ПРИНЦЕССА Ранним утром задолго до того, как кто-нибудь смог ощутить мрачную атмосферу в воздухе над старой фермой, Сильви разбудил крик петуха. Рядом с ней шевелился Оберон. Она бессознательно ощутила тепло, исходившее от его длинного тела и ей почудилось нечто таинственное в том, что она проснулась, а он еще спит. Пока она размышляла над этим, сон снова овладел ею, но петух крикнул еще раз, явственно называя ее имя. Она осторожно соскользнула с кровати, стараясь не прикоснуться к холодным ножкам, и прислушалась. Надо его разбудить. Сегодня в последний раз была его очередь нести молоко. Но она не могла заставить себя сделать это. А что, если она в виде сюрприза сделает это вместо него. Она представила себе, какова будет его благодарность и положила ее на одну чашу весов, а на другую положила холодный рассвет, не погасшие еще звезды, мокрый от дождя двор фермы и нелегкий труд. Благодарность перевесила; она могла очень хорошо представить это себе, она смогла представить, как бы она была благодарна в таком случае. Сильви сладко зевнула в порыве благодарности самой себе за свою доброту и соскользнула с кровати. Тихо выругавшись, она прошла в туалет, присела на унитаз, стараясь не прикасаться к крышке, а затем, переступая с ноги на ногу, быстро почистила зубы, поплескало в лицо холодной водой, разыскала свое платье и натянула его. Ее руки дрожали от холода, пока она торопливо застегивала пуговицы. Трудная жизнь, подумала она без удовольствия, вдыхая туманный воздух и натягивая коричневые садовые рукавицы; у фермера-работяги очень нелегкая жизнь. Она спустилась вниз. За дверью кухни Джорджа стояла коробка, куда собирали отходы для коз, которые потом перемешивали и добавляли в корм. Она взвалила ее на плечи и пошла через двор к сараю, откуда слышалось неторопливое блеяние. - Привет, ребята,- сказала она. Козы - Панчита и Нани, Бланка и Негрита, Гуапо и ла Грэни и те, у которых не было имен /Джордж никогда не называл их по имени, а воображение Сильви не простиралось дальше двух-трех имен; конечно, у них у всех должны быть имена, но имена должны быть правильными/, смотрели на нее, топали по полу, покрытому линолеумом и блеяли. От них исходил резкий запах. Вонь не раздражали Сильви и она думала, что, наверное, привыкла к этому с детства. Она покормила их, насыпая зерно и отходы в старую ванночку и так тщательно перемешивая, как будто это была пища для ребенка; она разговаривала с ними, поругивая за то, что они подталкивали ее и хваля тех, кто вел себя хорошо; при этом больше всего внимания доставалось самому маленькому черному козленку и самому старому Ла Грэни, которая была настоящей бабушкой, костлявой и голенастой и которую Сильви всегда называла "велосипедом". Она смотрела, как они пережевывают кусочки пищи, поднимая иногда головы и поглядывая на нее, а потом снова возвращаясь к своему завтраку. Сквозь щели в сарай проник утренний свет. Проснулись цветы на стене и подняли свои цветные головки. Она широко зевнула. И почему это животные просыпаются так рано? - Надо же, что со мной сделала любовь,- думала Сильви, готовясь разносить молоко. Она замерла на мгновение, чувствуя, как внезапно ее сердце наполнилось теплотой и неожиданное чувство разлилось по всему ее телу; она еще ни разу не называла любовью свое чувство к Оберону. - Любовь,- снова повторила она про себя; да, это было именно то чувство, это слово билось в ней, как ласточка в клетке. Что же касается Джорджа Мауса, то он был всего лишь спутником жизни и ничем больше, человеком, который приютил ее, когда ей некуда было идти; она чувствовала к нему глубокую благодарность и множество других чувств, в основном приятных. Но они не зажигали огонь в ее сердце. Настоящим бриллиантом было лишь одно слово: любовь. Она засмеялась. Любовь. Как это замечательно быть влюбленной. Любовь скрывалась в ее куртке и в перчатках, любовь послала ее кормить коз и согревала ей руки, когда она перемешивала для них еду. - Ладно, ладно, не принимай это так близко к сердцу,- мягко сказала она, обращаясь и к козам, и к своей любви.- Полегче, мы идем. Она помассировала большое вымя Панчиты. Ну-ка, давай сюда свои титьки. Эй, мамми. И где ты взяла такое вымя? Наверное, нашла в кустах? Она начала доить, думая об Обероне, который сладко спал в кровати и о Джордже, который тоже спал; только она проснулась, но никто не знал об этом. Ее тоже нашли под кустом - подкидыш. Ее спасли от большого, незнакомого города, приютили на ферме, дали работу. В сказках подкидыши всегда превращаются в знатных людей или в принцесс, которых никто не знает. Принцесса: так ее всегда называл Джордж. Эй, принцесса. Потерянная принцесса, которую околдовали и заставили забыть, что она раньше была принцессой, пастушка, но если снять с нее и разорвать грязные пастушьи одежды, то все увидят, какой драгоценный камень скрывается под ними, они увидят приметную родинку и серебряное кольцо и все восхитятся и обрадуются. Быстрые струйки молока звонко ударялись о ведро и с журчанием стекали по его стенкам то справа, то слева, справа, слева; эти звуки пьянили и успокаивали ее. А затем, окончив работу, она вернется в свое королевство, благодарная за приют, смирившись с тем, что там она найдет настоящую любовь; поэтому все ее приятели получат свободу и щедрое вознаграждение. И руку принцессы. Она прижалась головой к теплой шерсти Панчиты и ее мысли вернулись к молоку, козлятам, к мокрым от дождя листьям во дворе. - Послушай, принцесса,- сказала Панчита,- работа не ждет. - Кто это сказал? - удивилась Сильви, оглядываясь по сторонам, но Панчита только повернула свое длинное лицо к Сильви и продолжала жевать свою бесконечную жвачку.
      ДОМ БРАУНИ Она вышла во двор с бидончиком свежего молока и корзинкой коричневатых яиц, которые она вынула из гнезда, устроившей себе насест на ломанном диване, стоявшем в сарае для коз. Она перебралась через неровный клочок земли, где раньше были грядки, и направилась на другой конец двора, к зданию, покрытому высохшими ветками винограда, с высокими, подслеповато глядящими окнами и лестницами, ведущими в никуда. Нижние ступеньки уже поросли мхом и сырость подбиралась и к фундаменту. Вход в здание и окна были забиты старыми сломанными досками самых разных размеров; внутрь можно было заглянуть, но разглядеть что-либо в темноте было невозможно. Заслышав шаги Сильви, из многочисленных щелей в фундаменте выскочило несколько мяукающих кошек - целый кошачий взвод. Джордж как-то сказал, что они на своей ферме разводят в основном кошек. У них был король - огромный одноглазый кот, который не соизволил появиться на этот раз. Но зато появилась пестрая кошечка, которая была беременной, когда Сильви видела ее в последний раз: исхудавшая, с отвислым животом и большими розовыми сосками. - У тебя родились котята, да? - с упреком сказала Сильви.- И ты никому не сказала? Бессовестная. Она погладила кошку и налила ей молока и, просунув голову между досками, старалась рассмотреть котят. - Если хочешь, я посмотрю на твоих котят,- сказала она. Сильви заглядывала вовнутрь, но смогла рассмотреть только пару больших желтых глаз. Может быть, это были глаза Брауни? - Привет Брауни,- сказала она на всякий случай, так как это все же был дом Брауни и она знала это, хотя никто никогда не видел его там. Джордж всегда говорил, чтобы они оставили его в покое, пусть живет, как хочет. Но Сильви всегда здоровалась с ним. Она просунула наполовину пустой бидончик с молоком и вместе с яйцами поставила его на выступ фундамента. - Ладно, Брауни,- сказала она.- Я пошла. Спасибо. С ее стороны это была просто хитрость, она подождала немного, надеясь еще что-нибудь заметить. Появилась еще одна кошка. Но домовой не появлялся. Она встала с коленок и, потянувшись, направилась в спальню. На ферму пришло утро, туманное и сырое, но не очень холодное. Она остановилась ненадолго в центре сада, обнесенного высокими воротами и стеной, чувствуя себя удивительно счастливой. Принцесса. Надо же. Под ее грязной, пахнущей козами одеждой пастушки было только нижнее белье, надетое вчера вечером. Скоро ей придется думать, где получить работу, строить планы на будущее и устраивать свою жизнь. Но в этот момент, чувствуя себя окруженной любовью, она знала только одно: никуда не нужно идти, ничего не нужно делать и перед ней расстилается ясная и счастливая будущность. И бесконечная. Она знала, что ее сказка была бесконечной. Бесконечная. Как это может быть. Она большими шагами шла через двор, обнимая себя, вдыхая воздух фермы и улыбаясь. А из глубины своего дома за ней наблюдал домовой Брауни и тоже улыбался. Своими длинными руками он беззвучно взял со ступеньки бидончик с молоком и яйца; он внес их в свой дом, выпил молоко, высосал яйца и от всей души поблагодарил свою королеву.
      БАНКЕТ Она разделась так же быстро, как и одевалась, а Оберон подсматривал за ней из-под одеяла; затем тихонько вздыхая, она торопливо забралась под теплое одеяло на свое место рядом с ним, она считала, что всегда должна быть здесь, в тепле. Оберон смеясь отталкивал ее холодные руки и ноги, которыми она прижималась к нему, обхватывая его сонное, обнаженное тело, но ему пришлось уступить и он обнял ее; она прижалась своим холодным носом к его шее и заворковала, как голубка, когда его руки коснулись эластика ее тоненьких трусиков. А в это время в Эджвуде Софи положила одну карту на другую короля пик на королеву червей. Немного позже Сильви спросила: - О чем ты думаешь? Оберон только хмыкнул в ответ, он уже оделся и разводил огонь в камине. - Ну, какие у тебя мысли,- повторила Сильви.- У меня их столько, что может получиться целый рассказ. Он понял, что она имела в виду и рассмеялся. - Ах, мысли,- протянул он,- ну да, конечно. Сумасшедшие мысли. Он торопливо развел огонь, небрежно бросая в огонь деревянные щепки и брусочки, лежавшие в ящике. Он хотел, чтобы в спальне поскорее стало тепло и можно было вытащить Сильви из-под одеяла, куда она забиралась, чтобы согреться. Он хотел видеть ее. - Ну вот, сейчас, например,- продолжала она,- я бродила... - Да,- рассеянно отозвался Оберон. - Дети,- говорила она,- совсем маленькие, дюжины, вех размеров и цветов. - Да,- отозвался он. Он тоже видел их.- Лайлек,- вырвалось у него. - Кто? Он покраснел и стал усиленно размешивать угли в камине клюшкой для гольфа, которую специально держали для этой цели. - Так, подружка,- сказал он наконец,- маленькая девочка, воображаемая подружка. Сильви ничего не сказал, только глубоко задумалась, не повернув головы. - А кто еще? - спросила она. Оберон объяснил. В Эджвуде Софи выложила козыря. Ей не хотелось смотреть на карты, но она снова и снова вглядывалась в них в надежде найти потерянного ребенка, отцом которого был Джордж Маус и увидеть свою судьбу, но ничего не видела. Вместо этого она нашла совсем другую девочку, которая не терялась; вернее, не потерялась в настоящий момент, но которую искали. За ней тесными рядами двигались короли и королевы, говоря каждый о своем: Я - Надежда, а я - Горе, я - Безделье, я - Потерянная Любовь. Вооруженные и верхом на лошадях, торжественные и грозные, они пробирались сквозь толпу козырей, но те их не видели; их могла заметить только Софи, которая вглядывалась до боли в глазах, разыскивая принцессу, которую они не могли знать. Но где же Лайлек? Она перевернула следующую карту - на карте был банкет. - Ну, и что же с ней случилось? - спросила Сильви. Огонь в камине разгорелся и в комнате потеплело. - Я же говорил тебе,- ответил Оберон, поднимая полы пальто, чтобы погреть поясницу,- после пикника я уже не видел ее... - Я спрашиваю не о ней, не о той, которую принесли взамен. Я спрашиваю о настоящей девочке, о ребенке. - О,- протянул Оберон. Ему казалось, что он приехал в город давным-давно, может быть, даже несколько веков назад; ему приходилось прикладывать усилия даже для того, чтобы вспомнить Эджвуд; а вспоминать свое детство было все равно, что проводить раскопки Трои. - Я не знаю точно. То есть я хочу сказать, что мне кажется, я никогда не слышал всей этой истории, мне не рассказывали об этом полностью. - И все-таки, что же случилось? - она пошевелилась под простынями, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.- Она умерла? - Не думаю,- ответил Оберон, потрясенный этим предположением. На мгновение он взглянул на эту историю глазами Сильви, и она действительно показалась ему совершенно невероятной. Как могла его семья потерять ребенка? Или если девочка не была потеряна, если все объяснялось проще /например, она умерла или ее удочерили/, почему тогда он не знал об этом? Семья Сильви тоже потеряла нескольких детей, но их всех помнили, обо всех горевали. Если бы он был в состоянии испытывать какие-нибудь чувства в тот момент, то он почувствовал неудовольствие от того, что ничего толком не знает, но все его мысли были направлены на Сильви. А впрочем, теперь это не имело значения. - Ладно, все это не имеет значения сейчас,- сказал он,- давай оставим эту тему. Она сладко зевнула, пытаясь в то же время что-то сказать и рассмеялась. - Я спрашиваю, ты не собираешься возвращаться? - Нет. - Даже после того, как ты найдешь свою судьбу? Он не сказал "я уже нашел ее", хотя это было бы правдой; он знал это с того самого времени, как они стали любовниками. Стали любовниками, и сразу как по волшебству, лягушки превратились в принцесс. - Ты не хочешь, чтобы я вернулся? - спросил он, сбрасывая пальто и забираясь на кровать. - Я поеду за тобой,- сказала она,- поеду. - Согрелась? - спросил он, стаскивая с нее стеганое одеяло. - Эй, что ты делаешь? - Уже тепло,- сказал он, нежно покусывая шею и плечи, причмокивая и чавкая, как людоед. Это было ее тепло, теплое, живое тело. Он так прижался к ней, как будто его длинное тело могло поглотить всю ее целиком, медленно вбирая в себя кусочек за кусочком и растягивая до бесконечности это удовольствие. Он преклонялся перед ее наготой, это был настоящий праздник, пир, банкет. Она наблюдала за ним с изумлением и удивлением, она чувствовала, как он проникает в нее, а она заполняет его опустошенное сердце; они вдвоем побрели в одном направлении, в одно королевство /позже они говорили о своих ощущениях и сравнивали места, где они побывали и обнаружили, что все было одинаковым/, в королевство, куда, как думал Оберон, их повела Лайлек; они брели вдвоем, не шли, а именно брели, как бы двигаясь по выпуклой поверхности, поросшей сорняками, в бесконечную даль. Они шли в место, которое как две капли воды было похоже на то, где сидела в Эджвуде Софи, размышляя над козырем, который назывался Банкет. На картинке был изображен длинный стол, покрытый льняной скатертью; его ножки были похожи на корни деревьев - изогнутые и узловатые; вдоль стен симметрично расположились высокие канделябры, а вокруг стола было множество пустых стульев.