Ну и орал Белозеров! Растерянные худруки, оторопело мигая, смущенно говорили что-нибудь такое:
— Знаете, неплохо… Но еще нужно поработать…
— Хотите, свое прочту? — не сдавался Белозеров и снова гремел:
И скажем Гитлеру три раза:
«Зараза ты! Зараза ты! Зараза!!!»
А можно еще так:
И грозно скажем окончательную фразу:
«Мы уничтожим всю фашистскую заразу!»
Хорошо, правда?
Несокрушимой воли был человек! А тяга к сцене и популярности колом затесалась в этой буйной головушке.
На беду, ничего не получалось у Белозерова с выходом на широкое поле деятельности. Зато его дружку счастье само валило в руки. Редко выпадала неделя, когда бы он хоть на день не покидал расположение роты, чтобы, как говорится, и людей посмотреть, и себя показать.
Придет приказ: «Откомандировать солдата на семинар редакторов «Боевых листков», — никто еще не сообразит, кого бы это выдвинуть на такое дело, а Туров тут как тут:
— Если некому, так что ж… Могу я.
Потом семинар агитаторов-пропагандистов, потом сборы снайперов, подрывников, курсы санинструкторов…
Туров всегда был как штык. Его и спрашивать уже перестали, хочет он или не хочет. Знали, что горит желанием, лишь в толк взять не могли, с чего бы это, если от боевых задач все равно не освобождают, а часы отдыха можно ведь провести без семинаров…
Все открылось в один прекрасный день, когда еще спозаранку Белозеров начал разматывать какой-то запутанный теоретический клубок, доказывая превосходство дивизионного политотдела… над районным загсом!
С ним такое бывало: болтать он мог о чем угодно — о жизни на иных планетах, о возможности вечной любви, — его и слушали-то вполуха… Но когда, войдя в полемический раж, Белозеров трахнул кулаком по нарам и провозгласил: «Ставь печать в красноармейскую книжку, и лучшего документа нету!», а Туров лишь кротко вздохнул: «Без загса она несогласная», все живо смекнули, что не ради одного подрывного дела безропотно ходит Туров в штаб на семинары. И что он, как истый ярославец, в личных делах проворен не хуже своего закадычного дружка.
Кроме них, в группу входил радист Владимир Беляев, разведчик серьезный, собранный, как и Белозеров — тоже из бывших вундеркиндов, только не по плясовой, а по научной части. Он, на удивление и радость учителям череповецкой школы, связывался по радио собственной конструкции с Кренкелем на Северном полюсе, с кораблями в дальних южных морях и даже с каким-то таким же энтузиастом из аргентинского города Жужуй.
Если бы не Беляев, никто в Череповце, пожалуй, так и не знал бы, что есть на свете этот самый Жужуй. И к славе Беляева-радиста прибавилась слава географа — первооткрывателя земель.
И еще была одна неразлучная пара: грузчик с Оби Иван Паньков и колхозный конюх из-под Великого Устюга Иван Захаров. Оба тихие, неприметные в роте, они тем не менее были известны всей дивизии. И не только как прекрасные разведчики.
Иван Паньков отличался какой-то совершенно непостижимой силой. Бог его знает почему, но и сегодня нет-нет да и пойдет гулять по свету какая-нибудь рожденная слухами история: о киргизском Маугли, о снежном человеке… И тотчас знакомые знакомых очевидцев найдутся.
Летом сорок третьего и на фронте, и в госпиталях ежедневно рождались потрясающие подробности о человеке-кране, работающем на Московском автозаводе. Верить в его подвиги (он-де и станки перетаскивал, и двутавровые балки) не верили, но все же передавали друг дружке: «Чепуха, конечно, но вот говорят… Дыма без огня не бывает».
В разведроте тоже не верили. Все, кроме Панькова.
— Вполне даже может быть, — солидно заключил он однажды, когда разгорелся очень уж жаркий спор.
И тут же, чтобы не быть голословным, вроде пушкинского Балды взял да и утащил на вершину сопки ротную лошаденку. Но какая бы она там ни была, лошаденка, все же это была лошадь!
Недели две все, кто только мог в дивизии, хоть на минуту забегали к разведчикам. Будто в цирк.
— Это у вас лошадей на себе возят?
— А кто у вас Балда?
Недели две «не сходило» с Жданова, и он не знал, плакать или смеяться. И взбучку от командования получил такую, как никогда, и все-таки не очень она была страшной, эта взбучка. Чувствовал — ругают, едва сдерживая смех, и втайне гордятся: вот какой у нас есть солдат! Другого такого никогда не сыщешь!
Паньков всегда входил в поисковые группы захвата, но брать «языка» ему доверили только один раз. Не мудрствуя лукаво, он трахнул часового голым кулаком по каске, и…
— Вы думаете, я вас за покойником посылал? — язвительно спрашивал потом обескураженных разведчиков комдив. — Ошибаетесь. Мне живой «язык» нужен. Живой, а не покойник. Мертвецов мне и без вас хватает.
С тех пор Паньков ходил в поиск только как тягловая сила, и уж никто другой не умел так надежно поймать на лету вышвырнутого за стену «языка» и бережно, будто ребенка, доставить на свои позиции, закрывая от пуль своею широченной спиной. Что такое «язык-покойник», он запомнил на всю жизнь. В тот навсегда проклятый им день снова отправил комдив разведчиков на задание, и погибла почти вся группа…
Известность Ивана Захарова тоже была связана с именем комдива. Как угораздило этого тихоню, который и в городе-то ни в одном ни разу не бывал и паровоза до войны в глаза не видел, прицепить нарты к «виллису» генерала, этого никто объяснить не мог. Но прицепил, когда генерал, посетив роту, отправился обратно.
Захарову нужно было к зубному врачу, дело происходило вьюжной полярной ночью… Никто и не заметил, как ловко он приспособился.
Для Вани штаб дивизии — это был уже край света. Ему и в голову не могло прийти, что генерал волен отправиться даже в Мурманск.
Полсотни верст, судорожно вцепившись в сани, болтался Ваня на веревке за «виллисом». Но не крикнул, не перевернулся! Однако — пусть не покажется это грубым — он настолько ошалел от такой езды, что, когда генерал вышел из машины, коршуном набросился на него:
— Ты куда меня завез?!
— В Мурманск, — ответил пораженный генерал. — А вы, собственно говоря, кто такой?
— Кто надо, тот и есть! — Ваня махнул рукой и зашагал прочь.
Правда, потом он наотрез отказывался от этих слов и говорил, что все это придумал шофер генерала… Но факт фактом: в Мурманск на санках он все же съездил, да и сам генерал, встречаясь с Ваней, весело спрашивал:
— Может быть, еще разочек прокатимся?
И между ними установились какие-то особые доверительные отношения. По крайней мере, лишь один тихоня Захаров, чем-нибудь возмутившись, мог громогласно заявить:
— Вот погодите! Я вот к генералу пойду!
До случая с санками Захаров ходил в группе прикрытия, п никто хорошо не знал, что он за солдат. Теперь вопрос был решен.
— Все сможет! — уверенно сказал Жданов.
Перевел Ваню Захарова в захватгруппу и не ошибся. Захаров мог часами, сутками лежать в снегу, его заметало так, что и носа видно не было, но, нацелившись на врага, он его уже не выпускал.
Хорошие это были парни! Славные воины Советской Армии, которая назвала их лихими разведчиками.
4
Утро просидели в нагромождении скал на берегу какого-то озерка. Вода в нем застыла, и разведчики на всякий случай отодвинулись подальше от будто зеркальной глади. Кто его знает, может быть, тут, на севере, не только полярное сияние, но и миражи бывают? Миражей, правда, никто из них никогда не видел и толком даже не знал, что это такое, но все-таки… Чего доброго, отразится в облаках, как на экране, их группа…
Потом небольшая стая запоздавших с отлетом уток нагнала на разведчиков страху. Птицы грузно плюхнулись у берега, немного поплавали, покрякали и вдруг с громким криком, будто их спугнули, поднялись в небо.
Все обошлось. Кругом стояла тишина. Никто не видел разведчиков. Они тоже никого не видели.
Но чувство опасности не проходило. Зорко прощупывали они взглядом каждый замшелый валун. Что-то все же было не так. Непривычно, тревожно. Что-то не давало покоя. Враг мерещился всюду.
— Надо же! — вдруг усмехнулся Жданов. — Ни к черту не годятся тут наши маскхалаты. Красотища-то!
Вздох облегчения вырвался у разведчиков. Наконец-то поняли, в чем дело!
Там, на переднем крае, снаряды и мины давно уже искромсали, искрошили редкие деревца; взрывные волны сорвали, смели траву, остался только черный, опаленный порохом камень.
Сейчас неописуемо прекрасная картина открывалась перед глазами разведчиков. В ясных лучах солнца пунцовыми факелами горели невысокие рябины, усыпанные гроздьями спелых ягод. Пригнулись к земле желтые березки. И всюду разбежались багряные кустики осенней черники, испятненные изумрудной зеленью промытых дождями мхов. А меж них — фиолетовые, лиловые лишайники на сером граните валунов. И куда ни глянь — бирюза озер, сливающаяся с пронзительной синью неба. Словно затейливый художник собрал все ярчайшие краски, какие только есть в природе, щедро выплеснул их и они чудным узором покрыли землю. Где еще найдешь на свете такую красоту?
Но разведчики на задаче не смотрят на окружающий мир глазами живописцев. Для них все эти красоты оборачиваются просто цветными пятнами, к которым надо подобрать, выражаясь специальным языком, соответствующий камуфляж: уж лучше идти голым, чем в маскхалатах с тусклыми желто-зелеными разводами.
Срочно взялись за иголки и суровые нитки. На брюки нашили пласты лишайников и мха. За ремни натолкали веток — кто рябины, кто березы или осины.
Белозеров, посланный Ждановым метров за двадцать, покрутился в камнях так и эдак, полежал на земле, распластавшись, приподнялся на локтях.
— Как я кажусь?
— Вроде бы ничего, — не сразу ответил Жданов, внимательно рассматривая Белозерова. — А мы?
— Цветочки! А ягодки…
— Посерьезней нельзя?
— А я серьезно. Точные Карамболины-Карамболетты.
И Жданов только рукой махнул:
— Никогда человеком не станет!.. Давай в головной дозор!
— Есть! — И Белозеров ящерицей юркнул в расщелину невысокой гряды.
Спокойствие и уверенность вернулись к разведчикам. Они смело выступили в путь.
Как часто бывает на севере, погода вдруг изменилась. С моря подул холодный ветер, налетели низкие тучи, посыпал дождь с мокрым снегом.
Остановились. Вывернули брюки белым наружу и пошли в рост, не пригибаясь. Если смотреть издали, грудь и плечи разведчиков были на уровне невысоких деревьев, а ноги сливались с припорошенной землей.
Но, как в шутку заметил Белозеров, ягодки были впереди. Ох и нелегкой оказалась эта дорога, на которой и километра ровного не сыщешь! То озеро обогнуть, то через сопку перелезть, то речку перейти. А какие здесь речки? То вода несется головокружительным потоком среди мокрых, осклизлых скал, так что к ней и не подступиться, то вылетит на равнину, растечется по тундре десятками ручьев и ручейков, заросших сверху травою. Топь!
И снова давай обратный ход, крутись на месте, выискивай брод.
— И что мы эти броды ищем? — после того как почти всю ночь группа пролазила по берегам Петсамо-йоки, пока не нашла глинистый, но удобный спуск к воде, в сердцах воскликнул Паньков. — Не кисейные же барышни за нами пойдут. Переправятся как-нибудь.
— Танки пойдут, — коротко сказал Жданов. — Должны пойти!
У разведчиков дух захватило. Танки! В Заполярье их не видели всю войну, и трудно было себе представить, как они могут действовать здесь, где ни надолб, ни рвов, ни «ежей» и не надо. И с удесятеренной энергией взялись разведчики за поиски надежных переправ, часами не вылезая из ледяной воды. Никто уже не обмолвился ни словом жалобы.
Надо.
Должны.
Но больше всего мучили фиорды.
Из географии известно: есть фиорды — узкие, глубокие морские заливы с высокими, крутыми скалистыми берегами и далеко вдающиеся в сушу; есть фьорды — мелководные заливы с невысокими, но тоже крутыми берегами. Длина их — километров пятнадцать-тридцать.
Разведчикам в основном встречались фьорды, но что им было за дело до этих географических тонкостей! Когда обогнешь один, другой, когда продираешься скалами вдоль третьего да еще загнется он в обратную сторону, на восток, и конца ему не видно, тогда все равно, фьорд он или фиорд. Тогда ужас сжимает сердце, страшно съесть корку сухаря. Ведь надо же, непременно надо дойти до цели. А что еще впереди?
Однажды Жданов решил пойти на риск. Обнаружив на берегу залива перевернутую лодку близ рыбацкого дома, он дал задание Турову и Захарову угнать ее.
Долго подкрадывались осторожные разведчики к жилищу. Командир приказал им ни в коем случае ничем не выдать себя.
Часа через три оба вернулись к затаившейся в укрытии группе. С лодкой. Ее тянули на цепи, она была наполовину наполнена водой. Рыбак, видно, давно покинул дом, хозяйство пришло в запустение.
Воду вылили, щели заткнули тряпками и мхом, но все равно плыть всей группой на утлом суденышке было опасно. За весла взялся Жданов, на носу с автоматом наизготовку примостился Беляев. Остальные, раздевшись догола и погрузив всю амуницию в лодку, пустились вплавь, держась за борта.
Переправились быстро, но пока раздевались, пока одевались, пока растирались и прыгали, лязгая зубами…
«Так не пойдет, — сказал себе Жданов. — Тем более — дело случая. Надо искать что-то другое. Действовать скрытно — это не значит все время прятаться. Будем активнее. Если гора не идет к Магомету — Магомет идет к горе».
И «другое», естественно, вскоре было найдено. Когда в предвечерние сумерки группа застряла у какого-то очередного фьорда, чтобы с наступлением темноты начать поиски средств переправы, неподалеку неожиданно раздался вой пикирующего бомбардировщика, глухие взрывы. Это наш самолет бомбил понтонный мост. Его разведчики видели часом раньше. На мосту стоял часовой, из трубы землянки, расположенной неподалеку, вился дым. Была там и лодка, но…
Повздыхали разведчики, однако пришлось им все же убраться восвояси от надежно охраняемой переправы. Теперь все оборачивалось в ином свете.
— Туда! — рукою указал Жданов Белозерову и Панькову.
На долгие разъяснения не было времени, да они и не нужны были опытным разведчикам. Они стремглав бросились к переправе. Паньков, вылетев из-за валуна, в мгновение ока намертво уложил повернувшегося к нему спиной часового. Белозеров был уже на крыше землянки. Одну за другой он опустил в трубу две гранаты. Глухо ухнули взрывы.
Через какие-нибудь полчаса группа была на западном берегу. По мосту, конечно, не пошли. Это было бы безрассудным нахальством. Но переплыли залив с комфортом — немного в стороне от переправы.
— Как думаете, не засекут нас немцы? — еще сомневаясь в окончательном успехе, спросил товарищей Жданов. — Вы-то что скажете, Паньков?
— Не-е, — за Панькова живо ответил Белозеров. — Судебная экспертиза не разберется, как их там шарахнуло. А если даже допрут, мы во-он где будем. — И он махнул рукой на горные кряжи, черной стеной вздымающиеся на фоне гаснущего неба.
Так и пошло дальше. Теперь разведчики не таились вдали от дорог. Напротив, смело выходили к ним. Когда наши самолеты вновь бомбили вражескую колонну на марше, сумели словить какого-то тотального унтера, очумело мчавшегося от шоссе, и узнали от него ценные сведения: к фронту движутся части, сформированные в Северной и Центральной Норвегии.
Сводку передали в штаб. Потом, снова обнаружив большую колонну гитлеровцев, тотчас дали ее координаты, перебрались на новое место и сели отдохнуть в ожидании «концерта». И он, этот «концерт», удался на славу: несколько эскадрилий «ИЛов» в три захода проутюжили дорогу…
И снова в путь. Подбадривая друг друга шуткой, произнесенной шепотом, каким-нибудь беспечным словечком, — ни черта, мол, братцы, не такое видели! — они упрямо пробирались вдоль почти непроходимых берегов.
Они знали: придет время — и эти угрюмые ущелья с ходу форсируют наши части. Но чтобы меньше было потерь, чтобы не тонули под смертельным огнем в холодных заливах друзья, им, разведчикам, надо пройти здесь, все высмотреть, засечь, отметить — в памяти и на карте. И еще — ничем не выдать себя. Обнаружь противник их здесь — живых или мертвых, — и тайна сразу перестанет быть тайной.
Не для туристской же прогулки занесло советских солдат в эту каменную глухомань, затаившуюся дотами и нацеленными на редкие дороги и мосты орудиями.
Южные берега Варангер-фиорда, грозные скалы Яр-фьорда и Бек-фьорда, вылизанные льдами, водой и ветрами окрестности города Киркинеса…
Сама природа наворотила здесь таких дотов, таких надолб, таких надежно скрытых в склонах гор капониров и казематов, что, казалось, к этому естественному укрепрайону, защищенному к тому же водными преградами, и не подступиться.
К тому же с 1940 года немцы вели здесь большое военное строительство. Сначала создавали опорную базу для своего «Drang nach Osten»
, затем — последний рубеж обороны.
Склады с горючим, боеприпасами запрятали в глубокие штольни. Батареи жерлами орудий щетинились из скал. Бить по ним с воздуха, с моря, с суши, не зная точных координат, было почти бесполезно.
Вот здесь-то, в районе Киркинеса, и вели свой поиск разведчики. Конечно, не только группа Жданова; но и ей работы хватало до измождения.
«Пришел, увидел» — так не получалось. Нужно было выжидать, всматриваться, сопоставлять. Но разведчики воевали не первый год, структуру немецких подразделений знали не хуже, чем своих, и даже по дымку походной кухни, по виду и, следовательно, калибру орудия могли, зацепившись, как за кончик нитки, распутать весь клубок системы вражеских укреплений.
Это была упорная, изнурительная, опаснейшая работа, и выполняли ее не налегке, а с грузом килограммов на пятьдесят.
Патроны… В рожках за голенищами сапог. Россыпью и в коробках в вещмешке. И гранаты — всюду, где только можно засунуть, прицепить, подвесить. У разведчиков жадный блеск вспыхивает в глазах и руки трясутся, как у скупца над золотом, когда они запасаются гранатами. Это их самое падежное оружие. И подчас последнее.
К счастью, пока дело шло хорошо. Все оставалось нетронутым — и патроны и гранаты. Но тело ныло от усталости, ремни вещмешков глубоко врезались в плечи. И все ощутимее давал себя знать голод.
С какой же завистью думали разведчики о своих товарищах по оружию, действующих на южных фронтах! Конечно, и там война, и там трудно, но там хоть картошку в поле выкопаешь, на пасеку тайком выйдешь. В этой же чертовой каменоломне хоть бы кору от дерева… Так и той нет, палки не сыщешь!
Правда, на замшелых болотах попадалась брусника и яркими островками рдела клюква, такая, какая растет только на севере, — крупная, литая, брызжущая спелым соком.
Но от брусники и клюквы у всех уже перекосило осунувшиеся, с глубоко запавшими глазами лица, а есть все равно хотелось. Сухари и сало были на исходе.
Вопреки всем календарям установилась теплая погода. Днем на короткое время часто проглядывало солнце. Тогда, затаившись на какой-нибудь вершине, разведчики ясно видели Киркинес.
Странно это было… Отчетливо просматривались улицы городка, неожиданно яркие — синие, бордовые, оранжевые — домики с острыми черепичными крышами.
Лиц редких прохожих было не разобрать. Но женщины — в пальто, косынках, а то и в шляпках, такие, каких давным-давно не видели разведчики, — все равно казались красавицами. Далекие воспоминания, какое-то оцепенение туманом наползали на стекла окуляров…
— Хватит глаза пялить куда не надо! — раздавался злой шепот Жданова, и они опять переводили бинокли на мрачные камни, пустынные берега узких заливов и свинцовых озер.
Ночью было холодно, очень холодно. Над острыми скалами высоко горели звезды, Большая Медведица стояла прямо над головой…
Однажды видели северное сияние. Еще не красочное, разноцветными бликами охватывающее полнеба, как в декабре или январе, а белесое, рассеянное, будто свет далеких автомобильных фар.
Спали на животе, где-нибудь в гроте, но все равно караульный через каждые полчаса будил товарищей, чтобы хоть немного размялись и согрели застывшее на камнях тело. А потом снова спать, спать…
Они уже выбивались из сил.
Но всему бывает конец. И пришел час, когда разведчики повернули назад. Шли уже другой дорогой, чтобы продолжать разведку, и сразу же, у поселка Тофте, наткнулись на лагерь для военнопленных.
За колючей проволокой дробили, возили в тачках щебенку люди в рваных шинелях, а то и в одних гимнастерках. На вышках виднелись головы в касках. И ни звука не доносилось оттуда, кроме ударов по камням. Будто двигались не люди, а тени… На виселице перед бараками ветер раскачивал труп.
Долго стояли над лагерем разведчики. Пытались всмотреться в лица пленных, запомнить их. Ведь свои же, северные солдаты, были здесь. Свои, пропавшие без вести… Но кого различишь среди живых скелетов?
Эх, если бы можно было броситься с высоты на этот лагерь, ворваться в него, перебить охрану, вооружить своих!
Жданов видел, понимал: только пошевели он пальцем, и его бойцы рванутся в атаку. Они уже готовы к этому, их руки сжимают рукоятки автоматов, и кто-то уже щелкнул предохранителем. Белозеров, конечно, самый несдержанный.
— Отставить! Белозеров — головной дозор! — взорвался Жданов. И тихо сказал: — Пошли, друзья… Мы сюда еще вернемся.
И они снова тронулись своей дорогой. Цепочкой, один за одним, след в след, не разгибая ног в коленях, пружинистой и мягкой походкой разведчиков.
Шли десятые сутки их пребывания во вражьем тылу.
5
Где, в какой момент потерял ориентировку Туров? Забылся в головном дозоре… И сколько времени вслепую как потерянная продвигалась группа? Пять минут, десять, больше?
Туров был честным человеком. Очнувшись, сразу дал сигнал «стой». И доложил командиру:
— Сбился…
Жданов ни слова упрека не произнес. Что было толку ругать измученного солдата?
— Ничего, дело поправимое, — сказал он. — К дороге!
Разведчики знают: когда человек сбивается с пути, он начинает идти по кругу. Может даже вернуться туда, откуда вышел. Теперь, чтобы определить свое местонахождение, бойцам Жданова нужно было привязаться к какому-то надежному ориентиру. И они, строго по компасу на север, направились к единственному здесь шоссе, зная, что рано или поздно, но все же выйдут к нему.
И вскоре действительно вышли к узкой горной дороге. Она тускло светилась в ночи накатанным булыжником.
Но уж если не повезет, так не повезет! Осторожно пробираясь вдоль шоссе, обнаружили наконец километровый столбик. Кругом было тихо, и Захаров юркнул к нему, чтобы посмотреть цифры.
Тотчас перед ним, словно из-под земли, выросли две фигуры:
— Halt!
Откуда здесь взялись немецкие патрули? Может быть, идя дозором, случайно присели у километровой отметки. Может быть, здесь был секрет. Время от времени пленные бежали из лагерей и тоже выходили на редкие в этом краю ориентиры. Что тут гадать…
Два автомата уперлись в грудь Захарову. Нужно было мгновенное решение. И Жданов нашел его — оно отрабатывалось разведчиками не раз.
— Ноги!
Захаров, резко согнув колени, рухнул как подкошенный. В тот же миг над его головой прошли встречные автоматные очереди. Но Жданов заранее вынес точку прицела. Его пули легли точно. Куда надо.
— Вперед!
И разведчики бросились через дорогу. На бегу Жданов осветил фонариком табличку на столбе. Паньков подхватил друга.
— Живой?
— Ага!
Они снова скрылись в темных горах.
Погони не было. Но ходу всё прибавляли. В такие минуты неведомые силы пробуждаются в бывалых разведчиках, и вот ведь странно — в самую кромешную мглу они нигде не споткнутся, ни за что не зацепятся, если даже будут продираться через завалы и колючую проволоку. Только потом долго будут болеть глаза, а в сумерки наступит куриная слепота. Но это — потом, не скоро потом…
А сейчас, на беду, выяснилось: при падении Захаров не то сломал, не то вывихнул ногу. Его освободили от ноши, поддерживали, но идти он не мог. И это было страшнее всего.
Все с ужасом думали, что приближается минута, когда им придется расстаться. И выход у Захарова останется только один. Тот, о котором разведчики стараются забыть и не вспоминать, когда уходят в тыл врага…
Солдаты молча, яростно меняли вещмешки, снаряжение, по очереди тащили Захарова, боясь хоть вздохом выдать усталость. Жданов вышел в голову группы и гнал, гнал ее за собой дальше, дальше, насколько хватит сил.
— Товарищ командир, — в который раз просил Захаров, — невмоготу…
Жданов будто ничего не слышал. Шел все быстрей и быстрей. Он искал выхода.
— Ни черта! — вдруг зло выругался он. — Будешь жить, Ваня. Мы тебя одного не оставим. Не те времена, понял? Скоро наши навстречу пойдут.
По его знаку разведчики остановились.
Рассвет наступал хмурый, с моря наползал густой туман. Под его прикрытием Белозеров и Туров отправились искать какое-нибудь жилье. На берегах фьордов время от времени попадались разбросанные норвежские рыбачьи поселки, а то и отдельные домики. В одном из них и решили оставить Захарова.
Рискованно это было. И не полагается разведчикам обнаруживать себя… Свой план был у Жданова.
Когда домик отыскали — даже не домик, хибару какую-то, прилепившуюся к скале близ узкого протока, — у Захарова забрали оружие, оставив только наган, сняли с него ватную куртку, осмотрели.
Гимнастерка, хоть и не новая, была все-таки целая. Разодрали ее, у сапог оторвали резиновые головки, ноги обмотали куском грязного маскхалата.
— Ползи, Иван! — напутствовал солдата командир. — В кровь издерись, чтоб дух из тебя вон! Скажешь — пленный. Скажешь — бежал. И не бойся, мы посмотрим, что будет. Если попробуют выдать — кисель из них сделаем. Понял, Ваня? Давай!
Захаров полз километра два. Друзья следовали за ним, но не помогали. Чтобы получше измотался. Хотя, пожалуй, это было лишнее. Вид у Захарова был почти такой же, что и у тех, в лагере…
Как Захаров скрылся в доме, не видели. Перед домом была изгородь. Но разведчиков очень встревожило, когда из калитки вышла женщина и укатила на велосипеде по тропинке, скрывавшейся за выступом скалы.
«Что бы это значило?» — с тревогой думали солдаты.
Они как будто всё правильно рассчитали. Самый невзрачный домишко выбрали. Те, другие, что попадались еще, были вроде подобротнее, побогаче. Так неужели бедняки подведут? Не должны же! В них верили с детства.
И совсем уж не понравилось разведчикам, когда вслед за женщиной, вскоре вернувшейся, приехал еще какой-то велосипедист. Как тут было уйти, ничего не узнав, не проверив, как было бросить друга на произвол судьбы?
— Готовь рацию, — приказал Жданов Беляеву. — Если что, — он кивнул в сторону домика, — передадим сводку и…
— Кисель? — всунулся было Белозеров, но Жданов так глянул на него, что он мигом прикусил язык.
Долго не трогались с места. Туман рассеялся, и стало видно, как завился дымок над домом. Из него никто не выходил.
Прошел еще час.
Два.
У разведчиков отлегло от сердца. Значит, свои. Не подвели!
К ночи группа собралась выступать, как вдруг Беляев, слушавший радио, сорвал наушники и чуть ли не в голос закричал:
— Братцы! Наши наступают! Войска Карельского фронта перешли в наступление!
— Ну что ж. — Жданов разогнул усталые плечи, выпрямился во весь рост. — Значит, так. — Он с трудом перевел дыхание. — Значит… — И не выдержав, сорвался: — Стучи, Володька! И открытым текстом повторим. Пусть пеленгуют! Черта лысого они теперь запеленгуют! Давай! Лупи на всю катушку!
И еще он что-то такое говорил, и все говорили… Кроме Беляева. В эфир неслись позывные группы.
6
Нужно ли говорить, как ликовали разведчики? Впору в пляс было пуститься! После долгих, казавшихся бесконечными лет фронт перешел в наступление. Им даже казалось, что они слышат далекий грохот орудий.
Конечно, это было самообманом — то шумело море, — но все равно они могли бы поклясться, что слышат нарастающий гул приближающегося боя.
Теперь все намного упростилось для них самих. Разведданные передали. Переместились на несколько километров — и снова отстукали сводку. Потом еще раз связались со своими — на тот случай, если будет дано новое задание. И в ответ получили короткое поздравление и благодарность комдива. Можно было ставить точку — задача выполнена!
Теперь разведчики со спокойной душой могли расположиться на отдых и не трогаться с места. Беспокоиться, что немцы обнаружат группу в непролазных скалах, было нечего. И знали разведчики, наверняка знали, что скоро дождутся своих.
Да, на пути наступающих частей будут тяжелые бои, трудные преграды. Но войска пойдут напрямую, дивизии не станут огибать фиорды — они форсируют их, сокрушат оборонительные рубежи врага. Можно ждать! Не через день, так через два, три дня — но радостная встреча со своими близка.
Однако именно потому, что ликовала душа разведчиков, что пришел на их улицу праздник, они не могли ждать, не могли бездействовать. В иное время то, что стали делать они, показалось бы нагромождением тактических ошибок и безрассудным риском. Но сейчас весь многолетний боевой опыт, все знание законов войны убеждали их — так и только так следует поступать в сложившейся обстановке.
Первым делом отправились в домик, где оставили Захарова. Не только для того, чтобы навестить друга, — Жданову нужна была моторная лодка. Хватит кружить вдоль бухт и заливов! Они пойдут по воде фиордами ночью, и если захотят немцы, пусть бьют по одинокой моторке. Разведчики ни на минуту не сомневались, что как-нибудь да выкрутятся, но наверняка засекут новые огневые точки противника. Беспредельно бесстрашными стали они!
— Рожденный ползать летать не может, — сказал Белозеров, когда Жданов объяснил группе свой план, — зато наплаваемся!
Всего чего угодно ожидали разведчики, входя в норвежский домик, но не того, что увидели. Не где-нибудь в погребе или в сарае под рыбацкими сетями — на кровати, под белой периной спал на подушках Захаров.
