Вступление

– Анна, вы не будете спорить, что, говоря о российском интеллигенте, интеллектуале-современнике, на Западе сейчас все чаще вспоминают вас и людей, с которыми вы близки. Как вы к этому относитесь?

– Вы знаете, это довольно странно. Лет сорок назад мы уж точно не предполагали, что так сложится. Мы даже не думали об этом. Особенной ответственности – нет, не чувствую. Каких-то неудобств тоже не испытываю. Испытываю скорее удивление. Когда мне было двадцать, я в основном занималась тем, что встречалась с мужчинами и читала книги, и из обоих этих источников почерпнула, что мир – не только Россия, весь мир – в кризисе, и интеллектуалы, как вы выразились, остались в прошлом. Мы просто жили, но как-то неспокойно, с большой чувствительностью. Я даже могу сказать, что та причина, по которой из нас что-то вышло, могла бы нас погубить. И второй фактор – это то, что снова появился интерес к людям определенного характера и склада ума, а уже отсюда – рода занятий. Художники, философы, поэты – тогда мы думали, что все это отмирающая порода, это было бесконечно грустно, но и неотвратимо. Никто не мог предполагать, что все сложится по-другому. То, что есть сейчас, большой сюрприз для нас, двадцатилетних.

– Как так случилось, что за несколько десятилетий о новой российской культуре заговорили в мире? Ведь это парадокс, раньше на Западе в открытую говорили, что русская культура умерла, имея в виду, конечно, не классиков, а современную, актуальную культуру людей достаточно молодых. Что изменилось?

– Я не знаю наверняка, но, кажется, возрождение закономерно. По-видимому, Ренессанс – это не веха, а повторяющееся явление, и все циклично. Вы знаете, в конце темного туннеля может быть свет, но к нему нужно прийти. Нужно, во-первых, не бояться. Когда я была юной, я была, с одной, видимой, стороны, безбашенной, решительной, роковой, а с другой – боялась всего и всех. Не состояться, не успеть, остаться неизвестной, нелюбимой, и это было развито во мне до той степени, что я каждый год, начиная с детства, лет с десяти, каждый свой день рождения встречала с вопроса самой себе: «Что ты сделала? Кем стала?» И больше всего боялась ответа: «Ничего, никем».

Я была и тщеславной, и периодами довольно неприятной, но, по большому счету, то, что разрывало меня, не давало смириться, жить тихо и подталкивало к чему-то большому.

Может, я не идеал интеллектуала, вы знаете, я читаю газеты и арт-критиков, которые говорят, что некоторые мои работы поверхностны, а находки – случайны. Кстати, последнее меня радует. Потому что, говоря так, они приписывают мне талант, ведь талант ведет человека к таким находкам, и это очень нестабильная вещь – тебе кажется, что каждая находка – случайное счастье, что вот-вот все исчезнет и больше не повторится, потому что зависит не от тебя, а там, наверху, кто-то ведет твоей рукой.

Ренессанс – это от Бога, это возвращение к настоящему, понемногу, по крупицам. А значит, возвращение к хорошему вкусу, уход от сиюминутного к сильным впечатлениям.

Он случился благодаря людям, которые не сидели сложа руки. Возможно, помимо их воли. Это следствие работы людей, которых сверху вынудили стать художниками.

Их отличие от мастеров предыдущих веков – музыкантов, живописцев, поэтов – в том, что творили они в условиях, когда насыщенность пространства была на пике. Но насыщенность чем? Тем, что позволяло на Западе говорить, что русская культура умерла. И на Западе было много проблем: о той же Франции, например, говорили как о старой усталой стране, запутавшейся в своих проблемах и переставшей дарить миру идеи.

– Кем бы вы стали, если бы не были художником?

– Психологом-волонтером, я и была им достаточно продолжительное время. Рисовала я параллельно. Просто человеком, помогающим людям. Если бы родилась чуть раньше и с большей верой в себя, может, мыслителем или поэтом. Если бы была терпеливее, последовательнее и менее честолюбивой, то могла стать хорошим врачом.

– Что для вас семья? Вы редко упоминаете о своем сыне, при этом довольно часто говорите о муже, с которым живете уже несколько десятилетий, но так и не вступили в официальный брак.

– Олег – замечательный человек, и с каждым годом я открываю его для себя с новой стороны; он для меня все то, чем может быть мужчина для женщины, – любовник, друг, брат, отец.

Я очень благодарна Богу за то, что он появился в моей жизни. Хотя, когда он появился, я думала, что это какое-то мое личное проклятие, столько слез было пролито, я тогда, наверное, впервые увлеклась сама – до того все больше позволяла себя любить, – и тут, в общем, случилась катастрофа, меня трясло по каждой мелочи, я совершенно сошла с ума.

Наверное, это было связано с тем, что я не могла смириться с приобретенной зависимостью, ведь любовь – это всегда зависимость, и для гордой натуры это может быть очень болезненно. В общем-то тогда я немного сошла с ума.

Постепенно я с этим справилась, а в итоге годы показали, что это один из центров моей жизни. Но мы расходились неоднократно и надолго. Наш сын Анджей – довольно закрытый человек, он молод, пока ищет себя. Мы пустили его в вольное плавание с ранних лет. Тогда, в Москве, нам было стыдно, когда наши московские знакомые перехваливали своих детей, будто это самые одаренные создания в мире. По сути, они, конечно, иносказательно говорили о том, сколько денег в них вложили, но ребенок не актив, он может и не дать отдачи.

Талантливый ребенок – это и счастье для родителей, и ответственность. Обычно рука об руку с талантом идет что-то, что мешает человеку жить. В какой-то мере талант – это нестабильность и моментами несчастье для самого человека, если он не может справиться с оборотной стороной.

Но это дар Бога, а не результат усилий родителей. Да и, как показывает жизнь, никогда деньги, как некоторые говорят, вложенные в ребенка, не определяют то, кем он становится. Дар чаще приходит туда, где его не ждут, и освещает существование людей, уже потерявших надежду.

– Можно спросить – почему Анджей? Такое необычное имя, не европейское и не русское, а польское.

– Это очень смешная история. Мы были в Польше, в Кракове, а потом я узнала, что беременна. При этом мы с Олегом любили эти безумные, страстные фильмы Анджея Жулавского, да и однажды, в начале наших отношений, я приводила в пример завязку их романа с Софи Марсо. Поэтому – Анджей.

– Что дала вам Россия? Я так понимаю, что у вас нет постоянного места жительства в Европе, вы все время перемещаетесь. Часто бываете в России?

– Россия в годы моей молодости была благодатной почвой для моего обостренного чувства справедливости. И это на фоне грандиозного тщеславия и эмоциональной нестабильности.

Перемещаюсь я как из-за особенностей моей деятельности, так и из-за особенностей характера. Неустойчивость личности я хоть и преодолела, а вот неусидчивость – нет. Я сильнее, чем современная молодежь, жадна на впечатления.

На самом деле, сейчас в моей жизни счастливая пора. Многое удалось, мы не тратим время и силы на споры, мы наслаждаемся жизнью в гораздо большей степени, чем в юности. Мы любим Россию, особенно ту, которой она стала в последние годы. Любим в ней и свою безумную молодость. Но не сожалеем о ней, рады, что и молодость прошла, и культура возродилась. Мы нашли себя одновременно со страной или даже чуть раньше.

Сейчас нам хорошо и в России, и за ее пределами, потому что хорошо с самими собой и друг с другом.

– Вы в ваших работах часто прибегаете к противопоставлению «черного» и «белого» в природе вещей, человека. По-моему, сейчас мы в развитии культуры идем к полному доминированию «белого» и непризнанию «черного». Вы в этом смысле не попадаете в вектор культурного развития. Неужели художник может быть убийцей?

– Художник, думаю, может быть убийцей, но в этом случае дар его будет скоротечен. Что касается вектора развития европейской культуры, то я с вами согласна. Я в этот вектор не попадаю и попасть не хочу, поскольку это не что иное, как идеология и пропаганда. Мир движется к светлому, предпринимает попытки построить «новый гуманизм», и это хорошо, это закономерно. Так же закономерен вектор в искусстве, декларирующий приоритет светлого. Но если искоренять черное из искусства, это значит, что мы хотим через несколько десятилетий полностью стереть память о «темном». А это ложь. Я не хочу пропагандировать ложь, пусть даже из лучших побуждений.

Если говорить о моих картинах, то изображение убийства там – это не убийство вовне, а убийство самого себя изнутри. «Черное» и «белое» – это есть начала одного и того же человека, это борьба противоположностей, самая острая борьба для человека, одаренного талантом. Демоны пристают к стоящим людям, с ними надо иногда бороться, иногда – учиться сосуществовать.

Считать, что их не существует, вот это самоубийство.

– Как, на ваш взгляд, можно построить гуманное общество?

– Это сложнейший вопрос. У людей должна быть вера в то, что они могут делать хорошее сами. Силы и вера в то, что они люди. Что они не настолько унижены, чтобы опуститься до равнодушия, озлобленности и отрицания своих естественных стремлений к добру.

– Я в одном из ваших интервью слышал, как вы говорили о служении. И еще об испытаниях и «походе» за мудростью. Ваши суждения показались мне необычными…

– Философы ходили за мудростью в народ. Когда-то в юности я решила последовать их примеру, а заодно и поставить на место своих, что называется, внутренних демонов. Что-то получилось, что-то нет. Я мыла полы в медицинском учреждении, заодно наблюдала за жизнью врачей, пациентов. Потом я продавала музыкальные диски в магазине. Это было очень романтическое время, и во многом благодаря этому я сейчас рассказываю вам всю эту ерунду.

Я стою на краю и смотрю вниз. Вид на землю с высоты двадцать второго этажа. Это единственное, что мне остается. Единственный мой выбор. Мне ничего не дорого и ничего не жаль. Я уже практически ничего не чувствую. Поэтому мне осталась только эта земля.

Вид с высоты двадцать второго этажа. Его никто не может отнять. Должно же быть что-то, чего никто не сможет отнять.

Я прихожу сюда, когда ничего другого не остается. Я прихожу, чтобы почувствовать страх или уверенность. Чтобы еще раз увидеть, что и у меня, и у каждого человека на земле есть выбор.

Вариант один – продолжать. Вариант два – на двадцать два этажа вниз.

Здесь я часто задумываюсь о том, что есть наша Земля. С высоты на ней заметны искры. Я думаю, что это искры выдающегося таланта, искры света и тепла. Для того чтобы их сияние стало ярким и сильным, нужно время. Иногда они начинают светить слишком рано и привлекают ненужное внимание. Слишком яркие, они опасны и неуместны.

Добро и зло всегда идут рука об руку.

Искрам таланта то и дело посылаются противодействия, испытания, чтобы они не светили так нагло, так обескураживающе.

Не всех удается погасить. Некоторые становятся сильнее и совершают перевороты, другие превращаются, меняют свою природу. Талант идет рука об руку с болью.

Еще, стоя здесь, я думаю о том, что в юности меньше пола и больше чистого таланта.

В юности мир может рушиться и отстраиваться заново по десять раз на дню.

Еще я думаю о себе как о женщине.

Я всегда боялась любить, ведь, очень возможно, кто-то растопчет твое сердце. Я видела такое не раз. Не по какой-то конкретной причине: просто никто никого не обязан любить. Люди самоутверждаются за чей-то счет, но иногда не знают меры и убивают. Ничего не оставляют донору, ни одной мечты.

И тогда остается только земля.

В глубине души я, как и многие люди, стою на краю каждый день. Сейчас я смотрю вниз и думаю, что было бы, соверши я или кто-то из них шаг в направлении земли. Я знаю, что у меня, как и у многих из них, очень привлекательная внешность, но мои глаза смотрят вниз.

Притяжение существует. В эти моменты я, как и многие из них, чувствую себя живой. И надеюсь на шанс, ведь как бы больно ни было, у меня, как и у них, всегда остается земля.

Это то, что никто не может отнять.

Я такая же, как и многие другие.

Она была вполне довольной жизнью девушкой. Время не текло сквозь пальцы, она как-то осмысленно жила. Пока не случились встречи – одна, другая. Она была разбита.

Голос шептал ей: ты несовершенна, уничтожь это несовершенство.

Она рассматривала свои руки и с трудом удерживалась, чтобы не полоснуть по ним лезвием, но не выносила вида крови и не могла терпеть боль.

Однако соблазн был велик, а душа вывернута и растоптана. Это было спасением – физическая боль против душевной.

И лучше так, чем под поезд, ведь у нее тоже была привлекательная внешность…

Она думала о детях, о тех, что любят безо всяких условий. После последней попытки – нет, надежды рассыпались.

Все иллюзорно – обещания, вера, отношения между людьми. Все – только минута перед оргазмом. Когда он смотрит на нее – в этом есть любовь. Мгновение. Вспышка. Любовь рассеялась, ведь любить долго – накладно.

Она заливалась слезами в ванной, по дороге на работу и домой. Засыпала и просыпалась в слезах. Стала красивей культом несчастья. Хотела убить любовь любовниками, но не смогла, потому что тело было настроено на того человека и другого не хотело.

В ее голове что-то смешалось. Просуществовало некоторое время спокойно. А потом взорвалось.

Когда они занимались любовью, это было прекрасно, но больше их ничего не связывало. Они сводили друг друга с ума депрессиями, ревностью и отчаянием. Потом снова цеплялись, потом снова ранили.

Ей хотелось развязать эту связь, взять лезвие и полоснуть по рукам, чтобы заглушить боль. Она уставала от слез так, что все отпускало, – и тогда могла рисовать, с полуулыбкой, во второй половине ночи, когда слез не осталось, а в голове ни одной мысли, и можно просто рисовать мир.

Может, я ее придумала, но она важна для меня. Не будь ее, не было бы и меня.

Моя версия, что есть люди, не созданные быть счастливыми. В них другая энергия, другая программа – сделать что-то, а потом или жить как все, или уйти. Их создали не для любви, хотя они могут любить, их создали сильными, чтобы они выполнили задачу. Но я пока не знаю, из их ли я числа.

Так что землю я оставляю на всякий случай. С высоты двадцать второго этажа острее чувствуешь, что жизнь в твоих руках, набираешь воздуха в легкие и живешь дальше.

Глава 1

ЖИЗНЬ

Утро. Я просыпаюсь без Олега. Помню, что во сне видела много всего. Первая утренняя мысль – а что, если у меня нет таланта? Совсем. Ни капельки.

Мне страшно встать и посмотреть свои рисунки, чтобы определить. По большому счету, я никогда не слышала объективных мнений на их счет – друзья, пусть даже с превосходным вкусом, но друзья, Олег, люди на выставке? Пиар-менеджеры?

Все, что касается выставки, было вообще не в счет, потому что это имело к искусству такое же отношение, как тарелка супа в забегаловке.

Олег говорил, что у меня есть талант.

В итоге я сидела на кровати и думала о том, что все пропало. Нет жениха, нет целей, нет призвания. Работа есть, но это так противно. Разве это то, чем я хотела заниматься? Олег этого не понимал. Он думал, что это замечательная высокооплачиваемая творческая работа – придумывать дизайн интернет-проектов, ведь сейчас все акценты делаются на Интернет. Конечно, он предпочел бы, чтобы я работала по профессии, архитектором.

Но сколько получает молодой архитектор в Москве?

Сначала он работает «чертежником» на неполный день или берет работу на дом – получает $300–500. Потом он становится архитектором: либо идет в ряды Моспроекта с жестким графиком и зарплатой в 30–35 тысяч рублей, но с возможностью роста. Другой вариант – пойти в большую мастерскую и заниматься примерно тем же, но с более лояльным графиком и зарплатой в 40–50 тысяч. Или можно пойти в маленькую конторку, где в твои обязанности входит все на свете, а перспектива вырасти до главного архитектора проекта по интерьерам квартирок туманна, но зато к тем же самым 40–50 тысячам бывает довольно солидный процент от выполненных проектов. Ну и конечно, есть шанс на собственную практику, это принципиально другие деньги, но никакой стабильности.

Если оставаться в колее карьерного роста, то после просто архитектора есть шанс вырасти до ведущего архитектора с окладом 60–80 тысяч, а затем до главного архитектора проекта со 100–120 тысячами. А я тратила деньги легко – уйма туфель, сумочек, платьев. Я хотела жить сегодня.

Но я могла бы вести себя иначе: как-никак, у меня был жених. Можно было перекинуть вопросы материальной заботы с себя на него. Множество знакомых девушек делали именно так и, кажется, наслаждались жизнью.

Только вот я не могла. Я отказывалась от рабочих проектов только тогда, когда обострялись внутренние противоречия, когда я была не в ладах с самой собой. Если я не делала этого, то вся работа становилась мне отвратительной. Как я могу работать, если не знаю, кто я и зачем мне это.

Поэтому я избавлялась от проектов и оставалась наедине с собой. Я думала, гуляла, пила кофе одна, ходила в кино одна, читала, смотрела дома артхаусные фильмы или, наоборот, легкие комедии – в зависимости от состояния. Читала на английском и французском, листала учебник испанского. Убиралась, готовила. Если могла, рисовала. Все это не было тратой времени и денег – в смысле упущенных возможностей. Это было необходимостью.

Во всех остальных случаях я делала много проектов. Да, я могла свалить все финансовые аспекты своего существования на Олега. Теоретически могла, а практически – это спровоцировало бы очередной срыв.

Периоды, когда я отдыхала, заканчивались именно тем, что я начинала презирать себя за то, что не зарабатываю денег, не выстраиваю фундамент собственного благополучия. Чтобы одна тоска не сменялась другой, я срочно брала работу.

Будучи на полном обеспечении жениха, я бы была полностью разбалансирована, ощущала бы собственную никчемность, бесполезность. Бессмысленность всех усилий, полное поражение. В общем, это было бы равносильно пуле в лоб.

Это с одной стороны. А с другой, я не любила свою работу.

Точнее, ненавидела систему. Если я делала что-то хорошо, то только забывая о том, для кого и для чего все это делаю.

Все шло по обычному сценарию: сначала ты полон надежд и стараешься изо всех сил. А потом оказывается, что все это искусственная конструкция. Модель, которая никогда не сможет работать. Просто мода на Интернет, инновации и все в этом роде. Странные проекты, не имеющие шансов, странные люди, выбивающие деньги под то, что не имеет шансов. Странные люди, финансирующие проекты. Имитация деятельности. Симуляция. В какой-то момент – развал.

А потом – все по новой, с другими людьми или с теми же за другие деньги.

Когда-нибудь меня спросят: где ты была, что сделала? То, чего уже нет, и еще другое, оно развалилось, и вот то, помните? Но ничего не осталось. Деньги потрачены, а жизнь утекла сквозь пальцы. Я пыталась обманывать себя, просто зарабатывать, но мне было противно. Я решила, что это временный вариант, что честнее мыть полы или работать в магазине.

Каждый раз, когда я заходила в McDonalds выпить кофе и видела очередную уборщицу родом из СНГ, старательно оттирающую полы, которые тут же будут испачканы, или расплачивалась в супермаркете за покупки, меня не покидала мысль, что при другом раскладе они могли бы так же, как многие знакомые, работать в офисе, получать зарплату, обедать и ужинать в кафе, ездить на каникулы и выкладывать фото в социальные сети.

То, чего я насмотрелась, позволяло сказать: замени тех людей на этих, немного поучи – и ничего не изменится. Но почему-то эти люди получали гроши, жили непонятно где и непонятно как умудрялись питаться, отсылая большую часть заработка на родину.

Можно было утешиться мыслью, что бардак сейчас везде и нужно выбирать – либо быть сопричастным к чему-то стоящему, например работать над проблемами миграции в одной из дочерних организаций ООН, как одна моя знакомая, получая где-то 50 тысяч в месяц, либо заниматься мартышкиным трудом из-за денег.

Олег считал, что мне повезло – интересная творческая работа. Но просто он не смотрел вглубь, занимался своим предпринимательством, а во все остальное не погружался. Он вообще жил в иллюзиях: думал, что хипстеры – это креативно, а творческая деятельность достойна уважения. Из-за этого у нас разгорались споры.

Надеть очки Ray-Ban – не означает быть умным. Лучше уж солнечные. Работать фотографом в проекте, финансирующемся медийным холдингом в составе финансово-промышленной группы, означает ровно то, что тебя кормит тот самый капитализм, который ты как бы презираешь. Только тебе перепадают крошки со стола. Может, отсюда и корни презрения?

В общем, даже разговоры о том, что

– он подарил ей новый BMW-кабриолет,

– они расстались, но его водитель каждый месяц привозит ей около миллиона рублей наличными на текущие траты, при этом подарил две машины и просторную квартиру в центре,

– он сделал ей предложение кольцом в три карата, конечно же другое она бы не приняла,

– казались мне честнее. Они хотя бы соотносились с духом города.

Еще Олег ничего не понимал про сексизм.

Он просто не задумывался над этим.

Не что чтобы я была феминисткой – в российском понимании этого слова, нет. Я любила мужчин. Но в правильном смысле феминизм не был направлен против мужчин, он говорил о правах женщин – видеть что-то, помимо кухонной плиты, учиться, предохраняться, рожать столько детей, сколько они сами захотят, заниматься научной работой, занимать те же места, что и мужчины, зарабатывать столько же.

О’кей. Зайдем в офис средней руки – или даже крупный офис российской компании. Если будет возможность, то, скорее всего, повысят мужчину, – ведь девочка выйдет замуж, родит, и в общем, непредсказуема и нестабильна.

И вообще, зачем девочке зарабатывать на что-то кроме чулок и ланча? У нее же непременно должен быть мужчина, а вот мужчине нужно думать о семье.

Эта модель ведет к тому, что девочки выходят за первого встречного, вписывающегося в схему: жена дома или немного работает, муж содержит семью. Потом они убеждают себя и всех вокруг, что свадьба, семья, дети – вот это важно и что они-то как раз поймали удачу за хвост. Но на самом деле весь этот проект – от безысходности.

Они вроде как любят, но встреть кого-то получше – брак затрещит по швам.

В общем, еще одна странная конструкция.

Любовь – это же так сложно. А проект – гораздо проще. Чудес ведь не бывает.

Возможно, демоны – это просто отсутствие ангелов. Так сказал один мой друг, когда мы обсуждали тему внутренних демонов, которые мешают некоторым людям быть счастливыми или просто довольными – ценить то, что получается. Значит, непременно нужны ангелы, например дети. Но я уже много об этом думала – мне они нравятся, очень нравятся, но завести ребенка сейчас, не разобравшись с собой, не решив личностные проблемы, по мне, так безответственно. Правда, риск никуда не девается. Проблемы могут спрятаться, замаскироваться, а потом в самый неудобный момент вылезти на свет божий. Этого совершенно не хочется, но никто не может дать гарантий, надо чувствовать себя. Дети чудесны – уверена, мне безумно понравится возиться с ними, я буду получать от этого удовольствие. Малыши. Очень хочу малышей, когда стану кем-то и избавлюсь от этой разорванности внутри себя. Они будут моим стимулом твердо стоять на земле в самом лучшем смысле, быть лучшей для них.

Но это потом, а сейчас надо найти своих ангелов. Я пробовала рисовать, но это не совсем то. Я не кажусь в этом совершенной – в своих собственных глазах. А недовольство собой – оно только подначивает, оно непродуктивно и губительно. Я хочу быть лучше, чище, светлее. А рисование порождает мысли, оценку себя, всю эту грызню с собой. Хочется излучать свет, возможно, кто-то и способен излучать свет в творчестве, совершенствовать себя, становиться независимым, более красивым, сильным. Но я пока не могу. И мне кажется, не только я. Многие творцы, как я это чувствую, жертвовали собой. Копаясь в себе, они не давали зарастать ранам, бередили их, провоцировали все боли. Эта постоянная борьба с естественным здоровым началом обновления, с природой была ценой их творчества. Так было не у всех, но у многих. Такова моя точка зрения.

Может, я и буду рисовать в будущем, может, свяжу с этим свою более понятную будущую жизнь, но это не вопрос сегодняшнего дня. Пока ангелы скрываются где-то еще.

Обычно говорят о смысле жизни, о стержне, но это другая история. Хотя стержень по смыслу того, что я хочу, – ближе. Но это и дети, и профессия, и прошлое – и это другой этап. Что же мне нужно сейчас? Совершенно точно, это не работа двадцать четыре часа в сутки. Да, есть мнение, что все лишние мысли вытравит занятость, а в перерывах ты будешь просто валиться с ног от усталости и ни на какие лишние мысли ни времени, ни сил не останется. Но у меня все ровно наоборот – по крайней мере, в подразумевающихся для этого видах умственной деятельности. Во мне просыпается отрицание – людей с их пороками, лицемерия, интриг, существования без цели. Просыпаться сегодня, зная, что ровно так же проснешься завтра, а начиная с вечера пятницы, о котором будешь говорить начиная со среды, – алкоголь, перемещение по шумным заведениям, траты. Это такая разновидность отдыха. Это мейнстрим, так живут все. А мне это неинтересно и противно, потому что бессмысленно – выходные бесцельны, как и будни, и так неделя за неделей. А поездки в отпуск и на долгие праздники – будто не настоящие, а напоказ. Снова алкоголь.

И так квартал за кварталом. Такая жизнь мне не нравится, она противоестественна человеческому существу, и уж лучше я буду лелеять свою печаль и мизантропию у холста, нежели в шуме, с коктейлями – без малейшего намека на общение. Быть одинокой – в обоих случаях. Уж лучше побыть в тишине.

Ангелы должны быть где-то еще. В каких-то простых работах, в физическом труде. Это не означает, что все, кто работает так, делают это для того, чтобы сбежать от собственных демонов. Это просто их способ добыть себе пропитание, и он может стать и моим. К тому же не сама по себя изнуряющая тело работа делает тебя лучше, как мне кажется. Зрение должно улучшиться, раз основа в простых первозданных вещах. Самая что ни на есть реальная работа, настоящий труд, наблюдение за собственным превращением, за людьми с другой точки зрения. Новая диспозиция. Все будет не так, как раньше. Я постараюсь стать лучше, полезнее. Пойду мыть полы. Например, в супермаркете или поликлинике.

Я буду лучше.

Для начала я никому ничего не сказала. Никто этого не поймет. «Представляешь, она, с образованием, пошла мыть полы». – «Мыть полы, really?» – «Она совсем чокнулась». – «Она всегда была к этому склонна». – «И что, она теперь будет ездить в метро на работу уборщицей? Да уж». – «Да все в порядке с ней, в своем репертуаре, выпендривается!» – «Ой, а я недавно заходила в метро, представляете, там уже не жетончики, а бумажные карточки». – «Ой, я вообще не знаю, что там, я в метро не была лет семь».

Оказалось, что полы теперь моют в основном приезжие из стран СНГ – Таджикистана, Узбекистана, Киргизии. Мне кажется, раньше, в перестройку, этим подрабатывали обычные люди с образованием и профессией, потому что эти профессии и образования перестали кормить. И я бы пошла мыть полы, чтобы прокормить своих детей. Это лучше, чем идти официанткой и терпеть взгляды непонятных людей мужского пола.

Но сейчас убирались бесправные и бессловесные люди, получавшие крохи, умудрявшиеся на эти крохи снимать где-то жилье, отсылавшие большую часть из этих крох домой. Для меня загадка – как они умудряются питаться в таком дорогом городе? А еще большая загадка – находить в себе силы каждый день вставать и идти на свою работу. Что дает им силы жить, не опускать руки? Для меня в их ситуации самым страшным была бы бесперспективность, отсутствие надежд. Но, видимо, я смотрю на это со своей колокольни. У них же другой взгляд, ведь они встают каждое утро.

Главный санитарный врач страны сказал, что в России утвердилось рабовладение. Все эти позиции сосуществуют, и ничего не меняется.

Вряд ли я смогу прочувствовать тяготы их жизни, скорее я прочувствую тяготы жизни девушки на обочине – без образования, хобби, возможно, с дурными привычками. Но прочувствовать их радости смогу! Главное, найти их.

А первое впечатление – они очень зажатые, стеснительные. Такое бывает, даже если есть права, но нет денег.

Самую странную оценку моему решению дал Олег. Он узнал об этом довольно поздно и отреагировал своеобразно:

– Понимаешь, это неплохое дело, но то, как ты объяснила свои мотивы, мне не нравится. Я услышал снобизм избалованной девочки.

Надо сказать, что объяснила я все скомканно. Как обычно, когда речь шла о чем-то действительно важном. Мне становилось стыдно, и я быстро-быстро проговаривала все с дурацкими шутками в совершенно несерьезной манере.

Но ведь если бы он знал меня, он бы понял, что это все от стеснения, от того, что это мне важно. Но он ничего не понял.

– Знаешь, я однажды был на праздновании… даже не помню чего. Празднование после делового форума, для узкого круга. И уже выпили достаточно, был большой стол, и в какой-то момент организатор, немолодой мужик, позвал двух работников, которые что-то монтировали, в общем, были неподалеку. Он сказал: «Ребята, идите к нам за стол». Все было бы нормально, если бы он не продолжил: «Вы что, думаете, что мы, сидящие тут, лучше вас? Нет, мы такие же мужики». И в течение получаса все разбежались, потому что противно, скотство такое. В твоих словах я тоже услышал пренебрежение к «простым людям».

– Нет у меня никакого пренебрежения. Я, может быть, неудачно выразилась. Я мою полы, чтобы проверить себя, привести мысли в порядок. Вообще считается, что физический труд помогает с надуманными проблемами, если они действительно надуманны. И я вижу людей – в меньшей степени общаюсь, в большей – наблюдаю. Эта работа позволяет спокойно наблюдать, она полезна для меня с многих точек зрения. И нет во мне снобизма!

– Есть, и побольше, чем во многих моих знакомых. С этим как раз надо что-то делать. Не обижайся. Ты во многих отношениях сноб – да с точки зрения того же интеллектуального превосходства. Я приведу тебе пример.

Я как-то был в Черногории, в гостинице, которую открыли двое братьев. Все говорили, что они преуспевают. При этом каждое утро они ловили рыбу. Наверное, это был ритуал того периода, когда у них ничего особенно не было. Но они не перестали так жить, хотя могли. Вот эта простая жизнь, которая у них сводилась к ловле рыбы, – это крепкий фундамент. То, что помогает не сбиться с маршрута.

– Очень милая история. Но я не сноб. Хотя да, я сноб иногда – по отношению к плохим манерам, хамству. Да, я такая. Если тебя не устраивает – пожалуйста, не общайся со мной! Мне не хочется выслушивать, как ты даешь неправильный анализ моих поступков и навязываешь его мне же. Если я неправильно выразилась от волнения, это не значит, что я снобская принцесса. Я мою полы по-настоящему. Я сама приняла это решение, а ты все пытаешься испортить. Все, я не хочу больше разговаривать.

– Не хочешь – не надо. Почему-то ты по отношению ко мне многое себе позволяешь, а мне нельзя высказать свою точку зрения. Я хочу для тебя хорошего. Тебе немного лет, и у тебя большой потенциал. То, что ты придумала, это очень круто. Мне хочется, чтобы и с пониманием простых вещей у тебя было все хорошо. Знаешь, у меня есть понимание человека – аристократа духа. Ну, к примеру, Кончаловский. Я читал его книгу – там нет снобизма. По-настоящему образованные люди очень просты. Это важно.

Ты пошла в «народ» – и ты молодец. Но не должно быть ни капли пренебрежения к людям, которые постоянно занимаются тем, чем ты сейчас. Ты пошла за мудростью, за тем, чтобы привести мысли в порядок… Но не должно быть в этом гордыни. В жизни все может сложиться по-разному.

Тогда я очень разозлилась на Олега. Но в этом он был весь – его симпатия проявлялась в нравоучениях. Если даже я что-то формулировала неправильно, но внутри для себя я все чувствовала правильно. Может, то, что я не могла охарактеризовать свои чувства точно, объяснялось тем, что мне нужно было время, чтобы понять саму себя.

Я вспоминаю. Мне 20 лет, я заканчиваю архитектурный институт и еще не знаю Олега.

Я по уши в дипломном проекте.

– Здравствуйте, меня зовут Анна, я архитектор.

Правда?

Я никогда не была усидчивой, но была увлекающейся. Тут я увлеклась совсем. Сидела с утра и до ночи, но не потому, что долго делала. Я придумала проект почти сразу и сделала его очень быстро. Но одновременно с оформленным проектом пришли мысли:

– А хорошо ли это?

– Ты правда архитектор, Анита?

– Ты уверена, что твой проект конкурентоспособен?

Сначала я просто размышляла, сидя за столом. Раньше я любила придумывать при хождении из угла в угол. У меня было много энергии, я очень любила ходить и бегать.

Прогуляться и подумать – так вообще любимое дело.

Но сейчас сил и желания не было.

Что-то шло не так, но я сразу не заметила – мне казалось, «не то» с проектом, а не со мной. В итоге примерно в то же время, когда мои однокурсники начали один за другим доделывать свои проекты, я решила, что мой – полная ерунда, детский лепет. Я даже нашла обидное, уничижительное определение для него – «беспомощный». Только называли его так не завистники, а я сама.

А дальше пошел ужас. Я каждый день переделывала проект, точнее, день и ночь, а на следующее утро решала, что все это плохо. Сначала я просто мало спала, потом не спала. Точнее, ложилась на пару-тройку часов, но уснуть не могла, а в голове крутились мысли по поводу проекта. В ночи они казались стоящими, наутро оказывались бессмыслицей. И так как остановиться на какой-то версии я не могла, я отстала от своих однокурсников.

В итоге помогло то, что наконец подошел срок сдачи. Я сдала самый первый вариант, который был готов энное количество бессонных ночей назад. Я получила похвалы и высокий балл.

Все было прекрасно – у меня даже прибавилось недоброжелателей, а вот нервы совершенно сдали.

В период гонки за придуманным мной идеалом я перебарщивала с энергетиками, кофе и колой.

А хуже всего – с мыслями. В голове у меня крутилось:

– Я неидеальная. Бесталанная. Кто я вообще такая, если дипломный проект вызывает у меня столько вопросов?

Чего я вообще стою?

Если здесь я не выиграю, то как выиграю в жизни?

Я занималась самоедством. Сама себя разрушала.

После успешной защиты проекта проблемы со сном не прекратились. Более того, у меня постоянно колотилось сердце – я чувствовала сердцебиение и не могла ни на чем сосредоточиться. Нервное расстройство. В довершение всего случился приступ астмы, хотя астмой я не страдала. Видимо, на нервной почве, потом проблемы с дыханием повторялись, но в более легкой форме.

В итоге я попала в больницу. Это было передышкой, чтобы собрать мысли. Это было, в сущности, неплохо. В отделении были юные девушки с непонятными симптомами. Погода была хорошая, я чувствовала себя не лучшим образом, выглядела тоже так себе, однако внутри мне было спокойно. Несмотря на слабость, я могла побыть наедине с собой в больничном парке, когда мне этого хотелось, или, наоборот, пообщаться с девчонками.

Я чувствовала, что никому ничего не должна, что у меня наконец есть время, чтобы подумать.

Но и здесь периодически приходили мысли о том, что я пока никто и все успехи – иллюзия и ничего не значат.

В одной палате со мной лежала девушка всего на пару лет старше. Вела она себя гораздо более взросло, чем я. Она, возможно, была родом из Сочи. В Москве работала официанткой в одном из заведений Аркадия Новикова. Однажды она долго болтала по телефону – то ли с кем-то из друзей, то ли с кем-то из родных. Оказалось, что она учится на заочном и хочет получить второе высшее, а также купить квартиру у себя в городе. Кроме того, она постоянно жаловалась на то, что из-за этого непонятного недомогания теряет заработок.

– Вообще это развращает – ты знаешь, что каждый день получаешь деньги, поэтому сегодня можешь потратить все подчистую.

Кроме того, на родине у нее был ребенок. Она настолько самостоятельно решала проблемы, при этом была лишь на пару лет старше меня.

У нее была такая же пудра Chanel, как у меня.

В тот момент мне показалось, что весь мир живет созидательной жизнью. Весь мир, кроме меня.

Эта девушка была более взрослой, чем я, тогда как я была еще дитем и даже не убиралась в доме. Чего тогда стоят мои успехи? Все эти картинки, которыми гордятся родственнички…

Хотя были и другие наблюдения. Например, оказалось, что что-то помимо внешности привлекает ко мне противоположный пол. Выглядела я, прямо скажем, не очень – бледная, с аллергическими пятнами, руки болели от уколов. Однако весь мужской состав больницы, начиная от охраны с первого этажа и заканчивая врачами, проявлял ко мне повышенное внимание. В общем, видимо, что-то во мне есть дельное, обаяние, что ли, а может, это что-то в атмосфере. Не знаю, надо поразмыслить над этим.

Был один случай, когда в отношениях с Олегом я сорвалась.

Во многом виноват был он сам – обиделся на что-то и решил меня проучить. В итоге мы должны были провести вместе время, а он его потратил на бессмысленных приятелей вдали от меня.

Нет, у него были очаровательные приятели, которые были и моими приятелями, но конкретно та компания не внушала доверия. Я не видела там ни интеллекта, ни эрудированности – ничего, просто некоторое везение в делах.

Сказать, что я была зла, – ничего не сказать. Я была вне себя. Он должен был вернуться через десять дней, а я хотела, чтобы он либо не уезжал, либо тотчас вернулся. Он сказал, что устал от меня, и уехал. Я била посуду и решила, что за эти десять дней неоднократно ему изменю, и это не будет считаться изменой, потому что изменять-то, в общем, некому. Разве можно считать человеком и тем более женихом того, кто так поступает? В итоге я поняла, что общалась с предателем, которому только и надо было отдохнуть от меня. Кому нужен такой человек и отношения с ним?

Это было у меня в голове, что же касается действий – вела я себя совершенно непоследовательно. В один из дней я веселилась в баре, точнее, делала вид, что веселюсь, – пила и целовалась с одним парнем, точнее, обнималась с одним, а поцеловалась в итоге с другим. В голове у меня были злость и хаос. Мне хотелось сделать что-то отвратительное, гадкое, совершенно из ряда вон, чтобы это запечатлелось, чтобы кто-то рассказал ему, а может, и показал. Или же я хотела бросить ему в лицо какую-нибудь гадость, и тогда он бы понял, что натворил, но было бы поздно.

Параллельно я делала все, чтобы испортить ему и его дружкам веселье. Мы разговаривали по телефону каждый день – и не только день, а утро, вечер и ночь. Бесконечно выясняли отношения.

Он то просил меня успокоиться и поспать, то злился и кричал, то говорил, что просит прощения, что приедет и будет «весь мой». Но кому нужен предатель?

Меня трясло от злости и обиды, я то плакала, то кричала на него по телефону, писала сообщения, пропитанные злостью и обидой, угрожала и, в общем, сходила с ума. Я была в таком состоянии, что по потолку ползли прозрачные круги. Так мне казалось. В том состоянии я могла убить, уничтожить, выставить себя на посмешище или свернуть горы.

Я шантажировала сексом с другими мужчинами.

В тот момент я готова была на панель пойти, лишь бы причинить ему неудобство.

– Я тебя никогда не любила. Просто проводила время, мне было скучно. А теперь мне надоело. Адьос.

– Я не хочу спать. Ты думаешь, что я встречусь с тобой и растаю, и все снова. А я не хочу. Я хочу напиться, тусоваться, хочу жить и не быть одной. Не хочу жить в иллюзиях, потому что в реальности я все равно всегда одна.

Он отвечал что-то вроде:

– Я не знал, что ты так отреагируешь.

Бессмысленные слова предателя.

По итогам этой недели я похудела, окончательно испортила себе нервы, в какой-то момент хотела наесться снотворного – так, чтобы проспать сутки, и тогда бы Олег звонил, а в трубке слышал бы только гудки.

В общем, я была в меру жалкой, в меру трогательной и не в меру издерганной.

Когда Олег вернулся, он подарил мне красивое и очень дорогое кольцо, а я в ответ расплакалась. Жизнь пошла своим чередом, но я его конечно же не простила.

С этих пор я при каждой ссоре начинала болезненно размышлять. Точнее, болезненным был не сам процесс, хотя и он тоже, но больше те версии, которые рождал мой мозг. Как только что-то шло не так, у меня появлялись мысли о том, что Олег специально меня «подцепил», что я была, с его точки зрения, стоящим объектом – симпатичная, способная, может, даже одаренная, полная надежд. И вот я идеальна для того, чтобы заставить меня влюбиться, раскрыть мой потенциал эмоционально и физически, а потом сделать… импотентом. Не в физиологическом смысле, конечно, а в смысле совершения поступков, создания чего-либо. Он вел себя так паршиво, что в худшие моменты я теряла веру в себя, людей и нормальные человеческие отношения вообще. Мы только и делали, что мучили друг друга, но начала это не я, а он.

В самом начале я смотрела на него и просто светилась, он же начал все усложнять, наваливать на меня груз своих сложностей, притом что у меня самой проблем с собой было немало. Я хотела быть счастливой, хотела быть как все, а в итоге оказалась втянута в какую-то психологическую игру или даже поединок – под видом отношений. Я этого совершенно не желала. И в плохие моменты мне казалось, что он это заранее придумал, еще до того, как познакомился со мной, что он вообразил себя героем «Горькой луны», а потом я должна была стать такой же потерянной, такой же праздно размышляющей о том, почему же не сложилось, но ничего не делающей. Человеком-импотентом, как он и вся российская интеллигенция нашего времени. Мыслящий человек в оцепенении – широко распространенная история.

Я думала, что он в моем лице мстит какой-то женщине, а я не нашла для себя ничего лучшего, нежели как влюбиться в ненормального, и в общем-то обречена.

Эти мысли ранили мой разум.

Когда было не слишком хреново, но и не слишком хорошо, я читала Хайдеггера. Обычная литература не отвлекала – я тонула в завязках обычных историй любви, кульминациях, плохих и хороших концовках – все было похоже, хоть и немного по-другому. Все напоминало о моих собственных злоключениях.

В итоге я спасалась в биографиях и умствованиях. Иногда доводила себя до изнеможения, чтобы только уснуть. Хайдеггер писал о работе Ницше, которая сейчас уже даже не считается его работой, там есть много вопросов. В ней говорилось о том, что депрессия – хроническое состояние Европы.

Правда, кризис этот должен был бы уже закончиться. Возможно, скоро нас ждет что-то другое.

Как по мне, Европа была очень симпатичным местом, особенно раньше – Южный берег Франции, шляпы, легкие наряды, влюбленности, коварство, элегантные вечеринки. Я видела это в кино и читала в книгах, в жизни сейчас все было проще, да и летом я во Франции не была, только весной и осенью. Но мне кажется, изысканность в проведении времени осталась в прошлом – слишком много людей, китча, да и вообще.

Я любила все красивое, у меня от него настроение улучшалось.

Были моменты, когда я ненавидела Олега так, что становилось страшно. Вместе с этой ненавистью я ужасалась. Боялась жизни, которой живу. Ужасалась тому количеству эмоций и времени, что на него потрачены. Если все это зря, то получается, что нет ничего. Молодость утекает сквозь пальцы, и не за что зацепиться. А значит, все было иллюзорно – мне было так скучно со своей жизнью или я не знала, что с ней делать, поэтому придумала себе «любовь всей жизни» и отодвинула все на второй план.

В итоге в голове хаос из обид, непонимания и порой, что скрывать, жгучей ненависти. Все стало только хуже. Много слез и сильная злость за каждую слезинку. Мне хочется поколотить его, познакомить его физиономию с асфальтом.

Мое настроение совершенно нестабильно. Если я могу ненавидеть его так сильно, то, значит, я не совсем тот человек, каким себя представляла. В моей голове две Аниты – одна еще совсем ребенок, наивная и доверчивая. Ей очень плохо, когда что-то идет не так. А вторая – очень сильная и всегда может дать сдачи. Она может наговорить ужасных вещей, но, по сути, все это правда, просто в грубой форме. Она может дать сдачи и отомстить.

Ужасно, когда ты не можешь контролировать свою тоску. Еще хуже, когда настроение зависит от какого-то там человека.

В плохие моменты я забиралась под кровать, включала телевизор и смотрела что-то, но глаза при этом у меня были стеклянные. Мне ничего не хотелось, а до и после этого могло нахлынуть отчаяние – ничего не сделано, ничего нет. и какое-то презрение к себе: заменила реальный мир вымышленным вместо того, чтобы что-то делать и кем-то быть, хотела перевалить ответственность за свою жизнь на типа, у которого и с собственной проблемы. А в итоге – ничего. И ведь заслуженно, не надо было быть идиоткой.

Период «мытья полов» не мог растянуться навечно. Надо было пробовать что-то еще. Эта работа многое мне дала – я смогла расширить собственные горизонты. Как оказалось, это можно сделать без модных в офисной среде тренингов, книг от разных гуру – ты просто делаешь то, чего не делала раньше. Отбрасываешь глупости вроде статуса (боже, какой статус – все мы люди, и «статус» этот определяется простым стечением обстоятельств, что никак не повод им гордиться). Кто мы, собственно, такие, чтобы ставить себя выше людей, вынужденных зарабатывать самым что ни на есть понятным и честным трудом.

Если посмотреть, то с позиции честности и недвусмысленности этот труд вызывает меньше вопросов, нежели работа трейдеров, специалистов по секьюритизации корпоративных облигаций, большинства вебдизайнеров, пиар– и SMM-менеджеров.

Поначалу мне не давал покоя вопрос – как те люди держатся? Дело вот в чем: я могу понять, как жить целью, сжаться, терпеть лишения – во имя цели – какой-то конечный промежуток времени. Знать, что через год ты можешь добиться того или другого… или через два или три – поступив в университет, пройдя стажировку, получив необходимый опыт, освоив несколько модулей учебника иностранного языка. Как можно терпеть лишения без таких «маячков», я не понимала. Потом, в ходе работы, пришла к выводу, что они стараются смотреть на жизнь спокойно, без излишнего оптимизма, без истерик, тихо, потупив глаза, – не печально, а именно тихо. Они не думают, не копаются в себе, иначе это привело бы к печальным последствиям.

Вот затем, чтобы не думать, я и придумала идти на эту работу. Я многое узнала, поняла что-то про себя – это трудно оформить словами, но очень важно. Главное – я узнала, что могу. В этом нет ничего особенного, однако это более ценно, чем многие общественно признанные достижения. Я смогла.

А ищу я что-то новое для себя, потому что теперь мне хочется общаться. Тихо наблюдая за людьми и одновременно изнуряя тело, я достигла определенных результатов. Я была в мире собой, я выиграла раунд у собственной гордыни, я тихо слушала и уставала. Говорила мало и научилась лучше слышать себя. Но узнать многое о других и о себе можно и «говоря», и теперь я хочу пойти работать с людьми. На такую старомодную работу вроде продавщицы, ведь она общается с клиентами. Например, в книжный магазин, лучше не центральный – там слишком много посетителей и суеты и не успеешь как следует поговорить, узнать историю человека.

Или даже интереснее – как в фильмах, работать в закусочной или в магазине с музыкальными дисками. Лучше диски, официантка – это ближе к первому пути, который у меня уже был в поликлинике. Если стоять у прилавка, то тоже можно быстро устать и никакого общения не получить.

И я нашла магазин с дисками – в подвальчике в центре Москвы. Обстановка была супер, магазин только открылся, и я, при всех сложностях, казалась человеком более рациональным, нежели те, кто был причастен к его открытию. Сколько он может просуществовать? Надеюсь, достаточно, чтобы я успела узнать то, что мне нужно, узнать людей. Светлое помещение с музыкой, размеренные дни – это лучшее, что я могла сейчас придумать.

Работая в магазине, я стала позволять себе больше, чем когда мыла полы. Я перестала ограничивать свое общение с друзьями и знакомыми. До того мне думалось, что ничего нового, способствующего решению моих проблем, в этом общении я не приобрету. Оно было полностью противопоказано в период погружения в физический труд, впитывания скромности людей, ограниченных в средствах. Я училась молчанию, училась не впадать в привычную истерику, когда один день похож на другой и нет перспектив для изменения. Училась не впадать в уныние, нащупывать какие-то незнакомые ранее опоры в этой жизни, чему-то радоваться, тогда как прошлая я занялась бы саморазрушением.

Это не значит, что я по итогам нового опыта стала другим человеком, но я многое узнала и в чем-то взяла от него то, что мне нужно. Теперь нужно было научиться говорить с людьми, чтобы узнать их историю. Узнав истории, можно что-то понять и про себя – проследить за собственными ответными чувствами, сопоставить.

Так как я позволила себе говорить, то разрешила и общаться с друзьями. Думаю, они считали меня всего лишь эксцентричной. Безумие, депрессии – это что-то из кино, из прошлого. Их не существует.

Заодно я решила проверить, не разонравилась ли мужчинам. На встречу пришли двое моих давних поклонников-политтехнологов – так уж получилось, я раньше рисовала сайты для многих людей – и мужчина, которого я любила до того, как решила разобраться со своей жизнью. Это и поставило чувства под вопрос, ведь нас учат, что любовь должна быть всесильной, прямым коротким путем к гармонии и безоблачному счастью. У нас так не было, любовь сделала меня озлобленной и раздражительной. Да и то, как выглядит это безоблачное счастье, я уяснить для себя не могла. Возможно, у разных людей оно выглядит совершенно индивидуальным образом, но и при этом лучше сначала разобраться с собой, чтобы потом не рисковать и не разрушить ненароком что-то ценное.

Разговор шел о политике. Я заметила, что мне все равно. Павел и Юрий – сокращать их было бы странно, настолько они не выходили из политической «позиции», позы, – дискутировали насчет взаимоотношений президента и премьер-министра. Раньше у меня была легкая презрительная интонация – во всех подобных разговорах. А теперь мне было все равно. При этом в дискуссии я участвовала, казалось, очень свободно. А Олег, моя так называемая любовь, молчал. Собственно, я и познакомилась с подобного рода людьми через Олега, а с ним самим познакомилась случайно – он где-то увидел меня, через общих знакомых узнал имя, нашел в социальных сетях, добивался внимания пару лет и подбрасывал разных нуждающихся в человеке, который умеет рисовать.

Он обычно очень эмоционально спорил, приводил доводы, живые примеры, а сейчас скорее бросал отдельные реплики. Позже, когда мы остались в ресторане вдвоем, он сказал:

– Беседа абсолютно холодных людей. Людей-функций. Будто у одного работа спрашивать, у другого – отвечать. И обоим наплевать на политику, экономику, людей, страну. Роботы. Аккуратные. Псевдограмотные. Кстати, он – больше, чем ты. Твое небезразличие, которое было раньше, сейчас не заметно вообще. Полное отсутствие любопытства. Тебе же раньше было интересно, ты любила цепляться за слабые места, выспрашивать, заводить в тупик. Ты спорщик, а не соглашатель. А тут ни одного вопроса-зацепки… И дело не в том, чтобы вывести на чистую воду Видно, что тебе на все наплевать, кроме себя.

– Нас было трое, не считая тебя, если ты не заметил. Я вообще говорила только из вежливости. Для меня сейчас бессмысленно спорить. Мне это неинтересно. Зачем спорить с теми, кто не очень-то силен? Я не вижу смысла тратить энергию, как раньше, непонятно зачем, непонятно на что, как будто от этого разговора что-то изменится. Я не хочу, мне неинтересно. Я больше не буду распыляться, я знаю, что мне не нужно, и на все остальное мне действительно, как ты и заметил, наплевать.

Очередное непонимание из тысячи подобных. Как можно быть в отношениях с тем, кто тебя не понимает, не ощущает и при этом пытается вписать в какое-то свое представление о мире.

Я не была обижена – скорее зла. Как это может быть, что у нас с ним невероятный секс? Все – все в прошлом. Никто не смеет указывать мне, что я какая-то не такая. Пусть тогда найдет себе «такую», только вот странно – за все время, что я решаю свои проблемы, он так никого и не нашел. Вот так вот.

Дома злость прошла. Я смотрела на стену в сиреневых цветах, листала журнал, сидела в Интернете. Вспоминала то хорошее, что у нас с ним начиналось. Потом решила, что, раз теперь работаю в магазине, нужно тщательнее следить за своим внешним видом. Не может быть и мысли о том, чтобы прервать начатый путь и вернуться к тому, с чего начинала. Олег или вовсе кто-то другой – в любом случае, не сейчас. Потом время покажет.

Я зашла в ванную, посмотрела на себя в зеркало. Цвет лица показался землистым, некрасивым, неприятным. Кожа – нечистой. Я быстро сжала прыщ, брызнул белый гной, и следом выступила кровь. Протерла ранку спиртовой салфеткой. Ногти были не ухожены.

Вся моя жизнь в беспорядке, я только делаю вид, что все хорошо, а на деле ничего хорошего. Я снова начинала ненавидеть себя. Это присуще мне в «плохие времена». Чтобы не перечеркнуть то хорошее, что успела узнать о себе и о людях, я спряталась под одеяло и уставилась в телевизор.

Новые знакомые по музыкальному магазину много чего рассказывали об известных музыкантах и исполнителях, и я окончательно уверилась в том, что музыка в России умерла. Парадокс был в том, что в смутные девяностые появлялось интересное – например, певица Линда, к песням и клипам которой в детстве я относилось с трепетным интересом. Немножко страшно, немножко восхитительно. Потом, когда я училась в старших классах, зажигали «Тату». На этом все и закончилось. Не знаю, в чем было дело – в трудностях музыкальной инфраструктуры, нехватке инвестиций или в людях. Кажется, что пассионарность, страсть должна все преодолеть, но, видимо, энергии в этой сфере не было. Печально и симптоматично.

Мои новые знакомые, общавшиеся в музыкальных кругах, просто рассказывали о страшных вещах. Об одной певице, которую уважала подавляющая часть молодежи.

– Ходят слухи, что она конкретно села на сильную наркоту. И теперь даже ее подруга-любовь не может ничего сделать. Они перестали общаться. Говорят, она совершенно никакая, ни о каких выступлениях речи быть не может, – говорил Даня, мальчик-менеджер по продвижению магазина. Это был один из его многочисленных проектов, больше всего ему нравилось организовывать концерты и освещать их в прессе.

Он рассказывал и о другой певице, менее великой, чем первая, но несколько ее хитов сколько-то лет назад в России гремели.

– Сейчас она очень расстраивается, что они особо не зарабатывают, что нет тех масштабов. А надо было думать! Когда все плыло – и деньги, и слава, и предложения, – она думала, что это естественно и так будет всегда. Решила, что ей все это надоело и не нужно ни популярности, ни известности. Ушла на пике. При этом все эти решения принимались на фоне наркотиков. И ушла она в наркотики. Потом пробудилась от своего наркотического бреда – и оказалось, что ей снова всего хочется и, может, не переставало хотеться, только всего этого нет и нужно начинать все с начала.

Самым печальным из того, что рассказал Даня, было известие о тяжелой болезни еще молодого мужчины, продюсера, в прошлом создавшего очень успешную группу. Через некоторое время оно стало достоянием общественности. Но Даня говорил о том, что, обратись тот к врачам раньше, шансов на выздоровление было бы гораздо больше. Беда в том, что он просто не понимал, что происходит, так как уже долгое время плотно сидел на наркотиках, и это не могло не отразиться на психике.

Все эти разговоры пробудили мысли. Я никогда не пробовала ничего и не считала, что здесь уместно любопытство. Но дело даже не в этом. Почему люди, сорвавшие джекпот, люди, которым повезло, начинают разрушать все это, начав с себя. Они могут объяснять это как угодно – любопытством, поиском вдохновения, творческим кризисом. Но правда есть правда: сразу, в середине или по итогам – это проявление слабости.

Что на самом деле побуждает их к саморазрушению? Возможно, это неуверенность в себе, неуверенность в том, что все произошедшее, этот подъем, успех – закономерны. Возможно, боязнь внезапно все потерять. Лучше уж быстро и сокрушительно разрушить все самому, нежели бояться и трепетать перед сторонними силами вроде милости публики. Если это так, то потеря вкуса к жизни, целей, интересов, амбиций – это более примитивная и надуманная причина. Как-то неправдоподобно – люди были амбициозными по природе своей, их никто не толкал что-то делать, придумывать и добиваться. Они ведь не покорили весь мир раз и навсегда, их слава была очерчена рамками, ее можно было изобразить художественно, и оставалось много пустых, незаполненных мест. Но они выбирали не бесстрашное действие, а трусливое саморазрушение.

Мне кажется, что в душе я совершенно не готова ни к каким отношениям. Интересны только те, кто может чему-то научить, с кем можно поспорить, кому интересна я, со всеми своими мыслями, которые иногда хаотичны и почти всегда мне мешают. Кто-то может притвориться, но не тут-то было. Может быть, у меня и не будет этой пресловутой стабильности, может, на каждом отрезке свой островок стабильности. Тех самых мужчин может быть несколько, почему нет? Ведь ты взрослеешь, становишься мудрее, меняешься, и в какой-то момент может оказаться, что вы разные люди, химии больше нет, есть воспоминания и любовь… к себе, моложе. И все.

Почему, если хочешь кем-то стать или (наоборот?) найти себя, нужно одной ногой стоять в прошлом? Только потому, что это так называемая стабильность и ни на чем не основанная как бы верность, а по правде – страх что-то менять.

Наедине с собой я думаю над этим часто.

Наверное, некоторые вещи есть перебор. Они невозможны, это ненормально, и по всем канонам так человеческие отношения развиваться не могут. Ты не можешь ненавидеть и любить одновременно – в основном всегда на передовой любовь, но иногда, иногда ведь прорывается и ненависть – от определенного набора слов, как реакция. Ненависть. А потом опять любовь. Никто не виноват, так сложились обстоятельства. Ты скажешь. А я скажу, что я люблю тебя и мне самой страшно, и я тоже не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя полностью. А разве можно жить вместе, когда при употреблении некоторых слов в некотором порядке я съезжаю с катушек, готова все переломать, выбросить себя из твоей жизни и плакать о том, что эти несколько лет – ну совершенно зря, потому что я не дышала без тебя, никуда не ходила, а если и ходила, то других мужчин совершенно не видела. Я делала это не специально, видимо, когда нам кажется, что мы находим, нам жизнь не предоставляет того, что нам не нужно. Мы ничего не видим и не слышим.

Может быть, этого слишком мало.

Если бы я курила сигареты, я бы сейчас забралась в твою рубашку, уткнулась бы коленями в подбородок – и курила, курила. Без тебя я не вижу день, я не выхожу из дома, я не вижу ночь. Вся эта осенняя кутерьма проходит мимо, я просыпаюсь за полдень или в шесть утра, бывает по-разному, я просыпаюсь, когда достаточно светло, мне снятся увлекательные сны с твоим участием. Но утром я вспоминаю, что произошла очередная гротескная, совершенно неуместная ситуация, полный бред. Произошла по моей вине, потому что я истеричка, сумасшедшая. Я говорила о тебе ужасные вещи, нащупывала самые больные места. И говорила, говорила – кидала обвинения тебе в лицо. И ты ведь их когда-то заслужил, но сейчас я сама лишаю себя счастья, потому что все не могу простить, а скоро и ты не сможешь простить меня.

Дни сплетаются, сжимаются, время жизни, о котором я так люблю праздно рассуждать, течет сквозь пальцы. Я бы хотела быть добрее, как раньше. Но жизнь делает все сложнее – и если б я могла курить, то сейчас бы закурила.

– Что ты делаешь?

– Еду. Тут в новостях говорили про Депардье и его бывшую жену или подругу, что она говорит: «Я все еще люблю его, несмотря ни на что», а он о ней говорит: «У нее был только один недостаток – ревность». Только один, а сколько у нас несоответствий.

Странно, что ты вообще со мной разговариваешь.

Мы встретились, когда мне был 21 год. Так странно, он казался мне каким-то не таким, ни под каким предлогом не помещающийся в рамки «моего мужчины». Мне казалось, что он скорее хитер, нежели умен. И для меня, совершенно очевидно, староват: 20 и 35 – большая разница. Кто бы мог подумать. Так странно. В итоге получилась долгая лирическая история.

Когда он мне не нравился, его интересовали мои дела, увлечения, планы, а меня – молодые люди вокруг. Я натужно отвечала на его долгие звонки с периодичностью раз в месяц. Он о чем-то долго рассказывал. А я переживала, передумывала, пыталась понять, кто я есть. Эти разговоры ничего особенного тогда для меня не значили, просто – иногда любопытно, иногда нет.

Тогда никто не знал, чем это кончится. Роман начался спустя два года. Тогда он показался умным, и его проблемы вызвали сопереживание. Но если бы все шло гладко… Дурной характер не только у него, но и у меня. Все осложняли мои проблемы с собой. Как можно найти гармонию с кем-то другим, если проблемы у вас совершенно разные, если тебя еще разрывает на сотни кусочков, и ты не знаешь, та ли ты, за кого сама себя принимаешь.

Внешне все выглядит куда лучше, чем есть на самом деле. Обычная лощеная счастливая парочка с большой, но неплохо смотрящейся разницей в возрасте. Достаточно гармоничная.

А в действительности – постоянные ссоры, склоки и растущая необходимость в друг друге. Но это же не то, чем можно жить долго. Точнее, этим можно жить долго и даже нужно – нам интересно, есть все предпосылки. Нам интересно, мы делаем друг друга лучше, мы растем над собой. Но, видимо, все это пришло ко мне слишком рано, я не подготовлена, не знаю, что делать, все порчу.

Иногда мне кажется, что это все миф. Никому нельзя верить, и в итоге ты потеряешь себя. Потом мне кажется, что я растворяюсь и теряю все то, чем была, над чем работала. Становлюсь серой, такой же, как все, намного хуже. А самое главное – мне кажется, что если сейчас я буду с ним, то никем не стану. Буду жить его жизнью и никем не стану.

Нервничаю, злюсь без повода, все дело и в его независимом дурном характере, и в моем, а главное – в моих проблемах с собой.

Мы мучаем друг друга, я схожу с ума, от того, что завишу от него – такого раньше не было, – и это должно закончиться.

– Посмотри сегодня «Горькую луну» Полянского, полюбуйся на себя. Ты бы с удовольствием меня изуродовала, а потом катала бы на каталке и гордилась собой, – говорит он после очередной ссоры.

Он не курит, пьет вино. Раньше, перед началом нашего романа, он не казался мне даже симпатичным, а теперь кажется очень и очень красивым своей собственной красотой.

– Ты ко мне относишься не как к мужу, а как к родственнику какому-то. Поэтому можно все. – Это он говорит еще спокойно.

Иногда он так на меня кричит, что можно только уши затыкать. Говорит, что я единственная женщина в его жизни, на которую он кричал матом.

– Ты недовольна собой, а отыгрываешься на мне. Но дело не в этом. Иногда ты ведешь себя прилично, хорошо, как будто ты меня любишь. Твою маскировку я воспринимаю как обновление. Но дерьмо лезет. Ты не мой идеал. Совсем. Судя по твоим словам, я тоже не твое. Так что же ты ухватилась мертвой хваткой? Или просто паралич? «Мне такое не нужно»… Ну так до свидания. Но ты продолжаешь бесконечно говорить…

В такие моменты я молчу, понимая, что доигралась. Проблема в том, что иногда – редко – его недостатки кажутся мне критичными, все, что связано с ним, – унижающим мою личность, а значит, невозможным. Я не могу так жить, я должна быть свободной. Я наполняюсь уверенностью, что прекрасно проживу без него всю оставшуюся жизнь, что он тормозит меня – не потому, что недостаточно хорош, а потому, что я увлеклась, втянулась, начала готовить еду и строить планы другого рода и перестала строить планы, привычные мне всю предыдущую жизнь.

В итоге я своими же истериками добиваюсь своего, но… Потом мне становится просто физически плохо, не хватает воздуха. Я будто тону. В глубине души я понимаю, что смогу выплыть и пойти дальше, я всегда выплывала. Но, черт возьми, этот раз какой-то особенный, и в каждой из ссор – а их было много – я снова возвращаюсь и возвращаю. И я вовсе не хочу уходить. Наоборот, это может быть вариантом на всю жизнь, но для этого нужно привести для начала свою голову в порядок. И лучше не посвящать его в подробности, хотя он и так уже понимает, какого рода кошки скребут у меня на душе, когда мне хочется залезть на стену или что-то разбить.

Когда мы ссоримся, мне некуда деться. Я начинаю что-то нервно делать, убираться, перекладывать, трудно дышать.

– Больше нет любви. Она была, но ты ее вытравила своими словами. Все бессмысленно и глупо. Я не твой герой. Истерики, обвинения, злость, все будет перемежаться соплями и сюсюканьем. Я не выдержу долго, и неважно, кто больше виноват. Я боюсь твоих сумеречных состояний. Я не расслабляюсь с тобой никогда. Я очень устаю. Ты сознательно уничтожаешь во мне любовь к себе.

Одна из таких ссор закончилась тем, что он поехал один в рабочую поездку, хотя предполагалось, что мы поедем вдвоем. Поездка приходилась на зиму и была исключительно долгой – 10 дней. Все эти дни я провела так: утром спала, днем, когда уже темно, просыпалась, вставала, умывалась через раз, пила чай и плакала. Не ела принципиально. Снова ложилась в кровать, пыталась уснуть, чтобы не думать – о себе, о нем, о том, что все рассыпается и ничего, по сути, и нет. Читать не хотелось. Телевизор делал вещи только хуже. Выходить не было сил, да и куда? Сил не было и после сна, и до сна. Иногда сил не хватало на то, чтобы уснуть. Интернет не отвлекал, а расстраивал: бесконечные радостные лица в социальных сетях. Им всем очень весело. Они едят и улыбаются, ходят в кино и по барам, не забывая улыбаться в телефон, посещают выставки и концерты – с непременным фотоотчетом в Instagram в режиме реального времени. Они вроде как чем-то занимаются, отчаянно веселятся в выходные, громко кричат о своих отношениях и выставляют их напоказ – «мы» путешествуем, «мы» счастливы, «мы» хотим многого. Они не отчаянные. Скорее в этом во всем есть какое-то отчаяние, фрагменты как будто должны запечатлеть жизнь, которая вроде бы должна иметь смысл. Только цели так и не достигнуты, а жизнь струится сквозь пальцы. По мне, так лучше терпеть лишения и страдать и хотя бы не забывать, что все должно быть иначе.

Но самое ужасное время – ночное, когда не можешь заснуть. Темнота обступает, деть себя некуда. Эти 10 дней, как и пара недель до и пара недель после, прошли в сумерках. Никому такого не пожелаешь. В лучшие из этих моментов немного отвлекал сериал Gossip girl, благо в нем много сезонов и можно смотреть не отрываясь, не думая. В какой-то из относительно светлых дней, когда удалось проснуться днем, сам собой открылся Ницше. Но это было исключением.

Просыпаться было испытанием. Практически каждую ночь снились сны, иногда тяжелые, иногда увлекательные. Первое ощущение от пробуждения было приятным – во сне кипела какая-никакая жизнь. Потом приходило осознание того, кто ты есть и что с тобой произошло. Хотелось обратно в сон, вставать и одеваться совершенно не хотелось. Зачем? Что тебя ждет в этом дне?

При этом было понятно, что потом она, Анита, будет об этом жалеть. Она, которая всю жизнь считала, что каждый день на вес золота и нельзя сидеть на месте. Каждый свой день рождения она встречала в мысленном подсчете: что удалось, что нет и почему, что нужно в срочном порядке осуществить за следующий год. И тут все, оказывается, идет насмарку – из-за какого-то мужчины. Тоже мне, обстоятельство непреодолимой силы. Все годы размышлений, с самых подростковых лет, о том, что хочется, что должно произойти. Все таланты, мудрость, про которую говорят – не по годам, все оказывается зря. Зачем и почему так происходит?

В общем, жизнь не удалась. Ничего не получилось. Самое сложное – это признать. В самые худшие сумрачные дни в зеркале отображалось чудовище – со спутанными волосами, бледной нечистой кожей, некрасивое, нелюбимое. Скляночки с превентивными средствами от старения, которыми пользовались все ровесницы в их кругу, стояли нераспечатанными. Зато в эти дни она вовсю пользовалась средством от кожных высыпаний на лице, которое в итоге кожные высыпания победило, зато иссушило кожу так, что на лбу появилась первая тонкая морщинка.

Анита смотрела на нее как на след от страданий и расплату за любовь.

Потом, когда они снова помирились, эта морщинка не давала ей покоя. Эти отношения не строят, а разрушают – ее красоту и без того расшатанные нервы. Не создают, а разрушают.

Но в тот момент морщинку она рассматривала с молчаливым удовлетворением. Кому нужно лицо, которое вот так оставили. Значит, оно недостаточно хорошо, чтобы его любили так, чтобы принимать любым. Значит, так ему и надо.

С друзьями и знакомыми в «сумеречный период» она не встречалась: слишком уж радостными они выглядели на картинке в социальной сети.

Зато часто сомневалась: вернется он или нет? что там делает? виновата ли она? почему не получается? Бесконечно перечитывала сообщения и письма, передумывала разговоры и слова:

– Ты такая классная и очень прикольная. Извини. Я действительно погрузился в себя… Это отношения к тебе моего не меняет. Но понимаю, что обратный эффект присутствует. Извини.

– Я не знаю, что тебе сказать. Ты дорога мне – иначе я бы перестал общаться с тобой. Но я не понимаю, как с тобой жить и что сделать, чтобы ты была счастлива. Я запутался.

К рисункам она не притрагивалась. Написать картину не пыталась. Кому это будет интересно, если она такая пресная переоцененная неудачница, если ничего не получается.

Затем ненавидела себя уже за то, что такая зависимая и ленивая и готова отказаться от всего, что имело смысл, только из-за неурядиц с мужчиной. И так по кругу.

Когда сумеречные дни закончились, пришлось для начала выйти на улицу. Снег был похож на снег, а не на жидкое грязное месиво. Холод был как раз тем, что нужно, – он не давал лишним мыслям распространяться в голове. Можно было просто идти куда-то.

Пришлось встретиться с друзьями. Они пили синие коктейли в очередном баре. Чтобы быть на равных, пришлось выпить синий коктейль.

Разговоры шли о том о сем. О работах, желании купить то или другое, о личной жизни. Все было то ли слишком цинично, то ли слишком наивно, а в общем – как-то пусто.

– Что я здесь делаю?

– Как что? Пьешь синий коктейль.

– А зачем я это делаю?

– Как зачем? Чтобы прийти в себя.

– Но мне, для того чтобы прийти в себя, уж точно не нужен синий коктейль!