Оберон заметил, что в упаковке осталось еще пять кусочков. Утята были сделаны из кастильского мыла; Клауд как-то говорила, кто купил их ему и почему они могли плавать. Она говорила, что кастильское мыло очень чистое, без примесей и поэтому не щиплет глаза. Утята были аккуратной формы и светло-желтого цвета; они были такие чистые, гладкие и вызывали в нем необъяснимые эмоции - нечто среднее между благоговением и огромным удовольствием. - Пора начинать мыться,- сказала Софи. Он отправил утенка в плавание, лелея несбыточную мечту: пустить в плавание сразу всех светло-желтых утят; вне всякого сомнения, это была бы флотилия суперчистоты. - Лайлек заставила светлячков танцевать,- повторил мальчик. - Да? Вымой за ушами. Он всегда удивлялся, отчего, как только он упоминал о проделках Лайлек, его тут же заставляли что-нибудь делать. Однажды его мать сказала, что будет лучше, если он не будет столько говорить о Лайлек Софи, потому что это может расстроить ее, но он подумал, что хватит с нее и того, что он не будет говорить слово "ваша Лайлек". - Ваша Лайлек пропала. - Да. - Еще до того, как я родился. - Да, это так. Лайлек сидела на высоком стуле, переводя взгляд с одного на другого и совершенно не двигаясь, как будто все это ее не касалось. У Оберона было множество вопросов относительно двух Лайлек /или трех?/, и всякий раз, когда он видел Софи, у него возникали новые вопросы. Но он знал, что существовали тайны, о которых он не должен был спрашивать; когда подрастет - тогда и узнает. - А Бетси Берд выходит замуж,- сказал он.- Снова. - Откуда ты это знаешь? - Тэси сказала. А Лили сказала, что она выходит замуж за Тери Торна. А Люси сказала, что у нее будет ребенок. Уже.- С заговорщическим выражением лица, он копировал тон своих сестер. - Ну, хорошо. Я уже слышала об этом. Еще до твоего прихода,сказала Софи. Он неохотно расстался с утенком. Его четкие очертания размылись водой и стали мягче; во время следующего купания исчезнут глаза, потом нос из широкого превратится в острый и совсем исчезнет и наконец, он превратится в бесформенный чистый кусочек. Зевая, она энергично растерла его полотенцем. Она вытирала его не так тщательно, как мама, и часто оставляла мокрые места на руках и ногах. - Почему ты никогда не выходила замуж? - спросил он. - Никто не предлагал мне. Это была неправда. - Руди Флуд предлагал тебе, когда умерла его жена. - Я не любила Руди. Кстати, а где ты об этом слышал? - Мне сказала Тэси. А ты когда-нибудь влюблялась? - Да, один раз. - А в кого? - Это секрет.
      КНИГИ И СРАЖЕНИЯ До семи лет Оберону не говорили, что его Лайлек исчезла, хотя задолго до этого он перестал говорить с кем бы то ни было о ее существовании. Но у него всегда было много вопросов. После того, как ребенок перестал настаивать на том, чтобы для его воображаемого друга оставляли место рядом с ним за обеденным столом и чтобы взрослые не садились на стулья, где сидит его друг, может ли он продолжать с ним дальнейшую дружбу? И как себя поведет дальше его воображаемый друг: будет ли он исчезать медленно по мере того, как реальная жизнь будет становиться отчетливей или в один прекрасный день он исчезнет, чтобы никогда не появиться снова, как это сделал Лайлек? Все, кого он спрашивал, говорили, что ничего не помнят об этом. Но Оберон думал, что они, наверное, прячут старых маленьких привидений и им просто стыдно сказать об этом. Почему он так ясно все помнит? Это был особый июньский день, прозрачный, как вода, лето было в самом разгаре - в этот день Оберон подрос. Утро он провел в библиотеке, растянувшись на большом, мягком диване, ощущая вытянутыми ногами его прохладную кожу. Он читал или во всяком случае держал перед собой тяжелую книгу и смотрел на бегущие перед глазами строчки. Оберон всегда любил читать; его страсть к книгам началась задолго до того, как он научился хорошо читать, когда он сидел с отцом или сестрой Тэси у камина, поджав ноги и поворачиваясь всем телом, когда они перелистывали непонятные ему страницы огромной книги с картинками, и чувствовал при этом необъяснимое спокойствие и уют. А когда он научился разбирать слова, удовольствие неизмеримо возросло. Книги! Открывать огромные фолианты, перелистывать страницы, вдыхать запах. Среди всех книг больше всего ему нравились большие и старые, которые стояли на нижних полках в золотисто-коричневых переплетах. В этих больших и старых книгах хранились настоящие секреты; хотя он подвергал все параграфы и главы критическому разбору, в свои юные годы он не мог постичь всех тайн и это доказывало, что книги устарели, были скучны и глупы. Но все же они сохраняли свое очарование. Одной из книг, которую в тот момент держал в руках Оберон, было последнее издание "Архитектуры деревенских домов" Джона Дринквотера. Лайлек от скуки перебегала из одного угла библиотеки в другой, позируя и изображая из себя манекен в витрине магазина. - Эй,- окликнул Смоки сквозь открытую двойную дверь,- что ты там делаешь в душной комнате? - Ты был на улице? - вмешался Клауд.- Посмотри, какой день! Он не отозвался и медленно перевернул страницу. С того, места, где он стоял, Смоки мог видеть только стриженный затылок сына /стрижка была такой же, как и у самого Смоки/ с двумя ярко проступавшими сухожилиями и ямочкой между ними и верхнюю часть книги, и скрещенные ноги в тапочках. Даже не глядя он мог бы сказать, что на Обероне была надета фланелевая рубашка с застегнутыми на пуговицы манжетами - он носил ее независимо от того, какой была погода. Он почувствовал нечто вроде беспокойства и сожаления. - Э-эй,- снова позвал он. - Папочка,- откликнулась Оберон,- скажи, это правдивая книга? - А какая это книга? Оберон приподнял книгу и покачал ею, чтобы можно было разглядеть обложку. Смоки почувствовал какой-то толчок изнутри. Много лет назад точно в такой же день, возможно именно в этот день, он сам открыл эту книгу. С тех пор он не заглядывал в нее. Но теперь он знал ее содержание намного лучше. - Ну, правдивая,- в замешательстве сказал он,- правдивая, хотя я не знаю точно, что ты имеешь в виду под словом "правдивая". Ты знаешь, что ее написал твой пра-пра-дедушка,- он подошел и сел на край дивана. - Он написал ее с помощью твоей пра-пра-прабушки и твоего прапра-пра-прадеда. - Хм,- это не заинтересовало Оберона. Он прочитал: "С совершенной уверенностью можно сказать, что ТА реальность так же велика, как и эта и никакое расширение,- он запнулся, не уменьшит ее; в это королевство необходимо произвести вторжение и мы называем это Прогрессом. И тогда их древние владения намного уменьшатся. Рассердит ли их Это? Мы не знаем ответа на этот вопрос. Будут ли они мстить? Или они уже делают это подобно краснокожим индейцам или африканским диким племенам, которые настолько выродились, что им грозит полное уничтожение; не из-за того, что им некуда уйти, а из-за невосполнимости их потерь; наша неуемная жадность принесла им слишком много горя, чтобы они могли возродиться. Нам на это нечего сказать; во всяком случае, не теперь..." - Господи, какое предложение,- сказал Смоки.- Сплошная мистика в прозе. Оберон опустил книгу. - Но это правда? - Ну,- протянул Смоки, чувствуя замешательство, в котором обычно пребывают родители перед ребенком, требующим ответа на вопросы о сексе или загробной жизни.- Я точно не знаю. Я не могу сказать наверняка, что мне все здесь понятно. Но во всяком случае, я не единственный, кто хотел бы узнать об этом... - Но здесь так написано,- стоял на своем Оберон. Простой вопрос. - Нет,- сказал Смоки,- нет, в мире есть вещи, которые невозможно описать и о которых нельзя сказать наверняка; они не так очевидны, как, например, тот факт, что небо находится наверху, а земля внизу, и что дважды два - четыре, видишь ли, такие вещи...- Это был какой-то казус. Глаза мальчика неотступно следовали за ним, приводя его в состояние дискомфорта. - Послушай, почему бы тебе не спросить маму или тетушку Клауд? Они знают об этой чепухе куда больше, чем я.- Он схватил Оберона за лодыжку. - Слушай, ты знаешь, что сегодня большой пикник? Сегодня день большого пикника. - А что это такое? - спросил Оберон, разворачивая сложенную в несколько раз карту в конце книги. Он разворачивал ее очень осторожно, чтобы не порвать тонкую страницу и в этот момент Смоки смог заглянуть в душу своего сына; он увидел там ожидание открытия, увидел стремление к свету и знаниям, заметил и некоторое опасение перед неизвестностью. Оберону пришлось слезть с дивана и положить книгу на пол, чтобы полностью развернуть морскую /а это была именно она/ карту. Она шуршала и потрескивала, как огонь в камине. На сгибах кое-где были протерты крошечные дырочки. Для Смоки она выглядела намного более дряхлой, чем пятнадцать-шестнадцать лет назад, когда он увидел ее впервые, на карте были значки и пометки, которых он не помнил. Но это была та же самая карта, должна была быть. Когда он опустился на колени рядом со своим сыном, который уже вовсю изучал ее, а его глаза блестели и пальцами он водил по карте. Смоки обнаружил, что карта не стала ему более понятной, хотя за прошедшие годы он научился делать работу наилучшим образом, даже не понимая того, что делает. - Мне кажется, я знаю, что это такое,- сказал Оберон. - Да? - удивился Смоки. - Это битва. - Хм. Оберон и раньше внимательно рассматривал карты в старых книгах по истории: продолговатые прямоугольнички, обозначенные маленькими флажками, разбросанные по пересеченной поверхности топографической карты; серые прямоугольнички были выстроены симметрично напротив черных. А на другой странице - та же самая картина, но спустя некоторое время: некоторые значки отодвинуты назад, в них вклинились черные прямоугольники, стрелки показывают направление наступающих и отходящих войск. В светло-серой карте, разложенной на полу библиотеки, разобраться было труднее, чем в обычных картах: она раскрывала полную картину грандиозной битвы в масштабе 2:30, которая была полностью представлена на одной странице - наступления и отступления, победители и побежденные. Но топографические линии были совершенно прямыми - они не имели плавных закруглений и не сходились в одной точке. - Там внизу есть легенда,- сказал Смоки, чувствуя усталость. Легенда конечно была. Оберон тоже видел разъяснительные надписи закорючки, обозначающие планеты. В легенде говорилось, что толстые линии проходят здесь, а тонкие там. Но не было никакой возможности определить, какие линии на карте действительно толстые, а какие тонкие. Под легендой карты была сделана надпись, которая привлекла его внимание: "предела - нет нигде; центр - везде". Испытывая большое затруднение, которое даже вызывало у него чувство опасности, Оберон посмотрел на отца. Ему показалось, что он увидел в лице Смоки и в его опущенных глазах /спустя годы, когда Оберону снился отец, у него было именно такое выражение лица/ печальную покорность, разочарование, как будто он хотел сказать: "Ну, я постараюсь объяснить тебе, постараюсь удержать тебя, чтобы ты не зашел слишком далеко, постараюсь предостеречь тебя; но знай, что ты свободен, я не хочу оказывать на тебя давления, только теперь ты знаешь, видишь, теперь все мосты сожжены - в этом есть частично и моя вина, но твоей больше. - Что,- сказал Оберон, чувствуя, как у него в горле застрял комок,что... что это...- Он попытался проглотить мешающий комок, но понял, что все равно не сможет ничего сказать. Казалось, от карты исходит такой шум, что он не сможет расслышать даже собственных мыслей. Смоки схватил его за плечи и рывком поставил на ноги. - Послушай,- сказал он. Возможно Оберон ошибался в своих чувствах: как только он встал и отряхнул ворсинки от ковра со своих колен, он чувствовал только скуку. - Знаешь, я действительно думаю, что сегодня неподходящий день для этого. Я хочу сказать, пойдем отсюда. Пойдем на пикник.- Смоки засунул руки в карманы и стоял, глядя на сына сверху вниз.- Может быть, тебе этого не очень хочется, но я думаю, что твоя мама оценит, если ты ей немного поможешь приготовить все для пикника. Тебе бы хотелось поехать на машине или на велосипеде? - На машине,- ответил Оберон, все еще не поднимая глаз, не будучи уверенным рад он или нет тому, что мгновение тому назад он и его отец отважились вместе совершить путешествие в загадочные земли, а теперь они по-прежнему были далеки друг от друга. Он подождал, пока отец отвел глаза, вышел из библиотеки и звук его шагов замер на паркете в другой комнате, только тогда он поднял глаза от карты, которая снова стала маленькой и не заставляла его испытывать смущение и беспокойство от невозможности разрешить эту загадку. Он снова свернул карту, закрыл книгу, но вместо того, чтобы поставить ее на место среди таких же фолиантов, закрытых стеклянными дверками полок, он засунул ее за обивку кресла, чтобы потом можно было снова взять ее. - Но если это сражение,- сказал он самому себе,- то кто на чьей стороне? - ЕСЛИ это битва,- поддакнула Лайлек, очутившаяся в кресле с поджатыми ногами.
      СТАРАЯ ГЕОГРАФИЯ Тэси раньше всех прибежала на то место, которое было облюбовано членами их семьи для проведения пикников в этом году, промчавшись по старым дорогам и новым тропинкам на своем новеньком велосипеде. Вслед за ней ехал Тони Бак - она выпросила у родителей разрешения предоставить ему место для гостей. Лили и Люси появились с другой стороны - по поручению Тэси они нанесли очень важный утренний визит. Стареньким фургоном управляла Алис, за ней сидела тетушка Клауд, у двери восседал Смоки; дальше скрестив ноги, сидел Оберон, а рядом с ним собака Спак. У Спака была привычка бесконечно ходить туда-сюда во время движения автомобиля. Здесь было место и для Лайлек. - Алая статуэтка,- сказал Оберон доктору. - Нет, горихвостка-лысушка,- говорил доктор. - Черная с красным... - Нет,- доктор назидательно поднял палец,- статуэтка красная с черным крылом. Горихвостка почти вся черная с красными пятнышками...- он похлопал себя по нагрудному карману. Фургон, подпрыгивая на кочках и выбоинах, двигался по разбитой дороге, которая вела к месту пикника. Алис утверждала, что это из-за ходьбы Спака фургон так трясется и качается и еще в прошлом году нужно было пройти техобслуживание и тогда бы автомобиль двигался бесшумно. Его кожаные сиденья были такими же морщинистыми, как лицо тетушки Клауд, но мотор был еще достаточно мощным и Алис изучила его так же хорошо, как ее отец знал все привычки горихвосткилысушки и рыжей белки. Ей пришлось обучаться всем этим премудростям, чтобы ездить за покупками, необходимыми их увеличивающейся семье. Им требовались целые упаковки куриных окорочков, десятифунтовые коробки масла, запасы молока. Фургон, поскрипывая, переносил все эти тяжести с таким же терпением, с каким Алис заботилась о покупках. - Как ты думаешь, дорогая,- спросил Момди,- стоит ли ехать дальше? Может быть, нам стоит выйти? - О, я думаю, что мы еще можем проехать,- ответила Алис. Она понимала, что Момди с ее артритом и Клауд с больными ногами не смогут идти пешком и они поехали на автомобиле только из-за них. Раньше... Они переехали через яму и все, даже Спак, подскочили на сиденьях; автомобиль въехал в тень; Алис замедлила ход и почти ощутила мягкое прикосновение тени к полотняному верху машины; она забыла, что думала и наслаждалась счастливым летним днем. В это время все они услышали пение первой в этом году цикады. Алис остановила фургон. Спак перестал расхаживать. - Ты сможешь дойти отсюда, ма? - спросила она. - Конечно, дорогая. - А ты, Клауд? Клауд не ответила. Притихнув, она сидела в этом завораживающем море зелени и солнечного света. - Что? Ах, да,- отозвалась она наконец.- Оберон поможет мне. Я пойду последней.- Оберон сдержанно рассмеялся, Клауд тоже фыркнула. - А не та ли это дорога,- сказал Смоки, когда они вышли из машины и стали спускаться по едва приметной дорожке,- не та ли это дорога,- он поудобнее перехватил ручку плетеной корзинки, которую нес вместе с Алис,- не по этой ли дороге мы шли, когда... - Да,- кивнула Алис и с улыбкой посмотрела на него.- Ты прав.Она крепче сжала ручку плетеной корзинки, как будто это была рука Смоки. - Я так и думал,- сказал Смоки. Деревья, которые стояли на косогоре над оврагом у дороги, заметно подросли, стали еще более благородными и величественными, еще больше заросли плющом. - Где-то здесь,- сказал он,- была едва заметная тропинка, ведущая в лес. - А мы уже идем по ней. Корзинка, которую он нес вместе с Алис, оттягивала плечо и затрудняла движение. - Мне кажется, что этой тропинки теперь нет,- сказал он. Корзинка стала еще тяжелее, как будто в ней было золото или камни. Это была та самая плетеная корзинка, которую Момди собрала им в день их свадьбы. - Некому протаптывать,- Алис оглянулась и бросила быстрый взгляд на отца, она заметила, что он тоже смотрит в сторону леса,теперь тропинка никому не нужна.- Этим летом исполнилось десять лет, как умерли Эми Вудс и ее муж Крис. - Удивительно,- снова заговорил Смоки,- как плохо я знаю географию этих мест. - М-м-м. - Я даже не представляю, куда ведет эта дорога. - Ну, может быть, никуда не ведет,- откликнулась Алис. Опираясь одной рукой на плечо Оберона, а другой на тяжелую трость, Клауд аккуратно шла по дороге, стараясь обходить все камни. У нее была привычка постоянно жевать губами и если ей казалось, что ктото заметил это, она приходила в страшное смущение и она старалась убедить себя, что никто не обращает на это внимания, хотя все это видели. - Как это мило с твоей стороны помочь своей старой тетушке,сказала она. - Тетушка Клауд,- начал Оберон, думая о своем,- правда, что твои отец и мать написали эту книгу? - Какую книгу, дорогу? - Об архитектуре. - Я думала,- сказала Клауд,- что эти книги закрыты на ключ. - А скажи,- Оберон полностью проигнорировал ее слова,- там написана правда? - А что там написано? Было невозможно сказать обо всем, что было в книге. - В конце книги есть план. Это план сражения? - Ну, я никогда не задумывалась над этим. Сражение! Ты так думаешь? Ее удивление поколебало его уверенность. - А как ты думаешь, что это такое? - Я не могу так сразу сказать. Он подождал, пока она выскажется яснее, но она молчала и только жевала губами и с трудом продолжала свой путь; ему ничего не оставалось, как по-своему расценить ее молчание; он подумал, что она знает, что в книге, только ей запрещено говорить об этом. - Это что, секрет? - Секрет?! Хм.- Она снова выглядела такой удивленной, как будто действительно никогда раньше не думала об этом.- Ты думаешь это секрет? Ну, возможно... Дорогой, посмотри, все уже ушли вперед. Оберон отказался от дальнейших расспросов. Рука пожилой женщины тяжело опиралась на его плечо. Позади, там, где дорога выходила из леса и снова исчезала, высоченные деревья своей серебристо-зеленой листвой заполняли все свободное пространство; казалось, что они наклоняются, протягивают свои ветвистые руки, предлагая путникам принять их поддержку. Клауд и Оберон посмотрели на их могучие вершины, вышли из тени на залитый солнцем участок дороги, спустились вниз и исчезли из виду.
      ХОЛМЫ И ДОЛИНЫ - Когда я была девочкой,- сказала Момди,- мы обычно ходили здесь взад-вперед. Клетчатая скатерть, вокруг которой они все расположились, была сначала расстелена на солнце, но теперь оказалась в тени высокого развесистого клена, где они и расположились. Над копченым окороком, жареными цыплятами и шоколадными пирожными нависла огромная опасность: летучий эскадрон ос уже достиг края поляны и передавал сообщение дальше; великая удача. - Холмы и долины,- сказала Момди,- всегда имели связь с городом. Ты знаешь, что мою мать звали Хилл,- обратилась она к Смоки, хотя он давно это знал.- О, в тридцатые годы было так весело садиться в поезд, завтракать и ехать навестить кузенов Хилл. Хиллсы не всегда жили в городе... - А в горах Шотландии живут родственники Хилл,- спросила Софи из-под полей шляпы, которую она надвинула на лицо, спасаясь от горячего солнца. - Там только ветвь,- сказала Момди,- дело в том... - Это слишком длинная история,- прервал ее доктор. Он поднял бокал с вином так, что на него упал солнечный свет /он всегда настаивал, чтобы на пикники брали стаканы из тонкого стекла и в серебряных подстаканниках, что делало пикники похожими на настоящие пиры/ и наблюдал за игрой солнечных лучей на тонких гранях. - Шотландским холмам досталось все самое лучшее,- задумчиво проговорил он. - Это не совсем так,- не согласилась Момди,- откуда тебе знать эту историю? - Птичка на хвосте принесла,- ответил доктор посмеиваясь снисходительно. Он лег на спину, вытянулся под кленом и надвинул на лицо панаму, такую же старую, как и он сам, собираясь вздремнуть. Воспоминания Момди с годами становились все длиннее, бессвязнее и постоянно повторялись, к тому же она становилась глуховатой; но она никогда этого не замечала. - Семьи Хиллз, живущие в городе, были поистине замечательны,рассказывала всем Момди.- Замечательные ирландские девушки. Мэри, Бриджит и Каталина. Ну вот. Некоторые из Хиллзов умерли, другие переехали на запад к горам. Все, кроме одной девушки, которая была примерно в возрасте Норы, она вышла замуж за мистера Таунса и они остались. Это была замечательная свадьба. Впервые в жизни я заплакала. Она была не очень красива, не очень молода; у нее была дочь от первого мужа. Как его звали? Ее семья была так счастлива за нее.- Все Хиллзы плясали от радости,- негромко проговорил Смоки. - ...и там была их дочь, вернее, ее дочь Филис, которая позже, уже после того, как я вышла замуж, встретила Стенли Мауса. Да, так вот Филис... Кто со стороны ее матери был из рода Хиллзов? Мать Джорджа и Франца. Момди немного помолчала, вспоминая, а потом продолжила. - Ирландия в те дни была очень плохим местом, конечно... - Ирландия? - сказал доктор, открывая глаза,- как мы оказались в Ирландии? - Одна из тех девушек, Бригит, я думаю,- ответила Момди, поворачиваясь к мужу,- Бригит и Мэри? - позже вышла замуж за Джека Хилла, когда умерла его первая жена. Теперь его жена... Смоки спокойно отвернулся, как бы желая прервать ее рассуждения. Доктор и тетушка Клауд тоже не очень прислушивались к ее бессвязному рассказу, но так как их позы выражали внимание, Момди продолжала. Оберон с озабоченным видом сидел чуть поодаль /Смоки даже удивился, так как никогда не видел его таким/ и подбрасывал яблоко. Он так сердито посмотрел на отца, что Смоки подумал, не собирается ли он бросить в него яблоком. Смоки улыбнулся, думая, что сын шутит, но выражение лица Оберона не изменилось, Смоки решил не трогать сына и вернулся на свое место. На самом деле Оберон смотрел вовсе не на него; между ним и его отцом сидела Лайлек и взгляд Оберона был прикован к ней; на ее лице было какое-то странное выражение - оно было печальным и он не мог понять причину этого. Смоки сел рядом с Дэйли Алис. Алис лежала в гамаке, удобно устроившись на подушках и поглаживая свой живот. Смоки отломил кусочек пирога. - Можно спросить тебя кое о чем? - О чем? - Алис даже не приоткрыла сонные глаза. - Ты помнишь тот день, когда мы поженились? - М-мг.- Она улыбнулась. - Когда мы встречали гостей и они дарили нам подарки. - М-мг. - И многие из них, вручая нам свертки и коробки говорили "спасибо".- Смоки уже прожевал пирог и покусывал травинку, а ее зеленый хвостик раскачивался в такт его словам, но Смоки не замечал этого. - Я еще удивлялся тогда, почему они говорят нам спасибо, вместо того, чтобы мы благодарили их. - Мы тоже говорили им "спасибо". - Но почему они говорили "спасибо"? Вот что меня интересует. - Ну,- протянула Алис и задумалась. За все эти годы он не так уж часто спрашивал ее о чем-нибудь, но она всегда испытывала некоторое затруднение, отвечая ему, а он этого терпеть не мог. Сам он никогда не задерживался с ответом, и она всегда удивлялась ему. - Потому что,- сказала она наконец,- свадьба была чем-то вроде обещания. - Да-а-а? Как это? - Ну, они были рады, что ты пришел, и что обещание было выполнено. - Неужели? - Так что, все идет, как и предполагалось. Ты не должен спрашивать об этом,- она прикоснулась к его руке,- не надо. - Я даже не мог подумать об этом,- задумчиво сказал Смоки.- А почему их так волновало это обещание? Ведь обещано было тебе. - Ну, знаешь, многие из них родственники. Они действительно часть одной семьи; я хочу сказать, что все они почти родные братья и сестры папочки или дети его родственников, или внуки. - Да, я понимаю. - Август, например. - Да, да. - Ну, вот. Они были заинтересованы. - Мг. Это, конечно, был не тот ответ, которого он ждал, но Дэйли Алис сказала ему все это с таким видом, как будто это было именно то. - Ты сгущаешь краски,- сказала Алис. - Обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду,- ответил Смоки, хотя эта пословица всегда казалась ему одной из самых глупых. - Совсем запутался,- сказала Алис, не открывая глаз,- двойная доза, двойное родство... - Что ты имеешь в виду? - Ну, ты знаешь. - Нет, я не знаю,- Смоки немного помолчал.- Ты говоришь о нашей свадьбе? - Что? - Она открыла глаза.- О нет, нет. Конечно, нет. Ты прав. Нет. Ее глаза снова закрылись. - Забудь об этом. Он посмотрел на нее сверху вниз, думая, что стоит только потянуть за ниточку, как потянется целый клубочек. Но пока наблюдаешь, как одна мысль ускользает, как тут же ускользает и другая. Забудь об этом. Он мог бы сделать это. Он растянулся рядом с ней, положив одну руку под голову. Со стороны они были похожи на любовников: их головы соприкасались, он смотрел на нее сверху вниз, а она наслаждалась его вниманием. Они поженились совсем молодыми; они все еще были молоды. Только для любви староваты. Раздался какойто звук и он поднял глаза. Недалеко от него на камне сидела Тэси, включив музыку; она без конца ее останавливала, чтобы записать слова и отбросить с лица длинный завиток светлых волос. У ее ног сидел Тони Бак с отрешенным видом на лице, как будто он приобщался к новой религии, не обращая внимания, что Лили и Люси шепчутся, украдкой поглядывая на него, не замечая никого, кроме Тэси. Смоки еще подумал, стоит ли таким худым и длинноногим девочкам, как Тэси носить короткие юбки и ходить босиком. Босой загоревшей ногой она отбивала такт. Трава стремительно вырастала прямо на глазах, а окружавшие их холмы, танцевали.
      ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД Тем временем доктор улизнул от рассуждений своей жены, оставив ее с Софи, которая спала, и с тетушкой Клауд, которая тоже спала, хотя Момди не подозревала об этом. Доктор с Обероном пошли вдоль муравьиной тропы, по которой с трудом двигались муравьи, с трудом перетаскивая каждый свою ношу к муравейнику у холма; это был новый хороший муравейник. "Ветки, палочки, запасы",- переводил доктор, приложив ухо к маленькому городу, каким был муравейник, с отсутствующим выражением лица. "Смотри, куда идешь, оглядывайся по сторонам". Команды передавались по цепочке из верхних эшелонов; это были обычные разговоры, сплетни - много чего. Доктор засмеялся. Много чего. Положив руки на колени, Оберон наблюдал за этой копошащейся темной массой, озабоченно вползавшей и выползавшей из муравейника. Он представил себе, что происходило внутри: нескончаемое движение в полной темноте. Потом он начал различать кое-что, как будто в том направлении, куда он смотрел, темнота сменялась вспышками света; это что-то было достаточно большим, чтобы он мог заметить. Оберон посмотрел по сторонам. То, что он заметил, не имело никакого значения; но что-то исчезло. Лайлек ушла. - А вот, посмотри,- сказал доктор,- это королева. Видишь, как она отличается от остальных? - Да, вижу,- ответил Оберон, продолжая оглядываться. Где? Где она? Хотя бывали довольно продолжительные периоды времени, когда он как будто и не обращал внимания на ее присутствие, но он всегда ощущал ее рядом, чувствовал, что она была где-то здесь. А теперь она исчезла. - Это очень интересно,- сказал доктор. Внезапно Оберон увидел ее у подножия холма; она обходила небольшую рощицу, за которой начинался лес. На мгновение она оглянулась и, заметив, что он наблюдает за ней, поспешила скрыться с глаз. - Да, да,- снова повторил Оберон и попятившись со всех ног побежал туда, где скрылась Лайлек; у него было предчувствие какой-то опасности. Когда он побежал к рощице, Лайлек нигде не было. Он не представлял, где ее искать, иго охватила паника; взгляд, который она бросила на него, прежде чем войти в лес, был очень похож на прощальный. Он слышал голос деда, который звал его и осторожно шагнул вперед. Он вступил в буковый лес и перед ним раскрылись десятки тропинок, по которым она могла ускользнуть... Он увидел ее. Она спокойно вышла из-за дерева с букетиком лесных фиалок и оглядывалась в поисках новых цветов. Она даже не посмотрела на него, а он стоял сконфуженный, точно зная, что она убегала от него, хотя теперь она даже не подавала вида, а потом она снова пропала - она попросту перехитрила его, оставаясь на месте и заставив поверить, что собирала цветы. Одним прыжком он подскочил к тому месту, с которого она исчезла, но он уже знал, что теперь она понастоящему пропала, и автоматически повторял: "Лайлек, не уходи!" Лес, в котором она скрылась, был густым и колючим, там было темно, как в церкви, и между деревьями не было видно ни одного просвета. Он побрел почти вслепую, спотыкаясь и цепляясь за колючки. Очень быстро он оказался в глубине самого настоящего леса, в каком ему никогда раньше не приходилось бывать. Это выглядело так, как если бы он проскочил через дверь, не заметив, что она открыта, и покатился вниз с чердачной лестницы. - Нет,- кричал он, совсем заблудившись,- не уходи! - Его голос был властным /он никогда прежде не обращался к ней так/, он звучал так, что она не могла не откликнуться. Но ответа не было.- Не уходи,- снова повторил он, но на этот раз его голос уже звучал не так властно. Ему было страшно в темноте леса и он чувствовал себя таким обездоленным, что его юная душа разрывалась на части от горя.- Не уходи. Пожалуйста, Лайлек! Не уходи. Ты единственная тайна, которая когда-нибудь была в моей жизни. Издали на него сверху вниз смотрели какие-то огромные, безмолвные, не очень-то взволнованные, но весьма заинтересованные существа; они смотрели на него, такого маленького, неожиданно и стремительно появившегося среди них. Они уперлись руками в свои громадные колени, они изучали и рассматривали его. Один из них прикоснулся к его губам; они молча наблюдали, как он спотыкается об их пальцы; они своими огромными руками закрывали ему глазами с улыбками слушали, как он кричит, видели его горе; а Лайлек не могла этого видеть.
      ДВЕ КРАСАВИЦЫ-СЕСТРЫ "Дорогие родители,- писал Оберон, отстукивая двумя пальцами на старой машинке, которую он раскопал здесь, в спальне,- зима здесь, в городе обещает стать настоящим испытанием. Я рад тому, что она не может продолжаться вечно. Сегодня температура - 25 градусов, а вчера снова шел снег. Я не сомневаюсь, что у вас еще хуже, ха-ха!" Выделив курсивом это мальчишеское восклицание, он остановился, а потом продолжил.