В прихожей баронессы томился и топтался, не решаясь присесть на лавку, императорский паж Данька Белоцвет.
      - О! - удивился Авка, когда вышел.
      - О… - удивился и Данька, увидев знакомого. Впрочем, не очень.
      - Привет! - сказал Авка.
      - Привет… - грустно отозвался императорский паж. И кажется, удивился снова: Авкин бодрый тон не вязался с недавними воплями за дверью. В глазах Даньки Белоцвета появился страдальческий вопрос: "Ну, как там?" Авка, разумеется, только хмыкнул и пожал плечами. Скоро, мол, узнаешь.
      Данька был не в пажеском костюме, а в обычной мальчишеской одежке, вроде как у Авки. Но все же в шапочке с перьями и в сапожках с кружевами на отворотах. Как никак, придворный. Только было Даньке сейчас от этого звания не легче.
      Авка спросил:
      - Тебя за что?
      - За штаны… Помнишь, как я торопился после игры в чопки? Оказывается, надел штаны задом наперед. Прибежал на дежурство, встал в шеренгу и тут чуть не помер с перепугу. У всех левая нога желтая, правая красная, а у меня наоборот. Его величество прошел мимо, ничего не заметил, ему это все по фигу. А у старшего церемониймейстера аж рожу перекосило. Кулак мне показал из-за спины. А потом вызвал к себе и говорит: "Или пиши рапорт об увольнении со службы, или завтра отправляйся с визитом к ее сиятельству фон Рутенгартен"… А мне как увольняться-то? Без моего жалованья семейство с голоду зачахнет…
      "Бедняга…" - И чтобы Данька не мучился лишним ожиданием, Авка сказал:
      - Иди уж. Там свободно.
      Тут проснулась рыжая тварь Мурлыкара и запоздало начала орать:
      - Пр-роходите! Не задерр-рживайтесь! Па-апр-рошу поскор-рее!
      Данька с чувством глянул на нее. Поежился и шагнул к двери.
      - Постой! - Авка обогнал Даньку и нажал на дверь плечом. Потому что вспомнил! Один болезненный вопрос сидел в нем занозой позади других страхов и печалей. - Подожди, я только спрошу…
      Дверь тяжело закрылась за спиной, и баронесса обратила на Августа Головку удивленный взгляд.
      - Ваше сиятельство, простите… можно, я задам еще один вопрос?
      Баронесса благосклонно кивнула.
      - Ваше сиятельство, а кот… ну, тот, к которому привязали погремушку… Вы не знаете, что с ним стало? Он не помер со страху?
      - Конечно, нет! После воспитательной беседы я велела этим двум сорванцам отыскать бедное животное и доставить ко мне. Дала ему успокоительных капель и оставила жить у себя… К сожалению, моего любимого Феликса уже нет в живых, дело-то было больше двадцати лет назад. Но отведенные ему судьбой годы он прожил здесь весьма благополучно… И надеюсь, что на своем кошачьем небе он теперь вспоминает меня с добрыми чувствами… - Баронесса, кажется, слегка прослезилась.
      - Большое спасибо, - выдохнул Авка. - А то у меня скребло внутри: что с ним стало?
      - Значит, ты любишь животных?
      - Ага… - почему-то смутился Авка.
      - И у тебя тоже есть кот?
      - Кошка. Заноза… Только у нее очень ленивый характер, с ней не так уж интересно. Корова Матильда гораздо веселее. А еще у меня есть черепаха Мукка-Вукка. Ласковая такая. У нее две головы…
      - Что-что?
      - Да, две головы. По-научному это называется "аномалия"…
      - Но ведь это большая редкость!
      - Да. Но бывает…
      - Послушай, Август, я тебя не понимаю!
      - Что? - мигом перетрусил он.
      - Ты тут страдал от разлуки, спрашивал: как быть? А почему ты не посоветовался с этой… Маккой-Каккой?
      - Вы… шутите, ваше сиятельство, да?
      - Какие шутки! На свете нет никого мудрее, чем двухголовые черепахи! Об этом написал еще давным-давно в своем труде "Дурость и ум" ученейший Сильвестр Котокригус, философ и астроном. Правда, потом его объявили еретиком, но это не меняет дела…
      - Я не читал…
      - Ах да, конечно. Книга же объявлена лженаучной… Тем не менее советую тебе побеседовать со своей… Боккой-Воккой.
      - Но как? Она же не умеет!
      - А ты пробовал задавать ей вопросы?
      - М-м… нет, - вынужден был признать Авка.
      - Вот видишь! Иди и попробуй… Ступай. Тот, кто в очереди за тобой, небось уже исстрадался душой.
      - Это Данька Белоцвет, паж! Ваше сиятельство, он нисколечко не виноват! Он…
      - Ступай, Август Головка. Мукка-Вукка ждет… Да не забудь отнести в школу квитанцию.
      Конечно, Авка не поверил баронессе. Наверно, эта дама со странным характером размякла от воспоминаний о любимом коте Феликсе и решила пошутить с мальчишкой. Тем более что он, Авка, ей явно понравился (только непонятно, почему).
      Так Авка размышлял по дороге в школу. Там он сунул корешок ордера в лапу сторожу Вуве и заспешил домой.
      Дома Авка отыскал Мукку-Вукку под кроватью. Сел, положил ее спиной на колени. Погладил кожаный живот. Черепаха улыбнулась обоими ртами. Две пары глазок блестели, как черные бусинки. Умно так…
      - Ну, что скажешь, мудрая Мукка? - вздохнул Авка. (С грустью вздохнул, потому что Звенка не забывалась.)
      И случилось чудо.
      - Не Мукка, а Мукка-Вукка, - тонко, с "кошачьим акцентом", произнес левый рот. Чуть капризно. А правый спросил:
      - Про что говорить-то?
      - О-о-о… - обалдело сказал Авка.
      - Вот тебе и о-о, - насмешливо отозвались оба рта.
      Авка перепуганно оглянулся на дверь. Хорошо, что дома никого нет. Иначе случилось бы то, что по-научному называется "сенсация".
      - Значит… ты по правде умеешь говорить?
      Черепаха двинула четырьмя лапами, устроилась на спине поудобнее. Глазки заблестели насмешливо.
      - А ты все еще не веришь?
      - А… я… то есть нет… то есть да, верю… Только…
      - Что?
      - Почему ты… почему вы раньше не разговаривали?
      - Разве ты меня о чем-то спрашивал? - кошачьего акцента поубавилось, и в голоске послышались старушечьи нотки.
      - Н-нет…
      - То-то и оно, что нет. А у черепах сдержанный характер. Они умнее людей и не любят зря болтать языком. Языками…
      - Простите, пожалуйста… - Авка понял, что никогда уже не сможет говорить Мукке-Вукке "ты" и не посмеет бесцеремонно гладить ей брюхо. Он осторожно посадил двухголовое создание рядом с собой на лоскутное одеяло. И сказал опять: - Простите, пожалуйста… Я не знал, что вы такая ученая…
      - Мы, черепахи, не столько ученые, сколько мудрые от природы.
      - А можно мне вас спросить?…
      - Спрашивай, я отвечу, если вопрос не очень глупый. После долгого молчания отчего не поболтать.
      - Скажите, уважаемая Мукка-Вукка, вы… одна черепаха или две?
      - Конечно, одна! Разве ты не видишь?
      - Но голов-то у вас две… Я и подумал…
      - Две головы - это наиболее полное проявление двойственной натуры. Так наглядно двойственность проявляется редко, но вообще-то она присутствует в каждом живом существе. Особенно в разумном. Это называется "диалектика". Разве ты сам не ощущал иногда, как внутри тебя будто сидят два человека и спорят друг с другом? Тянут в разные стороны!
      - Ох, ощущал… Даже совсем недавно…
      - Да-да! По дороге к баронессе. Один Авка в тебе стремился удрать на край света, а другой упрямо двигал ногами в нужную сторону.
      "Все ей известно", - поежился Авка.
      - Вы, наверно, знаете, что баронесса и посоветовала мне поговорить с вами?
      Мукка-Вукка покивала обеими головами.
      - Баронесса - умная женщина. Почти как черепаха… Я не исключаю даже, что она мысленно общается с Всемирной Черепахой…
      - Простите, с кем?
      - Не перебивай… С Всемирной Черепахой, на которой стоят слоны, подпирающие соседний материк…
      - Значит, это правда?
      - Что "правда"? Черепаха? Как же она может быть неправдой, если от нее пошел весь черепаший род? Мы все ее пра-правнуки. Отсюда и наша мудрость. Мы до сих пор иногда ведем с великой пра-прабабушкой мысленные беседы. На ультракоротких волнах геомагнитного поля…
      - Уважаемая Мукка-Вукка! Вы, наверно, знаете все-все на свете?
      - Гм… - сказал правый рот. А левый заметил: - Утверждать это было бы нескромно…
      - Но все равно вы же ужасно мудрая!…
      - Гм… - с удовольствием сказали оба рта.
      - Вам, конечно, известно, что вчера с того материка прилетала одна девочка… И что я… ну, в общем…
      - Известно, - с легким скрипом отозвалась правая голова.
      - Но это не вызывает у меня одобрения, - сообщила левая.
      - П-почему?…
      - Потому что влюбленность - это самая большая человеческая глупость, - ворчливо разъяснил правый рот.
      - Хотя опыт показывает, что с этим ничего не поделаешь, - вздохнул левый.
      - Вот именно, - горько согласился Авка. - А раз не поделаешь… то что же делать-то? Посоветуйте, пожалуйста, уважаемая Мукка-Вукка. А то ведь жить тошно.
      - Если тошно, почему отказался слушать "Сонату забвения"?
      - Потому что… тогда еще тошнее было бы…
      - Очень глупо ты рассуждаешь, - сказали оба рта.
      - Ага… Я же не черепаха.
      - Это нетрудно заметить… А чего бы ты хотел?
      - Ну… я бы хотел… чтобы она опять появилась здесь…
      - К сожалению, тут я не могу помочь.
      - Никак?!
      - Черепахи не мыслят такими мелкими категориями, как поступки и судьбы отдельных людей. Это не наш масштаб. Мы можем обсуждать явления планетарного масштаба. Можем, собравши вместе общую черепашью волю, влиять на океанские течения, на климат, на извержения вулканов… Ну и так далее… Только поступаем так мы крайне редко. Потому что все это не имеет смысла. Ты меня понимаешь?
      - Ага… Тогда…
      - Что?
      - Тогда, уважаемая Мукка-Вукка… не могли бы вы…
      - Что? Изъясняйся связно и четко.
      Авка не мог так изъясняться. В душе его боролись (вот она, двойственность!) робость и отчаяние. А Звенка по-прежнему глядела сквозь пространство. И словно подбадривала.
      - Я это… как раз о планетарном масштабе… Не могли бы вы попросить уважаемую Всемирную Черепаху подползти вместе со своим материком к нам поближе? Ну, так, чтобы можно было плавать туда-сюда на лодках?
      Конечно, это была наглая просьба. Безумный проект! Но ведь на безумства планетарного масштаба как раз и толкает человека любовь. Иногда…
      Мукка-Вукка повозилась на одеяле и сообщила двумя ртами.
      - Нет, это исключено.
      - Слишком тяжело ей, да? - с грустным пониманием сказал Авка.
      - Всемирная Черепаха стационарна.
      - Больна, да? - Авка слышал, что больницу иногда называют стационаром.
      - Не больна, а неподвижна. Давно приросла животом к океанскому дну. Ведь на ней три слона да еще целый континент. А возраст уже не юный… Хорошо нашим китам, Храбрилле, Мудрилле и Хорошилле. Они по сравнению с Черепахой мальчишки. Вот и плавают себе в свободно-подвешенном состоянии, не касаясь подводного грунта… Кстати!…
      - Что?! - с непонятной надеждой откликнулся Авка.
      - Послушай, мальчик! Почему бы тебе… раз уж так страдаешь… не обратиться к китам? Для них дальнее плавание - не столь уж большой труд. Скорее развлечение…
      - Ой… А вы, значит, можете с ними поговорить? На этих, на магнитных волнах?
      - К сожалению, нет. Они ведь не черепахи. Диапазон их биополя совсем не тот, что у нас…
      Авка ничего не понял. То есть понял только, что ничего не выйдет.
      Как же быть-то, в самом деле? Ехать к океану и ловить там какого-нибудь небольшого кита, чтобы помог в переговорах с Храбриллой, Мудриллой и Хорошиллой? Но кит не черепаха. Любой китенок, сам того не заметив, прижмет мальчишку пузом к дну или берегу, и… прощай всякая любовь.
      Мукка-Вукка прочитала Авкины мысли.
      - Ловить китенка не надо. Надо тебе поговорить с тремя главными китами напрямую. Не-по-сред-ственно.
      - Но как?! Они же во-о какие! Они меня даже не заметят, как я не замечаю микроба!
      - Это уж как у тебя получится. Можно найти способ… Для начала тебе следует подобраться к этим чудам-юдам поближе. Может, получится забраться к одному из них в ухо и там изложить свою просьбу. Лучше всего к Мудрилле. Говорят, он самый рассудительный…
      - Но у китов, по-моему, нет ушей…
      - Есть, только незаметные, маленькие.
      - Ага, маленькие! Самое маленькое наверняка размером с Южнопомидорное озеро в Диких областях. Как оно услышит мой писк?
      - У китов очень тонкий слух… По крайней мере, ты мог бы попытаться.
      "Чушь какая!" - возмутился один из двух Авок, которые сидели в нем. А другой тут же взъерошился: "А почему чушь? Боишься, да?" - "Кто боится? Дурак ты!"- "Сам дурак! Бзяка-бояка!" - "Кто-о? А в поддыхалку хочешь?!"
      Но давать в поддыхалку пришлось бы себе. Авка не стал и сумрачно спросил:
      - А как туда добираться-то? К китам…
      Черепаха молчала, прикрыв четыре глаза пленчатыми веками. Полминуты молчала, минуту…
      - Уважаемая Мукка-Вукка… - осторожно напомнил о себе Авка.
      - Подожди. Я думаю… - И думала еще минуты три. Или вечность…
      - Под материком, как под черепашьим панцирем, есть большие пустые пространства. Говорят, некоторые расположены прямо над китовыми спинами. Окажешься там и можешь гулять прямо по Мудрилле или Хорошилле. Или Храбрилле. Это уж как повезет… Погуляешь, порасспрашиваешь местных жителей и, может быть, доберешься до китового уха…
      - А они там есть, жители-то? - с большущим сомнением спросил Авка.
      - По некоторым слухам, есть. Спустишься - сам увидишь…
      - Там, небось, темнотища, как у кита в желудке, - поежился Авка.
      - Не знаю… Про пустые пространства очень мало достоверных сведений. Даже Всемирная Черепаха толком ничего не знает, это ведь не ее материк, а китовый…
      - Ни фига себе! И я, значит, должен лезть в эту преисподнюю, - плаксиво сказал Авка.
      Мукка-Вукка хмыкнула.
      - Ничего ты не должен. Ты спросил, как соединить материки, я дала совет. А дальше дело твое…
      Конечно, два Авки тут же сцепились между собой. Один убеждал, что переться в неизвестные глубины - предприятие глупое и смертельно опасное. И даже Звенкино лицо перед его глазами размазалось и растаяло в воздухе. Но перед глазами другого Авки не растаяло. Наоборот, сделалось еще более живым и… ожидающим. И стеклянная птичка зашевелилась в нагрудном кармане. Этот Авка боялся, наверно, не меньше того, другого, но… посопел и спросил:
      - А как туда пробраться-то? Есть какой-нибудь проход?
      - Есть, и не один. Самый ближний совсем недалеко отсюда. Я про него знаю от знакомой черепахи, которая долго жила на Щетинистом острове.
      - Это на Буром болоте, что ли?
      - Вот именно…
      Бурое болото лежало у южной окраины столицы. Довольно пакостное место. Вода была коричнево-рыжая, из нее часто поднимались пузыри. Они с брызгами лопались, выбрасывая тухлый запах. Среди кочек жили рыхлые недружелюбные жабы, куцые желтые змеи "суслепки" (не ядовитые, но скользко-противные) и всякая мелкая нечисть. Особенно гадкими были большущие водяные пауки-мохнатки с волосатыми лапами. На этих лапах они бегали, не проваливаясь в воду. У мохнаток был подлый характер и привычки пиявок. Они бесшумно подбирались сзади и присасывались к ногам ртами-хоботками. Жуть… Потом на коже оставались розовые бугорки, которые долго чесались.
      Островок был круглый, небольшой, шагов сто в поперечнике, с горкой посредине. На горке сердито растопыривал ветви высохший осокорь-великан. Он словно грозил издалека дюжиной корявых рук: "Только попробуйте, суньтесь…"
      И все же мальчишки иногда пробирались на остров. Там густо подымался сухой тростник с удивительно прямыми и легкими стеблями. Из него получались прекрасные стрелы для луков и невесомые каркасы для воздушных змеев. Тростник стоял по берегам желтой щетиной - отсюда и название.
      Прошлым летом Авка с компанией мальчишек дважды побывал на Щетинистом острове и гордился: поход в такое зловещее место - доблестное дело. И теперь Авка сказал:
      - Был я там. И никакого прохода не видел. И другие не видели.
      - Потому что вы собирали тростник на берегу. Никто не подходил к сухому осокорю. И уж тем более никто не забирался на него.
      - А с него, что ли, видно подземную дыру?
      - Не с него, а на нем… Там, у самой развилки, есть дупло. Как раз, чтобы пролезть такому, как ты, мальчику. Внутри дерево давно уже пустое, можно сказать - труба. И труба эта как раз ведет в подземные пространства…
      Мукка-Вукка говорила теперь твердо, обеими ртами, и это придавало ее словам особую достоверность.
      - А долго спускаться по той трубе? - опять поежился Авка.
      - Слазишь - узнаешь, - ответила Мукка-Вукка. Тем же тоном, что побывавшие у баронессы мальчишки отвечали на боязливые вопросы еще не побывавших. Авке не понравилась эта ирония. Но расспрашивать он больше не стал. Из самолюбия.
      - Фонарик не забудь, - посоветовала черепаха. - И оставь родителям записку. Мол, уезжаю на несколько дней в деревню, в гости к однокласснику. Потому что неизвестно, сколько времени ты проболтаешься под землей… Потом, конечно, получишь взбучку, но, по крайней мере, не будет большого беспокойства…
      - Я попрошу Гуську, чтобы он сказал маме, - пробурчал Авка.

      В том, что будет взбучка, Авка не сомневался. И хорошо, если только словесная… Но это все - потом. А пока ожидалось приключение.
      Известно, что у всех тыквогонских мальчишек есть в организме особый орган или нерв, похожий на торчащую упругую проволочку. Зацепишь, и начинает она вибрировать, щекотать душу. Зацепить ее легче всего упоминанием о какой-нибудь тайне. А щекотание души - это желание приключений. Часто оно такое сильное, что человек забывает обо всем на свете.
      По правде говоря, и Авка позабыл про многое: и про осторожность, и про возможные неприятности, и… даже про Звенку. Ему виделся теперь только сухой осокорь с черным дуплом. Что там? И душа томилась ожиданием таинственных событий. И двое мальчишек в этой душе уже не спорили друг с другом - оба стремились на Щетинистый остров.
      Впрочем, Звенка позабылась не надолго. Скоро ее лицо (ну, некрасивое же!) опять замаячило перед внутренним Авкиным взором. И когда Авка окликнул через забор Гуську и тот быстро перелез, они сели на крыльцо, и Авка не стал ничего скрывать:
      - Вот что, Гусенок… Я, кажется, совсем…
      - Что?
      - Ну, это… влюбился.
      - В ту самую? - с пониманием сказал Гуська. - В Звенку?
      - Ну, в кого же еще! Не в баронессу же… Можешь теперь презирать меня. Говорить "бзяка-влюбляка"…
      - Что ты! Не буду… Я же понимаю… Я, может, сам бы в нее влюбился, если бы она была помоложе…
      Оказывается, он держал в кулаке зеленого зайчонка. Звенкин подарок.
      - Ведь некрасивая же… - с тихим надрывом сказал Авка.
      - Да… А все равно… - Видимо, Гуська и вправду все понимал, хотя и хлястик.
      - Тогда слушай, - выдохнул Авка. И рассказал все. Про Мукку-Вукку, про китов, про неведомые подземные пространства. И про свой отчаянный план.
      Гуськины глаза сделались большущими. И сырыми.
      - Мукка-Вукка твоя - настоящая дура! - звонко сказал он. - Вот сгинешь там где-нибудь! Как тебя искать?
      - Может быть, и не сгину…
      - Ага, "может быть"… Тогда… Тогда вот что! Полезем вместе!
      - С ума сошел?
      - Нет, не сошел!… Ну, или сошел! Все равно! Или прибей меня на месте, или я все равно не отцеплюсь! - Гуська вскочил и до подмышек подтянул свои великанские штаны с красной заплатой.
      У Авки даже в глазах защипало от такой преданности. На секунду. Но он сурово сказал:
      - Не выдумывай, Гусь! Я имею право рисковать только своей головой!
      - А я тоже… своей…
      - Сделаем вот что. Ты проводишь меня до осокоря. Потом вернешься и скажешь, что я укатил в деревню к Бастику Каталке…
      - Нет! Я лучше с тобой!
      - Кто из нас старший? Ты или я? Делай, что тебе говорят… А если не вернусь через три дня, скажешь правду. Пусть тогда ищут… Но этого не будет, я вернусь. Ты только все сделай как надо.
      - Взгреют…
      - За что? Ты здесь ни при чем!
      - Тебя взгреют, когда вернешься.
      - А! Это да!… Ну и пусть. Лишь бы сдвинуть материки…
      И Авка с Гуськой пошли на южную окраину. И оказались у Бурого болота.
      Было знойно, пахло тухлой рыбой. Среди мохнатых кочек булькало и квакало. У Авки, несмотря на жару, - мурашки по спине. Но что делать-то - не домой же идти. Тем более что Звенка сквозь нагретый воздух смотрела с ожиданием. "Все из-за тебя", - сказал ей Авка, но, конечно, без досады, а так, с горьковатым юмором.
      Он снял башмаки, связал их шнурками и повесил на шею. На шее же висел керосиновый фонарик с круглым стеклом. Больше ничего Авка с собой не взял. Какой смысл запасаться вещами, если не знаешь, куда идешь.
      Гуська был босиком. Он скинул свои широченные брюки и надел их на плечи, как воротник. Штанины завязал на груди. И храбро встал рядом с Авкой.
      Потонуть в Буром болоте было нельзя, оно очень мелкое. И жижа не густая, не трясина. Но провалиться в жижу до пупа, а то и до подмышек - это вполне. И чтобы такого не случилось, надо было старательно выбирать дорогу. С кочки на кочку. А когда от одной до другой далеко, то вброд. Так, чтобы не глубже, чем по колено, а то после не отмоешься.
      Подобрали на берегу палки, чтобы отгонять всякую нечисть. Авка подвернул до отказа и без того куцые штаны.
      - Гуська, ты шагай за мной нога в ногу. И если что - хватайся за мою лямку.
      - Ага, буду хвататься…
      Но он не хватался. Он умело прыгал по кочкам вслед за Авкой. И так же храбро шагал через коричневую жижу. Под ступнями, на дне, пружинил слой мертвых водорослей. От них бежали по ногам щекочущие цепочки пузырьков. Иногда выскакивали на поверхность большущие пузыри - лопались так, что брызги летели до губ. Тьфу!…
      Пахло теперь, как внутри тыквы-вонючки.
      - Мама! - завопил вдруг Гуська и шарахнул палкой по болотной каше.
      - Ты чего?! - взвился над кочкой Авка.
      - Паук-мохнатка!… Я их пуще всего на свете боюсь.
      - Я тоже, - честно сказал Авка.
      - Я, наверно, больше. Я… чуть струю под себя не пустил.
      - Ну и пускай на здоровье. Все равно без штанов. Только не ори так больше, а то я… тоже… Ай! - Страшилище на мохнатых лапах подобралось и к Авке. Он перепуганным ударом зашвырнул его за дальнюю кочку. Оттуда проплюхали животами две полновесные жабы. Палку обмотала собой желтая суслепка - некусачая, но отвратительная. Авка метнул ее прочь, как из пращи. Гуська сзади взвизгнул и плюхнул палкой опять.
      "Дурак я! Надо было оставить его на берегу". Но теперь до Щетинистого острова было ближе, чем до оставшейся сзади земли. Сухой осокорь чернел в желтоватом мареве. Он казался громадной, нарисованной тушью обезьяной-раскорякой.
      - Гуська, оглядывайся чаще, запоминай дорогу. Обратно-то пойдешь один.
      - Я и так… чтобы они опять не… ай! Впился все-таки!
      Авку мохнатки тоже куснули два-три раза. Укусы ныли.
      - Гусь, давай я возьму тебя на плечи.
      - Не-е! Оба плюхнемся с головой… Да уже близко!
      Всякий путь кончается, кончился и этот. Твердый остров с царапающим ноги сушняком показался раем. Жесткой травою соскребли с ног болотную грязь. Поплевали на ладони, потерли паучьи укусы. Полегчало…
      Сквозь высохший, звонко шуршащий тростник пошли на взгорок.
      Наклонный ствол осокоря оказался громадным - пять человек не обхватят. Авка и Гуська запрокинули головы. Черепаха не наврала. Высоко, у самой развилки, чернела круглая дыра.
      - Заберешься? - неуверенно сказал Гуська.
      - А чего! Тут вон какие выступы! - И, цепляясь за наросты на коре, Авка полез, как по склону выпуклой скалы.
      Было нетрудно, мешали только висевшие на шее башмаки и фонарик. Но и с этой помехой Авка добрался до дупла без единого роздыха. Глянул в дыру. Чернота. Посмотрел сверху на Гуську. На его тревожное глазастое лицо.
      - Ну? Что там видно? - крикнул Гуська.
      - Там видно ничего, - честно сказал Авка. - Только пахнет, как в погребе. Сейчас засвечу фонарь.
      Цепляясь локтем за край дупла, он вынул из кармана коробок, зубами вытянул из него спичку. Чиркнул головкой о кору. Желтый огонек осторожно просунул под стеклянную колбочку. Фитилек оделся плоским пламенем.
      Внутри дупла, недалеко от кромки, Авка нащупал выступ. Надел на него тесемочную петлю фонарика. Огонь высветил вогнутые, обросшие чем-то стены "трубы" и уходящие вниз железные скобы.
      - Гуська, я вижу ступеньки! Значит, здесь уже кто-то бывал! Ничего страшного!… Ну, все! Я пошел! - Он перебрался ногами через край, нащупал ногой верхнюю скобу. - А ты, Гусенок, давай домой! Скажешь там, как договорились! Ну, ты помнишь! Да?
      - Я помню!
      - Тогда иди! Возьми еще мою палку и лупи мохнаток с двух сторон, если полезут!
      - Ага… буду лупить…
      - Ну, иди!
      - Сперва ты! Я погляжу, как ты спустишься, и пойду!
      - Только сразу же!
      - Ладно!
      - Честно?
      - Бзяка буду!
      Авка нащупал ногой еще одну скобу. Край дупла оказался на уровне глаз. А фонарь висел у щеки. Авка хотел перехватить скобу, промахнулся, зацепил фонарь пальцами. Он сорвался и полетел в черноту.
      Мамочка! Что же теперь? Авка перепуганно глянул вниз. Желтая звездочка мерцала на страшной глубине. Но все же не погасла. Где она там? Вдруг уже на спине одного из китов? А вдруг керосин разольется, вспыхнет и обожжет беднягу? И тот дернется, махнет хвостом! Тогда что? Всеобщая катастрофа?
      Стать виновником такой беды Авка не мог! Он стал суетливо перебирать руками и ногами, нащупывал все новые скобы. Все ниже, ниже. И опять Авка глянул в глубину. Огонька не было! Видимо, фонарик потух. Авка понял это и со страхом, и с облегчением. Всеобщей катастрофы не будет. Но что будет с ним, с Августом Головкой?
      Подняться обратно?
      Отверстие дупла еле светилось на большущей высоте.
      Авка замер, вцепившись в скобу. Подышал. Подумал. В конце концов, эти гнутые ступени куда-то же ведут. К какому-то дну. А там, на дне, он зажжет спички, отыщет фонарик… А двигаться вниз легче, чем вверх. Только железо скоб режет босые ступни. А башмаки болтаются на груди и мешают. Но обуваться в висячем положении ох как рискованно: загремишь за фонарем. Авка дернул узел связанных шнурков, и башмаки усвистали вниз. Этим он отрезал себе путь назад. Если не найдет обувь и вернется домой босиком, папа с мамой устроят ему "летние каникулы"…

      Авка стал спускаться дальше. Будто в закопченную фабричную трубу. И спускался долго. Сперва еще был виден вверху слабый свет. Но в конце концов последние отблески растаяли во мгле.
      Пахло гнилым деревом и влажной землей. Так же, как в пещере, которую Авка и Гуська осенью вырыли на краю Огуречного оврага, в корнях упавшего ясеня. Но из той пещеры можно было выбраться в один миг, а отсюда - как? И куда?
      Саднило ладони, руки-плечи гудели. Ступни резало уже нестерпимо. Чтобы отдохнуть от этой рези, Авка повисал иногда на руках.
      Ему казалось, что спускается он целый час. Или целый день. Или год… Конечно, много раз Авка думал, что никогда он не доберется до дна. И что пора двинуться наверх, пока в руках и ногах есть еще хоть капелька силы.
      Скорее всего, никаких Храбрилл, Мудрилл и Хорошилл нет на свете и про Всемирную Черепаху Мукка-Вукка все сочинила. А солнце, облака и много-много всего хорошего - есть! И очень хотелось в светлый мир, где мама, папа, друзья-приятели, ясные летние дни. Где ждет Авку верный Гуська…
      Но другой Авка дышал рядом с этим, который боялся, и опять проявлял двойственность человеческой натуры:
      "А как же Звенка?" - спрашивал он.
      "Ну и что - Звенка? Ну и пусть… ик…"
      "Если полезешь обратно, это будет гугнига".
      "Сам ты гугнига! Ик… Любой на моем месте испугался бы!… И все равно никто не узнает".
      "А ты сам? Разве ты никто?"
      "Я… ой!"
      Ой - потому что стонущая от рези ступня не нащупала очередную скобу.
      В первый миг это было даже приятно: вместо безжалостного железа прохладная пустота. Но тут же растекся по Авке испуг - от затылка до пяток. Что дальше-то?