Но кровати не было. Из деревянного абрикосового ящика /золотая мечта/ он достал несколько поленьев и бумагу и дрожащими пальцами развел огонь, а потом погрузился в размышления. Наверняка, он и не собирался возвращаться обратно через старую ферму, чтобы пожаловаться. Огонь разгорелся ярче, в комнате стало теплее и ему уже было не так жаль себя; когда подсохла его одежда, настроение стало почти приподнятым. Добрейший мистер Петти из компании Петти, Смилдон и Руфь с какой-то странной уклончивостью говорил о делах, связанных с его наследством, но с готовностью выдал ему аванс в счет наследства. Деньги лежали у него в кармане. Он прибыл в город и не умер, и никто его не избил; у него были деньги, перед ним раскрывалась перспектива; начиналась настоящая жизнь. Бесконечно долгая двусмысленность Эдвуда, душное ощущение непрерывной тайны, бесконечное ожидание, что ему укажут, как поступить - все это в прошлом. Он сделал свой выбор. Независимый посредник, он заработает миллион, завоюет любовь и никогда не вернется домой, чтобы вовремя лечь спать. Он прошел в крошечную кухню смежную со спальней, где стояла холодная плита и неработающий холодильник, рядом с которым приткнулась раковина и лохань. Он нашел белую кофейную кружку - дань моде вытряхнул из нее жука и достал бутылку рома "Дона Марипоза". Он поднес полную кружку ко рту, глядя в огонь, с улыбкой на лице, когда в дверь постучали.
      СИЛЬВИ И СУДЬБА В первое мгновение он даже не понял, что пунцовая от смущения девушка, которая стояла в двери, была той самой, которая днем в блестящем халате роняла яйца во дворе старой фермы. Одетая теперь в выцветшие и мягкие, словно сшитые из домотканого полотна, джинсы она выглядела намного моложе; другими словами, она была в общем-то маленькой, но в ней скрывалось столько энергии, что это позволяло ей выглядеть старше, если бы только не ее излишняя скромность. - Сильви,- сказал он. - Да, я,- она оглянулась назад, на темный холл, затем снова посмотрела на него с каким-то раздражением или досадой.- Я не знала, что здесь кто-то есть. Я думала, что здесь пусто. Он стоял перед ней, заполняя своим телом дверной проем и не знал, что сказать. - Хорошо,- сказала она. Девушка высвободила одну руку и приложила к своим вздрагивающим губам, а потом снова быстро осмотрелась, как будто он заставлял ее остаться, а она торопилась уйти. - Вы что-нибудь оставили здесь? Она не обратила внимания. - Как ваш сынок? - При этих словах она закрыла рот рукой; казалось, она плачет или смеется или и то, и другой вместе и при этом она продолжала оглядываться, хотя было совершенно ясно, что ей некуда идти. Наконец, и Оберон заметил это. - Входите,- сказал он, отступая в сторону, чтобы она могла войти, и приветливо кивая. - Я иногда прихожу сюда,- сказала она входя в комнату,- когда мне хочется побыть одной.- Она снова огляделась, из чего Оберон заключил, что девушку обидели. Он вторгнулся в ее обитель. Он подумал, может быть, ему нужно уступить комнату ей и пойти спать на улицу. Вместо этого он сказал: - Не хотите немного рома? Казалось, она не слышала его. - Послушайте,- сказала Сильви и замолчала. Оберон уже знал, что эти слова часто используются горожанами в речи, а не являются грубостью. Он прислушался. Она села на маленькое вельветовое кресло и сказала, ни к кому не обращаясь: - Как здесь мягко! - Мг. - Завораживающий огонь. Что вы пьете? - Ром. Хотите выпить? - Конечно. Кружка была только одна, поэтому они выпили по очереди, передавая ее друг другу. - Мальчик не мой сын,- сказала Сильви. - Извините, если я... - Это ребенок моего брата. У меня есть умалишенный брат. Его зовут Бруно. Он сам, как ребенок.- Она задумалась, глядя в огонь. - А какой ребенок. Такой очаровательный, и хорошенький. И плохой.- Она улыбнулась.- Такой же, как его папочка. Она еще крепче обхватила себя руками и подтянула колени почти к самой груди. Он видел, что она содрогается от внутренних рыданий и только постоянное героическое усилие над собой не позволяет ей выплеснуть плач наружу. - Мне показалось, что вы с ним прекрасно ладили,- сказал Оберон.Я подумал, что вы его мать. - О, его мать,- она бросила пренебрежительный взгляд, в котором едва можно было уловить жалость,- его мать ужасно больна, к сожалению. Она снова задумалась. - Как они обращались с ним! Он уже начал становиться таким же, как и его отец. Это была явно неподходящая тема. Оберон хотел задать ей вопрос, чтобы она рассказала всю эту историю. - Ну, что же, сыновья часто становятся похожими на своих отцов,сказал он.- И в конце концов, они проводят около них много времени. Она презрительно фыркнула. - Бруно мог год не видеть этого ребенка. А теперь он прозрел и говорит "мой сынок" и все такое. Но это только потому, что он стал верить в бога. Но он работает для этого парня. Что делать? Я не знаю, я прихожу в отчаяние. Он здесь, на пороге. Они убьют этого ребенка. Ее глаза снова наполнились слезами, но она быстрым движением смахнула их. - Проклятый Джордж Маус. Как он мог быть таким глупым? - А что он сделал? - Он сказал, что был пьян. У него был нож. Оберон вскоре совсем запутался в ее рассказе и не мог понять, у кого был нож и кто сказал, что он был пьян. Прослушав эту историю еще дважды, он выяснил, что брат Бруно пришел пьяным на старую ферму и под воздействием своей новой религии или философии потребовал у Джорджа Мауса племянника Бруно и который в отсутствие Сильви после долгих споров и угроз уступил ему. И что племянник Бруно был теперь в руках извращенных и ужасно глупых родственников жены, которые доведут его, как довели ее брата, до дикости, сделают его тщеславным, непослушным и эгоистичным; и что план Сильви выкрасть его провалился: Джордж Маус запретил ее родственникам приходить на ферму, у него и без них достаточно забот. - Вот поэтому я не могу жить с ним больше,- сказала она, без сомнения на этот раз имея в виду Джордж. У Оберона появилась слабая надежда. - Я думаю, что это не его ошибка,- сказала она.- Вернее сказать, это вовсе не ошибка. Я больше не могу. Я постоянно думаю об этом и все же... Она сжала виски, как бы удерживая мысли. - Если бы у меня хватило сил высказать им все. Им всем.- Ее горе и страдания достигли предела. - Я никогда не захочу видеть их снова. Никогда, никогда, никогда. Она почти смеялась. - Это действительно глупо, потому что если я уйду отсюда, то мне будет некуда идти. Совсем некуда... Она не будет плакать. Она не должна, да и самый тяжелый момент прошел, но ее лицо выражало полнейшее отчаяние, когда она глядя в огонь сжимала щеки руками. Оберон сцепил руки за спиной и постаравшись придать своему голосу доверительный тон, сказал: - Ну конечно, вы можете остаться здесь, пожалуйста.- Сказав это, он понял, что предлагает ей место, которое больше принадлежало ей, чем ему, и покраснел.- Я хочу сказать, что конечно, вы можете остаться здесь, если вас не смущает мое присутствие. Она осторожно посмотрела на него и ему показалось, что она поняла его состояние, которое он хотел скрыть от нее. - Правда? - спросила она и улыбнулась.- Я не займу много места. - Здесь и не так много места.- Почувствовав себя хозяином, он задумчиво огляделся. - Я не знаю, как нам это уладить, но вот кресло, а вот мой почти сухой плащ. Можете использовать его, как одеяло... Он чувствовал, что сам, свернувшись в углу, возможно и вовсе не уснет. Он думал о том, что еще он мог бы уступить ей. - Я могла бы прилечь в уголке кровати,- сказала она,- я свернусь в ногах и займу действительно мало места. - Кровати? - Да, кровати! - воскликнула она, волнуясь все больше. - Какой кровати? Неожиданно она поняла его недоумение и громко рассмеялась. - О нет, я не могу поверить, ты собираешься спать на полу! - Она подошла к массивному шкафу на ножках, стоявшему у стены и протянув руку за его заднюю стенку, нажала какую-то кнопку или повернула рычаг и очень довольная, опустила переднюю часть шкафа. Панель мягко опустилась; в зеркале отразилась часть пола, а потом ничего не стало видно; медные набалдашники в верхних углах панели плавно выдвинулись и появились ножки. Это действительно была кровать с резным изголовьем. В самом шкафу нашелся матрац, покрывала и две взбитые подушки. Он смеялся вместе с ней. В разложенном виде кровать занимала большую часть комнаты. Складная спальня. - Не слишком ли она велика? - спросила девушка. - Очень большая. - Места хватит для двоих, не правда ли? - О конечно, конечно...- Он был готов предложить ей всю кровать; это было бы правильно и он сразу бы сделал так, если бы знал, что в шкафу спрятана кровать. Но он видел, что она притворяется, будто не замечает его джентльменского поступка и очень благодарна ему за половину кровати. Эта неожиданная хитрость заставила его замолчать. - Вы уверены, что я вам не помешаю? - спросила она. - Нет, нет, что вы? Если вы уверены, что я вам не помешаю... - Я всегда спала с другими людьми. Я много лет спала с моей бабушкой, а потом мы обычно спали с сестрой.- Она села на кровать кровать была такой пышной и высокой, что ей пришлось помогать себе руками, а ее ноги не доставали до пола. Она улыбалась и он улыбнулся в ответ. - Вот так,- сказала она. Эта видоизмененная комната стала началом изменений в его жизни. Ничто в жизни не повторится. Внезапно он осознал, что жадными глазами смотрит на нее, а она отводит свой взгляд. - Ну,- сказал он, поднимая свою кружку,- как насчет того, чтобы выпить еще по глотку? - Хорошо,- согласилась Сильви и пока он разливал спросила,между прочим, как случилось, что ты оказался в городе? - В поисках удачи. - Хм. - В общем, я хочу быть писателем.- Интимная обстановка и выпитый ром позволили ему легко сказать об этом.- Я хочу поискать работу, связанную с журналистикой. Может быть, я устроюсь на телевидение. - Это грандиозно. Большие планы. - Да. - А ты мог бы написать что-нибудь похожее на "Миры вокруг нас"? - А что это такое? - Ты должен знать. Это такое шоу. Он не знал. Ему стало ясно, как нелепы и смешны его амбиции. - По правде сказать, у нас никогда не было телевизора,- сказал он. - Правда? А у нас был.- Она маленькими глотками потягивала ром.- Вы что, не могли себе позволить купить телевизор? Джордж говорил мне, что вы действительно богаты. - Ну, богаты... Я не знаю насчет "богаты"...- В своем голосе Оберон впервые услышал нотки, в точности повторяющие манеру говорить Смоки - в его голосе появилась некая поучительность. Может быть, он старел? - Конечно, мы могли бы купить телевизор... А что это за шоу? - "Миры вокруг нас"? Это многосерийная драма. - Неужели? - Бесконечный сериал. Только разберешься с одной проблемой, как тут же появляется другая. Совершенно глупый фильм. Но ты попался на крючок. Она снова стала дрожать от холода и поджав ноги, положила их на кровать. Затем она подтянула к себе одеяло и укрыла ноги. Оберон занялся камином. - Там есть одна девушка, которая похожа на меня,- она сказала это с коротким смешком.- У парня, который с ней встречается возникли проблемы. Она играет итальянку и она прекрасна.- Сильви сказала все это таким голосом, как если бы она объявила, что у актрисы одна нога. - Она знает свою судьбу. У нее еще масса жутких проблем, но у нее есть судьба, иногда ее показывают с затуманенными глазами, она что-то ищет, а в это время за сценой звучит грустная музыка, а она думает о своей судьбе. - Гм. В ящике у камина оставалось совсем мало дров, да и те были остатками старой мебели, правда, попадались куски с тиснением. Лак на полированных деревянных обломках пузырился и шипел. Оберон почувствовал возбуждение: он был как бы часть сообщества незнакомцев, которые сжигают ненужную мебель и старые вещи. Сильви вздохнула и посмотрела на абажур, нарисованный на нем локомотив медленно двигался, пересекая ландшафт местности. - У меня тоже есть судьба,- сказала она. - Правда? - Да.- Она произнесла это, махнув рукой и с таким выражением лица, как будто хотела сказать, что это правда, но очень долго рассказывать об этом, да и не очень интересно для меня. Махнув рукой еще раз, она углубилась в изучение серебряного кольца на своем пальце. - Как человек может узнать,- спросил он,- что у него есть судьба? Кровать была такой высокой, сто он чувствовал себя довольно неловко в маленьком вельветовом кресле, стоявшем у ее подножия, поэтому он с воодушевлением взобрался на кровать и устроился позади Сильви. Она подвинулась. Они устроились на противоположных концах кровати, опершись на подушки. - Давным-давно,- сказала Сильви,- гадалка прочитала мою судьбу. - Кто? - Гадалка. Женщина, которая знает, как это делается. Знаешь, она прочитала по картам и еще рассказала много всякой чепухи. - О! - Ну, она была для меня кем-то вроде тети, в действительности она не была моей тетей, я и не помню, чьей тетей она была; мы звали ее Тити, а остальные называли ее Негритянкой. Она вытащила меня из дерьма. В ее доме на маленьких алтарях всегда горели свечи, занавеси были задернуты и стоял такой ужасный запах; а над камином у нее всегда были пара цыплят; я не знаю, что она делала с теми цыплятами и не хочу знать. Она была большой, но не толстой, с длинными и сильными руками, как у гориллы, с маленькой головой и совершенно черная. Знаешь, такая иссиня-черная. Она не могла принадлежать к членам моей семьи. Когда я была маленькой, мне не хватало питания - я очень плохо ела и моя мама не могла заставить меня, я стала совсем тощей, вот такой - она показала кусочек покрытого розовым лаком ногтя. Доктор сказал, что мне нужно есть ливер. Представляешь? А бабушка решила, что наверное, меня кто-то сглазил. На расстоянии. Она поводила руками, как гипнотизер на сцене. - Из-за мести или что-то в этом роде. У мамы к тому времени был второй муж. И может быть, его бывшая жена навела на меня порчу, чтобы отомстить. Может быть, может быть... Она легонько дотронулась до его руки, так как он отвернулся. Она дотрагивалась до него всякий раз, как только он отворачивался и это начинало раздражать его; нельзя все время приковывать к себе его внимание. Он считал это плохой привычкой до тех пор, пока, спустя некоторое время, он увидел, что люди, играющие в домино на улице и женщины, присматривающие за детьми и сплетничащие на ступеньках, делают точно так же; оказалось, что это привычка не одного человека, а целой нации, так сказать, национальная особенность. - Ну вот. Мама повела меня к негритянке. Я никогда в жизни так не боялась. Она стала сжимать меня своими огромными ручищами, при этом что-то напевая рычащим голосом и говоря всякую чепуху; она яростно вращала глазами и быстро моргала веками. Потом она стремительно подбежала к маленькому очагу и бросила туда какую-то чепуху; вроде порошка и от него пошел такой сильный запах; она отскочила назад - это было похоже на танец - и снова взялась за меня. Потом она еще что-то бросала в огонь, я уже забыла. Потом все это закончилось и у нее был такой вид, как будто она просто выполнила каждодневную работу; она сказала моей бабушке, чтобы никто не разговаривал со мной. Я была очень худой, как скелет, и мне нужно было как следует кушать. Бабушка почувствовала такое облегчение. - Ну вот,- она снова дотронулась до него рукой, так как он на минуту отвлекся, заглянув в кружку,- вот они сидят себе за чашечкой кофе, а бабушка достает деньги, а негритянка не сводит с меня глаз. Просто смотрит и все. Слушай, я так перепугалась. Чего она смотрит? Она могла смотреть прямо сквозь тебя, прямо до самого сердца. Потом она вот так подошла,- сказа показала рукой, как она приблизилась,- и стала тихо разговаривать со мной о том, какие мне снятся сны и всякой чепухе, я уже и не помню всего. Потом она взяла колоду старых потрепанных карт, положила на них мою руку, а сверху прикрыла своей ладонью; ее глаза снова начали вращаться, она была как будто в трансе. Сильви взяла кружку у Оберона, который маленькими глоточками потягивал ром и сам как завороженный. - О,- вздохнула она,- больше нет? - Там еще много.- Он встал налить еще ома. - Нет, ты слушай, слушай. Она раскрывает эти карты - спасибо... Сильви сделала маленький глоток, ее глаза округлились на мгновение и она стала похожа на того ребенка, о котором рассказывала. - И гадалка стала по картам предсказывать мою судьбу. Вот когда она узнала мое будущее. - И что же она нагадала? - он снова уселся на кровать на свое место.- Большое будущее? - Великое,- ответила девушка с заговорщическим видом.Величайшее. Она засмеялась. - Негритянка не могла поверить в то, что сама говорила. Этот худющий ребенок в поношенном домашнем платьице - и такое великое будущее. Она смотрела то на меня, то на карты. Мои глаза округлились и я подумала, что сейчас заплачу, а бабушка будет меня утешать, а негритянка расшумится и я только хотела... - Нет, ты скажи конкретно,- перебил ее Оберон,- что она тебе предсказала? - Ну, конкретно она сама не знала.- Сильви засмеялась, все это выглядело довольно глупо.- Это единственное, что меня волнует. Она предсказала большое будущее. Но не сказала, что именно меня ждет. Может быть, я буду королевой, королевой мира. Или что-нибудь еще. Ее веселье сменилось задумчивостью. - Я уверена, что это будущее еще не наступило, хотя часто представляла его себе. Я представляла эту картину. Там был такой же стол, похожий на длинный банкетный стол, и накрыт белой скатертью. На нем всякие вкусные вещи. Стол буквально ломится от еды. Но все это где-то в лесу. Вокруг деревья и все такое. А посреди стола пустое место. - Ну? - Ну и все. Я только что видела это. Я думала об этом.- Она бросила на него быстрый взгляд.- Держу пари, что ты никогда не знал никого с таким большим будущим,- сказала она, улыбаясь. Ему не хотелось говорить, что едва ли он знал кого-либо, кто не интересовался бы будущим. Будущее было чем-то вроде секрета, о котором не принято было говорить всем в его доме в Эджвуде; и что никто из них не имел права вызнавать секреты, за исключением особых случаев или если в этом была большая необходимость. Он бежал от самого себя. Он был уверен, что переступил черту, подобно гусям, улетающим от Братца Северного Ветра на своих сильных крыльях: здесь ветер не мог заморозить его. Если он хотел найти свою судьбу - это будет его собственный выбор. Например, ему хотелось владеть Сильви и принадлежать ей. - Наверно, это забавно? - спросил он.- Иметь будущее? - Не очень,- ответила Сильви. Она снова обхватила себя руками и слегка вздрагивала, хотя огонь хорошо согревал комнату. - Когда я была маленькой, надо мной все подшучивали из-за этого. Кроме бабушки. Но и она не могла удержаться от того, чтобы всем подряд не рассказывать об этом. И негритянка тоже говорила. А я так и оставалась для всех гадким худеньким ребенком, который не пачкает пеленки - и то спасибо.- Она в смущении поерзала под одеялом и повернула кольцо на пальце. - Большое будущее Сильви. Это было предметом постоянных шуток. Однажды,- она оглянулась,- однажды появился настоящий старый цыган. Мама не хотела его впускать, но он сказал, что пришел из Бруклина, чтобы повидать меня. Тогда она разрешила ему войти. Он был такой симпатичный и очень толстый. И он смешно говорил поиспански. Потом меня притащили в комнату и показали ему. А я ела куриное крылышко. Как только он увидел меня, его большие глаза стали еще больше, а рот в изумлении открылся. А потом он упал передо мной на колени и сказал: "Вспомни обо мне, когда ты придешь в свое королевство". И он дал мне вот это. Она протянула руку ладонью вверх и повернула ее, чтобы я мог рассмотреть серебряное кольцо со всех сторон. - А потом мы все помогали ему подняться с колен. - А что было дальше? - Он вернулся в Бруклин.- Она помолчала, вспоминая того человека.- Знаешь, он мне не понравился.- Сильви засмеялась.- Когда он уходил, я положила куриное крылышко ему в карман. Он даже не заметил. Я положила в карман его пальто в обмен на кольцо. - Крылышко за кольцо? - Ну да.- Она снова рассмеялась, но быстро взяла себя в руки. Она снова выглядела усталой и раздраженной. - Подумаешь, какая важность,- сказала она,- забудь об этом. Быстро, большими глотками она выпила ром и помахала рукой перед открытым ртом; потом отдала ему кружку и еще глубже забралась под одеяла. - И зачем это нужно?! Я не могу даже позаботиться о себе. Ее голос становился все слабее, она повернулась и, казалось, собирается уйти; но этого не произошло, девушка лишь сладко зевнула. Она так широко открыла при этом рот, что Оберон смог рассмотреть ее зубы и язык. Язык был не бледно розового цвета, как у всех светлокожих людей, а имел кораллово-красный оттенок. Это его удивило... - наверное, тому ребенку просто повезло,- сказала она,- что он сбежал от меня. - Я не могу поверить в это,- сказал Оберон,- ты сделала такие успехи. Она ничего не ответила, занятая своими мыслями. - Я хочу,- начала она, но так и не продолжила. Ему так и хотелось что-нибудь предложить ей. - Знаешь,- неожиданно для себя сказал он,- ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь. Сколько захочешь. Вдруг она вылезла из-под одеял и стала перебираться через кровать, спускаясь на пол. У Оберона появилось дикое желание удержать и остановить ее. - Мне нужно в туалет,- заявила Сильви. Она перебралась через его ноги, спустилась на пол, толкнула дверь туалета и зажгла там свет. Он слышал, как она расстегнула молнию на джинсах и воскликнула что-то насчет того, какой холодный унитаз. Через некоторое время молния была застегнута. Она крикнула ему, что он очень хороший парень. Он ничего не мог ответить, а только слушал, как зашумела вода, когда она нажала на рычаг.
      НАКОНЕЦ УСПОКОИЛАСЬ Приготовления ко сну в одной кровати были очень веселыми: он шутил, что нужно положить между ними обнаженную шпагу, а ей это казалось очень смешным, так как она никогда раньше такого не слышала. Но когда их обступила темнота, он услышал, как она тихо плачет, бесшумно вытирая слезы, на своей половине кровати. Ему казалось, что они не смогут заснуть; Сильви долго вертелась, вздыхала, как будто испуганная собственными мыслями, наконец она нашла удобное положение, слезы высохли на ее смуглых щеках и она уснула. Пока она устраивалась поудобнее, она перетянула к себе почти все одеяло, а он не посмел тревожить ее сон. На ней была сорочка с треугольным вырезом, которая напоминала скорее сувенир для иностранных туристов и трусики из черного шелка, которые едва прикрывали ее тело. Он долго лежал без сна рядом с ней, пока ее дыхание не стало ровным. Оберон не заметил, как его одолел сон и ему приснилась эта ее ночная сорочка, и ее горе, и одеяло, прикрывающее бедра и вся она - полуобнаженная. Он засмеялся во сне и этот смех разбудил его. Очень осторожно, как это обычно делали кошки Дэйли Алис, выискивая местечко потеплее и стараясь не потревожить спящего, его рука под одеялом прикоснулась к ее телу. Он лежал так тихо и осторожно довольно долго. Он снова задремал и на этот раз ему приснилось, что его рука, прикасающаяся к Сильви, превращается в золото. Он тут же проснулся и отдернул руку; у него было такое ощущение, что руку кололи иголками. Потом он снова уснул и снова проснулся. Ему казалось, что Сильви принимает огромные размеры и всем своим телом давит на свою половину кровати, как некое сокровище. Когда же он наконец по-настоящему заснул, то ему приснились не обитатели старой фермы, а его раннее детство в Эджвуде и Лайлек.
      III Дом, в котором рос Оберон, не был похож на тот дом, в котором росла его мать. Как только Смоки и Дэйли Алис вступили во владение имуществом, привычный порядок жизни, к которому привыкли дети и родители Алис, все их старые привычки - все было нарушено. В противоположность своей матери Дэйли Алис обожала кошек и по мере того, как подрастал Оберон, в геометрической прогрессии увеличивалось и количество кошек в доме. Они лежали в тепле перед камином, они лежали на предметах мебели и на ковриках, наподобие пушистого, постоянного инея, их мордочки маленьких демонов отовсюду смотрели на Оберона. Холодными ночами Оберон просыпался от холода, вытесненный двумя-тремя упитанными кошками.
      ЛАЙЛЕК И СВЕТЛЯЧКИ Кроме кошек в доме была собака, которую звали Спак. Его родословная восходила корнями к знаменитому Китону-колли: у него была длинная вытянутая морда, он обладал превосходными сторожевыми качествами, единственным недостатком, портящим породу, были светлые пятнышки над его глазами. Когда подошло время спаривания, он случился с тремя неизвестными суками и еще одной собакой его породы; теперь продолжение его родословной было обеспечено и он со спокойной совестью облюбовал себе любимое кресло доктора у камина на всю оставшуюся жизнь. Но не только животные послужили причиной развода доктора и Мом. Мом стала зваться Мом Дринквотер, потом Мом Д., потом Мом Ди, а потом Момди, и она не могла помешать этому. Спустя несколько лет, многочисленные часы в доме стали показывать разное время, хотя доктор имел обыкновение в окружении двух-трех детей подводить стрелки и чистить механизмы. Да и сам дом состарился; кое-где правда сохранились еще черты изящества, но в целом здание обветшало и осыпалось. Ремонт представлял собой грандиозную задачу, которая никогда не была выполнена. Многие комнаты в доме были закрыты, высокая стеклянная оранжерея стояла теперь с выбитыми стеклами, осколки которых, сверкая, как бриллианты, валялись на цветочных клумбах. Из всех садов и клумб, окружающих дом, менее всего подвергся запустению огород. Сколько хватало сил тетушка Клауд ухаживала за грядками и это давало результаты. В углу сада росли три ветвистых яблони; каждую очень их тяжелые плоды падали на землю, опьяняя жужжащих ос своей сладкой мякотью. Момди измельчала их и делала желе. Оберон вырос в саду. Когда наконец пришла весна и тетушка Клауд решила попытаться привести огород в порядок, у нее стали так болеть ноги, что она отказалась от своей попытки. Оберон был в восторге: ему теперь не запрещали играть на грядках. Теперь заброшенный сад и дворцовые постройки превращались в руины: садовый инвентарь, пришедший в негодность, пылился в сарае, пахнущем свежевскопанной землей, огромные пауки оплетали сетью садовые лейки и ведра, придавая им вид мифических древних шлемов, найденных при раскопках. Водонапорная башня, стоящая в отдалении напоминала ему варвара. В башне были пробиты крошечные и совершенно бесполезные окошки, остроконечная крыша и миниатюрные подоконники и карнизы. Скорее она напоминала языческую часовню. Ему приходилось становиться на носочки, чтобы дотянуться до насоса; он изо всех сил поднимал и опускал рычаг, а железный идол яростно щелкал зубами, открывая и закрывая рот. Сад в то время был для него слишком большим. Издалека была видна и неровная поверхность крыльца, увитого цветами, дальше тянулась каменная стена и заканчивалась воротами, которые никогда не открывались, а за ними начинался парк. Парк напоминал море и джунгли. И только он один знал, что случилось с выложенной камнем тропинкой, потому что он много раз бегал по шуршащим листьям в самые дальние уголки порка по ее каменным плитам, серым, гладким и прохладным, как вода. Вечером появлялись светлячки. Он всегда удивлялся их появлению: казалось, только что ничего не было, но как только сгущались сумерки, они включали свои крошечные фонарики в бархатной темноте. Однажды он решил сидеть на крыльце, пока день не превратится в ночь, сидеть смотреть только на светлячков, и поймать самого первого, а потом еще и еще; ему этого очень хотелось и это желание останется на всю жизнь. Ступеньки крыльца в то лето были для него, как трон; он садился на верхнюю ступеньку, крепко упираясь ногами, обутыми в тапочки, он даже пел, хотя у него не было ни слуха, ни голоса - его пение напоминало торжественную оду наступающим сумеркам. С наступлением вечера он всегда занимал свой наблюдательный пункт, правда однажды Лайлек первой заметила светлячка. - Там,- сказала она своим тоненьким нежным голоском и протянула ручку в сторону зарослей, где уже мелькал огонек. Когда засветился еще один, она указала на него пальчиком. На Лайлек не было никакой обуви, она никогда не носила туфли, даже зимой; на ней было только бледно-голубое платье без рукавов и пояса, доходившее ей до середины бедер. Когда он говорил о том, что Лайлек не носит обуви своей матери, она тут спрашивала его, простужается ли Лайлек и он не мог ответить на этот вопрос. Это было очевидно: она никогда не замерзала в своем легком сатиновом платьице. В отличие от его фланелевых рубашек, оно было частью девочки и она носила его не для того, чтобы защититься от холода или прикрыть свою наготу. В саду летала уже целая армия светлячков. Как только Лайлек указывала пальчиком и говорила "там", светлячки появлялись друг за другом и зажигали свои маленькие фонарики, которые горели зеленовато-белым светом. Как только их собиралось великое множество, Лайлек водила пальцем по воздуху, описывая круги, и светлячки появлялись там, где мелькал ее палец; они медленно кружились в воздухе, будто танцевали торжественную павану. Ему даже казалось, что он слышит музыку. - Лайлек заставила светлячков танцевать,- сказал он матери, когда, наконец, вернулся из сада. Он напевал и водил пальцем по воздуху так же, как Лайлек. - Танцевать? - переспрашивала мама.- А не пора ли тебе ложиться спать? - А Лайлек еще не спит,- отвечал он, вовсе не желая сравнивать себя с ней - для нее не существовало вообще никаких правил,- а только подчеркивая свое сходство с ней. Он считал, что неправильно отправлять его спать, когда небо еще не стало темным, и не все птицы уснули, и еще он знал девочку, которая не ложится спать так рано и которая будет сидеть в саду до глубокой ночи или будет гулять в парке и наблюдать за жуками, да и вообще если она не хочет, то не будет спать вовсе. - Попроси Софи приготовить тебе ванну,- сказала мать,- скажи ей, что я буду через минуту. Некоторое время он стоял, глядя на нее и решая, стоит ли протестовать. Лайлек никогда не принимала ванну, хотя часто садилась на край лохани. Его отец отложил газету и издал непонятный звук; Оберону поневоле пришлось идти на кухню - дисциплинированный маленький солдатик. Газета Смоки лежала на столике. Дэйли Алис с кухонным полотенцем в руках хранила глубокое молчание, ее глаза смотрели в никуда. - Многие дети стараются подражать своим друзьям,- сказал наконец Смоки,- или братьям, или сестрам. - Лайлек,- почти беззвучно выдохнула Алис. Он вздохнула и взяла чашку; она посмотрела на плавающие чаинки, как будто хотела прочитать по ним будущее.
      ЭТО СЕКРЕТ Софи разрешила ему понырять. Ему чаще удавалось получить от нее это разрешение, но не потому, что она была добрее, чем его мать. Просто она была не такая беспокойная и не обращала внимания на пустяки. Готическая ванна была достаточных размеров, чтобы он мог плавать в ней и когда он окунулся по шейку, Софи сняла обертку с нового кусочка мыла, выполненного в виде утки.