свои трусики, напялила их и села на стол. Улыбаясь, она взяла со скамейки рядом с Моржовым бутылку пива, сама умело раскупорила её о край стола и начала пить.
      – У меня мужик был, ему шестьдесят лет, у него лучше, чем у тебя, стояло, - сказала она.
      – Не у всякого на тебя и встанет, - огрызнулся Моржов.
      – А чё ты меня лажаешь? - усмехнулась Алёна. - Я же не виновата, что ты трахаться не умеешь.
      Впервые с тех пор, как закодировался, Моржов почувствовал, что его гвоздят, как Кутузов - Бонапарта. Он просто не мог решить, что делать. Отругиваться - мальчишество, а в морду дать - так ведь девка же, хоть и сучка…
      – У тебя жена есть? - вдруг спросила Алёна.
      – Тебе-то что? Замуж за меня решила, чтобы «не хочу» да «не буду» говорить?
      – Охота мне за тебя замуж, ага, - фыркнула Алёна. - Чё, нормальные мужики, что ли, кончились? Тебе только с недоёбу давать можно.
      – Переёб недоёба не лучше, - только и нашёлся что сказать Моржов, роняя пепел себе на брюхо.
      Алёна сидела на столе в одних трусиках, пила пиво н болтала ногами.
      – Чё ты обиделся-то? - спросила она. - Сергачу будешь звонить, что у тебя не встало?
      Моржову как по лбу ударило: «На хер я всё это слушаю?…» Он помнил свою кодировку. Этот разговор был тем же самым, только не по своей воле и не на то, что нужно. Надо сматываться!
      Моржов встал, шагнул к своей одежде и принялся одеваться.
      – Чё ты сразу бежать-то? - болтала Алёна. - Если хер не стоит, так и поговорить не хочешь?
      – На хрена мне с тобой разговаривать? - ответил Моржов.
      – Я тебе расскажу, как трахаться надо. Может, пригодится. Хотя тебе-то - нет…
      В общем-то, для Моржова это было как пожар. Ещё чуть-чуть - и он уже не сможет погасить пламя памяти. Эта Алёна трахала его мозги так, что запомнится навеки. Отобьёт желание насовсем, перепугает до смерти. Так изнасилованные девочки потом не могут вернуться к соответствию со своей природой и захотеть мужчину - в любом мужчине им всегда мерещится ужас, боль, унижение и предательство. И не всякий, даже любящий, мужчина сможет своей нежностью растворить эту спёкшуюся, чёрствую кровь, коркой стянувшую часть души. Насчёт своей жизни Моржов не сомневался: ему такая нежная женщина не встретится.
      – Ты пошёл уже, да? - спросила Алёна. - А триста рублей-то не дашь? Ты же обещал…
      За исключением зефира в шоколаде в мире больше не существовало вещи, об которую Моржов не смог бы открыть бутылку пива. Он шаркнул бутылкой по фонарному столбу, и пробка, звеня, покатилась по тротуару. Моржов сунул горлышко бутылки себе в рот, словно приставил подпорку к падающей Пизанской башне.
      …Он поступил хитро: вернулся к себе в общагу и прошёл через вахту, где обстоятельно поговорил с вахтёршей о тонкостях ревматизма, затем громко хлопнул дверью своей комнаты. А в комнате он достал из-под матраса пистолет, сунул его за ремень и бесшумно вылез через окно в палисадник.
      На улице давно стемнело. Моржов стоял за акациями с пивом и пистолетом и семантически чем-то походил на гипсового Павлика Морозова. Над акациями вразнобой горели окна общаги. За углом здания чернел Пряжский пруд, весь в лунной чешуе.
      Моржов терпеть не мог всех этих страданий и обид, всех этих рефлексий и терзаний. Он просто не выносил себя в состоянии бурного душевного смятения. Ему претило лежать, молчать и терпеть, как тому спартанцу, у которого лисёнок пожирал потроха. Моржов предпочитал при первом же укусе растирать лисят подошвой по половице, а укус обезболивать и дезинфицировать. Пусть алкоголь выжжет все мысли и воспоминания.
      Доктор, который заколдовал Моржова от пьянства, предупреждал о всяческих страшных последствиях выпивки: инсульт, инфаркт, паралич, импотенция. Инсульт и инфаркт Моржов отрицал как псевдонаучные угрозы; паралич представлялся ему чем-то незначительным, вроде лёгкого ушиба; а вот импотенции, судя по всему, можно было уже не бояться - с ней и без выпивки проблем не имелось. И Моржов, выбравшись из сауны, купил пива.
      Приобщившись к высокому искусству через «Староарбатскую биеннале», Моржов иногда размышлял о взаимоотношениях творчества и реальной жизни. Вот судьба: она строится по законам драматургии или всё же как попало? Моржов всё более склонялся к приоритету драматургии. Выстраивая свою судьбу, человек не имел иной инструкции, кроме той, которую настрочил Аристотель. (Кстати, строительство судьбы означало вкладывание своей субъективной воли в объективную жизнь, а это довольно сильно смахивало на половой акт.) Получалось, что воля есть мера художественности в жизни человека (а судьба есть половой акт с жизнью). И главными сюжетами художественности всегда были три вещи, прославленные ещё хиппи: секс, дрэгс, рок-н-ролл.
      Секс у Моржова имелся только что (ну и пусть вместо блуда получилась блуда), дрэгса он купил по пути и купит снова сколько надо. Оставался рок. Вообще-то кодировка посадила рок на цепь, и теперь рок разве что при оплошности Моржова мог цапнуть хозяина за пятку. Но Ахилл из Моржова был хилый, поэтому рок оставался неудовлетворённым. А ему хотелось побегать на воле, поиграть с Моржовым в свою любимую игру - в орлянку. Моржов пожалел свой рок и решил нажраться - пустить рок погулять. Если рок, сидя на цепи, зачахнет, Моржов, пожалуй, действительно рискует схлопотать инсульт, инфаркт или паралич. Так что внезапное пьянство Моржова оказывалось не только субъективным мазохизмом - сублимацией Алёнушкиного свинства. Пьянству нашлось и объективное оправдание: самоспасение. Органичность сочетания объективного и субъективного вселяла в Моржова ощущение правильности избранного пути.
      Стоя за акацией, Моржов вытащил из-под ремня ПМ и с натугой передёрнул затвор. Это был очень голливудский жест. Мало, мало в жизни голливудства, не хватает его народу. Недостаток голливудства приходилось компенсировать бессмысленными действиями - например, щёлканьем затвора. Так же, как своё фиаско с проституткой Моржов компенсировал образцовым фаллическим символом - пистолетом.
      Моржов спрятал ПМ, вышел из-за угла общаги и пошагал по улочке вдоль пруда. Звёздная и неровная ночь была как горячая радужная тьма после самого сладкого любовного содрогания. Тёплая земля лежала словно разворошённая постель: Семиколоколенная гора как продавленная подушка, Чуланская гора - как отброшенное и смятое в ком одеяло. В изнеможении распростёрся Пряжский пруд; изгиб отражённого месяца казался вмятиной от женского колена. Природа повсюду растеряла любовные черты, будто захмелевшая девчонка, раздеваясь, раскидала по комнате свои вещи: фонари бульвара Конармии - как бусы на столе, два купола Спасского собора - как лифчик на спинке стула, лакированной туфелькой блеснула иномарка в проулке, и даже лужи под ногами лежали, как забытые под кроватью трусики.
      В сквере у набережной Моржов услышал грубые мужицкие голоса подростков и неумелый девчоночий мат. Моржов притормозил и повертел головой, чтобы блеснули очки. Наживка была тотчас проглочена.
      – Мужик, стоять! - донёсся из скверика хамски-хозяйский окрик.- Сюда подошёл!…
      Эх, голливудство-голливудство… Голливудский символ Америки - обаятельный и респектабельный президент, ручкой помахивающий толпе из открытого лимузина, а в окне окрестного небоскрёба торчит мрачный и тощий тип со снайперской винтовкой у плеча. А символ города Ковязин - пьяные подростки с глумливым окриком «Мужик, стоять! Сюда подошёл!», и дальше по-шакальи - сзади и все на одного.
      Моржов допил пиво из бутылки (не пропадать же продукту), присел и разбил бутылку об асфальт, а дальше с «розочкой» в кулаке молча бросился к скверику.
      Подростки сообразили не сразу, но потом с воплями и девчоночьим визгом дружно прыснули прочь, топоча по кустам. Моржов, как Кинг-Конг, запрыгнул на скамейку, но вокруг уже было пусто, лишь под луной изумлённо колыхался сигаретный дым. Моржов швырнул вслед ублюдкам «розочку» и в досаде плюнул: чёртова привычка самообороны, как же он забыл про пэ-эм? На хрена он тогда покупал пистолет, если всё равно бутылки бьёт?
      Озлобленно почёсываясь, Моржов вырулил обратно к набережной и пошагал в сторону плотины, где светился коробочек круглосуточного ларька.
      Моржов набрал бутылок пива в полиэтиленовый пакет, подумал и прямо у прилавка накатил пластиковый стаканчик водки. Водка была крепкая и дорогая, словно её гнали из слёз поп-звёзд. Но Моржова всё достало. Пускай его ероплан срывается в штопор.
      Едва Моржов чуть-чуть отошёл от ларька, его шумно и мощно вытошнило прямо в Пряжский пруд. Сказалось, блин, долгое отсутствие практики. Моржов подумал и выбрал в девиз правило Щёкина: «Брать - так литр!» Он упрямо вернулся в ларёк, прополоскал горло минералкой и педантично повторил процедуру с водкой. Водка злобно шлёпнулась на дно желудка жгучей медузой и больше не шевелилась, сидела тихо и обречённо, таяла.
      От ларька Моржов пошёл вверх по Колхозной улице. Судя по мёртвым фонарям и фасадам, которые своим разнообразием напоминали очередь в травмпункт во время гололёда, улицу следовало бы звать Бесхозной. С неё Моржов свернул на улицу Героя Рыбакова. Моржов не знал, какую амбразуру закрыл своей орденоносной грудью герой Рыбаков (генерал, как гласила мемориальная табличка), поэтому для себя называл улицу именем Героя Робокопа. Про Робокопа Моржов знал всё с детства, и Робокоп действительно был герой.
      Улица Робокопа была хаотически выхвачена из тьмы фрагментами финансово успешных территорий. Горели редкие витрины магазинов и вывески офисов, озаряя куски тротуара, вымощенные разноцветной плиткой. Над долгими перебежками тьмы в лунной мгле клубились тополя и тускло бликовали маленькие окна вторых этажей. Окна полуподвалов печально глядели снизу вверх из ям, забранных решётками. Казалось, что сейчас оттуда протянутся бледные руки с раскрытыми ладонями, на которые требуется положить милостыню. Отражая луну, навзничь, как убитые, на дороге лежали плоские лужи.
      Моржов шагал, пил пиво, курил и глядел в перспективу улицы, ребристой и фигурной. Как бы ни обветшал неухоженный город Ковязин, в его старине не было убожества. Подсвеченные луной и витринами, все фронтон-чики, мезонины, кокошники, эркеры, сандрики и лопатки разнобойных особнячков, суммируясь, складывались в образ незримой Триумфальной арки, что во тьме стояла над Ковязиным.
      Это была победа мужского начала человечества над женской податливостью пространства и природы. Моржов считал, что зодчество по характеру своего предъявления изначально неискоренимо-мужское. Оно молодцевато выпячивало широкие груди ризалитов, брутально выдвигало челюсти балконов, напрягало вздутые мускулы колонн и натягивало сухожилия пилястров, по цоколям было расчерчено на прямоугольники, будто накаченный брюшной пресс, бесстыже развешивало каменно-тяжёлые и пышные гроздья капителей и барельефов. Вся анатомия зданий была выставлена напоказ именно с мужской наглостью бани, а вовсе не скрыта с женской стыдливостью улицы. Женской архитектурой были пещерные города и пирамиды, каналы и хтонические лабиринты метрополитенов. А внешний мир был мужским, но в Ковязине - обшарпанным и надтреснутым, словно бы мужчина довольно долгий срок отмотал на зоне и совсем оскотинился. Трахая, он натирал, драл и царапал. Без смазки вроде выпивки никто его уже не хотел.
      Ещё, кстати, бывала смазка типа «любовь», но Моржов на такое не рассчитывал. Ему не повезло: никогда никакие женщины его не желали. Всех, что у него были, он взял сам. А впрочем, возможно, что напор Моржова просто обгонял скорость созревания женских вожделений. Но Моржов всеми этими примерками и соображениями никогда не заморачивался. Он считал, что вместо любви ему вполне достаточно голливудства.