Мы идем. Под ногами твердое покрытие, тоже, видимо, бетон. Через несколько шагов — трава, влажная от ночной росы. Лицо заливает пот, нестерпимо хочется пить, каждое движение болью отдается в затылке.
      Где-то попискивают птицы, хрустят под подошвами сухие стебельки, щекочут обоняние лесные запахи. Вдруг резкий толчок в спину. Лязг металла. Отрывистый короткий звонок. И я стоя стремительно падаю вниз, словно в колодец. Лифт? В лесу, в джунглях? Чепуха! А ограда из бетона?…
      Вертолет приземлился примерно четверть часа назад. Открыв дверцу, пилот грубо вытолкнул меня из машины, но мне не дали упасть — чьи-то руки подхватили и поставили па землю. Я успел лишь подумать: почему вслед за мной не высаживают Эржи?…
      Падение в лифте наконец прекращается. Снова лязг, звонок, меня выталкивают из тесной кабины и куда-то ведут.
      С глаз срывают повязку. Стою посреди комнаты. Окон нет. Белоснежные стены, па полу — светлый пластик. Через круглое отверстие в потолке льется холодное сияние. В углу — низенькая койка, столик, стул с мягким сиденьем.
      Мужчина, снявший с моих глаз повязку, пристально рассматривает меня. Ему, видимо, за тридцать. Широкополая шляпа бросает тень на округлое белобровое лицо. На мужчине коричневая рубашка, заправленная под пояс черных бриджей, кобура на ремне. Оп улыбается.
      Заметив кровь, засохшую у меня на волосах, мужчина сочувственно покачивает головой, потом указывает на койку и направляется к выходу. Я бросаюсь вслед, нажимаю на дверь коленом, но она заперта.
      Куда я попал? Где Эржи? Откуда здесь, в дремучем тропическом лесу, эта комната? Не привиделось ли мне все — и погоня за вертолетом, и стычка в воздухе, и бетонный забор, и лифт, и, наконец, этот пластик на полу? Мысли разбегаются. Меня тянет к койке, как магнитом, желание лечь оттесняет все остальное. И все же я пересиливаю себя, обхожу койку, направляюсь к умывальнику, который заметил в нише, за чуть отодвинутой шторой. Подставляю голову под холодную струю, вырвавшуюся из крана. И вдруг комната закачалась. Льющийся с потолка свет превратился в быстро мелькающий прозрачный диск. Да это же вращаются, описывая круг за кругом, лопасти винта вертолета! Диск надвигается на меня, еще миг — и лопасти искромсают тело, раскроят череп… В ужасе я хватаюсь за щиток на груди, но щиток взрывается синими искрами. И все исчезает. Только ветер пронзительно свистит, стонет, ревет и подхватывает меня, как перышко…
      Чувствую, что возле меня кто-то есть. Пахнет лекарствами и… духами. Раскрываю глаза, и не могу сообразить, где я, почему лежу. Вижу над собой молодое красивое женское лицо. Его очень уродует черная полоска, что наискось пересекает лоб и закрывает левый глаз. На белый халат, небрежно наброшенный на плечи, спадают волнистые волосы. В тонких пальцах поблескивает шприц. Женщина заметила, что я рассматриваю ее, и нахмурилась.
      — Лежать! Спокойно! — Голос у нее резкий, неприятный.
      Что-то горячее разливается по телу. Шприц ложится на столик. Тонкие пальцы прижимают к моей руке вату.
      — Куда меня привели?
      Женщина неторопливо поправляет волосы, словно бы и не слышала моего вопроса. Говорит сама с собой:
      — Хм!.. Идеальное строение черепа. Аномалия, парадокс природы. Вовсе не похоже на славянский тип…
      — Куда меня привели? — Я пытаюсь подняться с койки.
      Властный окрик заставляет втянуть голову в плечи.
      — Лежать! Кто разрешил? — И небрежно: — Ты в надежном месте. С твоим здоровьем все в порядке.
      Она все еще поправляет прическу, а я смотрю на круглый медальон у нее на шее. Странный паучок прицепился к золотому ободку, паучок-крестик с отогнутыми кончиками лапок. Так это же… Это же свастика! Отвратительная эмблема фашистов, самый позорный из всех существовавших когда-либо знаков.
      Женщина догадалась, что приковало мой взгляд. Играя медальоном, сказала:
      — Тебя заинтересовала эта эмблема? Ты знаешь, что она означает? Герб с таким знаком украсит самый могущественный город на земле, с которого начнется новая история человечества! Ты хотел бы жить в таком городе?
      — Какой город? — бормочу я, невольно отодвигаясь от степы. — Вы о чем?…
      — Лежи, лежи! — снова резко бросает женщина. — Тебе сколько лет? О, из тебя можно вылепить хорошего солдата! Жаль только… славянское происхождение… А может, ты не славянин? В твоем роду наверняка были выходцы из районов, заселенных арийцами. Ты что-нибудь знаешь о своем происхождении?
      «Она не в своем уме, — подумал я. — Кто пустил ее в комнату? Откуда у нее шприц?…»
      — Фрейлейн Труда, как всегда, философствует. Зачем торопиться, фрейлейн? — послышался воркующий басок.
      В комнату бесшумно вошел небольшого роста полнеющий мужчина. Все на нем странно поблескивало: лаковые ботинки, серебристые нити, вкрапленные в ткань синего костюма, оправа очков, розовая лысина. Под мышкой он держал что-то завернутое в бумагу. Положив пакет на койку, к моим ногам, спросил:
      — Как себя чувствует наш гость?
      Женщина сверкнула единственным глазом.
      — Уже совершенно здоров, для того чтобы…
      — Понятно. Ты можешь сесть, — сказал мне лысый. — Разведи руки… Так. Нагни голову… Еще раз. Чудесно! После сотрясения мозга… Вы хорошо умеете лечить, фрейлейн!
      — Вы же хотели, чтобы я быстрее поставила его на ноги. — Она взяла меня за подбородок. — Сколько будет семь, умноженное на шесть? Отвечай!
      Я оттолкнул ее руку. Лицо женщины исказилось.
      — Фрейлейн! — предостерегающе повысил голос лысый. — Ему надо кое-что объяснить… Ты в больнице, парень. Я хочу поговорить с тобой. А для этого мне надо убедиться в психической полноценности собеседника.
      — В таком случае, быстро отвечайте: сколько будет четыре, деленное на два? — буркнул я.
      Он пристально посмотрел на меня сквозь стекла очков. Не меняя интонации, поучающе сказал:
      — Ты находился в тяжелом состоянии, за тобой ухаживали, тебе возвратили здоровье. Должен благодарить за это, а не вести себя, как дикий щенок.
      Я проглотил слюну и посмотрел на фрейлейн Труду, на медальон со свастикой.
      — Больница… В больницу не тащат с завязанными глазами. Я не дурачок! Вертолет опустился в глухом лесу. Где я нахожусь?
      — Выходит, ты летел на вертолете? — спросил лысый. — Что за вертолет?
      — Вам это известно не хуже, чем мне. Машина принадлежит международной научной экспедиции. Аугустино — вор, он украл вертолет. Вы обязаны сообщить в город Пери про машину и про меня. С нами летела также девушка, Эржи. Что с ней?
      Лысый слушал, склонив голову набок.
      — Конечно, конечно! Мы можем сообщить о тебе. Но тогда возникнет множество вопросов: во-первых, как ты очутился в вертолете; во-вторых, как объяснить твое спасение… Фрейлейн Труда, скажите, чтобы принесли газету.
      Через минуту на пороге появился толсторожий молодчик — широкополая шляпа, коричневая рубашка, кобура на ремне, — в точности похожий на того, кто привел меня ночью в эту комнату. Лысый выхватил из его рук газету.
      — Надеюсь, ты поймешь, что здесь напечатано. Ведь ты неплохо усвоил здешний язык. Да и по-немецки разговариваешь весьма прилично.
      Меня почему-то совсем не удивило, что эти двое — одноглазая Труда и человек во всем блестящем — обращаются ко мне на немецком языке. Не удивило, видимо, потому, что когда свободно владеешь каким-нибудь языком, то при необходимости невольно начинаешь употреблять его незаметно для себя.
      Я взглянул на газету. Это была «Популярная хроника», издававшаяся в Пери. На видном месте выделялся крупный заголовок:

       «ВОЗДУШНАЯ КАТАСТРОФА».

      Под ним шел текст:

       «Позапрошлой ночью миссионер-протестант Гуго Ларсен стал очевидцем ужасного зрелища. Неподалеку от миссии в воздухе над лесом загорелся вертолет. Через минуту машина взорвалась. Это случилось над разлившимся после дождей безымянным притоком Вачуайо, в районе Больших болот, на расстоянии около 200 миль от Пери. Миссионер немедленно послал в эфир весть о катастрофе.
       Как выяснилось, аварию потерпела машина, обслуживавшая экспедицию Продовольственного комитета ООН. Члены этой экспедиции во главе с ученым-биологом доктором Андреем Вовченко из Советского Союза проводят на территории страны важную научно-исследовательскую работу.
       Накануне катастрофы при весьма загадочных обстоятельствах исчез сын доктора Вовченко. Если верить слухам, это весьма прискорбное событие имеет прямую связь с гибелью вертолета».

      Лысый не скрывал своего удовлетворения:
      — Видишь, как все сложилось… Как же теперь доказать, что на заболоченном притоке Вачуайо прожорливый крокодил не полакомился твоим поджаренным во время взрыва телом? Пока что пусть все так и остается: вертолет сгорел, ты погиб…
      — Кому нужна эта ложь? Если вы не выпустите меня из этой… из этого…
      Покачав головой, лысый проговорил, сдерживая раздражение:
      — Слушай, голубчик! Пять минут назад ты заявил, что вертолет приземлился в лесной глуши. Тебе известно, что такое оазис? Маленький островок жизни среди пустыни. Мы тоже в оазисе. Только нас окружают не пески, а нечто пострашнее — зеленый ад, джунгли, простирающиеся на тысячи миль. Пожалуйста! Иди отсюда куда хочешь. Мы не намерены держать тебя. Но перед этим… — Он взял принесенный пакет, развернул бумагу. — Скажи, что это такое?
      Лысый держал шлем. Мой шлем. От ракетного пояса. Стекло прожектора разбито. На боковой поверхности шлема вмятина. Это я ударился об острый край люка. Если бы не шлем, мне пришлось бы туго.
      Я протянул руку к шлему и в тот же миг отдернул ее. Что-то удержало меня. Очевидно, любопытство, сверкнувшее в глазах лысого.
      — Почему ты молчишь, голубчик?
      — Разве вы никогда не видели спортивных шлемов?
      — Спортивных? Хм!.. Ладно. Как ты оказался в вертолете?
      — Так и оказался! — отрубил я. — Почему вы меня допрашиваете? Я не хочу отвечать на ваши вопросы.
      — Нет, голубчик, ты будешь отвечать! Я тебя заставлю! Для чего ты надевал шлем? Откуда он у тебя?
      — Не кричите на меня. Мы же в больнице. Я забуду таблицу умножения и превращусь в неполноценного.
      На лысине у моего собеседника проступили красные пятна. Поблескивая очками, он стал приближаться ко мне короткими, крадущимися шагами.
      — Ты шутник, голубчик! Но ты еще не знаешь, во что превратишься, если не скажешь все, что мне надо…
      — Кносе, не нервничайте, — лениво вмешалась одноглазая Труда. — Если хотите, я помогу вам как следует побеседовать с ним.
      — Не надо, фрейлейн! — раздраженно отмахнулся лысый. — Этот выродок думает, что с ним шутят. — Сунув руки в карманы, он уже спокойно спросил: — Ты еще никогда не носил на плечах стальные рельсы? А пробовал когда-нибудь плети? Не носил и не пробовал, конечно. Так вот, придется проучить тебя. Сегодня же. Немедленно!
      На пороге появилась широкополая шляпа.
      Прямоугольник дневного света отдаляется. Под сводами туннеля слабо светятся запыленные электрические фонари. Чем дальше в глубь огромной норы, тем тяжелее дышать, тем гуще становится воздух, смешивающийся с едкими парами. Слезятся глаза, соленые капли падают с подбородка на грудь, разъедают кожу на шее.
      Считаю шаги. Десять… семнадцать… сорок четыре… Чтобы хоть на несколько минут освободиться от ноши, надо преодолеть двести шесть шагов. Позавчера к вечеру их было сто семьдесят два, вчера — сто девяносто шесть. Туннель углубляется.
      Мы носим двухметровые стояки из бетона. Тяжелый брус вдавливает человека в землю, ноги заплетаются. Мой напарник, шестнадцатилетний индеец By, идет впереди. На спине его темнеют рубцы, тонкие жилистые ноги ступают пружинисто, твердо. By на полголовы ниже меня, но крепче и ловчей. Для него тяжесть — не только бетонные стояки, но и такой неумелый напарник, как я. Мы двигаемся в молчаливой процессии краснокожих привидений. При свете фонарей блестят от пота обнаженные до пояса тела людей. Одни несут на плечах стояки, другие сгибаются под тяжестью стальных рельсов. Я плетусь за By, ноша связывает нас воедино. Стояк вот-вот раздробит мне кости. Плечо онемело. Нога со сбитыми до крови пальцами натыкается на что-то острое. Споткнувшись, я пытаюсь удержать брус обеими руками, но стояк сползает с плеча, обдирая кожу, и тяжело падает на землю. By отскакивает в сторону.
      — Работать не хочешь, индейская свинья?!
      Надзиратель в широкополой шляпе стегает парня плетью. By выгибает спину, извивается от боли. Я бросаюсь на надзирателя:
      — Не трогайте его! Как вы смеете?
      Оскалив в улыбке зубы, широкополый отбрасывает меня, как котенка. И так каждый раз. Я спотыкаюсь, выпускаю из рук ношу, а стегают моего напарника. Несчастный By, наверное, возненавидел меня за эти дни, но он молчит.
      Торопливо хватаюсь за конец стояка. By наклоняется, берется за него с противоположной стороны. Мимо нас бредут индейцы, их головы склонены на грудь; кажется, им нет дела ни до меня, ни до By, ни до всего, что творится вокруг.
      В глубине туннеля грохот пневматических молотков, глаза слепят синие вспышки металлосварочных аппаратов, время от времени доносятся короткие глухие взрывы. Землекопы вгрызаются в толщу песчаника, продвигаются вперед, с каждым днем увеличивая то количество шагов, что отделяет нас, носильщиков, от входа в туннель. Долбят землю и монтируют крепления тоже индейцы, но они не из нашего барака. Я вижу их только во время работы. Мы приближаемся к землекопам, сбрасываем возле них тяжелую ношу и тут же возвращаемся назад. Бегом, под окрики широкополых и под хлопанье плетей. Там, где сереет прямоугольник дневного света, нас ожидает груда стояков и рельсов. И все же там солнце, чистый воздух, легкий ветерок хоть на минуту холодит тело.
      Вот уже пятый день я работаю в туннеле.
      Что здесь строят? Неизвестно.
      Нас пригоняют сюда на рассвете. На завтрак дают орехи кастанейро, в обед — кисловатую похлебку и бобы. На ночь мы располагаемся в приземистом строении из неотесанных грубых бревен. Снаружи на стене желтеет цифра «6». Шестой барак или блок, как его называл Кносе. Неподалеку, между зарослей, виднеется еще несколько блоков. На их крыши свисают раскидистые кроны пальм. Дальше, за бараками, торчат высокие вышки, па каждой из них — часовые с пулеметами. Правее, на покрытом лесом бугре, между деревьями проглядывает высокая серая каменная стена.
      Утром, когда индейцы в колонне по четыре направляются на работу, все вокруг окутано тишиной, лишь где-то недалеко, на болотах, то усиливается, то затихает лягушечье кваканье. В тумане слабо вырисовываются контуры бараков, сторожевых вышек, с деревьев на землю бесшумно падают капли росы.
      Туннель мы покидаем в сумерки. Каждый раз я издали наблюдаю за какой-то пестрой толпой. Кажется, что там одни женщины. Охранники выводят их из леса. Они исчезают в зарослях, возле барака с желтой тройкой на стене, что стоит в стороне от других.
      В пальмовой рощице, мимо которой мы проходим, спряталось двухэтажное сооружение под ребристой металлической кровлей. Временами оттуда доносится то ли смех, то ли детский плач. Там постоянно снуют какие-то люди в белом. Вчера мне показалось, будто среди белых халатов промелькнула удивительно знакомая фигура… Вечерний сумрак помешал мне рассмотреть ее как следует. То была женщина. Она медленно поднималась на ступеньки. Я ждал, когда она оглянется. Кого-то мне напоминала ее фигура, походка… Но тут меня подтолкнули, и я пошел, часто оборачиваясь и посматривая на здание среди пальм, однако там уже никого не было.
      В нашем шестом блоке — два яруса нар, сбитых из досок. Над каждым ярусом натянуты сетки от москитов. Возле двери — бак с водой, большая жестяная кружка. Света нет. Индейцы как немые, почти не разговаривают между собой. Молчат в туннеле, молчат, возвращаясь с работы, молчат в бараке. Лишь среди ночи слышится сонное бормотание усталых людей. Охрана наведывается в барак не часто. Изредка заглянет кто-нибудь из широкополых, посветит фонариком, пройдется между нарами, похлопывая плетью, и исчезнет.
      Постелью нам служат охапки сухой листвы. Мое место на верхнем ярусе. Слева от меня постель By, справа — молодого угрюмого индейца. У него фигура атлета: могучая грудь, мускулистые руки; садясь на нары, он достает головой до потолка. Я по знаю его имени. Ко мне он относится с полным безразличием. После работы великан ложится на спину, кладет руки под голову и мгновенно засыпает, не проронив ни слова.
      Мои попытки заговорить с By не имеют успеха. То ли он боится нарушить гнетущую тишину барака, то ли не понимает меня. Но ведь он должен понимать! Я теперь точно знаю, к какому племени принадлежат и By, и мой сосед справа, да и все эти меднотелые люди, которые таскают на себе сталь и бетон в туннеле. У них удлиненные лица, черно-синие прямые волосы, карие, чуть раскосые глаза… Нет, это не случайное сходство.
      Вот и в этот вечер я пытаюсь заставить себя собрать в памяти как можно больше слов, услышанных от старого Катультесе, от гостеприимных хозяев хижин в индейских селениях возле Пери, и делаю еще одпу попытку расшевелить By.
      Шепотом спрашиваю его:
      — Почему ты не хочешь со мной разговаривать?
      By лежит неподвижно, в темноте не видно его лица. Но чувствую, он затаил дыхание.
      — Не бойся меня. Я же не виноват, что из-за меня тебе приходится терпеть побои. Они хотят, чтобы ты меня возненавидел. Я не знаю, зачем им это нужно. Кто они, эти злые люди? Откуда взялись в джунглях? Что они здесь делают?
      By не отвечает. Но я решил не отступать.
      — Зря ты молчишь, By. Может, они запрещают вам разговаривать? Но разве каджао были когда-нибудь трусами?
      Мои слова задели его за живое. В ответ до меня доносится едва слышное:
      — Ты белый. Кто научил тебя языку моего племени?
      — На этом языке разговаривают люди с берегов реки Вачуайо. Там, среди каджао, у меня есть немало знакомых. Их не стегают плетями и не держат в таких, как здесь, клетках-бараках.
      — Ты сказал неправду, белый. Каджао живут только здесь, у Каменной стены. Больше нигде их не осталось.
      — Почему ты думаешь, что не осталось?
      — Их истребили враждебные племена. На каджао охотятся всюду, нас разыскивают в джунглях, чтобы убивать. Металлические птицы врагов летают над лесами, выслеживают нас. Мы, последние каджао, живы только потому, что нас защищает Каменная стена.
      — Каменная стена… Это что, вот та серая стена из бетона? Чепуха! Откуда ты взял, что каджао истреблены? Их очень немного, это верно, но они живут в своих селениях, живут в городах… Ты слышал о городе Пери?
      — Не выдумывай. В джунглях нет городов. Здесь существует лишь один город, за Каменной стеной.
      — Кто-то наговорил тебе всякой чепухи, By, а ты и поверил.
      — Могущественные не говорят чепухи, они знают больше, чем ты.
      — Кто же они, эти могущественные? Где они?
      — Там, за Каменной стеной. Они владычествуют в джунглях и охраняют нас от врагов.
      — Они охраняют вас? Ты спятил с ума! Эти негодяи издеваются над вами! Может, они охраняют и меня тоже?
      — Ты белый.
      — Что с того? Меня они так же, как вас, гонят в туннель. Почему вы так покорно все терпите? С вами обращаются, как с невольниками. Ты знаешь, что такое невольник? Вас много, By! И вы позволяете им измываться над собой, даже не заступаетесь друг за друга. Как это понимать?
      Постель зашуршала, By повернулся на бок.
      — Ты ничего не знаешь, — послышался его шепот. — Хватит об этом. За ночные разговоры на три дня оставляют без пищи.
      Страшная духота обручем сжимала виски. Слышалось неровное дыхание десятков людей. Тело болело, как после побоев. Я попробовал было улечься поудобнее, но тут же притаился. В барак вошел охранник. Раздался сухой, как треск сломанной ветки, хлопок плети. Кто-то пронзительно вскрикнул, послышалась злобная брань. И снова сомкнулся над головой душный мрак…
      «Могущественные охраняют вас». Кто затуманил головы индейцев выдумками о том, что каджао давно истреблены, что какие-то враги до сих пор разыскивают людей этого племени по лесам? Неужели мои товарищи по несчастью не понимают, что они в рабстве? «Каменная стена защищает нас»… Может, так думает только By, а другие мыслят иначе? За стеной из бетона — лифты, подземные коридоры, комнаты, облицованные пластиком. Там целый город. Видимо, о нем и говорила фрейлейн Труда. Индейцам наверняка туда запрещен вход. Их держат по эту сторону стены, в блоках-бараках, они гнут спину в подземной норе и еще где-нибудь, там, где нужны их плечи и руки. Индейцев здесь не считают людьми; для тех, кто спрятался за Каменной стеной, они лишь рабочий скот, не больше.
      Как случилось, что By — а он далеко не глуп — не знает о существовании городов и селений, самолеты называет «металлическими птицами», не верит, что возле Вачуайо живут каджао? Неужели он не имеет представления об ином мире, кроме клочка леса, где стоят бараки?
      Жуткая мысль вдруг мелькнула в моей голове. А что, если эти люди наследники тех самых индейцев, которые без вести исчезли в недрах сельвы, насильно угнанные чужеземными пришельцами семь десятилетий назад? Если это так, то By и его товарищи даже родились здесь, в неволе! За всю свою жизнь они не видели ничего другого, кроме бараков, Каменной стены, каторжной работы… Значит, и их отцы изо дня в день, из года в год только и слышали свист плетей да злобную брань вооруженных охранников?
 
Дети зеленых джунглей -
Они умирали,
Их жизнь
Забирали мертвые…
 
      Грустная песня Катультесе словно выплыла из темных закоулков барака.
      Я притронулся к горячему плечу By:
      — Ты не спишь, я знаю. Больше не буду расспрашивать тебя ни о чем, только скажи: те, за Каменной стеной, они… мертвые?
      — Молчи! — чуть слышно отозвался юноша. — Если хочешь жить… Не называй их этим словом. Нам нельзя знать то, что знали наши деды.
      Мне стало жутко. Бежать! Бежать из этого проклятого места, во что бы то ни стало бежать!
      На следующее утро в туннеле ко мне подошел сосед по бараку, что лежал справа, угрюмый великан. Подхватив стояк за один конец, он посмотрел на меня через плечо и, как мне показалось, чуть заметно подмигнул. От удивления я оглянулся, By неподалеку от нас поднимал кусок рельса с незнакомым мне седым индейцем. Великан поменялся с By местами.
      Мы углубляемся в земляную нору. Туннель подался вперед еще шагов на пятнадцать. Сгорбившись, волочат ноги индейцы. Передние исчезают во мраке норы, те, что бредут позади нас, движутся бесплотными тенями.
      Проходит час, другой. Стояки кажутся мне более легкими, чем вчера, когда я носил их с By. Освоившись с красноватой мглой подземелья, я с удивлением замечаю, что мой напарник держит на плече стояк чуть ли не посередине. Поэтому тяжелая ноша уже не так давит на меня. Когда мы выходим из туннеля за очередным стояком, я тихо говорю индейцу:
      — Беритесь ближе к краю, вам очень тяжело.
      — Загби сильный, — так же тихо отвечает он, — Загби немного поможет тебе. Ты не привык.
      Теперь я вижу нечто такое, чего не разглядел раньше: более сильные и крепкие индейцы на манер Загби держат стояки и рельсы так, чтобы основную тяжесть принять на себя и облегчить ношу товарищу. Охранники не разгадали этой хитрости, им, видимо, и в голову не приходит, что невольники способны помогать друг другу.
      За широкой спиной Загби я чувствую себя спокойнее и не так одиноко. Мне легче, — значит, теперь я продержусь дольше. А если уж обессилею, то швырну эту проклятую пошу на землю, и конец. Что они мне сделают? Пусть только тронут! Вон под ногами обломок бетона. Схвачу, буду отбиваться и хоть одному широкополому проломлю голову.
      Не останавливаясь, индеец вдруг спрашивает:
      — Это правда, что каджао живут на берегу большой реки?
      — Конечно, правда.
      — Загби верит тебе, твои слова правдивы. Загби понимает, ты задумал бежать…
      — Ну, это вы выдумываете, — растерянно возразил я.
      Но он, не слушая, продолжал:
      — …и хочет тебя предупредить: вырваться отсюда почти невозможно. Беглецов всегда настигают. Последним отважился Чульпаа — Острый Глаз. Он обманул охрану, пробрался через проволоку с колючками и исчез. Чульпаа быстрый как ветер, умеет запутывать следы не хуже лисицы, он никогда не знал усталости. Чульпаа обещал привести людей, которые помогут нам избавиться от власти могущественных. Он говорил нам то же, что ты: каджао не исчезли с земли, они живут на берегу большой реки… Только люди так и не пришли, чтобы спасти нас. И никто не знает, что случилось с Чульпаа.
      — Когда это было? Когда бежал Острый Глаз?
      — Накануне больших дождей.
      С полсекунды я молчал. За этот миг в сознании всплыла картина безбрежного зеленого моря сельвы, раскинувшейся по ту сторону Вачуайо, струящийся вдали над лесом столб дыма баруорчете, и я услышал тревожные слова старого Катультесе: «Человек причинил смерть человеку»…
      Чульпаа — Острый Глаз! Вот кто не дошел до Пери! Преодолел бескрайние просторы сельвы и погиб неподалеку от людей, к которым спешил за помощью.
      — Он из племени галу? — спросил я и заметил, как у Загби напряглась спина.
      — Да, Острый Глаз — галу. Откуда тебе это известно? Люди его племени работают вон там, — индеец показал свободной рукой в глубь туннеля, где пульсировало синее сияние электросварки. — Он тоже копал землю.
      — Загби, я все объясню потом. Вы не ошиблись. Я хочу бежать. Вы все ничего не знаете об этих бандитах, которые засели здесь, в джунглях, и издеваются над индейцами. Они держат вас в рабстве… Помогите мне. Вдвоем нам будет легче, мы доберемся до большой реки. Там мой отец. Он повезет вас к президенту… Не понимаете? Ну, к верховному вождю всех племен вашей страны. Вы расскажете ему все. Вождь имеет металлических птиц, у него много воинов, они придут сюда и накажут тех, кто засел за Каменной стеной.
      Индеец помолчал. Потом негромко промолвил:
      — Загби не может уйти отсюда, не попрощавшись со своей женой.
      — Вы женаты, Загби? Где же ваша семья?
      — Наших матерей и жен держат отдельно, в большой хижине, которую ты называешь бараком. Нам очень редко разрешают встречаться. Своих детей мы не видим совсем, их отнимают у матерей сразу после рождения.
      — Я ничего не понимаю, хоть убейте! Разве можно терпеть такое надругательство, Загби? Ведь вас много, мужчин, молодых парней. Надо напасть на охрану, отнять оружие, а потом… к Каменной стене! Могущественным придется не сладко. Чего же вы ждете?
      Загби замедлил шаг.
      — Мы думали об этом. Каджао и галу думали вместе. С могущественными очень тяжело бороться. Они убивают людей издали, их оружие сжигает огнем. Но еще страшнее то, что у них…
      Он замолчал. Послышался грохот, страшный вопль ударился в своды туннеля. Впереди зашевелились полуголые индейцы, забегали широкополые. Мы подошли к землекопам и остановились как вкопанные. На земле корчился от боли окровавленный человек. Его придавили рассыпавшиеся стояки, что накапливались здесь с самого утра. Индеец тяжело стонал, не в силах выбраться из-под обрушившихся на него брусьев.
      Загби сделал шаг вперед. В тот же миг из-за высокого металлического резервуара вышел Кносе. Он был одет в рабочий комбинезон, сбоку на ремне болтался противогаз — в тупике, где оканчивался туннель, всегда клубился едкий дым от взрывчатки. Подбежали охранники. Кносе что-то резко приказал им. Высокий сутулый надзиратель выхватил у одного из рабочих горелку сварочного аппарата. Ослепительно синяя струя с шипением вонзилась в землю, лизнула стояки и задержалась на теле придавленного. От душераздирающего крика у меня заледенела кровь.
      Я никогда не слышал, чтобы так кричал человек. Индейцы, побросав свою ношу, в ужасе бросились к выходу из подземелья. У Загби на шее вздулись жилы. Мы тоже швырнули под ноги свой стояк, отступили к стене, с которой тихими ручейками осыпался песок. С нами поравнялась группа индейцев. Трое из них вдруг остановились, круто повернули назад и набросились на широкополых. В одном из трех я узнал By, с ним был юноша в порванной одежде и еще один, широкоплечий, высокий каджао. Надзиратели не успели выхватить оружие, как трое индейцев яростно налетели на них. Сбитый с ног кулаком широкоплечего индейца, сутулый надзиратель упал и выпустил из рук горелку. Синее пламя затанцевало, закружилось на земле, задело кого-то из широкополых… Возле резервуара сплелся клубок тел, кто-то хрипел, ругался, вздымались кулаки, мелькали потные, окровавленные лица.
      Я рванулся было вперед, но почувствовал крепкую руку Загби.
      — Туда нельзя! — выдохнул он, прижимая меня к стене.
      Я извивался, кричал, не в силах освободиться от его могучих объятий. Загби зажал мне рот ладонью, повалил на землю.
      Кносе, держа руки в карманах комбинезона, с минуту молча наблюдал за побоищем. У него на ремне, рядом с противогазом, желтела кобура пистолета, но он словно забыл об оружии.
      — По местам! Все по своим местам, краснокожее отродье! — заорал внезапно Кносе срывающимся от напряжения голосом. — Кому говорю, грязные обезьяны! Ну!
      И клубок тел, что секунду назад извивался на земле, мигом распался. Широкополые с руганью отряхивали мундиры, один скулил, волоча ногу. Последним поднялся, шатаясь, сутулый надзиратель. Высокий каджао, который держал его за горло, опустил руки, и они у него обвисли как неживые. Вытянувшись в струнку, индеец виновато смотрел на Кносе, а тот скривился в довольной и презрительной усмешке.
      Два других индейца, затеявшие драку, также сникли. С разбитых губ By струйками стекала кровь; он стоял сжавшись и как завороженный смотрел в глаза Кносе. Подвижное, умное лицо By, казалось, окаменело, утратило индивидуальность. Это было бессмысленное лицо человека, готового выполнить все, что ему прикажут. Широкоплечий индеец неуверенной походкой направился к Кносе. Понуро сгорбленная фигура, безвольные движения — вот все, что осталось от разъяренного великана, которым он был несколько минут назад.